Текст книги "Фанера над Парижем. Эпизоды"

Не сумел только себе. Его личная жизнь оказалась не слишком удачной – во время одной из поездок в Ленинград он приблизил к себе служащую Ленфильма – и стал несчастен на все оставшиеся годы. Молодая хищница накрепко вцепилась в известного режиссера, поспешила добиться от него развода, заставила перевезти себя в Москву. Последние годы он приезжал после съемок к нам с мамой отдышаться и, пока она стирала и гладила ему рубашки, искренне обещал мне на кухне, что вот еще чуть-чуть и он скинет с себя эти путы, освободится, даст ей денег, чтобы она согласилась уйти. А буквально в самые последние недели его жизни эта дама потребовала от пожилого человека с больным сердцем и мировой известностью официально изменить. собственное имя, чтобы даже след его национального происхождения не лег тенью на отчество прижитого ею ребенка… Из-за юридического несоответствия в документах у меня потом возникли трудности с оформлением захоронения отца… Она же, успев переоформить на себя большую кооперативную квартиру в центре Москвы, и сегодня, спустя более тридцати лет, не знает, как выглядит могила человека, чьей юридической женой она считалась…

А рядом с отцом – в соответствии с его желанием – на Троекурово похоронена моя мама, актриса и домохозяйка Людмила Анненская. В детстве я очень хотел, чтобы мои родители снова соединились, так и произошло. Просто не в этой жизни.

…Часы самых разных видов, марок, стран, даже веков. Карманные, наручные, те, что должны стоять на прикроватной тумбочке, носиться на руке или в боковом кармане на цепочке… С откидывающейся крышкой и поцарапанным циферблатом, на полусгнившем ремешке, с витиеватой дарственной надписью на явно золотом, хотя и потускневшем корпусе, со сломанной стрелкой…

Еще совсем недавно, когда руки хозяина квартиры не так дрожали, а зрение еще позволяло – возня с ними была его любимым делом – собирать, чинить, чистить, рассматривать. Сегодня все они, высыпанные на небольшой журнальный столик, уже просто память, и даже давно утратившие способность ходить, остаются символами своего времени, свидетелями истории…

Выбрав самые «молодые», почти «сегодняшние» – те, что притулились рядом с початой бутылкой русской водки на краешке столика, у которого сидит наш герой, в свои девяносто три по-прежнему подтянутый, в белой рубашке и при галстуке на фоне висящего пиджака со множеством наград, мы через циферблат «войдем» в их – наше – время…

…Небольшое кладбище неподалеку от столицы, заросшие травой тропинки между холмиками, покосившиеся лавочки, скромные деревенские кресты… И вертикальная стела с изображением красивой пары – женщины в форме военной летчицы и мужчины – старшего офицера авиации со множеством наград на парадном кителе. Все как положено – фамилия, даты жизни женщины, фамилия, дата рождения мужчины и… отсутствие даты его ухода на камне, лишь оставленное под нее впрок пустое место на граните…

И рука нашего героя, касающаяся холодного камня, трогающая силуэт боевого самолета, венчающий памятник. Человек, навестивший собственную могилу.

– Есть слово такое русское, неприличное, конечно, пиздо-бол… – рассказывает, стоя у крыла самолета тех лет, седой худощавый мужчина со звездой Героя, генерал Степан Микоян… – Ну, хотите по-другому скажу – фантазер… Ну любит он преувеличить собственные подвиги. И число самолетов, сбитых им лично, нереально практически, и рассказы о командовании полком летчиков-штрафников вряд ли действительности соответствуют. Командировки эти его удивительные – в Испанию, Германию, да еще про Корею с Китаем рассказывает, побег на фронт, драки, дуэли… Как-то все не сходится… Короче, слишком уж много для одного… Зачем ему это?.. Человек-то он действительно заслуженный, летчик неплохой…

Силуэт самолета на памятнике наплывом переходит, превращаясь в реальный планер, беззвучно парящий в небе. Рука на рукоятке управления заставляет послушную машину, точно улавливая восходящие воздушные потоки, забираться все выше, закладывая круги над плывущими там, внизу, полями, лесом…

– Я не виноват, меня послали… Сталин в Германию послал меня… Супруна, Стефановского, Викторова и меня… – говорит Иван Федоров. – Там вот и встретились с Гимлером… Гитлером… С нами в столовой кушали… за одним столом. Это у них, чтобы с Гитлером такое удовольствие получить… надо заслужить. И Геринг мне по-приятельски после моего полета как летчик знаменитый… в коробочке дал Железный Крест… Я его приемному сыну отдал… в расшибалку во дворе играть… а у него его сперли…

В маленькой московской телекомпании со странным названием «АБ-ТВ» по моему литературному сценарию снимался полнометражный документальный фильм о совершенно поразительной личности – Герое Советского Союза полковнике Федорове.

