Текст книги "Империя, которую мы потеряли. Книга 1"

Вам должно быть хорошо известно, что мы, русские, первые протянули братскую руку великому объединению западноевропейских рабочих, что мы самым активным образом приняли в нем участие, более активно, чем того, быть может, требовали наши интересы. Но, к несчастью, вы не были в состоянии понять, что мы, будучи вполне солидарны с основными социалистическими принципами европейской рабочей партии, можем в то же время и не быть солидарными с ее тактикой и никогда солидарны не будем и быть не должны (по меньшей мере с той фракцией, во главе которой стоят господа Маркс и Энгельс) в вопросах, касающихся исключительно практического осуществления этих принципов и революционной борьбы за них. Положение нашей страны совсем исключительное, оно не имеет ничего общего с положением какой-либо страны Западной Европы. Средства борьбы, применяемые последней, по меньшей мере совершенно непригодны для нашей. У нас требуется совершенно особенная революционная программа, которая в такой степени должна отличаться от германской, в какой социально-политические условия в Германии отличаются от таковых в России. Судить о нашей программе с германской точки зрения (т. е. с точки зрения социальных условий германского народа) было бы так же абсурдно, как рассматривать германскую программу с русской точки зрения. Вы не понимаете этого, вы не в состоянии воспринять русскую точку зрения и, тем не менее, вы отваживаетесь выносить нам приговоры и давать нам советы!

Если бы можно было предположить, что эта смелость и невежество не предназначены для дискредитирования русской революционной эмиграции в общем или что немецкая публика будет в состоянии проверить ваши данные, то я бы не занял вашего внимания моим письмом. К сожалению, этих предположений сделать нельзя, и потому я считаю своей обязанностью придти на помощь вашему невежеству, чтобы несколько обуздать вашу дерзость.

Да будет вам прежде всего известно, что мы в России совершенно не располагаем ни одним из тех революционных средств борьбы, которые имеет в своем распоряжении Запад вообще и Германия в частности. Мы не имеем городского пролетариата, у нас нет свободы печати, нет представительных собраний, словом – ничего, что давало бы нам право надеяться объединить когда-либо запуганные, искалеченные, невежественные массы трудящегося народа (в случае, если экономическое status quo останется без изменения) в благоустроенный дисциплинированный союз всех рабочих, которые сознавали бы вполне как свое положение, так и средства для улучшения его. Рабочая литература у нас немыслима; но если бы она даже и была возможна, то была бы совершенно бесполезна, так как огромное большинство нашего народа не умеет читать. Личное влияние на народ вряд ли может дать какие-либо значительные длительные результаты, но если оно и могло бы принести действительную пользу, – оно у нас совершенно невозможно. На основании недавно изданного правительственного указа, каждая попытка сближения образованных классов с «темными» (как их у нас называют) крестьянами была бы возведена в степень государственного преступления. Жить среди собственного народа возможно, лишь переодевшись в чужое платье и пользуясь фальшивым паспортом. Вы должны будете согласиться, милостивый государь, что, при наличии подобных условий, мечтать о пересадке Интернациональной рабочей ассоциации на русскую почву было бы более чем ребячеством. Это обстоятельство не должно вас, однако, привести к мысли, что победа социальной революции в России более проблематична, менее надежна, чем на Западе. Ни в малейшей степени! Если мы и не обладаем теми благоприятными обстоятельствами, которые имеются у вас, то мы можем назвать ряд других, которых у вас нет.

У нас нет городского пролетариата, это, конечно, верно; но зато мы не имеем и буржуазии. Между страждущим народом и давящим его деспотизмом государства у нас нет среднего класса; нашим рабочим предстоит борьба лишь с политической властью, – власть капитала находится у нас еще только в зародыше.

Вам, милостивый государь, должно быть известно, что борьба с первой гораздо легче, чем со второй.

