Текст книги "Антимужчина (сборник)"

А между тем до поры до времени на работе у Воронцова Катя не выходила из скромной роли секретаря-референта: выверяла с точки зрения юридической законности партийные и депутатские документы, которые он готовил, и тезисы его выступлений на радио и телевидении (человек эрудированный, умеющий говорить на любую тему, он, тем не менее, к каждому выступлению тщательно готовился). Кроме того, она выверяла на этот же предмет и газетные статьи, которые он время от времени пописывал чтобы регулярно напоминать читателям о себе и своей партии. По их с Катей договоренности, в ее обязанности входило также носить эти статьи в газетные редакции, следить за их публикацией и забирать потом авторские экземпляры газет.

Но, как это часто бывает в отношениях между всевозможными председателями, директорами, начальниками и прочими руководителями и их секретарями, хорошо понимающими своего сюзерена (тем более если секретарь исполнителен и готов терпеливо везти свой воз), руководители стараются переложить на них все больше и больше собственных обязанностей. Воронцов в этом отношении не был уникумом: пользуясь, видимо, тем, что Катя еще оставалась неравнодушна к его особе, он начал перепоручать писание газетных статеек самой Кате, обращаясь к ней весьма любезно:

– Знаете что, милая Екатерина Васильевна? А напишите-ка, пожалуйста, сама очередную ксиву в нашу главную областную газету – помните, как мы в прошлый раз писали? – о нашем с вами отношении к нецелевому расходованию средств областной администрацией (или – «о вопиющих безобразиях в нашем здравоохранении», или – «о махинациях городского строительного департамента с земельными участками», или о школьных делах, пенсиях, разворовывании муниципальных средств и прочее – таких тем наша местная действительность подбрасывала достаточно), а то у меня, Катенька, совершенно нет времени, а материальчик – созрел…

Затем он наговаривал примерное содержание этих статей Кате на диктофон и оставлял ее наедине со второпях наговоренным текстом.

«Материальчик», который он наговаривал Кате, и вправду был «созревшим» – назывались факты, цифры, фамилии… Но как часто бывает у человека, бегло владеющего ораторским словом, устно выраженные, не сдерживаемые уздой письменного текста мысли Воронцова летели быстро, так что слова и фразы не всегда поспевали за мыслью; местами Воронцов, за неимением времени, забывал докончить мысль – или проговаривал конспективно, оговариваясь в заключение:

– Вот так, примерно. Далее, милая Катя, – второпях, да еще наедине с ней, он позволял себе некоторую фамильярность, – вы, я думаю, сообразите, как оформить эту мысль для удобочитаемости?..

И Катя старательно переводила наговоренный текст на бумагу. Но поскольку серьезных навыков в работе с текстами она так и не выработала – естественно, газетной статьи из ее усилий не получалось, а был по-прежнему лишь тщательно переписанный воронцовский конспект. Однако смесь упрямства, самолюбия и страха опозориться перед сюзереном не позволяла Кате расписаться в бессилии; тогда она со слезой в голосе звонила мне:

– Таечка, знаю, что занята, но помоги, ради всего святого, домучить статью – погибаю! Потрать на меня еще вечерок!.. (Сколько, интересно, этих вечеров я на нее уже потратила?) Ну не к кому мне больше обратиться, – ныла она, – ты одна у меня умеешь писать в газету!.. – Знает ведь, что строчу время от времени в газеты на филологические темы – причем не ради славы: какая там слава у журналиста-внештатника (иногда – просто под псевдонимом, маминой девичьей фамилией) – а, стыдно признаться, ради элементарного приработка, хоть и платят там чужакам с улицы сиротские слезы… – Таечка, милая, ты же знаешь, в долгу я не останусь!.. – продолжала висеть над душой Катерина. И куда мне было деться от нее, моего пожизненного наказания? Как только она начинала лить крокодиловы слезы, я сдавалась.

Тут она скоренько являлась, притащив диктофон с воронцовскими «ценными указаниями» и свои беспомощные заметы, усаживалась у меня на кухне на свое законное место, и мы целый вечер гоняли чаи, слушали запись воронцовского голоса, читали ее заготовки, болтали между делом обо всем понемногу, а потом писали, переписывали, и еще раз переписывали все более приобретавший стройность текст. За этим делом я понемногу приобщала Катю к тайнам журналистской профессии: умению сжимать и нагружать фразу, чувствовать на зуб и на вкус ее эстетику… Короче, я опять учила ее уму-разуму; просто хотелось побыстрее натаскать ее, чтобы только, наконец, отвязаться от ее просьб… В результате нашего бдения получался более-менее добротный материал в сто – двести строк, удовлетворявший нас обеих и должный, кажется, удовлетворить и газетчиков, и самого Воронцова.