Надо отдать должное низенькому человечку по фамилии Яков Каллер, внешне удивительно напоминающему чаплинского героя из «Великого диктатора», хозяину и гендиректору этой небольшой почти семейной конторы – иногда предлагаемые им темы оказывались действительно заслуживающими внимания. Впрочем, реализация их становилась, скорее, исключением для компании, живущей на цикловом ширпотребе для малозаметных лужковских телеканалов «Столица» и ТВЦ типа «Народный контроль» и «Хронограф». Чтобы удержать и этот скудный ручеек заказов на очередной договорный период Каллеру приходилось, что называется, активно «лизать» тамошнее руководство, регулярно мотаясь в АСК-1 «Останкино» с набитыми пакетами.

До подписания договора с Каллером, пригласившим меня в компанию на должность главного редактора, я не был знаком с ним и никогда не слышал в кинокругах этой фамилии. А поспрашивать, как делал по его признанию, он обо мне, не догадался… Это было ошибкой.

Несколько удивил меня уже сам договор, в котором была проставлена сумма оклада вдвое меньшая той, о которой мы договорились. Он объяснил, что в своей Европе я совсем оторвался от жизни, и это является обычной московской практикой, чтобы не платить государству реальные налоги. По большому счету мне было безразлично, каким путем получаемая мною сумма в конверте будет отражена перед фининспекций, и я согласился. Позднее выяснилось, что вся бухгалтерия компании делится на общедоступную и тайную, «черную», подробности которой были известны лишь самому директору и его приближенной из бухгалтерии, работающей с ним много лет.

Впрочем, «экономность», пожалуй, даже скаредность моего нового шефа, как вскоре выяснилось, не являлась его самым большим недостатком. Оказалось, что его любимым хобби, к примеру, было, тайно подключаясь из своего кабинета к компьютерам сотрудников студии, ошарашивать их потом демонстрацией знания подробностей их рабочего дня и личной жизни. Девочку-референта со скандалом выгнали за то, что в свой обед она заглянула на сайт моды. «Попавшись» однажды, я сделал для себя соответствующие выводы и при необходимости, скажем, написать письмо по е-мейл, просто блокировал через брандмауер вход в свой компьютер. То ли не осознавая до конца, как это выглядит со стороны, то ли, напротив, вполне намеренно демонстрируя «право барина», от меня открыто потребовали блокировку убрать.

Убедившись за несколько месяцев, что я что-то соображаю в телевизионном кинематографе, Яков Александрович постепенно передоверил мне почти все, кроме финансов. Это оказалось ему удобно – если у нормального человека для того, чтобы его неприятности имели лицо, есть жена, то Каллер, как выяснилось, для этого держал главного редактора. Любой про кол, самым страшным из которых считалось упоминание имени мэра в телесюжете даже просто в нейтральном, а не в восторженном контексте, вызывал у него всплеск эмоций. Со мной он, однако, все же сдерживался, на других мог позволить себе дико орать. Став однажды свидетелем его очередных хамских разборок с Таней Кочановой, им же самим приглашенной в компанию пиар-менеджером, я, оставшись наедине, попытался объяснить ему, что говорить так с человеком, который просто не может тебе ответить адекватно, довольно подло. Он, сдержавшись, дулся, молчал, но я понял, что сделана еще одна серьезная зарубка в наших взаимоотношениях.