Наш народ невежествен – и это факт. Но зато он в большинстве своем (особенно в северных, центральных, северо– и юго-восточных частях России) проникнут принципами общинного владения; он, если можно так выразиться, коммунист по инстинкту, по традиции. Идея коллективной собственности так крепко срослась со всем миросозерцанием русского народа, что теперь, когда правительство начинает понимать, что идея эта несовместима с принципами «благоустроенного» общества, и во имя этих принципов хочет ввести в народное сознание и народную жизнь идею частной собственности, то оно может достигнуть этого лишь при помощи штыков и нагайки.

Из этого ясно, что наш народ, несмотря на свое невежество, стоит гораздо ближе к социализму, чем народы Западной Европы, хотя последние и образованнее его.

Наш народ привык к рабству и покорности – этого, правда, нельзя оспаривать. Но из этого вы не должны заключать, что он доволен своим положением. Нет, он протестует, и протестует беспрерывно… В какие бы формы ни выливались его протесты, будь это форма религиозных сект – «раскола», как их у нас называют, – или форма отказа от уплаты податей, или форма разбойничьих шаек и поджогов, или же, наконец, форма восстаний и открытого сопротивления власти, – все же он протестует, и порой весьма энергично. Вы не можете, конечно; ничего обо всем этом знать: Европу об этом никогда не оповещают, а в России даже запрещено вслух говорить об этом.

Протесты эти, правда, незначительны и разрозненны. Тем не менее, они в достаточной степени ясно показывают, что народу невыносимо его положение и что он пользуется всякой возможностью, чтоб дать выход накопившемуся в нем чувству горечи и ненависти к своим притеснителям. И потому русский народ можно назвать инстинктивным революционером, несмотря на его кажущееся отупение, несмотря на отсутствие у него ясного сознания своих дел.

Наша интеллигентская революционная партия мала количественно, – это тоже верно. Но зато она и не преследует других идеалов, кроме социалистических, а ее враги, пожалуй, еще бессильнее, чем она, и это их бессилие приходит на помощь нашей слабости. Наши высшие классы (дворянство и купечество) не образуют никакой силы – ни экономической (они слишком бедны для этого), ни политической (они слишком не развиты и чересчур привыкли доверять во всем мудрости полиции). Наше духовенство совсем не имеет значения – ни в народе, ни вне его. Наше государство только издали производит впечатление мощи. На самом же деле его сила только кажущаяся, воображаемая. Оно не имеет никаких корней в экономической жизни народа, оно не воплощает в себе интересов какого-либо сословия. Оно одинаково давит все общественные классы, и все они одинаково ненавидят его. Они терпят государство, они, по-видимому, выносят его варварский деспотизм с полным равнодушием. Но это терпение, это равнодушие не должно вводить вас в заблуждение. Они являются лишь продуктом обмана: общество создало себе иллюзию российской государственной мощи и находится под очарованием этой иллюзии.

Правительство, со своей стороны, старается, конечно, поддержать ее. Но с каждым днем ему становится это все труднее. 15 лет тому назад, непосредственно вслед за крымской войной, русское правительство убедилось, как мало понадобилось бы для того, чтоб государство распалось на части.

Да, для этого требуется очень мало – 2–3 военных поражения, одновременное восстание крестьян в нескольких губерниях, открытое восстание в столице в мирное время, – и то очарование, под которым еще в некоторой степени находятся средние и высшие общественные классы, моментально исчезнет, и правительство останется в одиночестве, всеми покинутое.

