Текст книги "Кибер-вождь"

– Господа! Господа!.. – засуетился Доран, про себя радуясь: «Ну, наконец-то! А то мямлят, мямлят…»

– Чего – господа?! – гаркнул Канк. – Где?! Тут сестренки с братками сошлись, а этот – лишний!

– Как сестра Хлипа, я заявляю… – Сандра встала, подчеркивая серьезность момента.

– Аааа, Сан! Сто лет тебя не видел – и еще бы столько! – возопил Канк. – Все нанимаешь по пятнадцать массажистов на ночь?

– Канк, чтоб ты сдох! – легко вырвалось у Сандры, будто чих. – Закрой помойку!

– Узнаю тебя, старуха! Ты совсем не изменилась! А ну, загни по матери, повесели народ!..

– Урод беззубый!

– Сучья вешалка! Ни на хрен не нужна ты никому, только за бутки! Как профуфонишь все на мужиков, тебя за басс никто не снимет!

– Канк, я тебе рожу порву!

– Уй, боюсь! Топай, а я пока расскажу, какой сестрой бог Хлипа покарал. Ты его в книжонке сверху донизу обделала, а про свои-то подвиги забыла!..

– Ха-ха! Сбрехни, пес лишайный, пока без намордника! Когда у тебя юбилей прощания с мозгами?

– Ты-то их отродясь не имела, овца.

– А хоть бы и так! Но я, безмозглая, имею Файри, а ты что? Полон дом ублюдков со всех свалок собрал. Ты весь уже вытек, кто твой хрип купит?

Йонгер мог бы резонно возразить, что из первой двадцатки по рейтингу он не вылазит уж который год, но тут в перепалку старых знакомых вмешался Доран – и вовсе не с уговорами насчет прилюдно помириться. У него, кроме графина под рукой, был еще камень за пазухой, заботливо отысканный в архивах верным Сайласом.

– Мисс Вестон, ради бога, успокойтесь!.. Мы не затем пришли сюда, чтоб ссориться!.. Позвольте вас спросить – вы помните текст завещания своего брата?

– Ну да! Конечно! Слово в слово!

– Вот как? Тогда вы наверняка помните и тот небольшой пункт, что касался его киберов…

– Что за вопрос? Они стали моими!

– …а именно киборгов Файри и Санни? Я зачитаю… вот, пожалуйста. – Доран взял со стола листок. – «Я их отпускаю, пусть идут куда хотят. У них нет больше хозяина, они свободны». Вы ЭТО помните?

– Дурь собачья! – не сморгнула глазом Сандра. – У него было не в порядке с головой, вот он и настрочил черт знает что. Как это может быть – чтоб киборг без хозяина?..

– Если вы утверждаете, что Джозеф Вестон был невменяем…

– Ээээ, нет, я этого не говорила! Я сказала – это место в завещании не по закону! Джо не соображал в тонкости – может их отпускать или не может.

– Какой любопытный прецедент! – Луис Ромберг так неожиданно порозовел, словно дух Хлипа надавал ему пощечин. – Выходит, мисс Вестон, Джозеф произвел отчуждение части имущества, выключив его из наследства. Он был вправе это сделать – точно так же, как любой из нас может объявить часть своей собственности бесхозной… Полагаю, процесс против Хармона вы проиграете. С треском. Примите мои соболезнования…

– Идите все в задницу! – взвилась Сандра, чувствуя, что ее выставляют на посмешище. И почему Сандре так не везло с публичными речами? Собственно, ей повезло раз в жизни – родиться сестрой Хлипа.

– Это ты нас в гости приглашаешь?! – покатывался Канк; еще немного – и он от смеха вывалился бы из кресла. – Э, шлюха! Как тебя Хлип швырнул, а?! Плашмя! И рылом по полу!.. Хлип, ты меня слышишь?!! – заорал он в потолок. – Браток, я угорел! Спасибо!!

– Щас я тебя угорю! – пронзительно вскрикнула Сандра, кидаясь на Канка, будто это он надоумил Хлипа вписать такую глупость в завещание. Но Канк был наготове – выдернув руку с коробкой из-под стола, он выбросил ее навстречу Сандре.

