Текст книги "Фанера над Парижем. Эпизоды"

На обратном пути, за несколько дней до прихода в Одессу на нашего инфекциониста обрушилось большое человеческое счастье. Весь длинный рейс изнемогавший от безделья эскулап, пытавшийся от тоски развлечь судовую толпу лекциями о тропических паразитах, трясущимися от счастья руками оформил в стационар здоровенного бугая-матроса, имевшего неосторожность заглянуть в судовой госпиталь с жалобой на расстройство желудка, как носителя редчайшей южноамериканской инфекции.

Я попробовал заступиться за парня перед старшим врачом, с которым у меня сложились дружеские отношения. Любому непредвзятому человеку было абсолютно очевидно, что сложный этот диагноз высосан из пальца. Но тот только развел руками – пойми, должен же узкий специалист хоть как-то оправдать свою двухмесячную командировку; да и начнешь сейчас влезать в чужое – потом сам не оберешься неприятностей…

За парнем прямо на одесский причал подкатила «скорая», его вместе с закупленной в Лас-Пальмасе «школой» занесли в машину на носилках. Сзади с марлевой повязкой и сознанием исполненного долга на лице шествовал эпидемиолог с бумагами и видом человека, спасшего страну от опаснейшей эпидемии. Толпа на палубе, наблюдая за этими манипуляциями, чуть не надорвалась от смеха, вспоминая, как мнимый больной обожрался накануне ромом с ананасами.

Кстати, о птичках. Ананасы. Ананасы в шампанском…

Да, конечно – «Увертюра» – знаменитое стихотворение поэта с этими словами стало первым, которое запомнил наизусть маленький Андрей.

Горьковатые кружки из небольшой банки, пропитанные сиропом, один-два подряд, мне нравятся больше, чем возня с натуральным фруктом.

Как-то, много позднее, вырвавшись из голодной ноябрьской Москвы на неделю в Западный Берлин и вознамерившись купить с собою в гостиницу ананас, мы долго пеняли продавщице, что в маленьком магазине к закрытию их уже не оказалось. Круто было возмущаться отсутствием тропического фрукта среди ломящихся от снеди прилавков, прилетев из города, где в то время за хлебом надо было выстоять часовую очередь. Перед нами извинялись, приглашая придти утром.

Ну что там еще, связанное с ананасами, успело случиться за мою жизнь.

Когда-то в хорошей, хотя и здорово идеологизированной детской книжке об Америке «Дик с 12-й Нижней» я вычитал эту игру – отталкиваясь от последнего объекта воспоминаний, попытаться раскрутить обратно весь ход размышлений. При таком раскладе между собою оказываются логически объединенными совершенно, казалось бы, несовместимые вещи. Магазинчик в Берлине вспомнился потому, что речь зашла о названии книжки Северянина, которое, в свою очередь, всплыло из-за упоминания южноамериканского фрукта, которым на самом деле отравился матрос с «России», на которой впервые я побывал на Кубе, где довелось кататься по океану на велосипеде… Уф… Такая вот любопытная игра.

Сразу после Нового года мы с Валентиной полетели в Одессу. Каждому предстояло идти в рейс. Проводив меня, она должна была через несколько дней уйти на «Горьком», а мне предложили путешествие, попасть в которое стремились многие. О нем знающие говорили шепотом, передавая по секрету информацию только близким друзьям с советом бежать, пока судовая роль еще не закрыта, к своему инспектору, причем, естественно, не с пустыми руками. Судно, по слухам, должно было уходить на месячный ремонт в итальянский Триест с выведением из эксплуатации камбуза (!), а потом сразу совершить какой-то небольшой круиз по Средиземке с заходом то ли в Геную, то ли еще в какой-то европейский «школьный» порт и вернуться в Одессу. Что могло быть лучше? Мы как раз запланировали большой ремонт в московской квартире, нужны были серьезные деньги. И хотя стопроцентной информации о предстоящем маршруте не было на тот момент, видимо, даже у начальника пароходства, умело подогреваемые слухи в скверике у отдела кадров будоражили народ, и обхаживаемым кадровикам оставалось только выбирать экипаж из многочисленных желающих.