…

Вы утверждаете прежде всего, что я, будучи недостаточно зрелым, разрешаю себе тем не менее высказывать уверенность, что социальная революция может быть легко вызвана жизнью. «Если так легко вызвать ее к жизни, – замечаете вы, – то почему вы не делаете этого, вместо того, чтобы говорить о ней». Вам это кажется смешным, детским поведением, и, согласно вашему утверждению, следовало бы верить, что все ваши соотечественники придерживаются в этом отношении того же мнения. Но вы на них клевещете! Немцы слишком любят литературные упражнения, чтобы не знать действительной цели и задачи литературной деятельности и чтобы эту последнюю смешать с прямой практической деятельностью. Вы знаете, что литература лишь теоретически разрешает известные вопросы и указывает только возможность практического применения и условия определенной деятельности. Применение же само по себе не является ее делом. Вы того мнения, что если разрешение вопроса просто, если на пути к его применению не стоит никаких затруднений, то литературе нечего эти вопросы обсуждать. Вы сильно ошибаетесь. Я, например, и мои единомышленники убеждены, что осуществление социальной революции в России не представляет никаких затруднений, что в любой момент можно подвинуть русский народ к общему революционному протесту. Эта уверенность обязывает нас, правда, к известной практической деятельности, но она ни в малейшей степени не говорит против пользы и необходимости литературной пропаганды. Недостаточно того, чтобы мы были в этом убеждены, мы желаем, чтобы и другие разделяли с нами эту уверенность. Чем больше мы будем иметь единомышленников, тем сильнее мы будем себя чувствовать, тем легче нам будет разрешить практически нашу задачу. Не раздражает ли вас, что мы, «варвары», должны вам, цивилизованному человеку Запада, Разъяснять столь элементарные истины! Я охотно поверил бы, что у вас действительно было намерение во что бы то ни стало представить нас в смешном свете немецким читателям. Вы не постеснялись сделать вид, что вы не понимаете необходимости литературной пропаганды и значения тех вопросов в различных формах, которые занимали и еще долго будут занимать всех недовольных существующим социальным порядком и стремящихся к осуществлению социального переворота. Вы выражаете по отношению к нам, русским, глубочайшее презрение, потому, де, что мы настолько «глупы» и «незрелы», что серьезно интересуемся вопросами, в роде следующих: когда и при каких условиях должна быть вызвана к жизни социальная революция в России, достаточно ли уже наш народ к ней подготовлен, имеем ли мы право ждать и отсрочивать революцию до того времени, пока народ не созреет до правильного понимания своих прав и т. п., – вопросами, которые, как вы могли в достаточной степени убедиться из всего уже сказанного, являются главными пунктами, разделяющими партию действия и партию умеренных революционеров. И чтобы нас устыдить, вы с гордостью указываете на своих соотечественников, которые, как вы утверждаете, давно решили уже эти вопросы и больше теперь никогда не занимаются подобной пустой болтовней. Далее, вы, ради своих полемических целей, клевещете на немцев, что они будто бы не интересуются вопросами об условиях и средствах для социального переворота. Откуда же тогда этот вечный спор: следует ли воздержаться от политики или нет, должно ли пользоваться государством или лучше совершенно отказаться от его поддержки, нужно ли централизировать революционные силы под единым общим руководством или нет, не будет ли полезно вызвать местные революционные восстания, при какой организации сил можно рассчитывать на скорейшую победу революции, какие обстоятельства благоприятны для нее и какие неблагоприятны и т. п. Разве это не те же вопросы, которые занимают и нас? С той лишь разницей, что у нас они иначе поставлены и иначе формулированы, так как и условия деятельности нашей революционной партии совершенно иные. Во всяком случае, если вы обсудите только общий смысл тех двух революционных программ, которые разделяют наши революционеры, то вам станет ясно, что наши вопросы точно так же связаны с нашей программой, как ваши вопросы с вашей.

Впрочем, если вы действительно читали журнал «Вперед!» и мою брошюру, то вам это должно было быть уже ясно, и я хотел бы думать, что вам это действительно известно. Вы же, как я уже указывал, сочли необходимым дискредитировать нас в глазах наших читателей. Вы забыли, что, борясь против русского правительства, мы боремся не только ради интересов нашей родины, но и ради интересов всей Европы, ради интересов рабочих вообще и что, следовательно, это общее дело делает нас вашими союзниками. Вы забыли, что, высмеивая нас, вы тем самым сослужили хорошую службу нашему общему врагу – российскому государству. Вы все это забыли и думали лишь о том, что мы, русские, имели неслыханную смелость не стать с вами под одним флагом во время того великого спора, который расколол Интернациональную рабочую ассоциацию на две части. Вы делаете резкий упрек «Вперед!» за то, что он в своем отчете русским читателям об этом споре назвал памфлетом вашу бестактную брошюру против «Alliance», за то, что он не хочет окунуться в ту полемическую грязь, которой вы и ваши друзья старались загрязнить одного из величайших и самоотверженнейших представителей той революционной эпохи, в которую мы живем.

