Текст книги "Империя, которую мы потеряли. Книга 1"

1.6. Экономическая география

На взгляд автора – а он своего мнения никому не навязывает – одной из глубинных причин произошедшей в 1917 году катастрофы – стал серьезный антагонизм между разными частями страны и разными ее экономическими районами.

Экономическая география Российской империи начала ХХ века – не имела ничего общего с сегодняшней, рожденной в результате великой эвакуации 1941 года. Главными экспортными и наиболее развитыми экономическими районами страны – были северный – дуга, простирающаяся от Гельсингфорса до Варшавы и Южный – включающий в себя современную Украину, земли Дона и частично Кавказа. Москва – не входила ни в один из этих районов.

Северный район – включал в себя Гельсингфорс (Хельсинки), Петроград, Ригу, Либаву (Лиепае), Вильно (Вильнюс), Варшаву. Это была территория с превосходством немцев и немецкого капитала. Она развивалась по тем же законам, по которым сейчас развивается Китай – огромная концентрация производства и максимально быстрый выход на экспортные порты и железные дороги. По сути, этот Северный район и Германия были тем же, чем сейчас являются побережье Китая (во главе с Шанхаем) и США. Петроград был городом-заводом – помимо политической власти, он концентрировал в себе огромные производственные мощности. Совершенно другое значение имела Рига – это была «наша Германия», скопище высокотехнологичных производств, многое из того, что производилось в Риге, больше в России не производилось нигде. Всю Прибалтику контролировали немцы, автохтонные жители были у них на положении рабов – вот откуда, кстати, и родились «латышские стрелки». Дальше было Вильно (Вильнюс) – это был большой, больше чем сейчас многонациональный город, специализировавшийся в основном на торговле сельхозсырьем, в том числе и на экспорт. Через Вильно и порты Балтики – шел основной поток зерна, мяса – и с него же шла основная эмиграция евреев из местечек в Лондон и Нью-Йорк. Достаточно сказать, что был прямой корабельный рейс – Мемель (Клайпеда) – Нью-Йорк. Евреи, дошедшие сюда, продавали свое имущество именно здесь. Наконец, северный район заходил в Польшу – там, в Варшаве и севернее нее немцами был построен мощный экономический район для производства немецких товаров для всей России в обход заградительных пошлин.

Южный район специализировался на сырье: это уголь, сталь, сахар, зерно, текстиль. Это приносило даже больше денег, чем на север, главным экспортным портом была Одесса, по значению она превосходила Киев. Но и там, на юге Украины (которая была и тогда, но об отдельном житии и не помышляла) и России – строился мощный промышленный район. В Запорожье специализировалось на сельскохозяйственной технике, севернее производили паровозы, экскаваторы, горную технику. Нельзя сказать, что это была примитивная промышленность – именно там, в Южном районе еще до войны освоили производство самолетов.

Огромные деньги приводили к тому, что Киев на рубеже веков рос и застраивался активнее, чем Москва, а Одесса претендовала на статус экономического центра всего региона. Победа в Великой Войне должна была открыть рынки Балкан и Ближнего Востока.

Но и там, особенно в Запорожье, огромную роль играли немцы. Правда, в отличие от севера – в большинстве своем это были местные немцы, переселившиеся еще во времена Екатерины II. Но до таких глубин мало кто докапывался – немцы и немцы.

Третий район такого же уровня – пытались строить, но не смогли – на Дальнем Востоке. Русско-Японская война была именно про это.

Эти экономические районы, а особенно Северный, были тесно и плотно связаны с европейскими рынками – теснее, чем этого требовала безопасность страны. Например, все знают, что февральская революция началась с хлебных бунтов в Петрограде, но мало кто знает – а почему, собственно, стало такой проблемой продовольственное снабжение Петрограда? А потому что Петроград до войны снабжался хлебом и мясом не из России, а преимущественно из Пруссии, где хлеб был дешевле, а плечо подвоза намного короче, чем если, к примеру, везти с Поволжья. И когда началась война – с одной стороны прекратился подвоз из Пруссии, а с другой – не было ни мощностей железной дороги, ни инфраструктуры (элеваторов например), чтобы снабжать продовольствием один из крупнейших городов мира. Причем если в 1907 году в Петербурге жило 1310 тыс. человек (десятый город мира), то к 1917 году численность его населения дошла до 2,5 миллионов, а кто-то называет цифру и 3,0 миллиона временных и постоянных жителей. Представьте себе, что численность населения вашего города за десять лет удвоилась – какой будет бардак с коммуналкой и вообще со всем? И сколько будет недовольных?

