Текст книги "Второе дело Карозиных"

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Всю неделю Варенька с замиранием сердца вспоминала свое первое свидание, вследствие чего была заметно рассеянна, что даже вынудило Зинаиду Павловну всерьез озаботится здоровьем дочери. Однако на все расспросы Варенька отвечала, что не больна, а рассеянна только от того, что все еще вспоминает прекрасный бал, который маменька устроила в ее честь. «Уж не объяснился ли с ней кто из молодых людей? – спрашивала себя Зинаида Павловна. – Но кто же?» И она в уме перебирала все возможные кандидатуры. Кстати сказать, двое из Варенькиных кавалеров – тот самый офицер Корнеев и тот самый помещик Лиговский – навестили Черниговых на этой же неделе. Но как ни приглядывалась к ним и к дочери Зинаида Павловна, так ничего обнаружить и не смогла. Варенька была ровна в общении, мила, приветлива, но, увы, – не больше, чем обычно. Ни один ее взгляд, ни одно движение не выдали ни малейшего внутреннего смятения, хотя молодые люди были явно влюбленны и ничуть не скрывали этого. «Значит, кто-то другой», – недовольно констатировала Зинаида Павловна. Но, конечно, она и представить не могла, кто это на самом деле…

В воскресенье, как обычно, Черниговы поехали в N-ск, намереваясь после обедни нанести визиты родным. Церковь была привычно полна народу, но среди прочих Варенька заметила-таки высокую фигуру Николая Константиновича Ольшанского, впрочем, не одна Варенька заметила. Ольшанский, слывший до этого атеистом, появившись в церкви впервые, не мог не привлечь внимание всего N-ского общества. Он стоял справа от Вареньки и та, вместо того, чтобы следить за церковной службой, чувствуя на себе его взгляд, то краснела, то бледнела и опускала глаза. Когда священник вынес крест для целования, Варенька, продвигаясь в числе прочих прихожан, ощутила легкое прикосновение к своей руке, вспыхнула и потупилась. Ольшанский вложил ей в руку записку, которую она быстро спрятала в рукав платья и вышла из церкви, так и не обменявшись с ним взглядом.

Уже в карете Зинаида Павловна проговорила удивленно и недовольно:

– Ты заметила Ольшанского? – она посмотрела на кивнувшую в ответ Вареньку и как бы спохватилась, прикусила себе язык и подумала, что это не тот человек, о котором следует говорить со своей дочерью. – Ну да Бог с ним, – добавила она, внимательно приглядываясь к Вареньке.

Заехали к tante Евдокии Тихоновне, затем к cusine Ольге Петровне, а после уж и к Михеевым. Визиты длились, по обычаю, не более пятнадцати минут, поэтому записку Варенька смогла прочесть только дома. Она с трепетом развернула лист бумаги, едва только Зинаида Павловна отпустила ее к себе на полчасика перед чаем. Вот что она прочла:

"Милая, милая, несказанно дорогая Варвара Андреевна! Говорят, что безумие есть зло; ошибаются – оно благо… Не помню, кто это сказал, но как же верно замечено! Верно, если безумие – любовь… Я безумен, я люблю! Люблю и не могу молчать! Боже, как трудно сдерживать себя! Простите, простите меня, милая Варвара Андреевна, я приступил к письму вовсе не с мыслью о признании – Вы и так знаете, что я Вас люблю. Но я хотел написать вот что.

Мне нужно уехать, это ненадолго. Может быть, несколько дней, может быть, даже неделя. Это дела, которые не терпят отлагательств, увы! Тем не менее, я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы вернуться как можно скорее, о чем постараюсь Вас каким-нибудь образом известить.

Вечно Ваш Н."

Вот такая была записка. Из нее Варенька заключила, что второе свидание не состоится, по крайней мере, будет перенесено. Она погрустила положенное время – несколько часов, но на следующий день уже была куда оживленнее и веселее. А на дне рождения у Poline от ее меланхолии и вовсе не осталось следа. Таковы, впрочем, все молоденькие девушки. Варенька с удовольствием танцевала и с Лиговским, и с Корнеевым, чем успокоила Зинаиду Павловну, а под самый конец праздника кое-что произошло.

