Текст книги "Славия. Рождение державы"

После того как поляков погнали, но под Берестечком получили по зубам, Богдан на правах автономии попросился под руку московского царя. Ну а дальнейшее развитие истории шло уже по объективным обстоятельствам. Говорится и пишется одно, а выполняется совсем другое. Разве бывают глупые правители, которые желают усиления соседа, тем более автономного? После смерти Богдана самостийность была ликвидирована, а в реестре тоже ни одного казака не прибавилось.

И куда делась оставшаяся сотня тысяч потомственных воинов? Да вот же они, как охраняли, так и охраняют рубежи Московского царства! Кстати, долго не получают за службу ни материальной, ни моральной поддержки собственного правителя. За счет чего живут? Да ходят друг к другу в гости, татары и турки к нам, а мы, естественно, к ним.

Честно говоря, реестровые войска – это материально обеспеченные вершки казачества, многие из которых имеют древние дворянские корни. По понятиям человека двадцать первого века, реестровые полки – это кадрированные подразделения, в которых на постоянном месте дислокации, например в Гнежине, обитает только верхушка командного состава. Разворачивается же полк в полном составе только изредка или в период военных действий. Но денежку абсолютно все получают исправно.

Стать на Сечи атаманом, тем более одним из куренных, для этого надо было быть человеком незаурядным. Чаще всего такими являлись колдуны, или, как называли их в казацкой среде, характерники. Максим Кривоус таким характерником и был.

Точно такие же, как и у Ивана, висячие усы на узком, скуластом лице, черный с проседью чуб, свисающий ниже плеча; тонкий, с большой орлиной горбинкой нос и глубокие пронзительные карие глаза. И серебряное кольцо в правом ухе. Кстати, свою платиновую серьгу с черной жемчужиной я тоже надел.

– Первое, что хочу сказать, пан Михайло, это выразить благодарность от общества за спасение из плена наших братьев-товарищей. – Пан Кривоус слегка наклонил голову, обозначив поклон. – Чув я, сынку, историю твою, донес ее в Украину Иван Заремба. И еще знаю, что попал ты в рабство в обветшавшей одежонке, бесправным кандальником, а сейчас вижу перед собой истинного высокородного в сопровождении настоящих лыцарей. Такой эскорт, да на таких конях, я видел разве что у князя Потоцкого. Рассказывай, сынку.

О своем сознании человека двадцать первого века никому рассказывать не собирался, а о моих умениях и прогрессорстве – тем более. Мы с Иваном обговорили разные варианты – что в подобном случае можно говорить, а что нет. И решили: о побеге из рабства; о доблести и удаче в бою с разбойниками, где надыбал и спрятал неподъемные кучи серебра и золота; о покупке титула, замка и трех кораблей; о выкупе казаков, их обучении и принятии присяги на верность; о собственном куске заморской земли с кровожадными дикарями, на которых нужно будет оттачивать воинские умения, – об этом говорить. Да, а еще можно о порядках в различных европейских борделях. Короче, можно поведать обо всем, что говорит об удачливости воина. Об остальном же – табу.

За время всего моего рассказа на лице пана атамана не дрогнул ни один мускул, он слушал меня спокойно и отрешенно. Между тем на лицах пана писаря и пана казначея отражались все их эмоции.

– И все это смог сам?! – прищурив глаза, спросил дядька Богдан. – За два года?!

– Да. Рядом сидит первый мой ближник, пан Иван, очевидец и свидетель большинства дел моих.

После этих слов все трое тут же перевели взгляд на Ивана, а тот молча утвердительно кивнул. Теперь мы уже все вчетвером смотрели на запрокинувшего голову и прикрывшего глаза атамана. Тот посидел так немного, наклонился вперед, поставил локти на стол, подпер подбородок кулаками и внимательно уставился на меня своим бездонным взглядом. Затем вдохнул и тяжело выдохнул:

– Верю. И про Собакевича верю. И деда твоего знал, и батьку, достойные были казаки. Нет, мы друзьями не были, но относились друг к другу по-доброму и с уважением. Царствие им небесное. – Помолчав, посмотрел на меня более веселыми глазами, улыбнулся и продолжил: – А удача твоя велика, пан Михайло. Но скажи-ка нам, неужели не знаешь, что от Хаджибея к маетностям твоего врага есть более короткая дорога? И он завтра-послезавтра прознает, что ты здесь, успеет хорошо подготовиться.