Испания… Интернациональные отряды на фронтах. Захлебывающаяся атака, минуты передышки в окопах… Взрывы, искореженные тела людей… Изображение что-то записывающего в тетрадь военного корреспондента Хемингуэя… Аршинные заголовки газет мира… Кровь, расстрелы… Томительная мелодия саксофона. Уникальная сохранившаяся хроника авиационных боев и тарана в испанском небе… Летят вниз обломки самолета, разрубленного пополам…

– Винтом таран… И был случай, когда я под Мадридом таранил трехмоторного и сам выпрыгнул… И приземлился на крышу, крутая крыша… Ну и левой ногой пробил крышу… Теперь же нельзя ждать, когда парашют ниже меня опустится, он меня стащит все равно… Так я выдергиваю ногу, и штанина там осталась, на чердаке, от Ивана… И кожа немножко, с кровью… И я на людей – испанцев много собралось посмотреть обо что я там бился – о балконы, об окна… Прямо упал на людей…

Долорес Ибаррури выступает перед защитниками Республики. Страстная речь, понятная во многом и без перевода – как бывает, когда человек предельно искренен. И потому ему верят и надеются съехавшиеся на защиту демократии люди из разных стран.

– Она любила всех, а меня полюбила за то, что я у нее на глазах, когда бомбардировщики появились над аэродромом, сумел взлететь и сбить бомбардировщика и двух истребителей прикрытия… И еще пилотам высший пилотаж показал над аэродромом, у меня получалось, и я любил пилотировать… На девятый день мне Дябля-Роха присвоили – «Красный Дьявол»… за эти три штуки над аэродром Алкала…

– Долорес Ибаррури меня целовала. Любила она меня или ненавидела, откуда я знаю… Вот это испанские – вот он, – Федоров перебирает ордена… – на него книжка, как героям давали испанцы… «Лавры Мадрида» называется. Их пять штук всего было роздано… Один мне – «капитану Жану», как я там звался… А «Диабело Рохо» – «Красный дьявол» – это они так, не официально… Часы дала, они и сейчас у меня, ручные… полный календарь, показывают день, число и все прочее, и бой… Ворошилов – вот, такие же золотые дарил…

Калер любил говорить о себе и во время наших деловых передвижений по Москве на его «Лексусе», подаренном, по его словам, сыном, занимающим место «раввина русскоязычной общины Майами» (!), рассказывал о том, как пришел в кинобизнес. Энное число лет тому назад он, удачно словчив, перепродал Марку Рудинштейну доставшийся ему по дешевке некий фильм за приличную сумму, каковую и вложил в свою компанию. Осознав, что пятый пункт анкеты, при советской власти служивший для него непреодолимым препятствием в административной карьере, сегодня может реально принести прибыль, он поторопился сдружиться с присланным из Америки на место главного раввина России Берл Лазаром, быстро стал активистом в столичной общине.

Когда еврейская тема оказалась весьма востребованной сама по себе, Каллер посвятил этому целое направление в телекомпании, используя все возможные финансовые гранты, информацию о которых он тщательно собирал. Таким образом, при практически полной компенсации производственных затрат по любому из проектов в его распоряжении, независимо от результата, всегда оказывалась чистая прибыль. Как-то даже полет в Израиль и обратно он потребовал оплатить ему. саму авиакомпанию «Эль Аль», мотивируя это важностью для еврейского народа тематики будущего фильма, которым он, мол, планирует заняться.

Ну и дай бы ему Бог, как говорится. каждый устраивается, как умеет… Меня вся это ежедневная суета занимала мало, хотя и несколько коробила. Мне представлялось, что плохо скрываемая спекуляция на внезапно прорезавшихся и теперь широко афишируемых религиозных убеждениях – не самый честный способ делать бизнес, но это был не мой бизнес. Я, разумеется, вовсе не торопился обнародовать свою точку зрения, но, видимо, о ней можно было догадаться.

К сожалению, Яков Александрович быстро уверовал в абсолютную беспроигрышность ситуации – ведь любой намек кого-либо на творческую несостоятельность работы, как произошло, к примеру, с фильмом о подвиге русского политрука, спасшего группу евреев во время Второй мировой войны, – тут же легко парировался обвинениями в антисемитизме. То обстоятельство, что речь шла просто о неспособности слабого режиссера найти достойный экранный эквивалент интереснейшей судьбе героя, уже во внимание не принималось. Чтобы не показаться пристрастным, процитирую известного кинорежиссера Валерия Балаяна:

«Прекрасная трагическая история оказалась по-советски сконструированной полуправдой. Об этом я сказал в своем выступлении на обсуждении фильма в Белом зале Дома кино 27 мая 2008 года. Выступление мое оказалось совсем не в унисон предшествующим комплиментарным репликам. Кажется, аудитория после него разделилась. По-видимому, я вызвал к себе острую неприязнь творцов фильма.