Полина Евгеньевна Ненашева приходилась Ольшанскому дальней родственницей и, естественно, он не мог не прийти на ее день рождения, тем более что знал наверняка о том, что там будет и Варенька. Итак, Николай Константинович, можно сказать, попал прямо с корабля на бал, так как появился у Ненашевых, едва только заехав к себе, чтобы переодеться.

Только он вошел в большую залу, где танцы были в самом разгаре, все взгляды присутствующих обратились на него. Он вежливо раскланялся с хозяйкой, вручил Poline небольшую коробочку и занял место в углу, не присоединяясь ни к одной компании. Это вызвало недовольство в обществе, так как многие усмотрели в этом вызов, а некоторые даже намерение оскорбить, что, конечно же, вовсе не соответствовало истине, так как уже через некоторое время, отыскав среди танцующих Вареньку, Ольшанский изменил своей манере держаться особняком и каким-то фантастическим образом уговорил Наталью Сергеевну Ненашеву представить его Зинаиде Павловне и еще нескольким матронам. А потом случилось и вовсе невиданное – Ольшанский пригласил на вальс Ольгу Петровну Загорскую, слывшую, можно сказать, идеалом добродетели. И что же? Эта благовоспитанная и всеми уважаемая дама пошла с ним танцевать, и все в обществе решили, что Ольшанский вполне раскаялся и отрекся от прежних своих убеждений, и что теперь его уже следует принять, как родного, и простить ему его заблуждения, происходящие, конечно, только по молодости лет. К тому же, он прекрасно танцевал.

После мазурки с Poline, Ольшанский, наконец, осмелился пригласить и Вареньку, для чего церемонно испросил позволения у Зинаиды Павловны. Та нехотя, но согласилась. Несмотря на то, что мнение общества так заметно изменилось к молодому человеку всего за какой-то час, Зинаиде Павловне он продолжал не нравится. Все, что она о нем слышала, настораживало ее, все, что о нем говорили, ее пугало. Для себя она решила давно уже, что к этому непонятному человеку надобно относиться с опаской, и ничто не могло ее переубедить. Поэтому она сейчас с таким неудовольствием наблюдала за тем, как он вальсирует с ее Варенькой и жалела, что не отказала ему сразу.

Что же до Вареньки, то она кружилась под звуки музыки едва живая. Ее так сильно смущало близкое соседство Ольшанского, что она только ощущала его горячую ладонь на своей спине и двигалась, будто в каком-то полусне, не смея и взглянуть на него.

– Что с вами? – нежно спросил ее Николай Константинович. – Неужели вам так неприятно мое присутствие?

– Нет, нет, конечно, – опомнилась Варенька и бросила на него быстрый взгляд. – Но… Зачем вы это?

– Затем, чтобы иметь повод к вам приехать, – ответил он.

– Но…

– Варвара Андреевна, – Ольшанский окинул взглядом залу, – наши встречи в саду…

– Умоляю, говорите тише, – пробормотала Варенька.

– Хорошо. Так вот, это все слишком похоже на романы, в которых герои всегда этакие красивые… мерзавцы. Извините великодушно, но это самое подходящее словечко. Так вот, Варвара Андреевна, я, быть может, тоже не идеален, но не хочу на них походить. Это низко, в конце концов. Вы не находите?

– Да, конечно, – пробормотала Варенька.

– Я рад, что вы со мной согласны, – улыбнулся Николай Константинович. – И посему, имея относительно вас, уважаемая Варвара Андреевна, самые честные намерения, я и хотел быть представлен вашей матушке, с тем, чтобы сделать вам официальное предложение, – на этих словах он понизил голос, а его темные глаза опасно вспыхнули, – и чтобы Зинаида Павловна мне не отказала единственно из-за моей репутации. Что скажете? – Варенька молчала, боясь поверить его словам. – Скажите что-нибудь, милая, сейчас вальс закончится, – с мягкой полуулыбкой попросил Ольшанский.