– Да знаю, пан атаман, но многие мои воины из Приднепровья, пускай проведают родню, ведь мы же перебираемся в теплую страну и Украину покидаем надолго. Может быть, кого-то еще с собой пригласят. Что же касается моего врага, то пусть знает и трепещет, деваться ему некуда, достану и на краю света.

– Силенок хватит? Может, свистнешь охочих? Сможешь собрать ватагу немалую.

– Точно, немалую. До чужого добра охочих, дай только законный повод. – За столом все заулыбались. – Нет, сам обойдусь.

– Ты говоришь, Михайло, что наложил лапу на добрый шмат земли и своим воям раздаешь по двести моргов?

– Не раздаю, а выделю в пожизненное владение. Но это не все, особо проявившие себя воины, а также старшина получат еще больше. И податью обкладывать не буду.

– И скольких воев сможешь землицей обеспечить?

– Тысяч сто точно смогу.

– А сам как жить будешь, – встрял казначей, – если все раздашь, а подати взимать не станешь?

– Так не все отдаю, там хороших земель для ведения хозяйства еще два раза по столько. Да еще леса и реки.

– Уй-ю-юй! Это как между Днестром и Бугом! Немалое княжество у тебя за морем. И если все так, как ты говоришь, – при этом он посмотрел на пана колдуна, а тот еле заметно утвердительно кивнул головой, – то пара сотен казачат из рисковой молодежи может и поехать. А степенный казак нет, не поедет, нам вольница дороже княжеского хомута.

Эх, дядя Паша, ты бы еще не так уююкал, если бы только знал, что земель там не в два раза, а в тысячи раз больше. Да и твои казаки степенные мне не нужны, а молодежь, даже безбашенную, возьму с удовольствием. Мозги, если надо, вправим, а не будут вправляться, уберем вместе с головой. Остальной народ построим так, как надо. Что касается хомута, то надевать его никому не собираюсь, они сами его на себя наденут, узнав, что получают взамен. А если все же кто-то надевать не захочет, неволить не буду, так тому и быть. Просто следующие поколения его потомков опустятся на другую ступень социального бытия, в мужики обыкновенные.

– Боюсь, Павло, что казачат будет много больше, чем пара сотен, – тихо сказал пан Кривоус, – свободных земель давно уже нет, так что в любом хозяйстве солнышко светит только наследнику, а для остальных детей какая перспектива? Сложить буйну голову в походах за добычей?

– Есть добрая земля за рекой, – пан писарь показал рукой куда-то за стену, – а вкусить не можем.

– Да. – Все покивали, а атаман спросил:

– Так какие ваши дальнейшие планы, панове?

– Сегодня отдохнем, а завтра двинем на Сечь, – сообщил Иван.

– Зачем? – Все смотрели на нас с недоумением.

– С батькой кошевым, паном Иваном Серко встретиться нужно, посоветоваться по всем делам, чтоб нигде косяка не запороть.

– А нету больше батьки.

– Как нету?! – Мы с Иваном воскликнули одновременно.

– Помер батька, весной еще. Говорят, на пасеке пчел кормил, упал, и все. Хорошему человеку Господь легкую смерть дал. Царствие ему небесное. – Мы все встали и перекрестились, а Кривоус продолжил: – А по делам что советоваться? Ты, пан Михайло, в своем праве, делай, что должен. Все, идите отдыхать, гуляйте, я тоже немного позже подойду. Уж очень мне ваши повозки понравились, особенно кухня на колесах.

Мы все встали, поклонились и пошли на выход.

– Да! – услышал уже в дверях. – Подожди, Михайло, вернись на минутку, совсем память старческая стала, забыл еще спросить… А вы идите, идите, мы сейчас, – махнул рукой всем остальным.