Против меня вы упражняетесь в разного рода ругательствах, так как вы нашли в моей брошюре неизвестные мне до сих пор «бакунистские фразы», из которых вы усмотрели, что наши симпатии, как и симпатии большей части нашей единодушно настроенной революционной партии, находятся не на вашей стороне, а на стороне человека, который осмелился поднять знамя восстания против вас и ваших друзей и который с тех пор стал вашим заклятым врагом, стал кошмаром – bête noire304 вашего апокалипсиса.

Таким образом, русская эмигрантская литература убедила вас, что каши революционеры, как «умеренные» так и «радикальные», во многих пунктах отличаются от вас и во многих вопросах осмеливаются иметь и высказывать собственное мнение. Вместо того, чтобы одобрить нашу самостоятельность или же, если мы ошибаемся, обратить наше внимание на наши ошибки и доказать их несостоятельность, вы сердитесь и ругаете нас, не приводя никакого благоразумного основания '7bВы сделали исключение лишь для ваших соотечественников, которые не увлекаются тщеславной гордостью и смиренно прячутся в складках вашего диктаторского плаща. Вы хвалите этих юношей: в какой степени заслуживают они похвалы, нам очень хорошо известно; но так как вы не могли решить назвать нам их имена, то мы не считаем нужным сообщать вам то, что нам об этом изустно. Одно только мы должны здесь отметить, что, к нашему счастью, число этих благонравных юношей не очень велико.'7d.

Точно таким же образом поступают обычно высшие чиновники, когда они наталкиваются на какое-нибудь сопротивление. Их чиновничья натура возмущается против лиц, с ними не согласных, которые позволяют себе иметь иные взгляды, чем взгляды высокорожденных. Своей страстью, направленной против нас, вы показали, что вы сами принадлежите к расе таких высокопоставленных чиновников. И как только можете вы обвинять нас, русских, будто мы имеем диктаторские наклонности? И разве господин Бакунин не имеет права ответить вам на все ваши инсинуации: «Врачу, исцелися сам!».

Петр Ткачев. 1874 г.

Энгельс ответил Ткачеву в своей обычной хамской манере, назвав его «незрелым гимназистом».

Напоследок упомяну работу Маркса «Разоблачения дипломатической истории XVIII века», которая была написана в 1856–1857 годах по итогам Крымской войны. В СССР эта работа была засекречена.

… Колыбелью Московии было кровавое болото монгольского рабства, а не суровая слава эпохи норманнов. А современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия.

… Петр Великий действительно является творцом современной русской политики. Он сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира.

… Захватив прибалтийские провинции, он [Петр I] сразу получил орудия, необходимые для этого процесса. Эти провинции не только дали ему дипломатов и генералов, то есть умы, при помощи которых он мог бы осуществить свою систему политического и военного воздействия на Запад, но одновременно в изобилии снабдили его чиновниками, учителями и фельдфебелями, которые должны были вымуштровать русских, придав им тот внешний налет цивилизации, который подготовил бы их к восприятию техники западных народов, не заражая их идеями последних.

Как видим, в этой работе Маркс предвосхищает труды Гиммлера и Геббельса. Кстати, это свидетельство того, что нацизм в Германии появился не на пустом месте и у нацистского учения есть предшественники.

Последним из русских революционеров, который учился у Маркса и потом порвал с ним – был Ленин…

Почему это не просто схоластический спор и к чему это привело? Русские революционеры – с одной стороны учились у Маркса, с другой стороны – отталкивались от него. Но своей революционной теории, аналогичной марксовской по масштабу – разработать не смогли. Герцен умер. Русское революционное движение раскололось на твердокаменных марксистов (меньшевики) и неонародников, которые лишь прикрывались учением Маркса (большевики) – при этом меньшевиков было больше чем большевиков и намного. В 1917 году произошла революция, но не по Марксу, и русские марксисты не знали что делать. После октября 1917 года победили неонародники, но и Ленин не знал что делать. Решая задачи по мере их поступления, он не имел ни сил ни времени на разработку теории, объясняющей происходящее, и вынужденно принял как официальное учение тот же марксизм со всеми его минами. Потому что ничего другого не было.