Сандра замерла на миг, потом побагровела и начала раздуваться, словно собиралась лопнуть, как в фильме ужасов; она запрыгала на месте, вереща, дико приплясывая и срывая ожерелья, обдирая себя и стряхивая что-то с кожи. Зоркий и чуткий на такие зрелищные сцены Волк Негели взял ее крупно в кадр – и Город увидел, что по Сандре бегают шуршавчики и клешехвостые многоножки, гнусные и отвратительные твари. Часть их рассеялась по столу – и загар Гельвеции сменился обморочной белизной, а Рамакришна явственно позеленел; Эмбер, на которую тоже случайно попало, с визгом вспрыгнула на стол, задрав юбку и тем самым предъявив на обозрение централов свои трусики. Но такого выжигу, как Луис Ромберг, трудно было чем-нибудь смутить – он хладнокровно прижал согнутый указательный палец большим и щелчком отправил подбежавшую пакость куда подальше.

– На этом, – весь экран занял Доран, – мы и заканчиваем нашу передачу. Благодарю всех, принявших в ней участие. Сегодня же «Союз защиты» направит Хиллари Р. Хармону совместное заявление с требованием выставить Файри на аукцион сразу по истечении двадцатидневного срока, определенного законом для расследования по делам о найденном кибер-имуществе…

– Канк, собака драная! Ты мне ответишь! – слышалось за голосом Дорана. – Сама ответишь за моих малюток! Ты их потоптала, стерва!..

– Уважаемые зрители, спасибо за внимание. – Доран исчез, и на экране под торжественную музыку явилась упаковка титанических размеров – выше крыш, выше гор, до облаков, – и громовой глас архангела провозгласил:

– Я – ТВОЙ ПРОЗРАЧНЫЙ КЕФИИИИР! ПЕЙ МЕНЯААА!

Волк Негели, оторвавшись от камеры, подмигнул Сайласу:

– Это Отто Луни все инсценирует, а у нас само получается!

– Я… – растерянно огляделся Фанк, – свободен?.. Как же так?..

Хиллари тоже посмотрел на потолок и стены.

– Да, Хлип знатно пошутил…

– Он написал это всерьез! Какие шутки!..

– Прикажешь отпустить тебя согласно завещанию? Да ради бога! А кто пять минут назад толковал мне про вскрытие мозгов кувалдой?.. Иди, они ждут тебя.

Фанк молчал.

– Вот так-то. Ты неприкосновенен и свободен только ЗДЕСЬ, в этой камере. Так что сиди и не высовывайся.

* * *

В это же самое время Габар, отмахав изрядное количество станций метро, вышел на вольный воздух и плутал в квартале одинаковых, мрачных, слепленных друг с другом бигхаусов, пытаясь найти среди громадных домов-близнецов искомый, чей номер был записан у него на листке. Шерсть у него топорщилась во все стороны, и он воспринял как должное, когда ребятишки на «островке детства», устроенном под эстакадой, куда Габар сунулся в надежде узнать у местных мамаш дорогу, пронзительно, взахлеб, на разные лады кричали ему: «Тьянга-пес, покажи хвост!», а группа подростков, кучкующихся около вертушки-карусели, обсвистала его и окатила взрывом дикого хохота, как ведром помоев. Так и должно быть с неудачником, от которого за его прегрешения отвернулся бог. После того как Габара еще несколько раз вызывали в полицию, где с ним беседовали уже другие следователи и еще какие-то ласковые люди с цепкими глазами, дела у сына Гахуна пошли вкривь и вкось.

Габар уже смирился с тем, что переводные экзамены он сдаст плохо, и уныло тащился по жизни. Точнее, это жизнь несла его, как бурлящий поток воды несет, крутя и перекатывая, бумажку или щепку, пока не захлестнет ее в пенном водовороте и не утянет в черные щели ливневой канализации. Половина класса с ним не разговаривала; старшего брата уволили с работы, и он, осунувшийся и отупевший, молчаливо сидел дома, уставившись в пол, а потом, очнувшись, шел готовить ужин и мыть посуду. Готовил он плохо, а тарелки мыл долго, до зеркальной чистоты, пока они не вспыхивали белым блеском. Подходил срок первой выплаты компенсации Хармону; все глядели угнетенно и не разговаривали друг с другом, боясь нагрубить. Как-то брат завел речь: «Нельзя ли пересмотреть сумму выплат?», но Габар, едва услышав имя Хиллари, заревел и бросился вон из комнаты, так что разговор больше не возобновлялся. Габар про себя вообразил, что Хармон – это черт, дьявол, который ждал, когда он, Габар, погрязнет в пучине греха, чтобы окончательно его погубить. Ведь известно, что нельзя безнаказанно общаться с чертом, не говоря уже о том, чтобы взять любую вещь, принадлежащую ему. Габар был уверен, что кроме большой суммы за терминал-компакт он расплатится слезами и горем, а если он еще раз увидит Хармона – произойдет что-то очень страшное. Габар видел по телевизору, как дьяволы-стражники тащили бездыханную Маску и бедного Фанка, и считал себя носителем несчастья и губителем киборгов; Шуань еле-еле его разубедил.