Вопрос – что оставалось Москве и остальной России.

Немного. Относительно немного. Да, была и промышленность, был например Иваново-Вознесенск с его текстилем. Был Урал, был Поволжский промышленный район, была нефть Баку. Но, не имея прямого и дешевого выхода на куда более богатые экспортные рынки, принужденные работать на казенном заказе и обслуживать глубинную Россию, где уровень покупательской способности был в несколько раз ниже, чем в Европе – они прозябали. Даже экономического общения между этими двумя частями одной страны было не так и много.

Что еще хуже, в Петрограде находился основной банковский капитал, который занимал дешевые деньги на международных рынках и пускал их во внутренний оборот (сто лет прошло, а ничего не меняется). Получалось, что они «грабят Россию в интересах немецкого и французского капитала». И ведь не скажешь, что это неправда.

Таким образом, в Москве, по вполне объективным причинам зрела фронда. Она выражалась в антинемецкой пропаганде, которая имела место и до 1914 года, а с другой стороны – в требованиях политического представительства.

Великая война смешала все карты. С одной стороны, была потеряна часть Северного района – все, что было в районе Варшавы. С другой стороны, реформы Столыпина привели к уверенному росту благосостояния части крестьянства. По воспоминаниям – перед войной детей богатых крестьян – отрубников уже было не отличить от детей помещиков, они так же одевались, так же питались, получали образование. Это был новый альтернативный рынок и на его обслуживании московский капитал заработал достаточно много. А экономическая мощь – рано или поздно перерастает в политические требования. Требование парламента и конституционной монархии – это, в сущности, требование к Романовым считаться со всей остальной страной и развивать ее равномерно.

Война породила еще одну, смертельно опасную для страны тенденцию. Русский капитал ждал массовой конфискации и перераспределения имущества и активов немцев в России. Причем всех немцев, не только подданных кайзера, а вообще всех, кому не повезло с именем и фамилией (возможно, и евреи бы под раздачу заодно попали). Планировался «большой хапок» по масштабам сравнимый с приватизацией 90ых и временами «семибанкирщины». Николай II явного обещания, что это будет, – не дал. Тем самым он моментально поставил против себя весь русский торгово-промышленный класс. Тут, видимо, и англичане постарались – подсказали, что если будет полновластный Парламент, то подобный «большой хапок» или большой передел можно будет провести через Парламент, выражающий «волю народа». А чтобы эта воля была правильной – в ожидании большой конфискации, русский торгово-промышленный класс проплатил оголтелую газетную кампанию, направленную и против Николая II и против немцев вообще. Отсюда же – старательно внедрявшийся в то время миф, что абсолютно все немцы, живущие в России, являются предателями. И потому массовая конфискация имущества у них будет законной и справедливой. Пробой сил стал немецкий погром в Москве 1915 года, которому не препятствовала полиция – отрабатывалась методика вытеснения немцев, заставления их бежать от «народного гнева». Отсюда и идиотские брошюры про германский шпионаж с «коровами».

В конце 1916 года – тем, кто организовывал и проплачивал кампании в прессе – удалось добиться своего. К борьбе русской элиты против элиты немецкой и криптонемецкой – присоединилось простонародье, переняв антинемецкие лозунги и антинемецкие обвинения. Этими лозунгами и обвинениями удалось дискредитировать трон, заставить народ поверить в предательство Александры Федоровны (что было полным бредом) и самого Государя. Верили в какой-то тайный провод между Царским селом и Берлином. Что удивительно, основным подхваченным обвинением было обвинение в сепаратных переговорах и сепаратном мире – хотя, казалось бы, какое дело крестьянскому призывнику до этого и как он может быть против сепаратного мира и возможности живым поехать домой. А ведь смотри – прониклись, подхватили. Хотя сепаратный мир был опасен больше для торгово-промышленного сословья – он означал, что хапка немецких активов не будет, а деньги, потраченные на антинемецкую и антиромановскую пропаганду – пропали. Хуже того – условием сепаратного мира могло быть возобновление русско-германского торгового договора, не продленного в 1914 году и дававшего немецкому бизнесу привилегированные условия для торговли в России. Русский же бизнес конкурировать с немецким не мог и главное – не хотел.