Именно из-за Маркса революция в России приобрела отчетливо антинациональный характер, антирусский и антироссийский характер, то чего стремился избежать и против чего предупреждал Герцен. Полный провал в национальном вопросе означал, с одной стороны, постоянный конфликт с национальными чувствами русских, с другой стороны, санкционировал приниженность русских в СССР, против чего они в конце концов восстали. С другой стороны этот же провал обусловил и постоянные проблемы с национальными меньшинствами, что так трагически дало о себе знать в 1985 году. А пренебрежение идеями Герцена о свободе – сделало возможным скатывание в тоталитаризм Сталина. Марксизм не только не предоставлял никакой защиты от тоталитаризма – но и полагал его желательным.

Движение без теории означало движение наобум. Движение по теории Маркса означало постоянный разрыв теории и реальности со всеми вытекающими. Сталин это тоже понимал, он говорил – без теории нам смерть! – но и при нем теории не появилось.

На Западе марксисты внесли достойный вклад в создание фашистской Германии, в подготовку общественного сознания к принятию нацизма. В конечном итоге – гитлеровская Германия напала на СССР.

После войны оригинальный марксизм немало осложнял отношения КПСС с левыми партиями, где читали Маркса в подлиннике и без купюр. А еще немало из тех, кто в СССР прочел «отцов-основателей», стали антисоветчиками. Яковлев, по моему – упомянул что его становление как антисоветчика началось тогда, когда он смог познакомиться с трудами отцов-основателей в спецхране. Мы уже никогда не узнаем, сколько еще молодых советских управленцев и идеологов попали в спецхран и там отравились Марксом и Энгельсом…

2.4. Кадеты. Патология общества

Один из вопросов, которые мы должны разрешить сейчас, в ХХI веке, если мы хотим чтобы Россия продолжила существовать, – почему в 1917 году все пошло не так?

Взглянем в историю. Французская революция пролила реки крови, но все же привела к установлению республики, которая устраивает всех французов.

В Великобритании в результате революции и последующей реставрации была установлена конституционная монархия, которая так же всех, в общем-то, устраивает.

В США – революционные действия породили сверхдержаву.

В России – революция привела к торжеству экстремистов, потом к жесточайшей гражданской войне, потом к созданию тоталитарного репрессивного аппарата, который уничтожил общество, хорошим или плохим оно было, неважно – но уничтожил. Потом этот репрессивный аппарат обветшал и пришел в негодность и в 1991 году по сути произошла контрреволюция, сопровождавшаяся еще и потерей огромных территорий – но привела ли она к установлению того строя, с которым согласны все (именно строя, а не личностей которые у руля). Нет! Недавно, смотрю фильм «Троцкий» на Youtube; в комментариях к первой серии читаю – "я бы и сам не прочь надеть кожаный плащ и расстреливать врагов". Здравствуйте, приехали – две тысячи восемнадцатый год от Рождества Христова. Сцена массовых казней должна внушать ужас – но кто-то и сейчас готов надеть кожаный плащ и расстреливать. Это как людоедство. А что тут такого то? Мясо же. Мням-мням-мням…

И я не говорю про Сталина. Когда сейчас восторгаются Сталиным – а им восторгается опасно большая часть общества – это не дань уважения. Это готовность ныне живущих повторить то, что делал Сталин. Надеть кожаный плащ и начать расстреливать врагов народа.

Это патология. Патология общества.

Рассматривать патологию русского общества начала ХХ века – более правильно не на примере экстремистских партий типа эсеров или социал-демократов (какие-то экстремисты есть всегда), а на примере кадетов. Экстремисты – они и есть экстремисты, это партии, членство в которых вызов обществу и часто противозаконно. Но в России тогдашнего времени зарождалась вполне нормальная парламентская политическая система, не без проблем – но зарождалась. И партия конституционных демократов – совершенно точно была партией парламентской и не крайней. Возможно, одной из двух или трех партий, которым суждено было составить костяк парламентской системы новой России.

