Текст книги "Изобличитель. Кровь, золото, собака"

– В карты они, случайно, не играют? – спросил Ахиллес.

– Я сам об этом подумал в первую очередь. Расспросил пани Катарину. Никакой карточной игры. Даже Алешка со слугами брата никогда не садится в дурака на копеечку – а они играют частенько…

– Кто это? О нем вы не говорили.

– Камердинер Мачея. Ничего особенного… вот только мне порой кажется, что он носит маску. Что это совсем не тот человек, за кого себя выдает. Временами – лакей как лакей, а временами из него что-то такое… блеснет, словно огонь вспыхнет в дырявом горшке. На миг – совсем другой человек…

Ахиллес чуточку смущенно улыбнулся:

– Сигизмунд Янович, коли уж мы стали строить шальные гипотезы, ничего общего не имеющие с материализмом… Как вся эта публика относится к крестам, иконам и прочему?

– Понимаю, – так же смущенно улыбнулся в ответ Лесневский. – Знаете, я от безнадежности тоже об этом подумал, расспросил пани Катарину… Ей эта мысль пришла в голову очень давно, когда с Казимиром стало твориться что-то непонятное. Нет, ничего такого… Они спокойно проходят мимо икон и распятий, Иоланта носит декольтированные платья, и у нее всегда на шее крестик. Казимир тоже креста не снимает. Насчет остальных она не знает. Разве что однажды подкладывала Дульхатину икону под кровать, но без видимых результатов…

– Значит, это люди, – сказал Ахиллес. – Всё за то.

– Но вы допускаете, что Казимир попал в сети каких-то аферистов?

– Допускаю, – сказал Ахиллес. – Был у меня на родине похожий случай, да мало ли таких…

– И что же? Я тоже кое-что слышал и читал. И уж что накрепко уяснил: эта публика норовит вытянуть из простофили побольше денег…

– Да, есть у них такая милая привычка… – сказал Ахиллес. – Иначе зачем и огород городить?

– Да, в этом смысле везде одинаково – что у нас, что за границей… Ахиллес Петрович, я верю, что вам, с вашими-то способностями, удастся это предотвратить…

– Насколько я понимаю, вы хотите, чтобы я отправился… Кстати, как называется имение?

– Красавино. Да, именно это я и имел в виду. Вам вряд ли потребуется более двух-трех дней: у Сабашникова вы справились за несколько часов, а ведь там все было гораздо сложнее: не шайка аферистов, а убийство. Я навел справки: на время карантина все оставшиеся в городе офицеры находятся, пользуясь уставными терминами, вне строя, и вы можете отлучиться без особого разрешения начальства.

– Да, пожалуй… Вот только… Как мне объяснить свое внезапное появление в имении совершенно незнакомого человека?

– Я все продумал, – сказал Лесневский. – Конечно, я могу написать вам самое убедительное рекомендательное письмо к Казимиру, он поверил бы, он, между нами, простая душа. Но вот остальные… Я нашел совершенно беспроигрышный вариант. Вы поедете с Вандой. В качестве ее хорошего знакомого… и, как она прозрачно намекнет, жениха. Вот это ни у кого ни малейших подозрений не вызовет, все прекрасно знают, сколько девиц нынче спешат выскочить замуж, едва окончив гимназию…

Должно быть, Ахиллес не смог скрыть радости на лице – Лесневский, цепко глянув на него, поторопился добавить:

– Ахиллес Петрович, я верю, что вас связывают настоящие чувства, и мысленно готов к предстоящей свадьбе. Однако… Будущее будущим, оно зыбко и неопределенно, а настоящее настоящим. В первую очередь я – отец. Не подумайте, что я хочу вас обидеть, но… Я буду вынужден взять с вас слово офицера и дворянина, что во время пребывания вас с Вандой в Красавино не повторится… то, что уже произошло однажды в моем доме.

– Даю слово, – твердо сказал Ахиллес.

– Вот теперь я совершенно спокоен… – Он глянул на часы. – Пожалуй, чтобы не терять времени даром, вам лучше выехать уже сегодня, часа через два. – Он усмехнулся. – Я предпочел бы сократить этот срок, но Ванда… Вы же знаете женщин, она сейчас собирается в дорогу за сорок верст так, словно намеревается отправиться на Северный полюс: самое малое еще два платья, вдобавок костюм для верховой езды – у Казимира есть парочка верховых лошадей, чуть постаревших, правда, но вполне резвых, а Ванда, когда бывает у него в гостях, любит ездить верхом. Окрестности там действительно живописные, не зря имение в незапамятные времена назвали Красавиным, а ближайшее село – Красавкой. Вам, конечно, понадобится гораздо меньше времени на сборы?