…История, которая могла бы стать очистительным уроком для нашего ксенофобского общества, стала очередным слащавым мифотворчеством…».

Летняя круговерть центра сегодняшней Москвы… Тысячи машин и пешеходов обтекают небольшой сквер на Самотеке. На невысоком постаменте – гранит, бронза – потемневший от дождей бюст работы Кербеля – подполковник со множеством медалей и двумя звездами Героя… Из черной машины, въехавшей прямо на дорожку, выбирается с помощью жены и водителя седой генерал-полковник на костылях в белоснежном кителе. В стык идут памятные кадры из ленты «В бой идут одни старики» – Виталий Попков, прототип главного героя картины. Оглядываются идущие мимо парень с девушкой на присевшего на лавочку генерала – да не может быть, неужто тот, кому памятник.

– …Он воевал на Халхин-Голе, воевал на Хасане… воевал в Испании, в Финляндии… прошел не одну войну… У нас в полку он пробыл неделю и действительно сбил семь самолетов противника, – рассказывает Попков. – Когда мы встречаемся с ним сейчас… когда он переходит, так сказать… и начинает множить количество… я говорю… Ваня… Иван Евграфович… Он показал нам строгую вертикаль, и эта вертикаль так много спасла жизней летчикам. мне заходил «мессер» в хвост, мне ничего не оставалось, я переводил на вертикаль самолет… вот только за это я б ему дал вторую, а, может, и третью звезду Героя… он достоин этого.

Тот летний съемочный день с генералом на московском бульваре запомнился, и я рад, что он был. Помню, подталкиваю режиссера, глазами показывая на кончик форменного галстука – сними наезд: там на уголке написано было – «Россия». Умер недавно знаменитый генерал, похоронили.

Работать в телекомпании Каллера, третирующего окружающих, становилось все труднее – ушла девушка шеф-редактор, два видеоинженера; он, как мне казалось, стал искать поводы для противостояния со мной, и поэтому редкий случай, когда удавалось, отвлекаясь от ежедневной текучки, заняться творчеством, давал хоть какое-то отдохновение, просто грел душу.

Тем более что картину эту мы делами с талантливым человеком Мишей Масленниковым, режиссером, пришедшим к нам буквально с улицы, по объявлению. Профессионал, член Союза, он по характеру был и есть, что называется, «творческий разгильдяй», к тому же, как выяснилось, не чурающийся главного способа расслабления русского человека. Неприспособленный к нашим офисным порядкам, не умеющий говорить исключительно по теме, ценя время начальства, он, как я понял, имел непростую творческую, да и личную жизнь. Отстаивать его каждый раз перед Каллером было непросто. Ощущая творческий потенциал Миши, я делал это и думаю, не ошибся.

Каллер выгнал его, велел забрать трудовую книжку сразу, как ушел я. Только года через три, понимая, что никто не сделает так, как Миша, все же попросил того однажды снять небольшой фильм для канала «Культура». Миша – добрая душа – снял…