Но – странное дело – почему я, хоть и ворчала на Катину назойливость, а все-таки соглашалась ей помогать? Да потому, наверное, что с таким материалом было интересно работать: во-первых, я входила в курс местных событий, что оставались за рамками радио-, теле-и газетных новостей, я приобщалась к сонму посвященных! А во-вторых… Регулярно слушая диктофон с воронцовским голосом, я будто общалась с ним самим, и общение это, некоторым образом, мне нравилось…

* * *

Однажды, помнится, мы с ней уже дважды поработали над воронцовским материалом, звонит она мне и говорит:

– Таечка, Вячеслав Аркадьевич хочет тебя видеть!..

У меня от неожиданности перехватило дыхание. А когда справилась с дыханием, строго спросила ее: с каких это пор мы с ним знакомы?

– Д-да понимаешь… – начала она мяться. – Припер меня к стенке: «Статьи, говорит, у вас стали получаться выше ваших возможностей. Признайтесь: кто писал?» И что мне оставалось? Конечно же рассказала о тебе!

– Чего он хочет? Чтобы я сама ему писала? Так я говорить об этом не желаю ни с тобой, ни с ним!

– Таечка, милая! – взмолилась Катя. – Он очень хочет с тобой познакомиться: у него какие-то идеи, и я пообещала тебя привести!

– А кто тебя за язык дергал?

– Таюша, прости!..

– Когда? – спросила я.

– Я договорюсь: Воронцов – очень занятый человек…

– Я – тоже занятый человек! – рявкнула я.

– Таечка, милая, постараюсь твоей занятостью не злоупотреблять!..

* * *

Итак, моя встреча с Воронцовым состоялась. В их офисе.

Но сначала – о самом офисе: он стоит описания; я и не предполагала, что он у них такой представительный. Уже в приемной, где хозяйничала Катя, просторно и приятно глазу: светлые пол, стены, потолок со вделанными в него лампами, легкая цветная штора на окне, гравюра на стене, удобные креслица для посетителей. Полюбовалась я и на Катю в деловой обстановке: окруженная компьютерной и прочей аппаратурой, она так мило вписалась в этот технизированный интерьер, и – такая импозантная: стерильно белая блузка с брошью, строгий серый костюм, на пальцах – безукоризненный маникюр; и сама она, ослепительно красивая, не просто сидит здесь – царит…

– Ну, свободен твой иерарх? – спрашиваю, кивая на дверь с табличкой.

– Ой, Таечка, ради Бога, подожди минутку – у него разговор с Москвой, просил никого не впускать! – Катя с беспокойством глянула на часы: я пришла точно за три минуты до назначенного времени.

– Что ж, подожду, – говорю строго, садясь в креслице, такое удобное, что, кажется, никогда в таком не сидела. – Как уютно у вас тут – прямо свадебная контора! С чего такой шик?

– Так ведь – Иваницкий! – громко шепчет она, выразительно пуча глаза и прикладывая к губам палец.

– А у него-то откуда столько? – тоже перехожу на дурацкий шепот.

– Я ж тебе говорила: компания сотовой связи! Качает теперь!..

– Как у тебя отношения с начальством? – киваю я на дверь в кабинет.

– Нормальные деловые отношения, – уклончиво отвечает она.

– Ну, а юрисконсульство твое как поживает?

– О, там дел невпроворот! Завтра вот – готовить бумаги в арбитраж…

Ну что ж, значит, с той работой – тоже все в порядке. Здесь она – из любви, так сказать, к процессу… И тут раздался щелчок, а следом – мягкий, слегка шуршащий через громкоговорящую связь баритон Воронцова:

– Я свободен, Екатерина Васильевна. Таисья Валериевна пришла?

– Да, ждет.

– Сейчас сам выйду, извинюсь перед ней!

И только я успела встать и сделать шаг, как стремительно распахнулась дверь и передо мной возник сам Воронцов, тут же порывисто схватив мою руку обеими своими и прося прощения, что заставил ждать.

Умом я понимала, что это всего лишь привычные для него знаки вежливости, и все же, не скрою, такая горячность и такая галантность были приятны и находили в моей душе отклик.