Когда вернулся, сел за стол и взглянул на него, стало совершенно понятно, что ничего он не забыл, но по каким-то своим причинам решил переговорить со мной тет-а-тет. Несколько минут он буравил меня взглядом, словно пытаясь подавить волю, точно так же, как сегодня утром, когда впервые увидел. Играть с ним в гляделки не собирался, но и отводить глаза не стал, выбрал полурасслабленную позу и с интересом ожидал продолжения. Вот на его лице выступила испарина и на миг мелькнула гримаса разочарования, видно, колдовское воздействие, которому он пытался меня подвергнуть, не получилось.

– Может, лучше было бы прямо спросить, пан Максим, и, возможно, я бы ответил?

– Кто ты?

– Михайло Якимович Каширский, настоящий сын своих родителей.

– Совсем не сомневаюсь, что телом ты Михайло Якимович, но душа в тебе чья?

– И душа моя собственная, никому не проданная, если ты это имеешь в виду, пан Максим.

– В кругу характерников меня считают самым сильным, пан Михайло, душевные тайны простых смертных для меня не являются секретом. Но тебя пробить не смог, между тем ты точно не характерник. И эфирный дух у тебя не юноши, а зрелого мужа. Так вот, я прямо и спрашиваю, а ты постарайся ответить.

– Не враг я, пан Максим, ни братьям славянам, ни люду православному. Но друг, и верую в Господа нашего, клянусь, – встал и перекрестился на лик Спасителя. – Раскрыв о себе всю правду, могу прослыть сумасшедшим. Нет-нет, понимаю, что ты – не все и разберешься сразу. Впрочем, могу сказать о своем предназначении, если дашь обещание об этом особо не распространяться. Не то что боюсь гласности, просто сегодня, сейчас, нормальные люди перестанут воспринимать меня адекватно.

– Интересно ты выражаешься. – Он склонил голову к плечу и прищурил глаза, затем вытащил из-под рубашки нательный крестик и поцеловал. – Что ж, говори, обещаю наш разговор сохранить в тайне.

– Возврат Великой Софии Константинопольской и других православных святынь в лоно материнской церкви.

Взгляд пана Максима изменился с внимательно-ожидающего на удивленно-недоверчивый. Он даже рот открыл и минуты две молча взирал.

– Да, если такое случится, тогда перевернется весь мир. А покажи-ка мне свои ладони, пан Михайло, – добавил заинтересованно.

Я руки тут же развернул и положил на стол. Он долго смотрел на них, часто-часто кивая головой, о чем-то тихо шевелил губами.

– Тебе от меня какая-то помощь нужна? – спросил наконец. – Или просьбы есть?

– Да. Не препятствовать желающим переселиться в мое княжество и, если можно, выделить за поселком место под строительство куреня для отдыха людей.

– Не буду препятствовать, даже наоборот, буду способствовать. У нас ежегодно в разных дурных неподготовленных набегах сотни молодых казаков гибнут. Все удаль свою показывают. Уж лучше пусть к тебе отправляются.

– Крестьяне тоже нужны, пан Максим, и моя благодарность не будет иметь границ. Нужды запорожцев знаю, в меру своих сил буду передавать то, что надо, даже без оплаты. Только побольше бы переселенцев. Лошади, скот и барахло не интересуют, это все и в Европе возьму.

– А беглых москалей возьмешь?

– Отправляй. И не только беглых. В будущем вообще планирую основную часть переселенцев из Московии набирать. Думаю, найду там с кем договориться.

– Вижу, пан Михайло, размах у тебя серьезный. Ты там это… когда будешь чего-то передавать, так в первую очередь медь, олово присылай. И зелье нужно. И серебра подкинь немного, на бедность.

– Заметано, – улыбнулся я. – Да! Пан Максим, не мог бы мне выделить десятка по три пистолей и мушкетов? С возвратом. Бойцов собирался довооружить в Каширах, но потребность возникла прямо сейчас. Верну через месяц в исправном состоянии по три с половиной десятка и тех и тех. И еще дюжину верховых лошадок, если можно. Верну пятнадцать.

– Я разве похож на жида, что ты мне проценты в рост предлагаешь? – обиделся он. – Я тебе и так дам.

