Текст книги "Антимужчина (сборник)"

Да, я вышла от него почти согласной с ним. Почти. Но что-то меня удерживало от окончательного согласия; это что-то было маленькой оговоркой, им оброненной: «Скоро предвыборная кампания». Катя ведь тоже обронила как-то нечто подобное. Похоже, они ждут этой кампании с нетерпением. Хотя Кате-то какой от нее резон?.. Нет, надо призвать ее на совет – что-то же она знает? – да порасспросить, и не на бегу. В конце концов, она моя должница. Тем более, что, как только я вышла из кабинета Воронцова, она просто накинулась на меня:

– Ну что? Как? О чем?

– Тебе долго еще тут? – вместо ответа сама спросила ее.

– С час, примерно.

– Ладно, – сказала я, – я ухожу – у меня дела. Есть разговор, но – не на бегу. Если на завтрашний вечер напрошусь в гости, примешь?

– Ой, да конечно же!..

* * *

И я не поленилась – следующим же вечером нанесла ей визит.

И вот сидим с ней в ее гостиной, утопая в креслах. Игорь без конца носит закуски и разносолы, вино и напитки, лишь изредка успевая присесть с нами на диванчик, такой же, как и кресла, мягкий и глубокий, еще и зорко поглядывая, чтобы у нас в бокалах было винцо, у него самого – пиво, а в тарелках – еда. И сколько я ни сопротивляюсь этому варварству: «Спасибо, но не хочу я есть – дайте только чаю!» – мои изверги-хозяева, любители пожрать и выпить по случаю, на мои сетования – ноль внимания:

– Таечка, мы же тебя с Игорем ждали, а потому давай-ка выпьем и закусим, а потом будет чай…

Мне понятна Катина хитрость – подпоить меня и выведать подробнее, что у нас за разговор с Воронцовым состоялся. А я, чувствуя ее интерес к результатам моей с ним беседы, нарочно медлю: много лет варясь на кафедре среди студенческого народца, я больше ее преуспела в психологических играх – больше, чем у нее, у меня умения навязать темп и стиль разговора:

– Погоди, не торопись, – говорю ей, держа бокал с вином в одной руке и вилку – в другой, потому что еще стоит над душой Игорь и уговаривает съесть и тот, и этот кусочек, и все, в самом деле, такое вкусное, что рассудок мой закрывает глаза на хорошее злодейское правило: оставлять ужин врагам.

– Прежде чем я доложу тебе, о чем мы беседовали с Воронцовым, – говорю я, – можешь ты мне рассказать о предстоящей предвыборной кампании?

– А что, у вас шел о ней разговор? – заинтересовывается Катя, и глаза ее начинают блестеть.

– Шел, – спокойно отвечаю я.

– И обо мне шел? – с тенью беспокойства спросила она.

– Да, и о тебе тоже, – как можно короче отвечаю я, улавливая ее беспокойство и чувствуя, что я на правильном пути.

– Хм! – дернула она плечами; в этом неопределенном жесте – возмущение и озабоченность. Затем, помолчав, она продолжила, поначалу нерешительно: – Понимаешь, в чем дело?.. Я тебе ничего не говорила, потому что всё пока – вилы… Что Воронцов готовится к перевыборам в Областную думу – это понятно. Но… Только давай, Тая, договоримся: всё пока – между нами!

– Катя, ты меня обижаешь, – говорю ей с упреком. – У тебя было достаточно времени меня проверить.

– Ну, ладно… В общем, я хорошенько подумала… То есть я думала давно, а тут решилась: пошла к нему и сказала все, что хотела…

– И что же ты сказала?

– Выложила отчет о своей работе. Я, по сути, у него – правая рука: без меня он не может составить ни одной юридически выверенной бумаги! Это – во-первых. Во-вторых, я веду всю документацию и архивы, взяла в руки переписку со столичным правлением – он лишь подписывает. В-третьих, – деловито загибала Катя палец за пальцем, – я мобилизовала в партию всех друзей, – а их у меня полгорода, ты знаешь, – и обязала их сагитировать еще по десятку человек, и они у меня все на контроле!.. Игорь!

– Да, мое солнышко! – машинально откликнулся тот.

– Имей в виду, – повернулась она к нему. – Чтобы всех своих подчиненных привел в нашу партию и чтобы на выборах все проголосовали за нас!

– Лапочка, но мы же с тобой говорили – как скажешь, так и будет; проконтролирую лично, – улыбнулся он.