До отхода мы наметили осуществить одну маленькую формальность – официально пожениться. Поскольку прописка у каждого была тогда одесская, по отделу кадров, других вариантов, собственно, и не было. Кроме того, по существовавшим тогда правилам обладателей «паспорта моряка» и справки о дате отхода должны были регистрировать дня за три. Но этот срок нас тоже не устроил, и я поехал в районный исполком, окна которого выходили прямо на Дюка и знаменитую лестницу. Конечно, мне не посмели отказать, и мы отправились в загс, и сегодня расположенный прямо напротив Оперного театра. Потом купили в продовольственном на углу бутылку сухого вина «Алиготе» за один рубль и семь копеек и вернулись на комфортабельную межрейсовую базу моряков, где жили до сих пор каждый в отдельном номере. Выслушав вежливый отказ на очередную просьбу об одной общей комнате, выложили на стойку администраторши новенькое свидетельство о бра ке и, поблагодарив за поздравления, быстренько переехали в «люкс». Особенно радовало то обстоятельство, что вся посуда там уже была.

Он стоял у одного из пассажирских причалов на морвокзале, и граница была закрыта, кажется, уже вторые сутки. Ситуация для понимающих сама по себе странная – обычно этот пароход дальше российского Батуми давным-давно не выбирался, а, стало быть, и не нуждался в соблюдении ненужных при внутренних рейсах формальностей. У него даже прозвище в пароходстве было: «Две трубы – одна зарплата» – в том смысле, что о доплате в валюте тут никто не мечтал. По существу, ссыльное место для проштрафившихся. Кстати, в отличие от турбохода «Горький» или дизель-электрохода «Россия», это был именно настоящий пароход, приводимый в движение машинами, работающими на пару.

Впрочем, беда была не в этом, а в том, что спуск этого судна на воду произошел, ни много ни мало, в 1925 году. Пароход – тогда «Берлин» – строился так называемым подетальным методом, при котором изготовленные в цехе детали доставлялись на стапель и там из них постепенно собирались конструкции будущего судна. В 1925 году сварка немецкими корабелами еще не применялась, и корпус «Берлина» был полностью клепанный. Листы корпуса перед клепкой надежно прижимались к набору болтами, причем объем клепки был огромен – сотни тысяч заклепок! Судно прожило долгую и трудную жизнь, послужив даже военным госпиталем в войну и успев полежать на дне, прежде чем попало по репарациям в ЧМП, и к тому времени, в принципе, уже многократно выработало свой ресурс. Несмотря на роскошные внутренние интерьеры, отделанные ценными породами дерева, по существу, это был плавающий гроб – достаточно сказать, что оно имело одноотсечный стандарт безопасности – то есть, по идее, должно было затонуть при попадании воды в любой из многочисленных отсеков, что само по себе для современных судов было нонсенсом. Регистрационные документы, кое-как продлевавшиеся всеми правдами и неправдами каждый год, позволяли ему оставаться лишь на Крымско-Кавказской линии и ни в коем случае не высовываться за пределы Черного моря. Но кто же тогда обо всем этом думал.

Поскольку, по слухам, рейс предстоял «хлебный», то до самого последнего момента в экипаже происходили изменения. Штатных, естественно, убрали сразу, кроме одного или двух, у которых все же оказалась «виза по судну» – то есть им было теоретически позволено пересекать границу, но исключительно на данном корабле. Попасть на ремонт хотели многие, и на борт приходили все новые люди с направлениями из отдела кадров, меняя уже настроившихся на рейс. Возникали даже конфликты, кое-кто не хотел покидать свое место, но поздно вечером выяснение отношений в кадрах было уже невозможно, и поэтому оставался тот, у кого направление было подписано последним. Пришел еще один, кроме меня, пассажирский администратор, Боря Жижа, как потом выяснилось, сын какого-то одесского начальника, буквально за полчаса до закрытия границы появился Сергей Горбенко – новый старший пассажирский помощник.

Мы отошли от одесского морвокзала в ночь тихо, пустыми и вскоре уже были за Воронцовским маяком. Я вышел на палубу. Свет в большинстве пассажирских кают был выключен, и только немногие круглые иллюминаторы громадного судна отбрасывали на спокойную поверхность воды вокруг теплые отблески света. Темное море вспененной дорожкой оставалось за кормой.