По той же самой причине, держась оппозиционно к собственным властям, русские купцы и промышленники заискивали перед Западом, в частности перед Францией и Великобританией. От их позиции зависело – удастся ли легализовать захваченные в ходе конфискации немецкие активы, выпустить под них ценные бумаги и получить кредиты – или большой хапок будет признан мировым сообществом незаконным. Таким образом, Франция и Великобритания имели эффективнейший инструмент для манипулирования настроениями торгово-промышленного класса внутри России.

Николай II не проявил должного понимания и политического чутья, хотя он мог выиграть общественное мнение всего двумя заявлениями. Первое – пообещать поделить активы немцев в России после победы в войне между русской буржуазией. И второе – все крестьяне, что воевали честно – после победы получат участок земли. Все! Но Николай, судя по всему, был «законником» и с опаской относился к самой идее конфискаций и тщательно подготовленных антинемецких народных бунтов. Ведь бунт – запросто мог перерасти в бунт против власти вообще (как в итоге и случилось). Кроме того, он понимал, что это может закрыть нам европейские рынки, и осложнить дальнейшее инвестирование из-за рубежа. На этом он и погорел.

Но погорели и Рябушинские с Морозовыми. Решив хапнуть, взять не свое и ради этого раскачивая лодку – они в конечном итоге получили катастрофу. Хотели конфисковывать – а конфисковали у них. Пошли по шерсть – а вернулись стрижеными. Николай II был прав в своих опасениях относительно бунта и конфискаций – а они все были не правы. Причем преступно не правы.

Кстати, в экономической географии можно разглядеть и причины войны – Германия претендовала только на эти, удобно расположенные и промышленно развитые районы. И на Кавказ, как коридор на Восток. Ничего другого – Германии от России не было нужно.

1.7. Петроград

Ну… поговорили про актеров, теперь давайте поговорим про сцену русской революции. Ее особенность была в том, что сцена располагалась в одном городе, а именно – в Петрограде. Огромную роль в том, что произошло, сыграла Москва – но факт есть факт: именно жители Петрограда в 1917 году дважды приняли судьбоносное решение как жить – и за себя и за всю страну. Причем, в феврале они приняли решение единолично, если бы не бунт рабочих, если бы не восстание запасных полков – ничего не было бы.

Конечно, решения всегда принимают люди – но на их решения не могут не оказывать обстоятельства, в которых они находятся. И место, где они живут, условия, в которых они там живут – не могут быть не важны при принятии решений.

Итак, Петроград.

Прежде всего, это был молодой город. Он был заложен Петром I в 1703 году, и к моменту описываемых событий ему было чуть больше двухсот лет – ничто по сравнению с Москвой или Киевом. Это был город, в котором жизнь была экстремальной хотя бы ввиду погодных условий. На сегодняшний день – это самый северный в мире город с населением более 1 миллиона человек, ни один город, расположенный на его широте, не дотягивает и до одного миллиона жителей. В Санкт-Петербурге сейчас живет примерно 5,3 миллиона человек, в описываемый период жило 2,2–3,0 миллиона человек. Это огромные цифры. Однако, если учитывать произошедшие в ХХ веке события – то Питеру еще повезло. Так, Вена так и до сих пор не достигла той численности населения, какая была в 1914 году.

Петроград – это город, переживший бурный рост к описываемому периоду. Так, к 1863 году (отмена крепостного права) в нем жило 539 тысяч человек, а к 1917 году – не менее 2,2 миллиона. Рост в 4 раза, а если учесть многочисленных беженцев, то эта цифра может быть еще больше.

Петроград был городом, который во время войны испытывал серьезные сложности со снабжением. Дело в том, что в отличие от большинства других городов России – он снабжался в основном не по рекам или железной дороге, а по морю. Немалая часть продовольствия, муки – поступала из Германии, где в конце XIX века сильно упали цены на пшеницу. Несмотря на то, что к городу была проложена железная дорога, ее было явно недостаточно для устойчивого снабжения города из глубины России, отсутствовали так же склады и элеваторы. Во время войны снабжение по Балтике было отрезано, а железная дорога – перегружена.

Петроград был городом, в котором почти не сложилось районов элиты и дна, наоборот – всё смешалось. В отличие от других крупных городов мира, в Петрограде жильё, в основном, было съемным, мало кто владел жильём в собственности. Громадные пяти– и шестиэтажные доходные дома строились так, что в них находили приют представители самых разных слоёв общества. Наверху обитали богачи, в средних этажах – средний класс, на первом и в подвале – ютились бедные. С одной стороны – роскошь одних соседствовала с нуждой других и постоянно напоминала о себе. С другой стороны – нельзя было выделить опасные с точки зрения возможных беспорядков районы и разработать план их отсечения от остального города. Весь город представлял собой одну большую бомбу, готовую к социальному взрыву. Повышенная мобильность населения – так же затрудняла его полицейский учет.