– Итак, уже три пункта, да? – снова повернулась она ко мне. – Пункт четвертый: я ведь, пока училась, даром время не теряла: свела знакомства с дамами, мужья у которых – не какая-то труха, а – начальники разных рангов! С этими дамами я тоже работу веду: встречаюсь, пьем чай, и тихонько обращаю их в свою веру. И, прикинь, кое-кого обратила. А где они – там будут и мужья: как миленькие приползут!.. В общем, с этими пунктами я пришла к нему и сказала: вот мой вклад в дело партии – пусть за год работы кто-нибудь сделает столько же, включая Дюжикова и эту, как ее… Ивкину! А потому, говорю, хочу быть членом правления.

– Ты прямо как старуха из «Сказки о рыбаке и рыбке»! – рассмеялась я.

– А мне до фени!.. Мало того, я заявила ему: «Хочу официально быть вашим первым заместителем. Рядом с вами, Вячеслав Аркадьевич, хочу быть, рука об руку с вами работать!»

– И что же он тебе ответил?

– Естественно, схватился за репу: «Ну, знаете, Екатерина Васильевна, ни члены партии, ни члены правления нас не поймут – решат, что у нас с вами интрижки!» А я – ему: «Почему не поймут-то, Вячеслав Аркадьевич? Я выступлю и выложу свои доводы. В конце концов, говорю, давайте соберем общее собрание, я приведу своих активистов – и посмотрим. Мои-то ведь знают только меня да вас!» Рассказывая, Катя увлеклась: глаза ее заблестели, на щеках выступил румянец.

– Да-а! – не без удивления покачала я головой. – Ну и аппетиты у тебя!

– Но неужели он думает, что я вечно буду на побегушках за одни его красивые глаза? Так я и без того каждый день их вижу! – В ее ответе прозвучала обида на патрона. А мне вдруг стало жаль ее, эту неуемную защитницу своего вечно уязвленного самолюбия, неутомимую воительницу за свое право быть и обращать на себя всеобщее внимание. И, жалея ее, я сказала:

– Катя, да зачем тебе еще и это? Ведь у тебя все уже есть: профессия, работа, деньги, дом, семья. Чего тебе не хватает?

– Как «зачем»? – удивилась она. – Выборы же скоро!

– Ты что, хочешь еще и в них влезть?

– Да, хочу! – амбициозно заявила она. – Хочу войти в избирательный список партии, причем – второй по счету!

– Ты это всерьез?

– А почему бы нет? Дюжиков собирается, а я – хуже его, что ли?

Я долго-долго молчала, переваривая ее заявление, пока не набралась желания задать совсем уж недоуменный вопрос:

– У тебя что, есть желание что-то сказать людям, помочь им?

– Д-да, конечно, – не очень, впрочем, уверенно ответила она. – Но главное – куда мне деть мою энергию?

– Именно это ты и скажешь избирателям?

– Я что, похожа на дуру? – обиделась она. – А ты думаешь, все эти наглые мужики лезут в законодатели, в мэры, в губернаторы из альтруизма, что ли? Нет, они лезут обделывать свои делишки. И что плохого, если я одному из них дам подножку? Да я назло им пойду!

– Мда-а! – покачала я головой. – Н-ну, предположим, заявить об этом не так уж сложно. Но Воронцов-то что тебе ответил?

– А чего можно от него ожидать? – запальчиво ответила она. – Естественно, завилял хвостом: подумаем, мол, но такие вопросы единолично не решаются; у Дюжикова, мол, тоже заслуги. Которые, кстати, не видны простым глазом! – ядовито добавила Катя. – Однако больше всего меня потрясло, – продолжала она, – что Воронцов, оказывается, уже думал над расширением правления и хочет ввести не меня, а Иваницкого!

– Но, как я понимаю, у Иваницкого – тоже заслуги?

– У него одна заслуга: толстая мошна! Неужели ты не понимаешь, что он покупает себе место в правлении? Вот она, их говенная демократия! Так что больше чем на четвертое место в правлении мне рассчитывать трудно – как могут мужчины позволить себе уступить женщине? Этого их сраный мужской менталитет ни за что не потерпит!