– Извини, это не в рост, это в счет будущего нашего сотрудничества. Местных хочу на неделю по домам распустить, да оружие с собой дать, а у меня такого мало. В повозках мортирки и переносные картечницы лежат.

Может быть, не все услышали, что хотелось друг от друга услышать, но разговор быстро свернулся, и мы отправились на свежий воздух. И здесь окунулись в привычную обстановку шумной казацкой вольницы.

Оставшееся до вечера время прошло в веселье. С разрешения пана куренного атамана и к всеобщей радости всего гарнизона и моих бойцов на площадь перед крепостью поселковый корчмарь привез ведро горилки, два бочонка пива, запеченного кабана и целый мешок сушеных лещей.

Были провозглашены здравицы в честь освободителя братьев-товарищей из татарско-турецкого полона. Честно говоря, оказалось чертовски приятно. А еще понравилось, что никто из наших ребят не упился.

На следующий день с рассветом мы вышли в сторону Днепра. Сразу же за Сокольцом, как и ранее планировалось, отряд разделился на шесть групп. Пять из них разбежались в разные стороны, бойцы отправились на побывку, проведывать своих родных, близких и друзей. Через неделю их отпуск заканчивался, и они должны были идти в Гнежин, на соединение с моим десятком и обозом.

Иван по пути свернул на Киев, где собирался посетить Лавру и проведать родственников. Затем ему предстояло вернуться в Соколец, встречать и организовывать переселенцев. Мы даже поругались, уж очень ему хотелось идти со мной да поучаствовать с нашим оружием в руках в боях местного значения.

Глава 4

В нашем семейном доме в центре Гнежина мы с бойцами сопровождения проживали уже пятый день. Во дворе стоял казацкий курень типа казармы, способный принять сто человек, но мой десяток кирасир и десяток обозных разместились в доме, комнат было много.

Бывал я тут редко, а вот отец с мачехой, напротив, случалось, жили месяцами. В этом доме часто бывали гости, приглашались музыканты, устраивались застолья, поэтому и залы, и кабинеты, и спальные комнаты оказались хорошо отделаны, а всю мебель изготовил, как и в Каширах, специально нанятый мастер-итальянец – из красного и белого дерева. Стены в помещениях были высокими и по моде нынешних времен сплошь завешаны коврами. Коридоры и большинство комнат украшали настенные бронзовые подсвечники, хозяйский кабинет и спальню – серебряные. С потолков приемного зала и столовой на цепях свисал хрусталь венецианских люстр. Их еще мой прадедушка из какого-то похода приволок. Гобелены и дорогое оружие на стенах не висели, это добро имелось только в родовом доме.

Постоянно проживали здесь домоправитель, старый казак Валько, потерявший когда-то левую руку в бою с татарами, его супруга баба Одарка, ведающая хозяйством, а также вдова – повариха Глафира с сыном Антошкой, исполняющим обязанности конюха, и дочерьми – горничными Наташкой и Сашкой.

Когда постучали в ворота, нам открыли быстро, буквально через минуту. Как потом выяснилось, слух о том, что Михайло Каширский потихоньку двигает домой с лыцарским эскортом, обогнал мое появление на целых четыре дня. Открылась калитка и выглянула стриженная под горшок голова повзрослевшего Антошки. Его глаза округлились, челюсть упала, он резко развернулся и заорал во всю глотку ломающимся голосом:

– Деда! Пан приехали! – затем стал распахивать ворота.

Первым на крыльце объявился невысокий, сухонький дед Валько, его лицо окаменело, а из глаз скатилась скупая слеза. Затем появились женщины, старшие и меньшие.

– Михасик, сынку! Наконец-то, – из двери выкатилась круглая, как колобок, баба Одарка и громко зарыдала, а Глафира и девчонки стали подвывать.

– А ну, цыц, дурехи! – Дед двинул в бок бабу и припечатал по мягкому месту Наташку. – Чего визжите как недорезанные?! Радуйтесь, хозяин вернулся! Михайло Якимович! Живой и невредимый! Господи, благодарю Тебя!