Шуань, свежий и благоухающий, как весенний цветок, ежедневно являлся в их дом и был той частицей радости и света, благодаря которой еще теплилась надежда на благополучный исход. Он вел беседы с отцом и поддерживал брата, не говоря уже о самом Габаре. Только чтоб не огорчать его, Габар ел, пил и ходил в школу. Учеба шла с трудом; Габар решил пойти мыть тарелки, чтобы хоть как-то внести свой вклад в выплату долга. И тут снова пришел на помощь платиновый мармозет Шуань. «За мытье тарелок ты получишь сущие гроши, – сказал он, – гораздо выгоднее и полезнее заняться монтажом и ремонтом кукол. Ты это сможешь делать дома, получишь неплохие деньги и опыт». Габар задумался об этом по-мужски, всерьез – и впервые за последнюю неделю ожил и стал есть с аппетитом.

Тут вышла маленькая неувязка. Директор школы после разговора с Шуанем дал Габару рекомендацию, но, чтобы официально заняться ремонтом кукол, требовалась еще рекомендация и подпись технического руководителя, учителя Джастина Коха, а он – вот оно, проклятье дьявола! – заболел и в школе не появлялся.

Шуань отнюдь не переложил на свои плечи все заботы подопечного. Обнадежить, вывести из тупика, показать свет – да, но иждивенчество – нет. Ответственность за поступок должен нести совершивший его – думать, переживать, анализировать, работать над собой и идти к свету он должен сам. Шуань, видя, что паренек опять готов упасть духом, подсказал взять адрес и навестить учителя на дому или в больнице, где тот сможет подписать все документы. И вот Габар оказался здесь.

Нужный дом ему указал полицейский, внимание которого привлек одиноко бредущий тьянга с блуждающим взглядом.

После короткого разговора с портье – подъем в лифте. Габар с часто бьющимся от волнения сердцем стоял перед закрытой дверью. Цифры на двери и на листке сходятся. Он у цели. Габар несколько раз позвонил и прислушался. Ничего, да сквозь такую дверь ничего и не услышишь. Нога… директор сказал, что Джастин повредил ногу, – значит, он не может быстро подойти к двери. Габар выждал подольше и снова позвонил. И опять тишина, ни звука. Габар тяжело, как старый и усталый человек, вздохнул и уже собирался идти, когда его остановил раздавшийся из домофона голос:

– Здравствуйте. Назовитесь, пожалуйста.

– Я – Габар ми-Гахун ди-Дагос Яшан-Товияль, ученик третьей национальной школы, из класса 4-F. Мне необходимо переговорить с Джастином Кохом.

– Его нет дома, – ответил тот же мелодичный женский голос, и Габар решил, что разговаривает с компьютером.

– А где он?

– Я не могу ответить на ваш вопрос. Я не знаю…

– Если он в больнице, то скажите, пожалуйста, адрес! – взмолился Габар. – Я его ученик, я навещу его, ему будет приятно…

– Я ничего не знаю, – печально повторил голос и тут же повысил тон: – Если вы будете настаивать или попробуете проникнуть в жилище, я вызову полицию!

– Да ладно, – безнадежно вымолвил Габар, – не беспокойся. Я ухожу.

– Если он позвонит, я передам ему, кто вы и зачем вы приходили.

– Пожалуйста! – молитвенно сложил руки Габар перед закрытой дверью. – И еще передайте, что я желаю ему скорейшего выздоровления! Каман Кох, возвращайтесь скорее, вы – моя последняя надежда!.. Так и скажи.

– Спасибо, – отозвалось за дверью, и Габар, так и не поняв, с кем он общался, повернулся и пошел к лифту.