Звали наш чудо-пароход «Адмирал Нахимов».

…Мы прошли Босфор и были уже в Дарданеллах, когда в кают-компанию позвали всех офицеров. Практически все, кто до этого рейса не знал друг друга, уже перезнакомились. Естественно, что главной темой обсуждения являлся предстоящий маршрут. Как я понял Сергея, который знал всех, до сегодняшнего дня вахтенные штурмана получали задание лишь на сутки вперед.

Мастер дал слово кгбэшнику. Если опустить общую демагогию насчет ситуации в мире и роли в этих условиях главного миротворца планеты Советского Союза, то суть его выступления сводилась к тому, что сегодня в 6.00 по Москве на борту был вскрыт конверт, из которого стал ясен маршрут нашего движения. Вместо пребывания на ремонте в сухом доке Триеста, мы по специальному заданию советского правительства должны будем осуществить спецрейс на Кубу, где примем на борт несколько сотен кубинских добровольцев, которых надо будет доставить в Африку, в одно из государств, противостоящее империалистической агрессии.

Рейс совершенно секретный. Сообщать в частных радиограммах родственникам о месте нахождения судна запрещается, все частные рдо (радиограммы) до передачи будут визироваться им лично. И вообще, следует язык держать за зубами, в том же духе воспитывая своих подчиненных. Особенно при увольнении в порту бункеровки, каковым станет Лас-Пальмас (Канарские острова). Продолжительность рейса – по факту. Потом говорил Мастер. Дед (стармех) сообщил, что последние пару дней выявили некоторые проблемы в силовой установке, точнее, в старых котлах, и в Лас-Пальмас вызовут единственного сохранившегося специалиста пароходства по этим агрегатам, он будет заниматься ими на переходе. Если вопросов нет – можно разойтись…

Шокирующая информация подлежала осмыслению. Во – первых, то обстоятельство, что широко обсуждаемый ремонт – и, стало быть, сопутствующие валютные командировочные – на поверку оказались фикцией, сильно разочаровывало. Отсутствие точной даты возвращения тоже заставляло задуматься, да и мрачноватый налет глубокой секретности рейса не настраивал на радужный лад. Предстоящие переходы через океан на этом судне опять-таки не вызывали дополнительного восторга, тем более что технические проблемы появились, как видно, еще до выхода в океан. Не говоря уже о составе ожидающихся пассажиров.

С другой стороны, альтернативы не было. С борта не улетишь. Как справедливо, повторяя общеизвестную истину, процитирует впоследствии один из героев в моем сценарии: «О, боже, дай мне силы, чтобы изменить то, что я должен изменить, дай мне волю, чтобы смириться с тем, что я изменить не могу и даруй мне разум, чтобы отличить одно от другого…».

Через пару дней в радиограмме я написал, что «все хорошо, погода прекрасная, надеюсь загореть так же, как прошлым летом…». Как потом я узнал, дома легко сообразили, где я. А у бдительного комитетчика текст не вызвал никаких вопросов…

Козлов среди них всегда был переизбыток…

Серега, старший пассажирский, оказался потрясающим человеком, одесситом и моряком до мозга костей. Обычно такими бывают лишь люди, получившие чисто морские профессии, которые, в принципе, не в состоянии найти применение своим способностям на берегу – штурмана, к примеру. Пассажирская служба, как и служба ресторана, всегда негласно считалась в отечественных пароходствах чем-то второстепенным – как, в общем, во всей стране любые профессии, связанные с обслуживанием людей. Цифры и железки в Советском государстве изначально ценились куда как больше, чем удовлетворение потребностей обычного гражданина. Должно было пройти много десятков лет, чтобы дело сдвинулось с места.

К Сергею же все без исключения из «настоящих» моряков из палубной и машинной команды, имевших опыт совместной работы с ним, относились с глубочайшим пиететом, признавая в нем профессионала высшего класса, способного разрешить любую ситуацию, из числа в избытке возникающих во время загранрейса. Помимо всего, что связано с посадкой, размещением, пребыванием и комфортом пассажиров, в компетенцию старшего пассажирского помощника капитана входили и контакты с властями каждого порта, куда экстренно или по плану заходило судно. Подготовка многообразных рабочих документов – судовой роли, списка пассажиров, паспортов экипажа и других бумаг с набором соответствующих отметок, к каждой из которых всегда при желании местным чиновникам несложно придраться, а также прием властей на борту и улаживание всех формальностей обязывали занимающего эту должность обладать недюжинными дипломатическими способностями.