… У меня «душа лежала» к одному из продюсерских проектов Каллера. Речь шла о телецикле несколько претенциозно названном «Чужие здесь не ходят». Задумка сама по себе была весьма оригинальна – рассказать о частной жизни иностранного посольства из числа аккредитованных в Москве, о самом После как о человеке, его семье, увлечениях. Такой замысел требовал серьезной подготовительной работы, и Каллер специально оплачивал пенсионных лет даму, задача которой заключалась в ежедневных переговорах с представителями сразу нескольких дипмиссий о возможности съемок. На большом листе она скрупулезно помечала ответы каждого представительства – письмо на рассмотрении, перезвонить такого-то числа, позвонить только ближе к лету, посол в отпуске, посольство согласовывает вопрос со своим МИДом и так далее… Хотя в титрах для солидности и было написано, что цикл создается «в сотрудничестве с УПДК МИД РФ», на практике, в лучшем случае, мидовцы могли сообщить лишь имевшиеся у них исторические данные на московский особняк, переданный дипломатам. В конечном итоге получалось, что одно или два посольства – от Австралии до Японии – в месяц все-таки давали свое согласие, убежденные навязчивостью Ирмы Абрамовны и отредактированным мною письмом – обращением принять съемочную группу компании. На некоторые съемки вместе с группой ездил сам Каллер, страстно коллекционировавший визитки высокопоставленных лиц. Иногда для контроля и из любопытства ехал и я. К сожалению, снятые картины демонстрировались лишь на канале «Столица», который могли принимать даже не во всяком посольстве в самой Москве. Поскольку Каллер не говорил ни на каком языке, мое присутствие иногда оказывалось весьма кстати. Иногда у меня успевали даже завязаться отношения не совсем формальные, как случилось с Послом Ирландии Дж. А. Харманом. В большой светлой гостиной посольства они с супругой художницей наперебой рассказывали историю «усыновления» дремлющей в мягком кресле когда-то больной русской кошки, подобранной парой на московском рынке… Посол пригласил меня на гостевую трибуну, устанавливаемую в центре Калининского проспекта в марте в ежегодный праздник Дня Святого Патрика. Я поехал. Пройти к ней, как выяснилось, можно было только миновав несколько кордонов милиции, начинающихся еще от станции метро.

В этот день по перекрытому для движения центральному проспекту столицы дефилировали колонны музыкантов и исполнителей под национальную музыку с эмблемами – зелеными трилистниками. На трибуне собирались почетные гости, непременно кто-то из высших чиновников мэрии. За трибуной на асфальте была развернута длинная палатка, где приглашенным раздавали сэндвичи и наливали горячий чай или кофе. Мне было интересно, до тех пор это действо я видел только в вечерних выпусках новостей.

Хуже обстояло дело, когда от имени компании на съемки ринулся какой-то малограмотный дальний родственник Каллера, которого он принял к себе на роль режиссера. Дело в том, что само построение ленты цикла предполагало ответы Посла на закадровые вопросы, которые инициировал обычно режиссер, выступающий и как автор сценария. В «объективке» – краткой биографии Чрезвычайного и Полномочного Посла, которую представило Посольство Исландии еще до съемок, в данном случае было указано, что он холост. Высокий улыбающийся Бенедикт Асгейрссон, лет сорока пяти, приветливо принявший нашу группу в особнячке в Хлебном переулке Москвы, хорошо говорил по-русски. И этот наш «режиссер», пять минут назад познакомившийся с дипломатом, сразу после того, как комнату, где велась съемка, согласовав с послом какую-то срочную бумагу, покинула дородная сотрудница канцелярии, запросто подмигнул послу:

– Вы уже не первый год в Москве. расскажите, как же вы тут устраиваетесь? Любите русских женщин или. – он кивнул на дверь, за которой исчезла исландка, – изыскиваете «внутренние резервы»?

Бедный оператор от неожиданности даже опустил камеру. Обалдел и я, отчаянно дергая идиота за рукав. Но господин Асгейрссон тактично сделал вид, что не совсем понял вопрос.

– Конечно, русские женщины удивительно красивы. – тщательно выговаривая русские слова, заговорил он. – Я знал это раньше, уже из литературы. У Толстого, если помните.

Мы с оператором перевели дыхание.

Впрочем, когда в Посольство приходилось попадать вместе с самим Каллером, стыд подчас приходилось испытывать не меньший. Однажды после завершения съемок всю киногруппу пригласил на приватный обед посол государства Кувейт Сулейман Аль-Морджан. Небольшой современный особняк на Мосфильмовской улице за высокой оградой являл собой место, где, казалось, были осуществлены все желания его обитателя. Нам показали практически все помещения здания, обставленные с восточной роскошью – потрясающей мягкости ковры, резная мебель, скульптуры, огромный бассейн. На площадке широкой лестницы, ведущей на второй этаж во внутренние покои, которая сама по себе представляла собою шедевр дизайнерского искусства, стояла большая клетка с поющими птицами. Короче говоря, все это напоминало осуществившуюся восточную сказку, и потому можно было понять Посла, уговаривавшего снимать интерьеры не демонстрируемых обычно помещений поскромнее, что бы не вызывать, как он выразился, «нездоровых эмоций» коллег по московскому дипкорпусу.