Первые два дня мы устроили выходной, спали и отъедались, особенно нажимали на фирменные пампушки да пироги бабы Одарки, начиненные разными повидлами. И не потому, что в дороге оголодали, совсем наоборот, в каждом сельце и городке, через который шел наш культурно-просветительский агитационный поезд, местный атаман считал своим долгом предложить и кров, и угощение.

Хлеба были убраны, и повеселиться народу на вечерницах ничего не мешало. Однако после нашего ухода некоторые атаманы скрипели от злости зубами: вдруг резко назначались массовые венчания и свадьбы, и очень даже неглупая молодежь собиралась в дорогу. А другие атаманы, особенно из богатых сел, например такие, как пан Мыкола Сероштан, сами собирали по две дюжины парней, у которых не предвиделось никаких перспектив, кроме как саблей помахать да сгинуть.

Верить мне или не верить, разговора не было, но очень многие казаки сомневались. Думаю, что, когда на соединение с отрядом начнут стягиваться отставшие отпускники и поскачут по моим следам, сомнения некоторых развеются.

Вообще, сельский атаман – это местный царь и бог. Почти всегда он, во-первых, справедливый и, во-вторых, предприимчивый, хитрый и жестокий человек. Он всю округу держит железной рукой, без его ведома даже собака не гавкнет. Поэтому с каждым атаманом старался расстаться с миром, конкретно обещал, что казаки его уедут в дальние дали недаром. Уверял, что на моих новых землях есть и медь, и олово, и свинец, поэтому, как только обживусь, то к следующему году подготовлю корабль с подарками и весточками от родных, а слитки в пару тысяч фунтов он сможет к первому числу месяца вересня забрать в крепости Кривоуса.

Как-то в той жизни начал читать одну книженцию, сюжет которой раскручивался с попытки некоего богатого магната позабавиться с красавицей-дочерью сельского казачьего атамана. Скорбящий, трясущийся от страха отец публично вручал в руки пахолков магната родную дочурку, как овцу на заклание.

Боже мой! Какая глупость! Где же правда жизни?! Если бы это была собственная мужицкая деревня крепостных, а вместо атамана – сельский староста, еще куда ни шло, можно было бы поверить. Но в казацком селе такого случиться не могло в принципе. Мужчина, взявший в руки меч и единожды испивший крови врага, никогда никому не позволит насиловать не только собственную дочь, но и дочь соседа! Даже когда ходят друг к другу в набег, то ни казак шляхтянку, ни шляхтич казачку бесчестить не будет, разве что заберет к себе домой для дополнительного выкупа. Правда, бывают исключения, если идет война на истребление.

Однако был известен случай группового изнасилования казачки-хуторянки одним из отпрысков богатого помещика пана Ярузельского вместе с дружками. Чтобы скрыть сию гнусность, они ее убили. Но кто-то из работавших в поле крестьян что-то видел, кто-то кому-то шепнул, и все это вылезло наружу.

Троих дружков изловили и умертвили быстро, а малого Ярузельского спрятали при дворе французского герцога, но казаки и там нашли. Возмездие в данном случае было неминуемым.

Таким образом, шляхтич и казак – это не просто слова-синонимы, это абсолютно одинаковые люди, только называются по-разному. И один, и второй, не имея за душой ни гроша, а на теле драную свитку или шаровары, никогда не пожелают расстаться с родовым мечом стоимостью в целую деревню вместе с крепостными. Да, друг с другом не целуются, и молятся один – в церкви, а второй – в костеле, но вековая готовность дать и получить обратку заставляет относиться друг к другу корректно.

Обо всем этом размышлял, лежа в бане на полке, где оба лейтенанта вдумчиво охаживали меня березовыми вениками.

За эти дни успел сходить на прием к пану полковнику, где в присутствии казацкой старшины новоназначенный гетманом полковой писарь составил за моей подписью универсал[33]33
  Распорядительный акт. Издавался войсковой старшиной, князем, сеймом, гетманом или королем Польским.


[Закрыть] о передаче прав на родовые земли и титул главы рода в собственность брату Юрию Якимовичу Каширскому, по вхождении в совершеннолетие. Распорядителем имущества до момента вхождения в возраст четырнадцати лет назначил его мать Анну Каширскую.