Впрочем, в этом рейсе забот у пассажирского, понятно, было на порядок меньше, и Сергей с энтузиазмом тратил свое время на «каютных», объясняя новеньким принципы организации судовой уборки, и дрессировку чем-то сразу не приглянувшегося ему администратора Бори Жижа, посаженного на вечную вахту в пустое Бюро информации. Чем именно Боря не понравился Сергею, я догадывался – во-первых, пару раз невзначай упомянул о своих одесских возможностях в связи с папой-начальником, а во-вторых, позволил себе передразнить какую-то фразу на английском, на котором Сергей говорил с заметным одесским акцентом.

В результате Жижа ежедневно без особого смысла высиживал на вахте свои часы в Бюро информации пустого парохода, убивая время чтением забытых кем-то одесских рекламных газет и переписыванием цветными фломастерами графика дежурств «каютных» на период отсутствия пассажиров.

Я же, не обремененный особыми обязанностями, тоже гонял стюардесс, чтобы не расслаблялись, помогал Сергею готовить документы на приход в Лас-Пальмас и с интересом выслушивал его образные рассказы о работе на разных судах.

Последние несколько лет он работал на наших небольших пассажирских пароходах, зарабатывающих валюту на ближневосточных регулярных линиях, и натерпелся общения с тамошним населением. Стоило только спустить трап, как арабы с узлами и котомками оккупировали легкую подвесную конструкцию и, отталкивая друг друга, лезли прямо на борт, желая занять места получше. Окрики вахтенного помощника и матроса, пытавшихся сдержать этот поток, особых результатов не давали, и тогда на трап выходил Сергей в белоснежной форме с расшитыми золотом полосками на погонах. Он, чуть поклонившись толпе, церемонно здоровался, произнося «Собакин хер», что примерно соответствовало местному «Сабах эль Хыр» (Доброе утро), и несильно бил кулаком в физиономию самого первого. Арабы мгновенно скатывались с трапа на причал и с криками «йес, сэр» и «оф корс, сэр»… сами по себе быстренько выстраивались в аккуратную очередь, готовя билеты к контролю. Веками воспитанное уважение к белому человеку, как к хозяину, имеющему право миловать и казнить, таким образом, получало наглядное подтверждение.

В Лас-Пальмасе пришлось задержаться. Хотя нас поставили на самый отдаленный причал, он почти не оставался пустым. Вокруг все время крутились какие-то люди, иногда с фотоаппаратами, туда-сюда прямо по причалу медленно проезжали две-три уже примелькавшихся легковушки, из-за полуопущенных стекол которых тоже можно было заметить панорамно снимающие судно объективы. К вахтенным время от времени подходили поболтать незнакомые русскоязычные ребята, представлявшиеся членами экипажей других стоящих по соседству наших сухогрузов или контейнеровозов.

Прилетевший из Одессы опытный механик по паровым установкам констатировал угрожающее положение двух котлов, нуждающихся в неотложном ремонте. Судя по отрывкам разговоров между механиками в кают-компании, можно было догадаться, что дело обстоит достаточно серьезно и те, кто принимал решение об отправке «Нахимова» в спецрейс, совершили большую и, кажется, непоправимую ошибку.

Кроме того, крайне малоприятный щелчок по носу получил и наш комитетчик – шипшандлер, занимающийся снабжением судна водой, продуктами и топливом, оставил капитану местную газетку с большой фотографией судна у причала и подписью: «Старый советский пароход «А. Нахимов» в нашем порту перед предстоящим опасным рейсом на коммунистическую Кубу».

Чтобы сэкономить деньги за стоянку да и сократить число контактов с берегом, судно выгнали на рейд, где мы поболтались еще какое-то время, пока механики кое-как пытались латать давно отслужившие свое котлы. Наконец, после долгих переговоров с Одессой, мастеру пришла шифрограмма с приказом о начале движения. На малой скорости, стараясь не особенно напрягать силовую установку, «Адмирал Нахимов» пошел через океан.