– Катя, да не злись ты так! Пусть четвертое; докажешь со временем правоту, и никуда не денутся…

– Да как же «пусть»? – возопила она. – Как ты не понимаешь, что с моим четвертым местом я никуда не пройду! В городе – всего три одномандатных округа; конечно же, в них пойдут Воронцов, Иваницкий и Дюжиков! Ну, Воронцов, скорей всего, пройдет, а Иваницкому и Дюжикову – слабо. Не хватит у Иваницкого пороху купить избирателей, а политического капитала – ноль! Дюжиков – вообще пустышка. Стало быть, оба пойдут по партийному списку, а партия по партийному списку едва ли наберет голосов на три места – и я, стало быть, с носом… Ну, отправят меня одномандатницей в район, а кто меня там знает? Там – своих бонз да царьков по завязку! Еще пришьют в темном переулке, или скандал подстроят: никому ведь ничего не докажешь!

– Да и черт с ними, Катя! Плюнь ты на них – пусть сами в этом дерьме купаются! На следующих выборах возьмешь реванш…

– Ждать еще три года? Нет уж, я не сдамся – я им устрою!

– А что ты можешь сделать?

– Сама еще не знаю… Да ладно, что мы все обо мне? Вы-то о чем договорились? Просил писать для него статьи?

– Нет, – говорю, – бери выше: хочет открыть газету и просит меня в ней поработать. Хотя бы по совместительству.

– Поня-атно! – воскликнула Катя. – Значит, Иваницкий дает деньги еще и на газету? Ну, за такие деньги он купит не меньше, чем второе место в правлении – всё, как я предполагала!..

– Скажи, а зачем ему это? Ему-то чего не хватает?

– Ты, Тайка, такая простодырая! – покачала она головой. – Власти – вот чего, потому что она для них слаще всяких денег!.. Воронцов давно строчит письма дельцам, клянчит деньги на газету, а Иваницкий, значит, клюнул… Ну что ж, газета – это неплохо: за пределами города нас никтошеньки не знает; так хоть какая-то информация потечет… Ты согласилась?

– Пока нет. Взяла тайм-аут на размышления.

– Соглашайся, Тайка! Он ведь платить будет – у тебя же не густо с деньгами… Хоть про меня напишешь!

– Вот видишь, и ты тоже – все хотите использовать… А выборы пройдут, и – до свидания?

– Если наши пройдут, средства на газету найдутся.

– А не пройдут?

– Но надо же рисковать, иначе – какая это жизнь?

– А мне-то это зачем?

– Но, Таечка, жизнь сама к тебе стучится – открой хоть однажды! Неужели тебе не скучно с одними книгами да конспектами? Я никогда тебе это не говорила, но хоть раз позволь: так и проживешь сиднем! Помнишь, звала тебя в коммерцию? У двоих-то бы ох как здорово получилось, а ты струсила!.. Вот еще шанс, может, даже последний: больше не позовут. И всё; жизнь пройдет, а что вспомнить? Нам уже по тридцать шесть! После сорока наше бабье дело – тихую гавань себе готовить. А я не хочу, не хочу! Что, с Игорем пиво пить да в телевизор пялиться? На пенсии наглядимся! Таиска растет; не заметим, как замуж выскочит и младенца притащит: на, мама, нянчись!.. А у меня сил полно! Давай, Таечка! Я тебя тоже поддерживать буду – нам ведь с тобой не на кого больше надеяться!

– Хорошо, – уклончиво сказала я, – учту твои пожелания. Но еще подумаю – время терпит.

Через три дня я пришла к Воронцову, готовая сотрудничать, и поставила одно условие: согласна работать, только – не главным редактором. Воронцов согласился. И начали мы раскачиваться с газетой.

Правда, тем временем в университете началась зимняя сессия, а сессия – это сплошной угар и головная боль, которую задают тебе студенты. И все же, как только я освобождалась в университете – тотчас бежала в редакцию.

Было нас там пока только трое: главный редактор, я и верстальщик, причем все мы по совместительству работали еще где-то и потому бывали в редакции в разное время.

Больше всех там, естественно, находился главред Леонид Иваныч. Это был (впрочем, почему «был»-то? – думаю, и по сию пору им остался) анемичный блондин с бритой головой. Он тоже почитывал где-то лекции и, кроме того, вел свою страницу в одной из коммерческих (читай: бульварных) газет. Правда, об этом я узнала позже – он работал там под псевдонимом. Если б не эта страница, я бы относилась к нему с большим уважением. Однако мужчина он был деловой, сам предложил свои услуги Воронцову, узнав об учреждении газеты, и раскручивал ее довольно энергично.