– Я… – проговорила Варенька и взглянула наконец ему в лицо открыто.

Она ничего не добавила, но, должно быть, Николай Константинович прочел в ее глазах все, что хотел узнать. Он улыбнулся еще нежнее и, приласкав Вареньку взглядом, едва только музыка смолкла, вежливо поцеловал ей ручку и почтительно отвел к еще больше недовольной Зинаиде Павловне.

– Могу ли я засвидетельствовать вам свое почтение? – спросил он осторожно.

Зинаида Павловна посмотрела на него как бы с испугом и проговорила:

– С удовольствием, но мы уезжаем.

Варенька взглянула на свою мать в ужасе, совершенно ничего не понимая.

– Как? – Николай Константинович заметно побледнел. – Надолго?

– Возможно, – неопределенно ответила Зинаида Павловна.

– Простите, – разочарованно вымолвил Ольшанский и отошел.

– Что говорил тебе этот ужасный человек? – строго спросила Зинаида Павловна, сверля дочь взглядом.

– Ничего особенного, – пробормотала расстроенная Варенька.

– Не лги, – строго заметила Зинаида Павловна. – Отвечай честно. Что сказал тебе этот человек?

– Он просил разрешения о визите, – солгала Варенька.

– Каков тип! – фыркнула Зинаида Павловна и больше ничего не проговорила во весь остаток вечера.

Варенька силилась не показать, как она расстроена, но это давалось ей с большим трудом. Явное нежелание матери принимать Ольшанского ее убивало. По дороге домой Варенька осмелилась и робко поинтересовалась у матери, куда они едут.

– Никуда, – сердито ответила Зинаида Павловна, сверкнув глазами в темноте экипажа. – Но ты что же, думаешь, что я согласилась бы принять у себя этого monstre? Ни-ког-да! – по слогам выговорила она твердо. – Этого не будет никогда! Запомни!

Варенька подавила слезы, которым дала волю, едва оказавшись в своей комнатке. История все больше и больше походила на роман. С одной стороны Вареньку все это до крайности огорчало, ведь он почти сделал ей предложение, на которое почти получил ее согласие и впереди у них могла бы быть счастливая семейная жизнь. Однако, с другой стороны – и она признавалась себе в этом уже тогда, ей нравилось чувствовать себя героиней. Нравилось наличие препятствий и она надеялась, что эти препятствия только укрепят их взаимные чувства – разве не о том написаны целые тома, начиная с Шекспира? Воображая себя этакой Джульеттой, а Николая Константиновича – Ромео, Варенька уснула.

История получила продолжение. В назначенный день, изнывая от тоски и желания увидеть Николая Константиновича, Варенька в пятом часу утра прокралась в сад. Она не слишком надеялась на то, что встретит его там, но что-то ей подсказывало, что он не сможет, не должен пропустить это утро. И правда, едва она опустилась на скамейку, послышался звук шагов и вскоре на небольшую площадку у цветника вышел Ольшанский. В это утро он был бледнее обычного, а его строгое лицо выражало крайнюю степень решимости. Увидев Вареньку, он на минуту замер, глядя на нее горящими глазами и облегченно вздохнув, приблизился к ней со словами:

– Как я рад вас видеть! Я и не смел надеяться, что вы придете.

– Отчего же? – слабо улыбнулась Варенька.

Николай Константинович сел рядом на скамейку и, взяв Варенькину руку, приложился к ней долгим поцелуем:

– Боже мой! – выдохнул он. – Какие у вас пальчики! – Варенька покраснела, но как и прежде, руки не отняла. – Варвара Андреевна, Варенька, – продолжил он мягко, заглянув ей в глаза и не выпуская ее ручку из своей ладони, – я очень огорчен упорством вашей маменьки. Однако это ничего, я что-нибудь придумаю. Я постараюсь ее переубедить, если только буду знать, что вы согласны подождать…

– Я здесь, разве вам этого мало? – спросила слабым голосом Варенька.