Даже в лучшие свои годы пароход никогда не претендовал на «Голубую ленту Атлантики» – престижный приз судам, демонстрирующим рекорды скорости прохождения через океан.

Сейчас, двигаясь с едва ли большей, чем половина из теоретически возможных шестнадцати узлов скорости, мы, казалось, будем плыть вечно. Один день был похож на другой, и только положенная по понедельникам селедка в кают-компании давала ощущение некоего движении – если не в пространстве, то во времени.

Ехидное приветствие Сергея – «Скорее бы утро и снова на работу» стало популярным, так теперь здоровались на судне все.

В отличие от палубной и машинной команды, в обычном порядке несущих свои вахты, особых дел у ресторанной и пассажирской службы не было, и приходилось искать занятия, чтобы люди, когда работа появится, не успели совсем разлениться…

Я присматривался к девчонкам – «каютным», подумывая о том, к кому смогу обратиться при возвращении с важной для меня просьбой. Большинство из них было новенькими, попавшими в первый или второй рейс и мечтающими просто осуществить давнюю мечту – купить что-то модное из одежды для себя. Я же четко определил, что моя цель в сложившейся ситуации – заработать максимальное количество денег для намеченного дома ремонта и смены кое-какой мебели. Как уже достаточно опытный советский моряк я понимал, что для этого есть только один способ – привезти максимальное количество пакетов мохера и сдать их в комиссионку. Проблема же заключалась в том, что существовавшие таможенные нормы резко ограничивали эту возможность – за месячный рейс разрешалось ввозить, кажется, не более восьми штук, за трехмесячный – шестнадцать. Все остальное рассматривалось как контрабанда.

Был, теоретически, способ добиться своей цели, не слишком нарушая закон – если бы кто-то согласился записать твои покупки в свою декларацию. На практике это удавалось крайне редко – ведь каждый из экипажа, как правило, решал аналогичную задачу – превратить минимальную сумму валюты в куда большее количество рублей – а, стало быть, и предпринимал для этого те же самые шаги, приобретая тот же легко реализуемый в Союзе товар.

Но в данном случае, похоже, был шанс договориться с одной-двумя девчонками, озабоченными пока лишь модными шмотками.

На старом пароходе «Нахимов» были места, куда давно уже не ступала нога человека. Как-то Сергей зазвал меня на корму, и мы с ним, с трудом протиснувшись в узкий коридор, остановились у какого-то отсека, за которым был слышен громкий шум вытяжных вентиляторов. Серега отпер тяжелую дверь, включил освещение и показал мне узкие полосы сушеного мяса, подвешенного за крючки сразу перед пластинами, закрывающими отверстия труб, ведущих наружу.

– Сушатся родные…

Достав нож, он аккуратно срезал пару тонких ломтиков и протянул мне.

– Пробуй… Лучшая бастурма… Так оно и было.

Убивая время, я, валяясь на койке в четырехместной пассажирской каюте, которую выбрал для себя на пустом пароходе, рисовал на листе бумаги особую конструкцию, которую планировал заказать для большой библиотеки, оставленной мне отцом. Получалась большая книжная стенка, полностью до потолка занимающая все пространство стены комнаты со множеством разновысоких полок, закрываемых сдвижными стеклами и ящиками за дверцами вверху и внизу. Но главной фишкой было то, что в ее центр вписывался громадный уже имевшийся дома электрокамин с баром.

Много раз я варьировал размеры и месторасположения полок и ящиков, представляя, что будет храниться в этом месте, и это помогало смириться с тошнотворной бессмысленностью текущих дней. Ощущение напоминало затянувшееся ожидание женщины из душа, когда из первоначальной гаммы ощущений постепенно оставалось лишь желание выспаться…

К нашему счастью погода почти все время пути благоприятствовала нашему плавучему гробику – даже тогда, когда выглянув утром в иллюминатор, я обратил внимание, что скорость снижена почти до нуля. Очутиться в океане практически без способности двигаться было страшновато. Оказалось, что ночью стало совсем плохо с одним из котлов, и в машине взяли на полдня паузу для каких-то экстренных работ. По судну поползли слухи, что из Одессы попутным судном посылают в Лас-Пальмас необходимые детали для замены на обратном пути, без чего возвращение в порт приписки становилось уже проблематичным.