Посол встретил нас в национальной одежде и головном белом платке с черным обручем. Стол ломился от восточных яств. Миша Масленников, поспоривший, что спиртное нам не предложат, проиграл, потому что русская официантка попросила разрешения разлить каждому из охлажденной бутылки хорошую русскую водку.

– Хороший стол, а, Александр Исидорович? Даром, что араб. Не зря ехали. – сидящий рядом Каллер, плотоядно потирая руки, нагнулся ко мне. – Только слушайте, они тут зачем-то несколько приборов положили, смотрите – по три вилки. На кой черт?

Получилось так, что его громкий шепот пришелся как раз на паузу в выступлении посла, сделанную для перевода. И таким образом, был услышан всеми, кто понимал по-русски. Один только посол, как раз рассказывающий о том, что финики вчера привезли из его сада в Кувейте, вопросительно посмотрел на своего сотрудника – у гостя, видимо, важный вопрос, переведите…

Пожилой посольский переводчик что-то сказал по-арабски – после чего посол, хмыкнув, поторопился закончить свою речь, а я, покраснев, тихо начал объяснять нашему продюсеру, что начинать всегда следует с прибора, лежащего от тарелки дальше остальных…

Гипертрофированное тщеславие Якова Александрович росло в непомерных пределах, становясь уже откровенно комичным. От каждого субъекта, с кем вступала в контакт компания, будь то бедное посольство Маврикия или Театр балета, я обязан был по его настоянию мягко, но настойчиво требовать благодарственное письмо за сотрудничество на его имя, которое потом он приказывал разместить на сайте. По его желанию я долго подбирал для его визитной карточки эквивалент на английском выбитому им званию «заслуженного работника культуры». Дело в том, что такое же присваивали и ветеранам-киномеханикам или рабочим сцены, а он желал засвидетельствовать, что работает в киноискусстве. Поскольку на «заслуженного деятеля искусств» его заслуги никак не дотягивали, приходилось слегка «передергивать» с синонимами.

Но самым счастливым моментом за рабочую неделю для него были мгновения, когда ему на мобильный телефон звонила Лиознова. Много лет назад Каллер поработал зам. директора съемочной группы на студии Горького на какой-то из ее картин, и с тех пор отошедшая от дел известный режиссер его не забывала – главным образом по хозяйственным делам.

Каллер ужом выскакивал в коридор и, нарочито медленно включаясь в разговор, одновременно шепотом, прикрывая трубку, объяснял каждому идущему мимо:

– Потише… Опять Татьяна Михайловна звонит… сами понимаете…

Очередную бытовую просьбу восьмидесятишестилетней Лиозновой он обещал сегодня же переадресовать в гемайду (общину) и лично проконтролировать исполнение. Разъединившись, он с гордым видом окидывал взглядом притихших подчиненных, как бы говоря – «вот с кем запросто…» – и молча закрывал за собою дверь кабинета.

Между прочим, уже после моего ухода осуществленным апофеозом его мечты стало награждение Якова Александровича неким Орденом «Ради жизни на земле», учрежденным Объединенным Президиумом Международной Академией Общественных Наук и Международной Академией Меценатства. Фото церемонии он развесил во всех мыслимых местах. Частная эта контора предприимчивых ребят, о которой пару раз писала «Комсомолка», с удовольствием награждала красивой побрякушкой любого, готового пожертвовать им несколько тысяч долларов или оказать деловые услуги на равную сумму. Тут протекцию ему составила уже упомянутая мною Таня Качанова, после чего, на всякий случай, он поспешил уволить и ее.

…Репортажно снятые кадры – по подмосковному городку едет микроавтобус. Не отрываясь от стекла, Федоров рассматривает проплывающий за окнами пейзаж.

– Ничего не помню. Теперь и не узнаешь… У меня много дач и гаражей было… Только построю – переводят, я и передаю бесплатно… Была тут у Лавочкина секретарь… Лидия Ивановна… Она три раза выходила замуж за летчика… Только выйдет – он погибнет… Только выйдет второй раз замуж – опять вскоре погибает…

У обелиска Федорова ждут, встречают. Людей – множество. такой праздник-юбилей КБ Лавочкина.