– Нет, это много, – качнул он головой. – Но все-таки. Одно слово.

– Какое же? Что вы хотите от меня услышать? – Варенька разволновалась. – Что я готова вас ждать хотя бы всю свою жизнь? Вам это нужно услышать? – Он молчал, не сводя с нее своего темного пронзительного взгляда. – Так вот, Nicolas, – она тоже отважилась и назвала его по имени, он заметно вздрогнул, – я согласна вас ждать, – закончила Варенька бледнея, и опустила глаза.

– Варенька! – в волнении произнес Ольшанский. – Вы ангел! Я вас не стою, но клянусь вас заслужить!

– К чему клятвы? Просто сделайте все, чтобы моя мать смягчилась. Большего я и не прошу, – тихо проговорила Варенька и он, вместо ответа, снова приложился мягкими трепетными губами к ее руке.

Потом они молчали, просто сидели рядом и наблюдали восходящее солнце. Варенька вспоминала это утро, как самые счастливые мгновения в своей жизни, возможно, и для Ольшанского они были такими. Они уже собирались прощаться, но все никак не могли расстаться, когда сзади, за их спинами, послышались торопливые шаги – влюбленные подскочили со скамейки, Ольшанский бросился в кусты, а на дорожке сада появилась Зинаида Павловна. Вид она имела не менее решительный, чем давеча Николай Константинович.

– Так я и знала! – негодующе воскликнула она. – Где он?

– О ком вы, маменька? – спокойно поинтересовалась Варенька, хотя это спокойствие давалось ей с большим трудом.

– Где этот мерзавец?! – кричала вне себя Зинаида Павловна. – Я знаю, что он был здесь!

– Не кричите, вам вредно, – промолвила Варенька, бледнея. – К тому же слуги услышат.

– Пусть слышат! Я хочу знать, где он?! – Зинаида Павловна разошлась не на шутку.

– Да о ком вы? Не понимаю, – Варенька пожала плечами и хотела идти в дом, но мать загородила ей дорогу.

– Что ты здесь делала в такой час? – прошипела она в лицо дочери.

– Цветы поливала, – уверенно солгала Варенька. – Чтобы до восхода успеть. А вы отчего так взволнованы, маменька?

– Ах, вот как? – Зинаида Павловна даже задохнулась от такой наглости. Ее материнское сердце подсказывало, что он был здесь и, может, даже все еще здесь. – Что ж, ты меня вынуждаешь! Запомни, ты сама меня к этому вынуждаешь! – грозно проговорила она непонятные тогда Вареньке слова и окинув ладную дочкину фигуру испепеляющим взглядом, круто развернулась и пошла к дому решительным шагом.

Тут обязательно надобно заметить, что о личности Николая Константиновича Зинаида Павловна знала куда больше своей дочери, и все, что она слышала о нем, любую женщину, имеющую молодую и красивую дочь, могло только пугать. Ольшанский действительно не только был исключен из университета за беспорядки, не только арестован за распространение прокламаций, но и имел репутацию завзятого соблазнителя. Поговаривали, что одна несчастная даже покончила с собой после того, как он, совратив ее, бросил самым жестоким образом в самом щекотливом положении. Тут как раз Зинаида Павловна ничего удивительного не находила – как же еще может поступать человек, который не желает верить и признавать своего Творца? Да никак больше.

А Ольшанский в Бога не верил, и это было доподлинно известно, даже позволял себе прилюдно самым непростительным образом высказываться по этому поводу. И то, что он вдруг заявился к обедне, Зинаиду Павловну еще больше насторожило, потому что она ни капли не верила в его раскаяние, зная, что раскаивается человек только под воздействием сильнейшего потрясения от пробуждения совести. А разве могло существовать такое потрясение, чтобы у этого циничного человека совесть проснулась? Да он поди о таких вещах и не слыхивал! Безбожники для Зинаиды Павловны, как нетрудно догадаться, были самыми страшными грешниками. И тут вдруг этот человек танцует с ее дочерью и имеет наглость напрашиваться к ним в дом, а в городе поговаривают, что он как-то слишком быстро переменился.