Пока не началась избирательная кампания, из соображений экономии средств и постепенного внедрения в газетный рынок, уже изрядно к тому времени заполненный, решили выпускать газету как восьмиполосный еженедельник с тиражом в тысячу экземпляров.

Поскольку нас с Леонидом Иванычем пока было всего двое штатных журналистов, то мы разделили газету пополам, условно назвав половины «идеологической» и «культурной»; я, естественно, взяла себе «культурную». И на обсуждении первого же подготовленного номера поцапались: он безапелляционно – по принципу: знай, кто тут главный! – принялся браковать все, что я подготовила, безобразно при этом брюзжа:

– Кому эта хренотень для интеллигентов нужна? Кто ее читать будет?

– Вот интеллигенты и будут, – возразила я, по возможности твердо, предчувствуя, что он станет брать меня измором, потому как сам он предвидел в «культурной» половине непременные гороскопы, кроссворды, анекдоты и прочую дребедень, которую найдешь в любой дешевой газетенке, тем более что этого товара ему тотчас нанесли по дешевке. Но я этому вознамерилась противостоять – слава Богу, несмотря на его постоянные поползновения подогнать газету под свой вкус, я, памятуя о нашем с Воронцовым договоре, с самого начала поставила Леониду Иванычу условие: обсуждать каждый номер коллегиально, – и неукоснительно ему об этом напоминала.

Во-вторых, я возражала против модного ныне среди журналистов развязного тона, с привкусом которого готовились газетные материалы на «идеологической» половине. Леонидом Иванычем это было воспринято как оскорбление в его адрес:

– Вы что, газетчик-профессионал? Сколько, интересно, лет вы проработали в газетах? – уставясь в меня леденящим взглядом своих бледно-голубых глаз и кривя тонкие губы, не без сарказма цедил он, будучи прекрасно осведомлен, что формально я не работала ни одного дня.

– Да, непрофессионал, – скромно, но с достоинством отвечала я на выпад, – но мой стаж внештатника – двадцать лет, с восьмого класса средней школы. А, кроме того, я кандидат филологии…

– Да уж, с филологией мы точно вылетим в трубу, – с крайней степенью презрения к филологии фыркнул он.

Противостояние грозило перейти в конфликт. Пришлось звать в мировые Вячеслава Аркадьевича – надо было пресекать это противостояние в корне. Слава Богу, Леонид Иваныч благоразумно соглашался на посредничество Воронцова, предчувствуя, что без него, хотя бы на первых порах, не обойтись… Воронцов, помнится, на зов откликнулся тотчас; мы просидели втроем часа три, обсуждая и первый, программный, и ближайшие номера, и взаимоотношения нашего «треугольника» на перспективу. При этом Воронцов решительно меня поддержал, убеждая при этом Леонида Иваныча:

– Давайте все же попробуем задать высокий тон в местной журналистике – это единственное, что мы можем, чтобы нас сегодня заметили…

Леонид Иваныч с помощью экономических выкладок пытался переубедить Воронцова: «Не хватит никаких денег, чтобы вытянуть такую газету!» Однако Воронцов настоял на своем, и Леонид Иваныч вынужден был подчиниться… С той поры он «мою» половину газеты подписывал в печать молчком, лишь бегло пролистывая ее с выражением взрослой снисходительности к детскому баловству: давайте, мол, резвитесь, пока начальство доброе…

Конечно, готовить самой четыре газетных полосы, пусть и малоформатных, пусть всего раз в неделю, даже когда зимняя сессия закончилась и я стала отдавать газете все свободное от университета время – тяжеловато. Хотя материала и хватало: как только по городу разнеслась весть о газете, журналистская братия завалила нас своими неликвидами; а уж когда вышел первый номер – повалил еще и самотек от всевозможных энтузиастов-любителей журналистского и поэтического пера, плакс и жалобщиков. Приходилось выбирать и из этого тоже; но я не стала делать ставку ни на «самотек», ни на профессионалов, а, как договорились с Воронцовым, собрала в универе «продвинутых» студентов и предложила им работать внештатниками.

Правда, привлечь «продвинутых» в никому не ведомую газету, да с мизерными гонорарами, оказалось непросто; но полудюжину их я собрать сумела, и назвали мы себя «студией». Характерно, что пятеро из полудюжины оказались девочки, весьма неяркие внешне, зато – умненькие, понятливые и готовые сию минуту начать. Объявила им: работать будем в узком тематическом кругу: писать о местной науке, образовании и культуре (потом пришлось включить сюда еще и спорт – куда от него денешься?).