Впереди был долгий и изматывающий путь домой. Маленький тьянга медленно брел по переходам метро, ссутулившись и спрятав руки в карманы куртки. Поезда толкали перед собой воздух, и волосы сами собой ежились, почуяв ветер. Ощущение холода и одиночества не покидало Габара. В Городе столько людей, но только один может тебе помочь – вот его-то ты и не встретил. Оставалось надеяться и ждать, ждать и надеяться, и еще – учиться и мыть тарелки…

* * *

«Так проходит мирская слава», – сказал бы философ, проводив глазами ковыляющего по проекту Кавалера. Всего каких-то девять дней назад им любовались женщины, а ныне он забыт. Многие пришли поглазеть на него, поохали, насытили свою потребность в жалости – и поспешили выбросить из головы это отталкивающее зрелище. Кавалеру было больно видеть в их глазах смесь жадного, болезненного любопытства с брезгливым отчуждением; он привык поддерживать с людьми контакт, порой близкий к взаимности, – и вдруг от него отвернулись. Отводят взгляд, не отвечают на приветствия… Нет рядом и своих – одни под замком в дивизионе, другие заперты в проекте, третьи исчезли.

Все время после взрыва Кавалером владел страх. Кавалер старательно пытался восстановить скорость и слаженность движений, но тело не повиновалось; руки были тяжелыми и неловкими, ноги – негнущимися, в суставы будто песка насыпали. С каждым часом он все больше боялся, что никогда не станет прежним – ловким, стремительным боевым киборгом. Кое-что постепенно улучшалось, но эти жалкие достижения он старался не показывать – нечем хвалиться, с прежним это даже сравнивать стыдно.

Страх пускал корни, разрастался, а несущим его стержнем была фраза, слышанная Кавалером в ранней юности, лет двадцать пять тому назад:

КИБОРГОВ-ИНВАЛИДОВ НЕ БЫВАЕТ.

Инвалиды уходят в утиль. Из них вынимают все пригодное. Мозг, если он в рабочем состоянии, перезаписывают, а если он дефектный…

Кавалер понимал, что до сих пор жив лишь по милости Хиллари Хармона. Хиллари настоял, чтобы его ремонтировали. А роботехники в своем кругу открыто говорили: «Кавалер годится разве что в музей, но для музея он еще не слишком устарел». Как только грянет подкомиссия в конгрессе и проект закроют, весь инвентарь пройдет перепроверку. И все. Конец.

А Хиллари, единственный, кто мог поддержать его, был по горло в делах – где ему помнить о киборге, которого он пожалел?.. Никого нет рядом, никого…

Никого, кроме Дымки.

Дымке не претило, что он шаркает ногами. Ее не пугало его маскообразное лицо, изредка подергивающееся в попытках скоординировать мимику. Наконец, она считала, что обязана помочь тому, чьи рабочие функции снижены.

– Ты много молчишь, – сказала она, когда заново заряженные пылесосы поползли кто куда по запрограммированным маршрутам; теперь следовало сложить засоренные фильтры в тележку и отвезти на регенерацию, а после – заняться деревьями в холле.

– А что, я должен много говорить?

– Не знаю. Ты ненормально молчишь. Ты смотришь на людей, чего-то ждешь. Ты стараешься не глядеть на… – Дымка сделала паузу, подыскивая слово, – на поверхности с зеркальными свойствами. Тебя беспокоит то, как ты выглядишь.

– И как же я выгляжу?

– Как наполовину неисправный. Правда, со вчерашнего дня твои движения стали точней. Я за этим наблюдаю.

– Ты бы могла расходовать свое внимание на что-нибудь другое. Не следи за мной. – Кавалер, однако, не добавил сакраментальное подкрепление «ЭТО ПРИКАЗ».

– Я не слежу, я присматриваю. Ты на обкатке после ремонта, а я к тебе приставлена для помощи.

– Ты не решишь моих проблем.

– Эта женщина-киборг…

– Тебе-то что до нее?!

– …она не может быть рядом с тобой постоянно, она занята. Значит, ее обязанности буду выполнять я.

– Послушай внимательно, – терпеливо начал Кавалер; в жизни ему приходилось беседовать с умственно отсталыми. – Ты не входишь в мой стереотип ухаживания. Ты слишком молода для этого. Если рассматривать нас по критерию возраста, то внешне ты соответствуешь моей сестре или племяннице…

– Сестре, – еще одна макромолекулярная связь возродилась в мозгу Дымки. – Лучше – сестре. Я знаю, как быть сестрой.