Более-менее горизонтальная сегрегация начала проявляться только в ХХ веке, когда появились огромные заводы с тысячами работающих на них людей и они все старались селиться рядом с заводом, создавая рабочие районы. Но стремительное разрастание города размывало и эти гетто, богатые дома чередовались с бедными.

Петроград был изначально построен в очень плохом с точки зрения военной и государственной безопасности месте. На берегу Балтийского моря – то есть уязвимый для атаки с воды. В окружении весьма сомнительных территорий – с одной стороны Финляндия, с другой стороны Прибалтика. И то и другое соседство было гибельным. В прибалтийских губерниях фактически не было русской власти, командовали немцы, жестоко угнетая местное население – в итоге пробудились антинемецкие (не антирусские!) движения национального освобождения, сыгравшие в истории России трагическую роль (одни латышские стрелки чего стоят). По мнению автора, именно среди прибалтийских народностей, во время войны сведенных в добровольческие полки и получивших оружие, заговорщикам удалось навербовать сотни и тысячи боевиков для реализации своих планов в феврале 1917 года в Петрограде. С другой стороны, буквально в шаговой доступности Финляндия, в которой Россию ненавидело сто процентов населения. Просто финские правые ненавидели Россию за русификацию и требовали независимости, а левые ненавидели Россию как оплот самодержавия. После отделения Финляндии в ней тут же вспыхнула гражданская война, в которой людей в процентном отношении от общего числа граждан погибло больше, чем в России, – но это было потом. А сейчас – финны давали пристанище любым революционерам, боевикам, шпионам – лишь бы против России. Русская полиция в Финляндии действовать не могла, местная занималась открытым саботажем – и всё это на подступах к столице Империи. Кстати малоизвестный факт – Ленин осенью 1917 года был избран депутатом Учредительного собрания – и как думаете, от кого? От финской армии и флота!

В Петрограде, в отличие от многих других городов, самые криминальные районы располагались не на окраинах, а в центре города, они были связаны с рынками и большими доходными домами, полностью контролируемыми криминалом. Опасное соседство правительственных учреждений и криминала ещё сильнее осложняло задачу по наведению порядка в городе.

К 1917 году 2/3 жителей Петрограда родились не в Петрограде. 80 процентов населения – относились к низшим слоям – рабочие, подёнщики, интеллигенты. Так если в 1869 году в городе проживало 215 тысяч крестьян обоего пола, то в 1910 году – уже 1,3 миллиона. Численность крестьян в городе увеличилась вдвое, с 32 % до 68 % от общего населения города.

Петербург, а потом и Петроград, были едва ли не самой опасной столицей Европы в криминальном отношении, причем рост преступности значительно опережал рост населения города. Так в 1900 году в Петербурге обвинялось в убийстве 227 человек, а в 1910 году уже 794. В разбое в 1900 году обвинялись 427 человек, в 1910 году – 1325 человек. За десять лет число хулиганов выросло в четыре раза. Хулиган был даже внешне похож на нынешнего гопника – штаны заправленные в резиновые сапоги, кепка, папироска… Город лидировал и в пьянстве – так в полиции в нетрезвом состоянии в год попадал каждый двадцать третий петербуржец, в то время как в Берлине – один человек из трехсот пятнадцати. Значительная часть всех преступлений совершалась в нетрезвом состоянии.

В городе был крупный экспортный порт и множество заводов, столица давала 12 % индустриальной продукции России, в том числе 70 % электроэнергетических изделий, 50 % химической продукции, 25 % машин, 17 % текстиля. Все это дополняло социогенную и криминогенную обстановку: в городе было полно людей, готовых на всё. В начале ХХ века стал складываться доселе неведомый, опасный в социальном и криминальном отношении тип русского промышленного рабочего.