Учебу мы начали с того, что я дала им задание: прочесть все опубликованные за неделю рецензии на культурные события. Затем собрались, и я опросила их: понравились?

– Нет! – хором ответили они.

Тогда я предложила им высказать свои претензии и замечания к ним; получился большой перечень, и вот что мы выяснили: во-первых, рецензий – кот наплакал, хотя культурных событий в городе за неделю произошло достаточно; а во-вторых, тон почти всех рецензий – снисходительно-хвалебный; хвалебный – оттого, что критика требует аргументации и знания предмета, в то время как хвалить – ума много не надо. А потом (с моими ненавязчивыми подсказками) мы выработали для себя три главных принципа: не жалея времени, дважды, трижды посмотреть и выслушать все, о чем собрались писать, пока не станет ясно, что же ты хочешь сказать; быть искренними и бесстрашными; давать жесточайший отпор пошлости и халтуре.

Рецензии наши стали появляться уже с третьего номера. Знавший про нашу студию Леонид Иваныч, придирчиво просматривая при подписании номера первые рецензии, ужасно ворчал:

– Мы так весь город распугаем – кто ж нас читать-то будет? Читателя любить надо, потакать ему, а не тыкать его носом!

– Потакать – это не любить его, а дурачить, – парировала я, не собираясь уступать ему ни пяди: он мне попросту уже надоел своим ворчанием и, видимо, надеялся, что достанет меня так, что я хлопну дверью и больше не буду мешать ему работать. Но благоразумия у меня пока хватало…

Естественно, что газета поначалу шла из рук вон плохо: из тысячи экземпляров первого номера было продано девяносто штук, второго – сто тридцать; через месяц продажа выросла до трехсот и грозила на этом застрять.

Нераспроданные остатки, все до единого экземпляра, мы забирали и не сдавали, как другие газетчики, в макулатуру, а развозили по библиотекам, военным частям и институтам – чтобы ее читали хоть там, пусть даже бесплатно, – надеясь, что этот жест станет хорошим подспорьем в рекламе.

И в это самое время нагрянула к нам в город на гастроли знаменитая молодежная рок-звезда с мощной рекламой по всем телеканалам; подогревая ажиотаж, город запестрел яркими афишами с аршинными буквами…

Мне, естественно, некогда было бегать по этим концертам, а девочки наши пошли и наткнулись на откровенную халтуру, причем записали концерт на портативный «маг» и накатали следом злющую и аналитически точную рецензию на концерт, приведя в ней и зло высмеяв примитивные мелодии и тексты песен: наколбасились от души.

– Вы что делаете! – уже откровенно орал на меня Леонид Иваныч, прочтя рецензию. – Хотите, чтоб сюда ворвались фанаты и разбили компьютеры? У нас денег нет на новые – вы понимаете, что это будет смерть газеты?

Я убеждала его рисковать и быть смелей, а про себя решила: если заартачится насмерть – напишу заявление об уходе: надоело!.. Но то ли он прочел эту решимость в моих глазах, то ли я в самом деле его убедила – только материал он подписал, и на следующий день рецензия появилась.

Что тут началось! В течение недели в редакцию пришло около полусотни возмущенных и разгневанных писем, от откровенно угрожающего: «Если не перестанете травить имярек, взорвем вашу вонючую редакцию!» – с анонимной подписью: «Безумный МаХ» – до более миролюбивых, вроде: «Я, Иван Сидоров, рабочий с двадцатилетним стажем, протестую против развязанной вашей газетой травли любимого народом имярек!» – с указанием своего домашнего адреса. Девочки тотчас отправились искать этого достойного уважения рабочего, надеясь сделать на основе письма интересный репортаж. Но никакого Ивана Сидорова по тому адресу не оказалось.

В следующей газете мы воспроизвели факсимиле послания «безумного МаХа» и перепечатали еще несколько одиозных писем, в том числе и от мифического Ивана Сидорова, и дали им всем по возможности корректный, но насмешливый ответ. И все это нам сошло с рук: нас не разгромили, не подожгли и не взорвали, – зато продажа газеты через неделю подскочила более чем в два раза: мы становились популярны! А деловитый Леонид Иваныч, воспользовавшись этим, поднял тираж до двух тысяч.