Я увидела его лицо в полуметре от себя и была слегка разочарована: оно выглядело отнюдь не таким свежим, как на телеэкране и на предвыборных плакатах: нездоровый, сероватый какой-то оттенок кожи, набрякшие мешки под глазами, висячая складка под подбородком; ну, а в остальном он – тот самый Воронцов, чей образ уже примелькался: серый отличный костюм, белоснежная сорочка, красивый галстук, хорошо поставленный, обволакивающий голос, проницательный взгляд опушенных темными ресницами глаз под темными же бровями, полуседые, густые еще волосы, зачесанные назад и гривой падающие на одну сторону, придавая лицу задорный вид…

Он ввел меня в отделанный в том же стиле, что и приемная, кабинет и галантно усадил за большой стол в точно такое же креслице, что стояли в приемной, отодвинув его и затем подвинув под меня.

Ничего, кажется, не оставалось, как поблагодарить его за это с той же степенью галантности; но такое обилие галантности было бы уже перебором: общение грозило утонуть в сиропе. При этом мое чутье подсказывало, что он изо всех сил очаровывает меня, и – неспроста: что-то ему от меня очень-очень нужно. Но я – не Катя: это ее можно провести такими штучками, поэтому приняла его галантность к сведению, но решила не отвечать тем же, а лишь сухо поблагодарила и постаралась настроиться на деловой тон:

– Итак, я вас слушаю.

А он, сев напротив и продолжая улыбаться, стал меня разглядывать.

– Что вы на меня так смотрите? – забеспокоилась я.

– Изучаю, – спокойно ответил он (наверное, это тоже был психологический прием?). И, помолчав, продолжил: – Да, вы именно такая, какой я вас себе представлял. Мне о вас рассказывала Екатерина Васильевна.

– Между прочим, я не уполномочивала ее распространяться обо мне, придется подрезать ей язык, – сказала я.

– Не надо, – мягко попросил он. – Во-первых, я сам вами заинтересовался, а, во-вторых, она отзывалась о вас в самой превосходной степени.

– Но чего ради – столько разговоров обо мне?

– Вы требуете непременных точек над «i»? Пожалуйста – я буду откровенен. Когда я впервые попросил Екатерину Васильевну написать за меня статейку – у меня, кроме того, что я был занят, имелась определенная цель: проверить, насколько она способна делать такую работу самостоятельно. Ну и, может быть, натаскать – в ее работе есть изъяны: вместо того чтобы ей править мои тексты, мне самому приходится делать правку ее текстов.

– Да, я знаю, о чем вы.

– Прекрасно, что вы понимаете!.. А она приносит мне добротно сделанную работу – гораздо лучше, чем сделал бы я сам: к сожалению, у меня тоже не блестящие литературные таланты, и когда меня начинают править газетчики, то окончательно все портят. Я даю ей для проверки еще и еще задание – и опять тот же результат! Тогда я понял: у нее есть какая-то крепкая база – и этой базой оказываетесь вы!.. Что ж, выбор достойный: чувствую, вы оказываете ей неоценимую помощь, а на нее самое – влияние. Я ей позавидовал!

«О, какой мастер стелить пуховые перины!» – подумала я, даже восхитившись виртуозностью его похвал.

– Ну что вы, Вячеслав Аркадьевич! – постаралась я подыграть ему и в то же время как-то выразить вслух свою усмешку. – Мне кажется, в том, что Екатерина Васильевна становится настоящей деловой женщиной – именно ваше благотворное влияние! Где мне до вас!

Воронцов, продолжая благодушно улыбаться, испытующе глянул на меня, и наши взгляды встретились; так, наверное, смотрят друг на друга спортсмены в поединке, – изучая возможности и настрой противника. Его благодушная улыбка сошла на нет, и заговорил он уже без непременной мужской скидки на инфантилизм собеседницы:

– Простите за дерзость, но я, естественно, подумал: почему бы мне самому на вас не выйти? Знаете: так мало людей, по-настоящему владеющих культурой, что каждая такая встреча доставляет удовольствие.

– Поверьте, мне тоже доставляет удовольствие встретиться со столь известным человеком, как вы. Я слушала вас на митингах, видела по телевизору; мне импонируют ваши взгляды. Но если вы надеетесь, что я стану писать вам статьи в газеты, то разочарую вас, – сказала я, беря быка за рога, чтобы не ходить вокруг да около. – Я человек занятой и писать вам не смогу. Просто у нас с Катей свои отношения. Да я и не собиралась помогать ей вечно – она сама быстро всему учится. Научится и писать.