– Здравствуйте, Иван Евграфович, меня зовут Татьяна, я представитель отдела культуры. Мы вас так ждали, столько о вас наслышаны.

Усаживают в кресле на самом солнцепеке.

– Ой, на свет. – он закрывает глаза ладонью.

– Все нормально…

– На свет… я не вижу… на свет-то…

– Здесь ничего не сделаешь…

Матерится, встав рядом и склоняясь к уху Евграфовича, другой Герой Союза, космонавт Волк – про день сегодняшний говорит…

– На свет-то… товарищи, на солнце-то… Но уже речи звучат. это важнее.

– Иван Евграфович, в пять минут-то уложитесь… вы, говорят, больше с врагом не возились?..

– Я хочу поклониться Ивану Евграфовичу, это человек-легенда. – говорит седой старик у микрофона. – Товарищи телевизионщики, не вырезайте это.

Звучит, заглушая военный оркестр, знакомая мелодия саксофона, кажется, сорвется сейчас вслед за ней боевой истребитель Лавочкина с обелиска…

Скачками двигаются стрелки на часах из коллекции…

Кто-то за кадром подчеркнуто «дежурным» голосом зачитывает «объективку»:

«Федоров Иван Евграфович.

Летчик испытатель первого класса.

Награжден: орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, четырьмя орденами Великой Отечественной войны 1-й степени, двумя орденами Великой Отечественной войны 2-й степени, орденом Красной звезды, орденом Александра Невского, орденом «Лавры Мадрида», другими иностранными орденами и медалями.

По ряду источников лично и в составе группы сбил до 134 самолетов противника.

Полковник в отставке.

Пенсионер.

Герой Советского Союза. Русский».

Миша Масленников и я сделали неплохой фильм, необычный и искренний. Миша предложил название – «Старик и небо». Но отношения с Каллером были уже напряженные, он начал, вслушиваясь в нашептывания со стороны, настаивать на переделках. К тому же, я как раз позволил себе в очередной раз вступиться перед ним за его заместителя по производству, на что тот сам никогда бы решился, немолодого уже телевизионщика, в очередной раз беззастенчиво обиженного зарплатой.

Что-то пришлось уступить в фильме, мы хитрили, вписали продюсера в титры дважды – еще и как автора идеи (что, впрочем, было правдой), кое-что перемонтировали. Но картина оставалась для него абсолютно непонятной, не соответствующей знакомым ему канонам. А, значит, порочной. Широты интеллекта у человека, именующего себя продюсером, явно не хватало. Страстный коллекционер всяческих призов, заработанных его подчиненными, он тем не менее категорически запретил отправлять ее на любой киносмотр.

Мне все это надоело. Чувствуя, что дело близится к концу, я наплевал на его запрет и собственной властью успел направить диск с фильмом на один из фестивалей. Еще не зная об этом, он через день предложил мне уйти. Хотя зарплата главного редактора была для меня не лишней, я написал заявление даже с каким-то облегчением. Ушел, просто, как из болота вырвался, и долго еще руки вымыть хотелось.

Цитаты из Википедии:

«Картина создавалась в непростых условиях серьезного противостояния авторов с малопрофессиональным продюсером, не способным отрешиться от бытующих киноштампов фильмов о войне. Вопреки его воле фильм был направлен на международный кинофестиваль.

.. Полнометражный документальный фильм «Старик и небо» по сценарию А. Анненского (режиссер М. Масленников) удостоен специального Диплома и Медали «Петр I» за новизну раскрытия образов героев Великой Отечественной войны на Пятом Международном фестивале военного кино (2007 г.).

…Премьера картины состоялась ко Дню Российской Армии в феврале 2008 г. на телеканалах «Культура» и «РТР-Планета». Девяносто три миллиона человек могли видеть премьерный показ ленты на территории России и еще более пятидесяти миллионов зрителей – в Западной Европе, на Ближнем Востоке, в странах СНГ, Балтии, США и Канаде».

Вот еще что – и это важнее всего остального. Ивану Евграфовичу Федорову сегодня девяносто шесть. На стеле, что на его могиле на подмосковном кладбище, место под дату ухода остается пустым. Слава Богу!