В универсале отметил, что Юрий или его потомки потеряют титул, если данные земли в добровольном порядке будут переданы под юрисдикцию неправославных монархов. Моя вера в кровь рода и знания будущего говорили, что царь Петр такого не допустит, но мало ли как оно повернется лет через двадцать, после того как мы начнем менять вектор развития истории. Поэтому один экземпляр собирался завезти в Каширскую ставку, а второй передать в архив Митрополиту Киевскому и Всея Руси.

Но, узнав, что после кончины митрополита Иосифа[34]34
  Митрополит Киевский и Всея Руси в 1663–1675 гг.


[Закрыть] до сих пор никто другой не избран, решил в Лавру не ездить, а универсал передал на хранение отцу Феофану, архимандриту Гнежинского монастыря.

Можно было бы обойтись и без этих сложностей, но припоминал рассказы своего деда еще в той жизни, что лишение титулов дворянства, имеющего корни, уходящие в глубь веков, для монархов являлось делом довольно сложным. Можно было нагло ограбить, забрать земли, убить князя и вырезать наследников вплоть до беременной жены, но нельзя отобрать указом то, чего никогда не давал. Например, князья Гедеминовичи, попавшие в немилость к Ивану Грозному, сбегали за кордон Московского царства, сразу же восстанавливали свой статус и опять назывались «князь» или, как в Европе говорили, «принц», иногда «дюк». Мало ли какому самодуру что в голову взбредет, поэтому более разумные правители примеряли ситуацию на себя и по отношению к древним династиям вели себя очень осторожно.

А вот церковь в те времена на этих землях была еще вполне самостоятельным игроком и на любого местного дворянина могла повлиять посильнее монарха.

По завершении всех династических и наследственных действий сходил к казначею и забрал переданные казаками выкупные деньги – тысячу пятьсот тридцать талеров. Получилось почему-то на тридцатку больше. Кроме того, выдали задолженность по оплате за последние три года службы, мне – четыреста тридцать два талера, а также за отца – две тысячи четыреста и за деда – тысяча двести, поскольку они до написания моего заявления мертвыми не считались. Правда, пришлось уступить в реестре место деда какому-то родственнику пана полковника. Зато за своей фамилией так и оставил два места рядовых казаков с правом выдвижения в старшину. Пока Юрка подрастет и возмужает, пока родит и вырастит сына, в строй поставить будет кого. А карьерный рост у нас, как и везде, зависел от образования и количества грошей. У Юрки будет и то, и другое, так что дорога в старшину ему всегда открыта.

Домой в возке увезли восемь пудовых и один десятифунтовый кошель серебра.

Своему родственничку Собакевичу ни с кем особо кости не мыл. Но выяснил, что, как только Иван Заремба донес из полона мою сказку, восьмерых своих пахолков он жестоко казнил, а трое сбежали в неизвестном направлении. Свое же личное участие в этом деле он отрицал напрочь. Правда, месяца три назад с большим обозом отъехал в Речь Посполитую в гости к шурину, который проживал в собственном замке, недалеко от города Смела[35]35
  Город в Черкасской области Украины, основан в 1633 году Станиславом Конецпольским, польским магнатом древнего шляхетского рода.


[Закрыть].

Ничего страшного, Конецпольские, которые являлись сюзеренами этих земель, имели определенные планы в отношении своего самого младшего отпрыска и моей сестры Татьяны.

Наш отец в приданое ей земли не определил, но выделил сто тысяч серебром, что сделало ее привлекательной невестой даже для дальних европейских магнатов. Не знаю, как она сама к этому всему относилась, но лично мне данная ситуация была на руку, и никуда от меня Собакевич не денется.