Нас же с девочками этот акт вдохновил держать взятый уровень дальше. Следующими объектами нашего внимания стали, во-первых, наш местный театр оперетты, пристанище бесталанных актеров с рассчитанными на самый непритязательный вкус постановками, а, во-вторых – размножившиеся у нас в невероятном количестве, никем не пуганые графоманствующие поэты-любители. Наши умненькие и острые на язык девочки объявили им настоящую войну, поднимая их на смех и безжалостно преследуя их и их книжки беспощадными пародиями, оттачивая на них свои молодые зубы. И, в-третьих, мы взялись за анализ продукции наших местных живописцев, заполнивших бесчисленные выставки и салоны скороспелым китчем.

Были, наверное, в этой нашей работе и перехлесты, но мы его не боялись, а оттого, что лишний раз публично отстегаешь художника в любом его проявлении, пусть даже за малую провинность – ему, на наш взгляд, это не должно было повредить, а то, глядишь, и помогало – как шкодливому ребенку помогает порой крепкая взбучка. И мои девочки на таком материале смелели и быстро набирали профессиональные навыки; причем мы не только занимались ругательными рецензиями – мы писали и о блистательных наших ученых, врачах, учителях…

А про риск я упомянула не в фигуральном, а в самом натуральном смысле, потому что, кроме угроз, которые к нам приходили в письмах, в редакционное окно однажды ночью залетел булыжник, кинутый недюжинной, судя по внушительным размерам булыжника, рукой какого-то обиженного графомана или китчевого мазилки. Слава Богу, булыжник этот ничего в редакции не повредил, кроме двойной оконной рамы. Причем нам этот булыжник был дорог как напоминание о наших заслугах перед городом и как плата за наш неутомимый труд на ниве культуры. И конечно же мы не преминули поведать об этом нашим читателям с приложением фото сего трофея, а сам булыжник водворили на специальную подставку в редакции с обещанием хранить в редакции как самый дорогой приз.

Но больше всего порадовались мы, когда в редакцию потек тоненький поначалу ручеек писем читателей с поддержкой газеты и с подсказками новых тем и сюжетов. А самой драгоценной наградой – как, наверное, и для любой газетной редакции – стали первые письма с вопросом: «Где и как подписаться на вашу газету?»

Что же касается нашего сурового Леонида Иваныча, то он после той памятной рецензии на рок-звезду и последовавшего вскоре удвоения тиража стал смотреть на продукцию наших девочек гораздо благосклонней, поощрял за хорошие газетные материалы повышенными гонорарами, принимал их в штат на четверть, а то и на половину ставки, и – что совсем удивительно! – отнесся адекватно к влетевшему к нам булыжнику.

Когда же тираж достиг трех тысяч, редакция наша с помощью Леонида Иваныча стала приобретать черты солидности в лице монументальной женщины-бухгалтера и еще одного, не менее монументального, чем бухгалтер, журналиста, который формировал теперь вместо самого Леонида Иваныча «идеологическую» половину газеты, в то время как сам Леонид Иваныч смог теперь сосредоточиться на финансовых проблемах, рекламе и распространении газеты. Мало того, было принято решение увеличить ее объем до шестнадцати полос, так что нам с девочками пришлось, кроме старых рубрик, открывать новые. Придумывали на ходу. Тут были и понедельный репертуарный план наших театров и концертных залов, и концертная реклама, и страничка юмора, на которой мы давали не пресловутые анекдоты, а веселые тексты наших молодых поэтов и писателей, поддерживая их таким образом, или, например, свежайшую разработку нашей кафедры языкознания: словарь молодежного и компьютерного сленга.

Сам Леонид Иваныч начал печатать платную рекламу и смог, наконец, осуществить свою мечту: открыл страницу кроссвордов и гороскопов, – их поставлял в газету молодой шустрый паренек. Где он их брал, неизвестно. Скорей всего, где-то воровал.

* * *

Я, кажется, слишком увлеклась болтовней о «своей» половине газеты, но ведь не ради нее тратились деньги Иваницкого! Они тратились только ради первой ее половины. Что же интересного было там?

Были там, конечно, недельные политические и экономические обзоры жизни области и областного центра, освещалась работа губернатора и Областной умы; не обошлось без светской и уголовной хроники и прочей муры – какая же без них жизнь?..