Если брать обстановку второй половины XIX века, то большую часть крестьянского и рабочего населения Петербурга составляли ремесленники и специалисты сферы услуг. Они попадали в город в молодом возрасте, часто еще детьми, и отдавались «в учение» людям, которые чаще всего были из той же местности и даже того же села. Во время учения они не получали денег, работая за еду и угол (при этом, еда чаще всего была намного сытнее, чем в деревне, включая в себя каждый день мясное блюдо), и только по прохождении обучения начинали «расти». Это были самые разные профессии – половые, извозчики, строители, плотники, шляпники и портные. Но все они работали по одной и той же схеме. Существовала региональная специализация, когда тем или иным промыслом занимались крестьяне – отходники из нескольких уездов одной губернии, профессия была для них привычной, обучать ее секретам начинали еще в деревне. При попадании в город мальчик не оставался один, он попадал в артель, где все свои, где существовали кассы взаимопомощи, где устанавливались правила жизни и работы в городе. Хозяин чаще всего был тоже свой. Понятное дело, что никакие забастовки были невозможны – при проявлении недовольства или неспособности освоить профессию, человек возвращался в деревню с клеймом «питерской выбраковки», где подвергался презрению соседей. Но при этом существовал и социальный лифт. Практически все содержатели трактиров, гостиниц, погребов, где продают спиртное на вынос, старших артелей у извозчиков и строителей – прошли тот же путь, что и все, они попали в город мальчиками, но при этом оказались сметливее и удачливее и разбогатели. Они же не теряли связи и с деревней – отправляя туда деньги, помогая выстроить школу или церковь, забирая из деревни мальчиков в обучение. Некоторые сёла, специализируясь на промыслах, были столь богатыми, что еще до 1914 года обращались в Министерство народного просвещения, с просьбой открыть в селе гимназию, с содержанием за счет средств селян. До войны для «обчества» уже нормой было открыть на родине специализированное училище, в городе иметь кассу взаимопомощи, благотворительную столовую, дом с дешёвыми квартирами для своих. Особенно преуспели в этом ярославцы.

Завод разрушал социальные лифты и приемы социализации, выработанные до этого ремесленниками. Если мальчик на побегушках мог стать хозяином трактира и иногда становился – то рабочий никогда не мог стать хозяином завода, и часто он не мог стать даже мастером, мастеров специально назначали чужих. Администрация завода – постоянно боролась со спайкой рабочих – бывших крестьян, нанимая для них чужих мастеров. Потому что если мастер был свой – то он немедленно нанимал своих же, и они вместе, пользуясь спайкой, начинали обманывать и обворовывать уже администрацию завода. Мастера обращались с рабочими грубо, с матом, а то и зуботычинами – все левые газеты были полны историй о том, как мастер обругал рабочих или рабочие избили мастера. Истории эти поражают своей наивностью. Так, поводом для драки с мастером могло стать грубое слово – это сейчас у нас матом разговаривают и в ответ на грубое слово просто выругаются про себя – а тогда в деревне даже «зелёна муха» считалось грубым выражением. В другом случае мастер обвинил рабочего в краже, видимо облыжно, тот покончил с собой (!!!), а другие рабочие вышли на забастовку, закончившуюся столкновениями с полицией. Практически во всех требованиях забастовщиков – встречается требование к администрации обращаться к рабочим на «вы».

В условиях отсутствия профсоюзов средством борьбы оставалось насилие.

Мы, молодежь, били старших. Рабочие били мастеров, купали их в одежде в речке Ижора. При непорядке в заводской лавке разбивали стекла, били уполномоченных, устраивали обструкцию, бросая на трибуну стулья. Вмешивался полицейский – били и его…

Драка с мастером стала нормой, раздражавшего рабочих мастера избивали и вывозили в тачке за ворота. Изначально нужда в рабочих руках была так велика, что рабочего, подравшегося с мастером, готовы были принять на другом заводе. Но постепенно был составлен список рабочих, которые дерутся с мастерами и устраивают забастовки, он распространялся по всем администрациям заводов. Рабочие, попавшие в черный список, больше не могли найти работу, но оставались в городе, переходя в криминал. Во время 1914–1917 года они все окажутся либо в армии, либо на заводах, когда ввиду нехватки рабочих рук и взятия под казну многих заводов – принимали всех. И в армии и на заводах – они окажутся первыми баламутами.

Жестокость этих баламутов, и совершаемые ими проделки – назывались тогда хулиганством, но по сегодняшним меркам скорее являются бандитизмом. Изнасилования, грабежи и убийства пьяных – становятся нормой. По ночам одинокой девушке становится страшно пройти даже по центральным улицам города. Хозяевами города становятся Рощинские, Гайдовские, Железноводские, Васинские. Незадолго до революции один из старых хулиганов выступил с осуждением творящихся нравов – мол, раньше мы не резали первого встречного и не использовали любимых как проституток…

23 мая 1907 г. та же шайка напала на 34-е почтовое отделение в Тучковом переулке. В отделение внезапно ворвались десять человек с револьверами и приказали: «Руки вверх!» Пытавшегося поднять тревогу чиновника пристрелили на месте. Было украдено 1500 рублей.