Сегодня наступил наконец десятый день отпуска, и с самого утра на моем дворе было столпотворение. Если бы заранее знал, чем окончится мое напутствие отпускников, выбирал бы другие формулировки. А говорил тогда так:

– Если кому-то не нравится ходить на корабле по морям-океанам и смотреть мир, должен привести ко мне замену не менее двух человек. Если кто-то из рядовых хочет стать сержантом, значит, свое отделение должен сформировать сам. И девчонок не забудьте, пусть их с сопровождением отправляют сюда, в Соколец, здесь их пан Иван ожидать будет. Там, где мы станем жить, только чернокожий и краснокожий народ. На вкус и цвет товарища нет, но учтите, самые работящие девчонки – это наши, беленькие. В общем, те тоже ничего, но борщ готовить не умеют. Да, не забудьте подобрать всех бродячих сирот, даже самых маленьких.

Наши казачки очень легки на подъем. Уговаривать сбегать за хабаром или поклониться достойной службой за бесплатное пожизненное пользование ланом земли не надо. Вот и получилось, что отправил на побывку семьдесят два человека, а во двор усадьбы и на поляну за огородами набилось пятьсот восемьдесят молодых да наглых, но женатых, обвенчавшихся буквально за три дня. И это еще не все. По самым приблизительным подсчетам в ручейках, которые сейчас стекались к Сокольцу, шло еще около сотни казаков, которые сопровождали жен, сестер, а также меньших братьев. Сколько всего будет людей, даже не знал, но тысячи на полторы рассчитывал.

Здесь, в окрестностях Гнежина, никого не агитировал, но побывало у меня на дворе до десятка разных расспросителей. С каждым из них переговорил обстоятельно, глядишь, ручеек молодежи и отсюда отправится.

Тащить за собой такой кагал, словно на войну, было бы неправильно, да и отступать от ранее намеченного плана не хотелось. Поэтому нужно было принимать какое-то решение.

– Петро, Данко, – позвал ребят, которые бросили в бадью веники и уже собирались выскочить из парилки.

– Да, сир.

– Не тянитесь и не трясите причиндалами, садитесь рядом. Завтра утром выступаем. Со мной отправляется пятьдесят восемь кирасир, два пулеметных расчета, три минометных, хозяйство Сорокопуда, доктор и плюс дополнительно семь ездовых. Мальчишек нужно будет заменить. То есть по сравнению с первоначальным планом количество увеличится на семь человек. Данко, кирасир возьмешь под свою руку и при необходимости будешь на острие атаки. Но без моих команд никакой самодеятельности, а пулеметы и артиллерию тоже возьму на себя.

– А я? – недоуменно спросил Лигачев.

– А ты берешь наш десяток из обозного сопровождения, собираешь весь этот шумный, недисциплинированный кагал и формируешь более-менее управляемое подразделение. Назначишь шестерых временных сотников, утвердишь десятников и с рассветом отправишься в Соколец.

Воистину, в Украине на булаву гетмана есть в каждом хуторе по два-три претендента. Не стоит удивляться абсолютной раздробленности и взаимной неприязни партий единой политической и идеологической направленности в той будущей жизни Украины двадцать первого века. Так и здесь получилось. Дай только казакам возможность самостоятельно определить и выделить из своей среды властных функционеров, получится пшик, если не подерутся, то разругаются точно. Пришлось к вечеру самому выезжать за город на выгон, где собралась вся моя банда, и все назначения проводить собственным решением. Однако очень хорошо, что приехал, у людей было много вопросов, отвечая на которые чуть не охрип. И, по-моему, всяческое их любопытство было удовлетворено полностью.

А рано утром мы попрощались, лейтенант Лигачев повел на юг, считай, целый казачий полк. Черкеса к нему назначил главным обозным, выделил ему три тысячи талеров и наказал вручить по пять сотен каждому из атаманов, в селах которых мы прошлый раз останавливались. Пять сотен татарских лошадок, на которых к нам прискакали казачки, так же приговорили продать, а на новых землях заводить только испанские да арабские породы. Из вырученных денег наказал две тысячи серебра передать пану куренному атаману, а также купить по две дюжины возов муки, разного зерна и соли.

Как и ранее договаривались, я со своим отрядом и, надеюсь, немаленьким обозом возвращаться в Соколец не буду. Написал Ивану записку, пусть сразу же выступает со всеми людьми на Хаджибей. А мне предстоит прорываться в Дикие земли, но уже через территорию Речи Посполитой.