Словом, сложив все, что она видела и слышала, Зинаида Павловна сделала единственно возможный вывод – негодяй Ольшанский намерен соблазнить ее дочь, оттого и прикидывается теперь этаким благородным человеком, однако не тут-то было! И Зинаида Павловна решила действовать безотлагательно, чтобы спасти дочь от этого злодея, чем, собственно, и объясняется ее последняя реплика, до поры до времени не совсем понятная.

Варенька горько вздохнула, понимая, что мать что-то задумала, и не ожидая от всей этой сцены ничего хорошего. Однако она была натура романтическая, как вы уже поняли, и ради любви готова была пожертвовать многим. Она, может, и сама не подозревала тогда, чем именно ей придется пожертвовать, но уже решила, что сделает все, чтобы добиться своего. Ее нынешнее поведение с матерью, которую Варенька уважала и несколько побаивалась, для нее самой было неожиданным, однако она осознала, что сделала свой выбор и теперь должна приложить все усилия для того, чтобы не отступиться от него. Впрочем, отступать она и не собиралась. Стоило только вспомнить нежные взгляды и слова Николая Константиновича, как Варенькино сердце наполнялось решимостью снова и снова. Она пообещала, что будет ждать его – так и будет!

Следующая неделя была прожита в атмосфере взаимного недоверия. Зинаида Павловна не сводила за столом подозрительного взгляда с дочери и Вареньке приходилось быть крайне внимательной к своему поведению. Однако обе понимали, что долго так продолжаться не может, и ждали, когда же разразится гроза. Наконец, в пятницу за обедом Варвара Павловна, с прищуром глядя на дочь, сообщила, что завтра приезжает дальний родственник – московский купец Антон Гаврилович Солдашников.

– Кто это, мама? – спросила Варенька удивленно. – Я ничего о Солдашниковых не знаю.

– Вот и познакомишься, – заключила Зинаида Павловна таким тоном, из которого Варенька сделала вывод, что мать имеет особенные надежды на визит этого самого Антона Гавриловича.

На следующий день, как и было обещано, после полудня, у ворот дома остановился наемный экипаж, из которого вышел весьма представительный блондин сорока лет, в светлой чесучевой паре, в мягкой шляпе и с тростью. Мужчина был высок и широк в плечах, держался прямо, а большое лицо его имело выражение располагающее и доверчивое. Черты же этого лица были приятными, но как бы несколько смазанными – небольшие, но внимательные голубые глаза, прямой крупный нос, большой улыбчивый рот, высокий лоб и густые пшеничные усы.

Антона Гавриловича, а это был именно он, можно было бы назвать красивым мужчиной, по крайней мере почти не находилось женщин, имевших удовольствие его знать и остававшихся равнодушными к его наружности. Возможно, дело тут было не только, да и не столько в наружности, сколько в манере себя держать, умении очаровывать и в удивительной жизненной энергии, которую так и излучал Солдашников. В любом случае, этот сорокалетний красавец, вдовец, слыл по Москве большим любителем женского пола и сердцеедом. Что же вынудило его оставить дела, многочисленных поклонниц и большой город ради маленького именьица в N-ском уезде?

Наиболее внимательные читатели уже разгадали – конечно же, это было письмо Зинаиды Павловны, в котором она, пользуясь далеким, но родством, без всяких обиняков предложила ему жениться на своей дочери, узнав из достоверных источников, (коих у нее имелось немало, о том, что Антон Гаврилович желал бы жениться вторично, но на девушке, пусть и небогатой, зато скромной и почтительной. Солдашников же, воспользовавшись случаем – он ездил по делам в Р-скую губернию – решил на обратном пути завернуть в N-ский уезд и посмотреть, что же это за невесту ему приготовили.