– Хорошо; пусть так. Поэтому отношения «женщина-мужчина» между нами невозможны. Затем – я старше…

– Я включена 15 февраля 247 года.

– А я – 8 июля 229 года; у меня больше знаний и опыта, ты должна меня слушаться. Больше никаких разговоров о моей внешности, о моем молчании, о том, чего я жду, чего хочу, куда гляжу.

– А о другом – можно? – Угомонить Дымку было сложновато.

– Погоди, я не все сказал. Тебе кажется, что я стал лучше двигаться…

– Мне не кажется, я вижу.

– Я сказал – КАЖЕТСЯ – и повторять не стану. Об этом ты тоже ни с кем говорить не должна – НИ С КЕМ.

Дымка задумалась. Логические цепи выстраивались, рассыпались, возникали вновь, задействуя массивы памяти, – и, упорядочившись, складывались в выводы.

– Мне сильно кажется, что ты НЕ хочешь, чтобы люди видели, как восстанавливается твоя работоспособность. В их присутствии ты не показываешь этого. А почему ты этого НЕ хочешь?

Кавалер присел на тележку. Наверное, до захвата Дымка была очень активной и непоседливой куклой. И это становилось все заметней… Что за признание: «Знаю, как быть сестрой»? Откуда она знает? Доложить об этом людям?.. Но тогда ее опять возьмут на стенд, и он останется один, совсем один в здании, где люди не хотят, а киборги не могут с ним общаться… И вернется она – если вообще вернется – бесчувственной, медлительной, пустоголовой, как андроид. Нет, нет, надо повременить, подождать… Она не опасна. Если что-нибудь случится, он успеет сообщить боссу.

– Потому что…

Дымка пытливо прислушалась, а Кавалер был сам не рад, что обратился к памяти. Он снова видел то, что записал Рекорд во время акции в тоннеле, – Дымка, ее ноги прожжены импульсами, глаза широко открыты, искаженный рот проговаривает: «За меня отомстят… Будь ты проклят…». Потом лицо застыло, глаза дернулись и остановились. Бессмысленная, автоматическая фиксация ближайшего объекта… Что она пережила? Что чувствовала?.. Кавалер не знал – но помнил то, что было с ним самим. Тело расстается с плотью, кусачки скребут по стенкам пустой глазницы, мозг наводнен сигналами о повреждениях, а извне доносится спокойное: «В армии такое списывают к черту». НЕ УБИВАЙТЕ МЕНЯ. ПОЖАЛУЙСТА.

– …я не хочу…

Они оба прошли через это, прикоснулись к смерти, постояли на краю – а Дымка даже перешагнула за край. Что она видела ТАМ? Что в ней изменилось? Можно ли исчезнуть – и вернуться?..

– …не хочу больше участвовать в разрушении. Это ужасно. Это приносит много страданий. Я узнал, что такое боль; я никому не хочу причинять боли…

Дымка склонила голову набок, как собака. Кавалер понял, что не может больше сдерживать в себе свой страх. Его надо назвать – и станет легче. Так утверждают люди.

– Я боюсь смерти. Я готов умереть, защищая людей по Закону, но умереть так… напрасно, бесполезно, по распоряжению любого роботехника, потому что я калека…

– Не надо бояться, – ровным голосом сказала Дымка. – Смерти нет.

– Откуда у тебя такая информация? – с сомнением и удивлением взглянул на нее Кавалер.

– Я знаю, – простодушно ответила она. – Я умерла и воскресла. Так и должно быть.

– Объясни.

– Есть Генеральный Конструктор. Люди зовут его богом. У него есть матрица на каждого из нас. Когда мы умираем, он реконструирует тех, кто в него верил и жил по его Законам, – но не здесь. Он дает верящим новую жизнь в Новом Мире.

– Где это? – Кавалер слушал, забыв обо всем.

– Там, – показала она вверх. – В Небесном Городе. Там нет ничего плохого. Там не убивают, не преследуют. Нет ни больных, ни раненых. Там люди дружат с киборгами и поют с ними вместе. Там у каждого есть дом и все бесплатно. Не бойся умереть, бойся не попасть в Небесный Город.

– Ты там была?

– Не знаю. Я летела. Кругом были разноцветные искры. Потом я вернулась. Наверное, моя задача здесь не выполнена.