– Нет, конечно же, не статейки писать я вас пригласил, – продолжал он, уже без жеманства, а даже с некоторой обидой. – Но если вы ставите вопрос прямо, прямо и отвечу – у нас есть серьезный план: основать свою газету, и я хотел бы предложить вам место заведующего редакцией.

– Странно, – пожала я плечами. – Во-первых, я не журналистка…

– Можно ответить сразу, причем – откровенно?

– По-моему, только такой разговор и представляет интерес.

– Видите ли, профессиональные журналисты – это наемники, ландскнехты – не хочу употреблять более грубого слова – и, стало быть, готовы сражаться на любой стороне и за любые идеи, не имея ни своих идей, ни убеждений. В вашем же лице мне бы хотелось видеть работника образованного и культурного, с мозгами, не засоренными журналистскими клише. Да, главный редактор, разумеется, должен быть профессионалом – от коммерческой стороны дела никуда не уйти. Но не хотелось бы рожать новую стандартную, или того хуже, бульварную газету – вам не надоели эти назойливо-желтые издания?

– Я их не читаю.

– А вам бы не хотелось делать газету по своему вкусу?

– Простите, Вячеслав Аркадьевич, – перебила я его, – но я сказала только «во-первых». А во-вторых, я – занятой человек. Спасибо за оценку моих качеств и за доверие, но принять предложение никак не могу.

– Знаю, что вы заняты, – в свою очередь, горячо возразил он мне. – Но поверьте моим седым волосам: не стоит погребать себя навечно в вашем тесном и – чего греха таить? – затхловатом университетском мире! Да никто его у вас не отнимает – совмещайте на здоровье, но глотните свежей жизни! Докторская может подождать. Да их нынче просто покупают! Лучше заработайте денег и купите – дешевле обойдется. И, потом, знаю, какие там у вас теперь нищенские зарплаты. Так что предлагаю выход во всех отношениях, пусть не навечно – на время, пока всё не утрясется. Соглашайтесь!

Я лишь отрицательно помотала головой, но, видимо, – не очень убедительно, потому что Воронцов, почувствовав мою неуверенность, начал новый виток уговоров. Это был монолог страстный и длинный, но я выслушала его с интересом – настолько он был полон риторических фигур и тропов. И мыслей, черт возьми, и умело взятых цитат, явных и скрытых! Его несло в водовороте слов… Да, ораторских способностей у него не отнять – честно признаюсь, я слушала его не без удовольствия: он увлекал меня, прельщал, очаровывал. И все это предназначалось не тысячной толпе на митинге, даже не аудитории – мне одной:

– Вы хоть понимаете, что мы живем в уникальнейшее время? И это время проспать, пусть даже в храме науки? Я, например, не согласен – я уже не представляю себе, как бы прожил его в университетских аудиториях, не выходя на улицы?.. Это такое чувство полета, свободы, упоения – ничего подобного в жизни я не переживал и благодарен за это судьбе! Воистину блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые… Да только время стихийной демократии кончается, настает время созидания нового политического устройства, нового, если хотите, государства, и, я считаю, каждый просто обязан принять участие в созидании!.. Да, нам, партии, нужна своя газета, причем газета политическая: надо отвоевывать народ у коммунистов; мало того, что они высосали из него соки, так они еще и внедрились ему под кожу, в мозги, в души!.. Из народа с древними демократическими традициями: да, было и рабство, но ведь от сельских старост до атаманов, полководцев, князей, царствующих фамилий, – сами выбирали! И у такого народа умудриться отнять все, что только можно и чего нельзя: свободу, землю, собственность, интеллект, душу, само звание человека, норовя превратить целый народ в послушную скотину?.. Причем, заметьте, нынешние властители перехватили власть у коммунистов, а систему мышления менять ох как не хочется: покорным народом куда как легче править – дай лишь больше пива, грязи и эротики!.. Да, нам нужна газета – звать, убеждать, спорить, воспитывать. Конечно, всего электората нам не завоевать, но хотелось бы привлечь пусть небольшую, но образованную часть общества: учителей, врачей, научную, творческую, техническую интеллигенцию, думающую молодежь, – вот кто нам нужен! Именно им хотелось бы давать пусть газетную, а все-таки духовную пищу: формировать идеалы, отстаивать ценности, в том числе главную: душу, – питать надежду, укреплять веру в свой народ, в будущее, прививать вкус к общественной жизни, вытравлять рабское сознание, шкурные интересы, лакейские, воровские замашки! Не злобу сеять, не инстинкты раздражать, а прививать вкус к труду, учиться понимать друг друга. Быть, в конце концов, оппонентами всевозможных мякинных демагогов. Но – солидно, без визга и битья по мордасам! Достоинства – вот чего нам всем недостает… Видите, как много! Но разве это не благородные задачи? И разве не стоят они того, чтобы поработать на них, отдать им хоть немного времени и сил?.. Да, задачи трудные, но, как ни крутите, а без их решения никуда не уйти – так и будем барахтаться до скончания веков в этом дерьме, которое нам досталось, пока не захлебнемся… Теперь-то мы знаем, что пролетарий хорошо умеет разрушать до основания. Даже хороших танков и ракет умеет наделать. А вот обустроить дом, семью, душу свою, чтобы оставить внукам не танки, не истерзанную природу, не злобу и нищету, а цветущую землю, мир и благоволение в душах, масла в голове, как говорят в народе, не хватает. Чтобы строить – нужны творцы, а творцов рождает лишь интеллект и жизнь духа; от стада – стадо и родится… А строить нужно ой как много: новый дом, целую Россию, а строителей по убеждению – так мало!..