30 мая восемь человек ограбили 11-е отделение Санкт-Петербургского частного ломбарда. Грабители перемахнули через стойку и выгребли наличность в размере 1700 рублей. У стойки стоял трамвайный кондуктор Александров, только что получивший за заложенное пальто 14 рублей 75 копеек, деньги он отдать бандитам отказался, и немедленно был застрелен. Между тем, управляющий ломбардом сумел вылезти на улицу через окно задней комнаты и закричал: «Нас грабят, помогите!» Налетчики стали уходить по Саратовской улице. Появилась полиция и началась погоня. Грабители разделились. Отстреливаясь, они убили четырех человек и восьмерых ранили; троих преступников застрелили полицейские, двоих арестовали, трем удалось скрыться. Следствие производило Санкт-Петербургское жандармское управление, и вначале оно буксовало, арестованные показаний не давали. (Л. Лурье. Питерщики)

Недооценена роль хулиганов в массовых беспорядках – в 1905, 1914, 1917 годах. Вот, например, о событиях 1914 года.

В Петербурге забастовка. 1 июля из окон домов на Васильевском острове рабочие закидывали камнями полицию и казаков. По углам Сампсониевского проспекта были возведены 6 баррикад. Рабочие валили столбы, заборы и перевязывали баррикады колючей проволокой. Утром на баррикады на Сампсониевском состоялся налет городовых. Со стороны рабочих – 6 убитых, 20 раненых. 18 городовых пострадали от бомбардировки камнями.

В 1-м часу ночи конный разъезд городовых на набережной Малой Невки заметил рабочих у деревянного основания моста. Они поджигали мост. Все были схвачены, однако толпа пыталась освободить арестованных. Одновременно хулиганы и рабочие разрушали здания водокачки в Зеленковом переулке. На Лесном проспекте повалили телеграфные столбы и порвали кабель телефонного сообщения с Финляндией. На Мясной улице толпа рабочих и хулиганов с пением «Марсельезы» избила двух городовых. На Тамбовской улице был избит чиновник железной дороги. В 1-м часу дня на Галерной 800 работниц-штрейкбрехеров, вышедших на обед, были атакованы бастовавшими работницами. Началась кровавая драка. Городовой Францкевич с проломленной головой отправлен в больницу. На Галерной хулиганы избивали хорошо одетых людей с криками «Долой интеллигенцию!». Налет на трамвай на Лиговском. Камнями до смерти был забит кондуктор Богомолов. Полицейские власти послали охрану на все станции и вокзалы города.

В 11 часов вечера было прекращено трамвайное движение. Всего из строя выведено 200 из 600 вагонов, разбито 500 дорогих стекол. Забастовал Обуховский завод. Рабочие прорвали кольцо полиции. 600 рабочих с песнями отправилось к Шлиссельбургскому проспекту. Прибывшая полиция отняла 2 флага, арестовала 9 рабочих. Для постройки баррикад был ограблен воз с кирпичами, ехавший на стройку больницы им. Петра I.

11 июля в город через Нарвские ворота вступила гвардия. На солдат напали рабочие. Прогремели выстрелы. Город объявлен на военном положении. (Л. Лурье. Питерщики)

Для защиты своих интересов при забастовках и беспорядках – администрация предприятий вызывала полицию и казаков. Это было еще одной грубой ошибкой власти – участие в конфликтах бизнеса с рабочими на стороне бизнеса. В США ситуация была не менее взрывоопасной, но правительство до конца 1910-х годов почти не вмешивалось в эти конфликты, заводчики нанимали для разгона забастовщиков и охраны штрейхбрекеров частных детективов (самым известным было агентство Пинкертона) и откровенных бандитов (на восточном побережье чаще всего еврейских). Ситуации с Ленским расстрелом в США повторялись много раз, жестокость столкновений превосходила таковую в России – детективы и банды использовали снайперов для разгона митингов и убийства рабочих лидеров, открывали огонь по демонстрациям, по рабочим лагерям. В битве у горы Блэр шахтеров бомбили фугасными бомбами с частных самолетов. Но при этом гнев и ненависть рабочих были направлены против частных компаний, против детективов и бандитов, но никак не против полиции и государства. У нас же в феврале 1917 года рабочим и соединившимся с ними солдатам удалось, в конце концов, победить ненавистных им «фараонов». Только в России это стало концом государства.