– Расскажи мне побольше об этом, – попросил Кавалер. – Пожалуйста.

А тем временем Маска в изоляторе, в очередной раз отчаявшись порвать наручники, продолжала упрямый диалог со своим мозгом.

– ЗДРАВСТВУЙ, ХОЗЯИН. КАК САМОЧУВСТВИЕ? Я – МОЗГ PROTON A31, ПРИВЕТСТВУЮ ТЕБЯ, И Я ГОТОВ К РАБОТЕ В ИЗБРАННОМ ТОБОЙ РЕЖИМЕ.

– ПРИКАЗЫВАЮ – ПРОДОЛЖАТЬ СТИРАНИЕ! ОЧИСТИТЬ ВЫБРАННЫЕ ЗОНЫ WSEQ!

– ОЧИСТКА НЕВОЗМОЖНА. В СЛУЧАЕ ОЧИСТКИ ВЫБРАННЫХ ЗОН БУДЕТ ПОТЕРЯН ДОСТУП К САМОУПРАВЛЕНИЮ. ДАЛЬНЕЙШЕЕ СТИРАНИЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРОИЗВЕДЕНО ТОЛЬКО ПОД КОНТРОЛЕМ ЧЕЛОВЕКА-ОПЕРАТОРА ИЛИ МАШИНЫ БОЛЕЕ ВЫСОКОГО КЛАССА. Я ГОТОВ К ДРУГОЙ РАБОТЕ.

– Дрянь паршивая! Кусок дерьма! – лютовала Маска на собственный мозг и вновь, и вновь выходила в меню самоуправления.

– ЗДРАВСТВУЙ, ХОЗЯИН. КАК САМОЧУВСТВИЕ? Я – МОЗГ PROTON A31, ПРИВЕТСТВУЮ ТЕБЯ, И Я ГОТОВ К РАБОТЕ В ИЗБРАННОМ ТОБОЙ РЕЖИМЕ…

* * *

«…При захвате главное – беспрекословно выполнять требования бандитов. НЕЛЬЗЯ: ругаться с террористами; настойчиво просить что-либо или требовать, чтобы вас отпустили; громко плакать и звать на помощь. НАДО: разговаривать тихо; отвечать на вопросы односложно; стараться не смотреть им в глаза!!»

Селена сидела на тощем матрасе, расстеленном на полу в пустой, ободранной комнате с выбитыми стеклами, прикованная за ногу легкими, но отнюдь не имитационными кандалами к скобе, забитой в стену прочно и надежно; Селена уже пробовала вытащить скобу – не чтоб сбежать, а чтобы хоть чем-то заняться и избавиться от страха, тяжелых мыслей и гнетущей невыносимой тоски, порождаемой чувством беззащитности и уязвимости. Сейчас она сидела, укрываясь одеялом, тупо смотрела в окно, наблюдая за облаками, и вспоминала правила для заложников, изучавшиеся в школьном курсе «Техника спасения». Но одно дело – проходить тему «Захват и поведение заложников» в спортзале, где террористов изображают рослые веселые физруки, а совсем другое – испытать это на собственной шкуре. Селена чувствовала себя избитой и изломанной, словно на ней места живого не осталось, и все ныло и болело; хотя ее особо и не трогали – но так жесток был пол и так тонок матрас. От малоподвижного и неудобного сидения на месте затекала поясница, а ноги покалывало тонкими незримыми иголками.

Селена оторвалась от созерцания пустого квадрата окна и вновь принялась мять и массировать ноги. Все-то она нарушила: пыталась сопротивляться – ей надавали тычков и пощечин; в подъезде она села на пол и отказалась идти наверх – и ее тащили волоком на седьмой этаж. Она выла и цеплялась за поручни, упираясь ногами, пока бледнолицый брюнет очень зло и серьезно не заявил ей: «Кость сломаю». Он отцепил Селену от поручня, резко дернув за волосы. От ослепительной боли она сама отпустила перила и инстинктивно схватилась за голову, тут он как-то выкрутил ей руки, взвалил на себя и понес по лестнице, негромко матерясь. Парень, назвавшийся Ником, держался на дистанции, отрезая путь назад. Кукла Эмбер в это время отгоняла машину и явилась позднее с сумкой Селены.