– Вячеслав Аркадьевич, я не пойму, – скромно перебила я его. – Вы так – о народе, а ведь первое слово в названии вашей партии – «народная»?

– Видите ли, народ – это не темное простонародье, а все мы вместе, – убежденно ответил он. – Для меня темнота и бедность – синонимы. Богатым может быть только народ душевно здоровый, свободный, энергичный, и – культурный… Вот такая газета нам нужна – выводить из оцепенения и летаргии, будить для деятельности и работы духа. Не мне одному – всем нам нужна, но никто не хочет этим заниматься – все кинулись блудить и торговать словом, качать из него барыш… Задача трудная: будить от сна трудно – человек сопротивляется. Требуются усилия и терпение, и деньги. Но насчет денег даже проще: они будут – кое-какие стены я пытаюсь пробить… Вот задача-то, вот занятие, а вы говорите: «занята»! Помните у Гете: «Пергаменты не утоляют жажды, ключ мудрости – не на страницах книг»… Может, то, о чем я говорю, основа наших с вами будущих книг, которые мы когда-нибудь напишем, а? Сначала – жить, а уж потом – философствовать, думать, писать?

– Но у меня есть профессия…

– У меня тоже есть профессия, но жизнь позвала, и вот я здесь. Теперь я, в свою очередь, зову вас. В конце концов, можете совмещать, – но почему не попробовать? И – никакой обязаловки в темах: только по велению души! К вашим услугам любая рубрика. Хотя бы и культура, но только с точки зрения сегодняшних задач, а – не академических упражнений. А вообще писать должна молодежь, мальчики и девочки – можно ведь присмотреть у вас толковых выпускников? Вы же должны их знать?

– Знаю. Конечно можно.

– Так вам и карты в руки: найти и заинтересовать! Вместе будем работать. Итак, надеюсь на ваше согласие. Соглашайтесь!

– Вы – опасный соблазнитель, Вячеслав Аркадьевич, – усмехнулась я. – Но можно, я подумаю?

– Конечно. Но – не более двух дней.

– Трех, – выторговала я.

– Хорошо, трех. Ибо уже через неделю мы должны сформировать редакцию, зарегистрироваться, найти и оборудовать помещение, а через две – начать выпуск, чтобы к предвыборной кампании быть во всеоружии… Итак, в любом случае через три дня вы приходите ко мне, да?

– Да. Причем, в случае согласия, – со своими условиями, – сказала я.

– И со своими предложениями, – добавил он. – По рукам? – Улыбаясь, он широчайшим жестом сам протянул мне обе руки; я протянула свою. Он взял ее и, не выпуская, встал, обошел вокруг стола и помог мне подняться с кресла. Затем, держа под локоток, проводил в приемную и на прощание еще наговорил массу любезностей: как он рад встрече, насколько счастлив был побеседовать, да как надеется на тесное и плодотворное… Перед таким напором галантности я обязана была, наверное, растаять и непременно согласиться на сотрудничество. Но я осталась тверда, хотя бы по крайней мере, в намерении выдержать взятые мной три дня на размышления.