По этой дороге чуть больше двух лет назад мы с отцом, дедом и десятком ближних казаков возвращались домой, в Каширы. За это время, казалось бы, ничего не изменилось: все тот же пыльный шлях, те же деревья по обочинам, разве что немного подросли. Встречные торговцы и крестьяне нашей процессии почтительно кланялись, а проезжавшие мимо казаки выкрикивали веселые приветствия. Некоторые попутчики, в том числе два казака из моих родных Кашир, составили нам компанию и поведали самые последние новости.

Слухи о моем неожиданном появлении в Украине с богатым и представительным сопровождением долетели даже в эти места еще неделю назад. Пани Анна (мачеха) и сестра Танюшка, когда мы исчезли, все глаза выплакали, особенно когда пан Иван Заремба донес слух обо мне и обо всем, что случилось. Поверили, что вернусь, когда из полона стали возвращаться выкупленные казаки, но пани Анна в трауре ходила по сегодняшний день. А сейчас они узнали, что молодой хозяин уже в Украине, и ожидали с нетерпением.

– А еще, – сказал старый седоусый казак дядька Павло, – был я третьего дня в Чернышах, так там о тебе, пан Михайло, только и разговору, заедешь к пану сотнику по пути домой или нет. Говорят, его домашние уже глаза выглядели, особенно самая малая, хе-хе, ждет тебя.

– Как ты думаешь, дядька Павло, имею я право порушить слово покойного отца родного или нет?

– Сын достойного родителя такого права не имеет.

– То-то и оно. Сейчас мы завернем в гости к пану Чернышевскому, а ты передай моим, что буду через три дня. И пусть к свадьбе готовятся.

Вскоре мы распрощались с попутчиками, но на повороте к Чернышам увидели новых двух соглядатаев, которые спешно подтягивали подпруги лошадей. Сначала оба направились к нам, затем, наверное, опознали меня, один из них развернулся и с места в карьер погнал свою лохматую «татарочку» в сторону села.

– Здрав будь, пан Михайло, здравии будьте, братья-товарищи. – Казак снял островерхую баранью шапку и, поклонившись, взмахнул оселедцем.

– И тебе здравствовать, пан Мыкита, – узнал молодого казака. – А то кто поскакал?

– А то Васька, брат мий, побежал упредить пана сотника, что вы завернули.

– Да как это мы могли не завернуть? Здесь невеста моя живет, или что-то не так?

– Так-то оно так, – почесал он затылок. – Да прошло больше двух лет…

– Что ты мелешь, Мыкита? Или, может быть, панночка меня уже не ждет?

– Ой! Ждет! Еще как ждет!

Расстояние от шляха в шесть верст лошади неспешным шагом одолели за какой-то час, и мы вступили на центральную улицу. Эта часть села была вся казацкой. За тын высыпали старые и молодые казаки, тетки и молодицы. Встречали нас доброжелательно, говорили приветливые слова, парубки смотрели на бойцов с завистью, а многие девчонки – с надеждой. Малые пацаны, размахивая деревянными саблями, бежали рядом, взбивая сапожками пыль, и кричали что-то несуразное. Особенно много народу собралось у широко распахнутых ворот усадьбы пана сотника.

На большом, высоком крыльце еще издали заметил хозяев, пана Степана и пани Марию Чернышевских. Рядом стоял их сын Иван, воин тоже знатный, его супруга Варвара с грудничком на руках и какие-то две молоденькие, стройные, симпатичные казачки, которые могли сорвать глаза любого живого мужчины. Обе были одеты в красиво вышитые разноцветными крестиками и свастиками[36]36
  Свастики – обереги, символ солнца.


[Закрыть] сорочки, корсетки и запаски[37]37
  Запаска – вышитая шерстяная женская юбка, состоящая из двух половинок; задняя – шире и длиннее, передняя – уже и короче


[Закрыть]. На ногах черненькой были обуты красные сапожки, а светленькой – зеленые. Длинные косы обеих заплетены четверным батожком вместе с желтыми, белыми и синими лентами. А их украшения – мониста, сережки и перстни – были совсем даже не из кораллов, а сияли гранями настоящих драгоценных камней.