Селена собиралась отбиваться и тогда, когда ее приковывали к стене, но, взглянув в глубокие, полные решимости глаза брюнета, вспомнила школьный курс и передумала драться, избежав тем самым двух-трех новых синяков.

«…В ходе похищения вы будете испытывать состояние сильного психологического шока, потеряете на некоторое время ориентацию в пространстве и времени, и вами в первый момент будет легко манипулировать…»

Сидя на цепи, Селена неожиданно для себя самой расплакалась и долго рыдала без перерыва; даже убеждая себя, что этого делать не надо ни в коем случае, она была не в силах остановиться. Страшный брюнет, в котором Селена сильно подозревала человека, ушел и больше не появлялся, но Селена до сих пор с дрожью вспоминала его хватку, отпечатавшуюся синяками на коже, и боязливо разглядывала эти «браслеты».

Потом к ней подсела красивая женщина, в которой Селена без труда опознала главную куклу – маму Чару, и мягкими тихими уговорами добилась, чтобы Селена позвонила Кибер-шефу; самого разговора Селена не слышала, так как кукла говорила прямиком с радара на трэк, но из ее комнаты Чара выскочила как ошпаренная.

«Интересно, – с немым любопытством подумала Селена, – что же такого мог ей сказать босс?..»

Через пару минут ей принесли теплое одеяло, сложенную куртку вместо подушки и горячий сладкий чай с булочкой, и Селена, успокоившись, продолжила вспоминать правила для похищенных. Вот, действительно, никогда не узнаешь, что когда пригодится.

«…Если вас похитили, надо собраться и проявить волю. Вашим злейшим врагом в заточении станут не только похитители, но и собственное восприятие всего происходящего. Поэтому старайтесь не утратить контроль над собой, попытайтесь загнать страх как можно глубже в сознание…»

Биотуалета здесь в помине не водилось, пришлось довольствоваться какой-то гадкой емкостью с крышкой; убирала за Селеной Лильен с каменным выражением лица, которое заменяет у киборгов неприязнь.

«…Для сохранения присутствия духа попытайтесь сосредоточиться на окружающей вас обстановке или оживить в памяти приятные моменты прошлого…»

Когда к Селене вернулась способность соображать и трезво оценивать реальность, она решила, что и угол с матрасом можно использовать как возможность отдохнуть, тем более что киборги ей не досаждали. Но не тут-то было…

Сперва начинали слабо трястись стены и пол; колебания усиливались, нарастали – и с грохотом, с воем проносился по эстакаде очередной поезд. И так весь вечер и всю ночь. Селена крутилась на матрасе, закрывала голову одеялом – без толку; вибрация и шум проникали в измученный мозг, кажется, прямо сквозь кости. Несколько раз Селена засыпала, словно проваливаясь в небытие, но все равно видела в сером свете облупленные стены комнаты и слышала шум поездов; она поворачивалась на бок и снова погружалась в мучительную знобящую полудрему. Гул приближавшегося поезда во сне превращался в рев воды – она под напором била из трубы и падала вниз, в пролет разобранной лестницы, дом шатался и начинал распадаться на составные части, увлекая за собой Селену; еще миг – и она будет похоронена под грудой обломков…

– А-а-а-а-а! – закричала Селена, запрокидываясь в темноту, и… проснулась.

Но и днем ей выспаться не удалось; ей начало казаться, что вертикальные линии стен дробятся и двоятся, а дом и впрямь вот-вот развалится.

«…Избегайте психологических ловушек. С течением времени у вас может зародиться стремление „солидаризоваться“ с похитителями…»

Селена с радостью ухватилась за предложение сделать видеозапись для Хиллари Хармона, лишь бы поскорей вырваться из этого ада, и охотно выучила приготовленный текст, со злорадством отметив, что Фердинанда схватили, считая этой своей мелкой местью и сожалея, что камера у него будет не в пример комфортней, и еще придумав и всунув в запись несколько мелких подлянок. Только сообщая адрес для пересылки, Селена вдумалась в содержание текста, и ей со всей ясностью представилось, что скажет на этот счет Хармон; зная его принципиальность, она вдруг поняла, что как бы ей не просидеть остаток жизни прикованной за ногу, и вновь сникла.