Сам Леонид Иваныч регулярно вел «Колонку редактора», в которой в нежно любимом своем – развязно-небрежном – тоне освещал политическую жизнь страны, области и города (с этим тоном в его публикациях я, в конце концов, воевать зареклась – он мне без конца доказывал, что это совсем не развязность, а признак раскованности и род остроумия; ну да Бог с ним); и как-то исподволь в этих «колонках» настойчиво внушалось, что без народно-демократической партии жизнь ни в стране, ни в нашей области не обходится и уж тем более не обойдется в будущем. Так что – не в укор ему и без всякой иронии, а, скорей, даже наоборот – с уважением, смею констатировать, что свой журналистский хлеб Леонид Иваныч зарабатывал честно.

Давались в газетах за подписью местных журналистов репортажи о деятельности губернатора и председателя Областной думы, а следом, за подписью «Иван Петров», точно такие же, только – про Воронцова и Иваницкого; словом, читателям методически внушалось, что все четверо: губернатор, председатель Областной думы, Воронцов и Иваницкий, – люди одного полета и одного уровня. Что же касается простой, как жизнь, подписи «Иван Петров», то в ней просматривался прозрачный намек на то, что это лишь псевдоним, в то время как из статей торчали ушки самого Леонида Иваныча.

Заявил в газете о своей активности и Дюжиков: он регулярно давал статейки о молодежной политике, в пух и прах разнося в них работу областной комиссии по молодежным делам, предлагал брать лучшее из прошлого комсомольского опыта и намекал, что неплохо бы почаще приглашать на работу старые комсомольские кадры…

Ну, а Катя? Она пока помалкивала, и я ей до поры ни о чем не напоминала. А уж когда раскрутились, то при очередном ее звонке: «Как там у вас дела?» – напомнила:

– А ты написала что-нибудь для нас – грозилась ведь завалить?

И тут она меня спрашивает: а о чем бы ей написать?

– Здрасьте! – говорю ей. – К чему тогда эти угрозы «завалить»?

– Ну, а все-таки?

И я брякнула первое, что взбрело на ум (благословила, в общем):

– Ты, помнится, много рассуждала о женских правах – вот об этом и напиши! И вообще, знаешь, у нас женская тема упущена – можешь вести ее постоянно, дарю! Только не развози: пиши сжато и – по делу!

– Хорошо, жди, – согласилась она и, видимо, не откладывая, тут же уселась за работу, потому что уже дня через три приходит ко мне домой и всучивает папочку: – На, читай!

Расположились, как всегда, на кухне; заварила я чай, вынула из папочки ее пять отпечатанных на компьютере листков, пробежала глазами и – ужаснулась: она такого там наворотила (содержание опускаю)!..

– Это я еще не всё написала, что собиралась, – оправдывалась она. – Что бы ты, интересно, сказала, если бы прочитала всё?..

Давай я тогда втолковывать ей как можно мягче, чтоб не разобиделась и не разодрала свои листы, что одно дело обсуждать тему на кухне, а другое – публикация в печатном органе: нужны и аргументация, и корректность, и необходимость заинтересовать читателя, чтобы он не принял текст за абсурд или пустую фантазию… До полуночи мы с ней правили, а то и переписывали заново целые абзацы. Слава Богу, теперь я пользовалась у Кати авторитетом матерой газетчицы, и она, хоть и ворча, что от нее самой здесь мало что осталось, моим уговорам все же уступала. Получился, в конце концов, компактный, удобочитаемый и довольно броский материал. Леонид Иваныч, уже знакомый с Катей шапочно, подписывая его в печать, обратил на него внимание, прочел, крякнул и не без удивления добродушно проворковал:

– Она, оказывается, еще и писать умеет?..

А когда материал вышел, я позвонила ей, поздравила с первой «собственной» публикацией, рассказала о реакции на ее статью «главного» и предложила, не откладывая ни дня, писать дальше.

– О чем? – последовал вопрос.

– Все о том же – будешь у нас главным специалистом по женскому вопросу! – рассмеялась я над собственной шуткой.

Она согласилась и через неделю принесла следующий материал, вполне теперь удобочитаемый. Мы с ней и над ним тоже поработали. Но пота в нем было уже меньше, и Катя уже не ныла, что от нее самой в ходе правки мало что осталось. И второй материал тоже прошел благополучно.

– Давай следующий! – сказала я ей, радуясь ее успеху: как быстро, в самом деле, она всему обучается! Будет из нее толк!