Решение о создании Конституционно-демократической партии было принято на 5-м съезде либеральной организации земских деятелей Союз земцев-конституционалистов (9—10 июля 1905 года), исходя из поставленной членами Союза задачи «объединения земских сил с общенародными» в процессе подготовки к выборам в Государственную Думу.

Из Википедии

23 августа 1905 в Москве состоялся 4-й съезд организации либеральной интеллигенции Союз освобождения, который принял решение о присоединении к Союзу земцев-конституционалистов и создании вместе с земскими деятелями единой партии. Избранные обоими Союзами комиссии сформировали Временный комитет, подготовивший объединительный съезд.

Первый (учредительный) съезд партии прошел в Москве с 12 по 18 октября 1905 года. Во вступительной речи Павел Николаевич Милюков охарактеризовал конституционно-демократическое движение как идейное, внеклассовое, социально-реформистское, определил главную задачу создаваемой партии как «вступление в Думу с исключительной целью борьбы за политическую свободу и за правильное представительство», и провел границы партии в политическом спектре России следующим образом: от более правых партий кадетов отличает отрицание и бюрократической централизации, и манчестерства (направление экономической политики XIX веке в Англии, требующее безусловного невмешательства государства в хозяйственную жизнь), от более левых – приверженность конституционной монархии и отрицание требования полного обобществления средств производства. На заседании 14 октября 1905 съезд принял постановление, в котором приветствовал «мирное, и вместе с тем грозное» рабочее забастовочное движение и выразил поддержку его требований. На следующий день, 15 октября, на съезде было оглашено сообщение о подписании императором Николаем II Высочайшего манифеста о даровании народу прав и свобод. Это известие делегаты встретили громкими аплодисментами и криками «ура». В прочувственной речи Михаил Львович Мандельштам вкратце описал историю освободительного движения, результатом которого стал Октябрьский манифест, и приветствовал союз интеллигенции, студентов и рабочих. Собравшиеся почтили вставанием память борцов, погибших за народную свободу, и поклялись не отдавать эту свободу назад.

В то же время на заседании 18 октября съезд дал скептическую оценку Манифеста, отметив неопределенность, иносказательность и неконкретность выражений, и выразил неуверенность в возможности осуществления его положений на практике при сложившихся политических условиях. Партия потребовала отмены исключительных законов, созыва Учредительного собрания для выработки конституции и освобождения политзаключенных. На банкете после съезда П. Н. Милюков закончил речь словами: «Ничего не изменилось, война продолжается».

На II съезде (5—11 января 1906) к названию партии был прибавлен подзаголовок «Партия Народной Свободы» (сочетание «Конституционно-демократическая» было не очень понятно массам малограмотного населения). Съезд утвердил новую программу, в которой определенно высказался за конституционную парламентарную монархию и распространение избирательных прав на женщин. По вопросу об участии в выборах в Государственную думу съезд подавляющим большинством принял решение принять участие в выборах несмотря на противодействие администрации и избирательный ценз, отсекающий от выборов рабочих и часть крестьян. В случае победы на выборах съезд объявил главной целью работы в Думе введение всеобщего избирательного права, политических и гражданских свобод, и принятия неотложных мер для успокоения страны.

Социальный состав партии и её электорат.

Изначально партия была организована представителями интеллигенции и земского либерального дворянства. В состав партии вошли либерально настроенные землевладельцы, средняя городская буржуазия (промышленники, купцы, банкиры), учителя, врачи, служащие. В период революционного подъёма 1905–1907 годов в партийных организациях состояли или активно поддерживали партию многие рабочие, ремесленники и крестьяне. Стремление кадетов играть роль конструктивной оппозиции и противодействовать царскому правительству исключительно парламентскими методами привело после поражения революции 1905 года к разочарованию в тактике кадетов и оттоку из партии представителей социальных групп, занятых физическим трудом и обладавших небольшими доходами. Сокращение численности трудящихся в составе партии продолжалось вплоть до революции 1917 года. В течение всего этого времени партию кадетов поддерживал в основном средний городской класс.