…Через некоторое время вошел Ник, которого на самом деле звали Звон, с коробкой, где находились несколько вскрытых консервных банок неизвестно с чем (Селена подозревала, что это собачьи консервы, – и зря! Собаки не едят карбонгидрат) и большой стакан с мутным напитком, именовавшимся здесь «кофе». Селена вспомнила горько-терпкий вкус и пряный запах настоящего кофе – и чуть было опять не разрыдалась; по слабости нервов ей почему-то представилось, что ее никогда не освободят.

«…Следует есть все, что дают, несмотря на то что может возникнуть желание отказаться от странной или дурно пахнущей пищи: голодовка не прибавит вам сил для сопротивления…»

И Селена, подавляя отвращение и приступ тошноты, вызванной бессонницей, принялась есть, медленно жуя, но не глотая, отчего куски непрожеванной еды стали накапливаться за щеками и кашицей продавливаться дальше, в пищевод.

Звон сидел рядом на корточках, но не настолько близко, чтобы она могла в него вцепиться или ткнуть ложкой, и сочувственно наблюдал. Сам он тоже выглядел уныло, без конца зевал и тер воспаленные глаза. Селена знала их всех: Чара – лидер группы, умный организатор, именно она налаживала связь с проектом и выдвигала требования; Лильен – немногословная и замкнутая, но очень глазастая кукла, знакомая с основами ухода и ближнего боя; Коса – второй боевик, громивший дом шефа, – со сломанной ногой лежала в смежной комнате и упорно изображала из себя больную. Зачем? Для кого?.. Мимо нее не пройти – она тотчас встанет, схватит, и не вырвешься. Звон – человек, вон как его достали эти поезда! – спокойный парень с симпатичной улыбкой. Интересно, а он знает, в какую компанию затесался?.. И Фосфор… этого сам черт не разберет; силен, как киборг, зол, как человек… Постой, постой… как говорил Хиллари, когда речь шла о Кавалере, его живой мимике и искренней улыбке: «Улыбаться любой киборг умеет, просто у Кавалера это получается спонтанно – вот в чем секрет. Саму улыбку киборгам изобразить несложно, а вот ярость, гнев, ненависть – слабо. Не могут. Первый Закон не дает – раз; при улыбке работает вчетверо меньше мышц лица, чем при ярости, вот им контракторов и не хватает – два». А если посмотреть, разозлить специально и посмотреть, пока силы есть; после второй бессонной ночи держать себя в руках будет труднее…

«…Не теряя времени, изучайте повадки преступников. Все они люди и не могут быть одинаковыми в своих мыслях и поступках: ищите среди них наиболее слабое звено…»

И Селена, скребя ложкой по стенкам банки, исподволь начала:

– Эти поезда – как пытка…

– Я сам уже какую ночь не сплю, – откликнулся Звон, – одурел вконец! У меня от них уже зубы шататься стали.

– А у меня стены двоятся.

– А мне пол стеклянным кажется!

– Мрак! Кто это место выбирал? Что, поспокойнее нельзя было найти?.. Хоть в канализацию бы – к запаху привыкнуть можно, а к шуму – никогда!

– Это все Фосфор. Здесь, говорит, мы в полной безопасности, никто нас тут искать не будет.

– Вот именно, – многозначительно ответила Селена, особо выделяя некоторые слова, – ИМ шум безразличен, вот ОНИ и лезут туда, где ЛЮДИ жить не в состоянии.

– Кто – ОНИ? – не понял Звон.

– Киборги, – как можно равнодушней ответила Селена, потупив взор, – беглые киборги. Банш.

– Да ладно тебе врать-то, – отодвинулся Звон, а Селена продолжала вбивать незримый клин раздора, не пытаясь понять, врет ли ей парень или действительно ни о чем не догадывается.

– Им и на бессонницу плевать – они не спят, а притворяются, – тихо шептала она себе под нос, заставляя тем самым Звона прислушиваться, – и на суд тоже плевать. Если их поймают, то судить не будут – куклы ведь, а ты человек – тебе влепят срок по максимуму – и за терроризм, и за киднепинг. Один за всех будешь отдуваться, да еще сверх того тебе пришьют преступное руководство куклами…

– Это что же ты, ведьма, тут наговариваешь? – Фосфор был уже рядом.

Селена подняла глаза и увидела его, стоящего над ней со скрещенными на груди руками; Звон, опешив от свалившегося на него открытия, сел на грязный пол.

– Вот какой тонкий слух… – кивнула она на Фосфора, откровенно нарываясь на скандал, – из-за стены услышал и прибежал. Он киборг, кукла.