Уже явственно ощущалось приближение тропиков – вечерами стало душно, появились сопровождающие судно «летучие» рыбки, выскакивающие из воды на несколько десятков сантиметров. Пару раз в день в поле зрения на горизонте возникали силуэты военных судов.

А однажды буквально над самыми мачтами «Нахимова» с ревом дважды пронесся толстобрюхий военный самолет с белой звездой на фюзеляже – опознавательный знак ВВС Соединенных Штатов. Было видно, что летчик машет рукой.

К вечеру я столкнулся на палубе с Сергеем, спускавшимся из радиорубки.

– Пойдем, подышим…

Он увлек меня на бак, мы остановились, не доходя до трапа, ведущего вверх на мостик.

– Слушай, эти босяки из «Голоса Америки», оказывается, со вчерашнего вечера вещают про нас всякие гадости… – он на секунду замолчал, стараясь поточнее процитировать услышанное: – «Тяжеловесный советский пароход «Нахимов» с наемниками затонул сразу после выхода из кубинского порта.». Как тебе такие перспективы? Вся Одесса слушает этот вражеский голос… думаешь, это там кому-то понравится?.. Таки надо будет написать домой…

– Уверен, что это долго еще будет неправдой? – спросил я.

– В любом случае, мы первыми узнаем. – усмехнулся Сергей.

Еще через сутки, глубокой ночью мы наконец медленно входили в акваторию кубинского порта Матанзас.

Большой порт как будто вымер, краны стояли, нигде не было видно ни души… Похоже, что вся территория была оцеплена. Но едва мы ошвартовались, на причале появились «Волга» и «газик». Русские ребята в форме цвета хаки, сопровождающие пару загорелых мужиков постарше в такой же форме без знаков отличия, здороваясь на ходу, поднялись к капитану. Вероятно, это были люди из группы советских военных советников на острове.

Через полчаса к причалу один за другим начали прибывать небольшие автобусы «ПАЗики» с занавешенными окнами. Подчиняясь негромким командам, из автобуса выходили коротко-стриженные кубинцы в совершенно одинаковых серых гражданских костюмах и, следуя указаниям своих командиров, быстренько взбегали по трапу на баке к нам на судно, сразу спускаясь в один из трех заранее оборудованных трюмов парохода. Там впритык стояли складные кровати, бачки с водой и т. п.

К концу ночи посадка (точнее – погрузка) была уже завершена. Нескольким сотням кубинских военнослужащих категорически запрещалось покидать трюмы и нижнюю палубу. Еще примерно половину суток мы бункеровались, брали воду и продукты. На берег после полуторамесячного рейса из экипажа никого не отпустили, и к ночи нас уже выпихнули на рейд.

Обратный переход через океан оказался значительно тяжелее. Несмотря на все усилия обойти шторма, пару раз нас здорово поколбасило. Казалось, тяжелый пароход, взлетая на волну, переломится пополам. Скрипели переборки, сами собой открывались двери в каютах.

Наши «мучачи» (девушки), как на испанский манер Сергей стал именовать каютных, сбились с ног, стараясь поддержать хотя бы элементарную чистоту на нижней палубе Е, на которую изредка разрешалось небольшими группами для прогулки подниматься кубинцам. Сколько точно их было на борту, похоже, не знал и капитан. Иногда поздно ночью при выключенном освещении тем, кто чувствовал себя в трюмах совсем плохо, несмотря на сопротивление комитетчика и сопровождающих, пришлось позволить делать несколько глотков морского воздуха на открытой палубе.

Наконец, мы прошли Суэцким каналом и, сделав перестой в Адене, узнали конечный пункт нашего маршрута, о котором до сих пор могли лишь догадываться. Собственно, узнали его штурмана – там, на мостике, а нам, «халдеям», сообщать его никто не торопился. Лишь когда под покровом сумерек «Нахимов» подошел к какому-то пустому бетонированному причалу, мне удалось прочитать полувыцветшую надпись на одной из конструкций – Ассэб – город, принадлежавший тогда воюющей Эфиопии.