Вообще, если пытаться искать сегодняшние аналогии – а что показательно, ни одна политическая партия той России, погибшей в 1917 году, в 1991 году не возродилась – то кадеты должны напоминать, либо Яблоко, либо Союз Правых Сил. Идеи выглядят теми же – парламентская демократия, либеральная экономическая доктрина. Но все это верно только на первый взгляд. Кадеты отличаются от Яблока так же, как русское общество начала 20 века отличается от русского общества начала 21 века, пропущенного через мясорубку большевистских чрезвычаек и 1937 год.

Начиная с начала – середины 19 века, в русском образованном обществе нарастает агрессивность. Какую-то одну причину этого – назвать сложно. В 1812–1815 годах – русская армия предприняла вояж в Европу, познакомившись с республиканскими идеями. После этого было подавлено восстание декабристов – как попытка реализовать эти идеи, она провалилась. Затем – на протяжении всего долгого 19 века русские дворяне и интеллигенты выезжали в Европу – а из Европы шла литература, в основном на французском, которой зачитывался опять-таки образованный класс. Надо кстати признать, что русский образованный класс не был интеллектуально самостоятельным, почти все его идеи – это идеи европейских мыслителей, подхваченные в Европе и перенесенные на русскую почву. В том числе и французский республиканизм и германский марксизм. Из марксизма и вообще из европейской политической мысли почерпнули русофобию, то есть усвоили ненависть к собственной стране. Вирус терроризма как способа политической борьбы – вероятно, был подхвачен в Италии, где в это время как раз шла борьба за объединение страны и кровь лилась рекой. Там же, а еще в Польше было подхвачено и пронесено до 1917 года наивное представление о том, что интеллигенция и простой народ a priori представляют собой единое целое, и народ не может иметь своего пути, кроме национального и других вожаков, кроме интеллигентов-патриотов. Провал Временного правительства в 1917 году был обусловлен именно тем, что оно попыталось воззвать к гражданским, патриотическим чувствам простого народа (как в Польше, в Италии, в Венгрии в 1848 году) – а народ к этим призывам оказался глух, но охотно пошел за радикалами, которые обещали тупо дать землю. Зинаида Гиппиус, ярчайший представитель той самой прослойки «вожаков народа», интеллигенции – в описании простого народа летом 1917 года употребила выражение «животное отсутствие совести». Очень яркое и очень точное определение – но рецептов как изменить ситуацию у интеллигентов из Временного правительства не нашлось.

Так вот. Александр II понимая, что дальше так нельзя – принял и во многом провел «революцию сверху». Террористы его убили – ровно в те дни, когда он решил реформировать Госсовет в парламент и дать конституционный акт. Проблема была в том, что «революция сверху» не дала самозваным вожакам народа опыта взаимодействия с этим народом, который они несомненно получили бы при попытке «революции снизу», неважно успешной или нет, и не развеяла их ошибочные представления о народе, о народной толще, о том что народ хочет, каковы его намерения, на что он готов идти и ради чего. Карты вскроются только в 1917 году, в критической ситуации, когда времени на осознание не будет совсем.

Александр III попытался подморозить ситуацию, чем вызвал дополнительное озлобление – а Николай II при вступлении на престол заявил, что ничего не изменится, и надо оставить бесплодные мечтания – чем обозлил образованный класс России еще больше. В 1900 году в Петербурге состоялась первая в России политическая манифестация оппозиции, ярко описанная А. Тырковой-Вильямс. Первая, но не последняя.

А Н.А. Некрасов, карточный шулер и почти миллионщик, написал такие строки:

 
Не может сын глядеть спокойно
На горе матери родной,
Не будет гражданин достойный
К отчизне холоден душой —
Ему нет горше укоризны…
Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденья, за любовь,
Иди и гибни безупречно —
Умрешь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь…
 

Обратите внимание: «дело прочно, когда под ним струится кровь». Дело плохо, до первой революции – всего пять лет. Вся эта пятилетка – пройдет под аккомпанемент револьверных выстрелов. И интеллигенция – «нападения пистолетчиков» поддерживала.