Итак, новоявленный жених прибыл в имение Черниговых. Встретили его гостеприимно и радушно. Варенька очаровала его буквально с первого взгляда, так как в ней оказалось все то, о чем в тайне мечтал Антон Гаврилович – ум, прекрасная внешность и манеры, а главное скромность и почтительность, что так редко можно встретить у современных московских красавиц, подверженных влияниям моды и идеям равноправия женского пола. Вареньке гость тоже понравился – действительно, трудно было устоять перед его обаянием, а более всего подкупила ее та внимательность и искренность, с которой он к ней отнесся. Они подолгу гуляли в саду, устраивали пикники, ездили в N-ск с визитами, обсуждали книжные новинки, музицировали и говорили о многом, так что за считанные дни сдружились окончательно.

Что же касается свидания с Ольшанским, то Вареньке пришлось от него отказаться, так как Зинаида Павловна продолжала за ней следить с удвоенным вниманием. Варенька получила, правда, записку от Николая Константиновича, в которой он так же просил пока не видеться, в интересах общего дела, так сказать, и предлагал ждать бала у Свешниковых, в конце месяца, где непременно обещал быть. Впрочем, несмотря на то, что Варенька тосковала по Ольшанскому, времени на тоску было не так уж много – Антон Гаврилович заполнил собою почти все. С Николаем Константиновичем Варенька виделась только в церкви, да и то мельком.

Наконец, через две недели своего пребывания у Черниговых, Антон Гаврилович сделал официальное предложение. Объяснение состоялось в саду, на том самом месте, где Варенька встречалась с Ольшанским. Кто знает, быть может, если бы он просил ее руки в каком-то другом уголке, все сложилось бы иначе, но для Вареньки эта скамейка и ее маленький цветник слишком прочно были связаны с Nicolas, как она мысленно называла Ольшанского.

– Варвара Андреевна, – заговорил Солдашников в некотором смущении, – выслушайте меня. Я не молод, но богат, хотя это вряд ли может для вас иметь особенное значение, поскольку вы не из тех особ, для которых блеск золота затмевает собою все. И тем не менее, я говорю вам, что богат и дела мои, Слава Богу, с каждым годом идут все лучше и лучше. Я овдовел пять лет назад и я очень любил свою жену, чтобы допускать мысль о повторном браке, пока… Пока не увидел вас, Варвара Андреевна. Я очень надеюсь, что, выслушав меня, вы не откажете мне, поскольку за эти дни имел возможность убедиться в вашем добром ко мне отношении, – он взял изумленную Вареньку за руку и мягко пожал ее ладонь. – Мы сдружились, не так ли? – Она кивнула, не понимая еще, что это такое он говорит и зачем. – Нам вместе весело и хорошо, и я хотел бы, чтобы так было и впредь… – Он сделал паузу и Варенька, вполне уже разгадав, куда он клонит, перебила его не менее взволнованно:

– Антон Гаврилович! Что вы такое говорите?

– Выходите за меня замуж, Варвара Андреевна! – выпалил покрасневший Солдашников и добавил: – Я постараюсь сделать все, чтобы вы меня полюбили, и уж во всяком случае, я обещаю сделать вас счастливой!

– Боже мой! – в смятении вымолвила растерянная Варенька, не зная, что ответить этому замечательному и великодушному человеку, о котором думала, как о близком своем друге.

– Варвара Андреевна! – взмолился Солдашников после ее возгласа. – Не отказывайте мне! Я привязался к вам всей душой!

– Да, да… – пробормотала Варенька. – Я не могу! – наконец проговорилась она. – Я связана обещанием…

– Вы помолвлены? – ахнул Антон Гаврилович и выпустил ее руку.

– Нет. Да. Нет, не то чтобы… – потерялась Варенька, но глядя на этого человека, такого бледного, такого огорченного и такого ей милого, она не смогла ему солгать и рассказала все так, как обстояло на самом деле.

Некоторое время он молчал, совершенно потрясенный услышанным.

– Да, – вздохнул он после долгой паузы. – Но похоже на то, что Зинаида Павловна против вашего… э-э-э?..