На причале стояли загорелые белые мужики в форме цвета хаки без опознавательных знаков, двоих – постарше, я узнал, они провожали судно около месяца назад на Кубе. «Заказчики» из группы советских военных советников ждали свой «товар». На причал уже въезжали закрытые грузовики.

Когда пароход опустел, настроение у экипажа значительно повысилось. Томительный трехмесячный рейс на неисправном судне, похоже, подходил к концу. Предстояло возвращение в родной порт.

Мы повернули обратно, на Суэц, когда всех офицеров позвали в кают-компанию. Судя по выражению лица капитана, известие, которое он намеревался нам сообщить, было из числа не особенно веселых.

После Порт-Саида нам предстояло идти вовсе не в сторону Дарданелл, а, совсем наоборот, к Гибралтарскому проливу.

Это означало, что только что завершенный рейс предстояло повторить.

С того момента, когда «Нахимов» покинул одесский морвокзал, прошло полгода. Полгода моей жизни материализовались в нескольких нетяжелых запечатанных коробках с пакетами этого гребаного мохера, которые две мои исполнительные девочки-стюардессы честно отдали мне после завершения работы таможни и открытия границы на судне.

Сомневаясь, что наша сломанная посудина потом доберется даже до соседнего Ильичевска, где был запланирован капремонт, нам сразу велели идти не в Одессу, а туда, на суд-завод, и когда мы со встретившей меня Валентиной на следующий день начали сносить на берег багаж, «Нахимов» уже стоял в сухом доке.

Сорок шесть пакетов мохера, плотно упакованные, лежали в больших коробках – оставалось довезти их до Москвы и рассовать по окраинным комиссионкам. Результатом вместе с официальной зарплатой должна была получиться сумма, равная приблизительно стоимости «Жигулей» – теперь можно было заняться ремонтом и обстановкой квартиры.

Когда поезд из Одессы подошел к перрону Киевского вокзала, и мы начали грузить из вагона на тележку носильщика свое барахло, у вагона – в полном соответствии с законами драматургии – появились двое милиционеров. Глядя куда-то в коридор, за наши спины, один грозно поинтересовался:

– Кто хозяин ящиков?..

Финал одного американского фильма, о котором мне когда-то говорил отец и который я полюбил впоследствии пересказывать своим студентам. Молодая пара после драматических приключений, рискуя жизнью, преодолев множество препятствий, наконец, в последнюю минуту все же успевает попасть на борт громадного парохода, который увезет их в мир свободы.

Кам ера медленно панорамирует по счастливым лицам стоящих на палубе героев, другим пассажирам и останавливается на спасательном круге с названием корабля: «Титаник».

Оказалось, что в соседнем купе ехали еще какие-то люди с неимоверным количеством багажа, и было похоже, что их уже ждали. Скорость, с которой пришлось носильщику лететь за нами к стоянке такси, наверное, запомнилась ему на много лет вперед.

…Пароход «Адмирал Нахимов», совершавший свой последний рейс, затонул в результате столкновения с другим судном в 23 часа 20 минут 31 августа 1986 года на выходе из порта Новороссийск на глубине 47 метров. Он вышел в море на десять минут позднее расчетного срока из-за опаздывающего в круиз генерала – начальника КГБ по Одессе и Одесской области.

За восемь минут из 1234 человек (по официальным данным) 423 человека погибли, тела 64-х человек до сих пор остаются внутри корпуса судна. Капитан был приговорен к пятнадцати годам лишения свободы, начальник Черноморского пароходства уволен, министр морского флота Тимофей Борисович Гуженко отправлен в отставку.

Пароход «Адмирал Нахимов» сейчас лежит на глубине в Цемесской бухте. Экологической и навигационной опасности лежащее на дне судно не представляет. Проектов судоподъема в настоящее время не существует. Район, ограниченный окружностью радиусом пятьсот метров, официально объявлен местом захоронения жертв катастрофы. Постановка на якорь, погружения водолазов и подводных аппаратов, а также любые действия, нарушающие покой места захоронения, в указанном районе запрещены.