– Ну конечно, – сказал Ахиллес. – Бритвенные принадлежности, табак, браунинг…

– Я думаю, вы возьмете с собой своего денщика? Вам понадобится помощник, способный делать то, чем вы по вашему положению не можете заниматься сами…

– Конечно возьму, – сказал Ахиллес.

– Прекрасно. – Лесневский полез в карман и выложил на стол глухо стукнувший сверточек. – Здесь двадцать целковых серебром, немного рублевых ассигнаций и, как резерв, пять золотых пятирублевиков. Как вы, может быть, догадываетесь, это для вашего денщика. Красавка – большое село, там две церкви и восемь кабаков. Солдат, болтающий в кабаке с местными жителями обо всем на свете, в том числе о местных новостях, подозрений ведь не вызовет?

– Ни малейших, – усмехнулся Ахиллес. – В особенности если платит он.

– Значит, я правильно рассчитал… – Уже из другого кармана он достал и положил на стол два конверта. – Вполне возможно, вам понадобится помощь полиции. Эти аферисты – народ своеобразный и порой опасный… Я в хороших отношениях с нашим полицеймейстером[82]82
  Полицеймейстер – начальник полиции города (кроме особо крупных и столиц).


[Закрыть]. Он легко согласился написать вам рекомендательное письмо, с которым с вами при необходимости будут с превеликим рвением сотрудничать и уездный исправник, и становой пристав. Мало ли как могут обернуться события… Второе письмо – пани Катарине. В ней вы найдете самую верную союзницу: она служит у Казимира десять лет и к этой компании относится крайне неодобрительно. Именно она мне рассказала, что в Красавке давно уже ходят слухи о некоей творящейся в Красавине «чертовщине». Народная фантазия – вещь необузданная, но, как знать, вдруг да что-то просочилось в деревню…

– Если так, я обязательно узнаю, – сказал Ахиллес. – Денщик у меня – толковый малый, особенно когда выпить ему предстоит за чужой счет…

– Ну что же, пожалуй, обговорили все? – Лесневский встал, взглянул на часы. – Мой экипаж заедет за вами через два часа… впрочем, вполне возможно, и чуть попозже: сборы Ванды могут и затянуться. Но я постараюсь ее поторопить…

Оставшись в одиночестве, Ахиллес от переполнявших его чувств осушил лафитничек шустовского нектара. Дело даже не в том, что расследование предстоит крайне интересное, – самое малое два дня пробыть рядом с Вандой вдали от любых сплетников – пусть и связанным честным словом…

К сожалению, в данном случае опыт Шерлока Холмса никак не мог ему пригодиться – по той простой причине, что у великого сыщика попросту не было опыта разоблачения медиумов-мошенников. Причина самая прозаическая: его создатель, сэр Артур Конан Дойль, был убежденным сторонником спиритизма и ни за что не стал бы его компрометировать посредством своего героя. Впрочем, кто только не был горячим сторонником спиритизма, эпидемией захлестнувшего весь мир… Люди во всех прочих отношениях вполне вменяемые, знаменитые, иногда с учеными званиями. В армии среди офицеров давно уже кружили слухи, что дань столоверчению отдают и некоторые генералы, причем отнюдь не недалекие военные бездарности (чаще всего молва поминала генерала Брусилова). Более того, люди, знакомые с великосветскими сплетнями Петербурга, клятвенно уверяли, что вызыванием духов увлекается некий великий князь и две великие княгини…

Он закурил трубочку, задумчиво уставился в окно. Было одно-единственное препятствие, которое следовало преодолеть. Лесневскому о нем он не сказал, чтобы не выносить сор из избы…

Все они действительно пребывают вне строя, так что имеют право на отлучку, но вот чертова ежедневная словесность… Вполне возможно, удалось бы отпроситься у командира полка под каким-нибудь убедительным предлогом, но беда еще и в том, что он уехал в штаб корпуса и неизвестно сколько там пробудет. А словесность ведет подполковник Лаш – и хуже этого ничего не придумаешь…

Дело даже не в том, что Лаш – педант, зануда и службист до мозга костей. Молодых офицеров Лаш с некоторых пор ненавидит прямо-таки патологически, как выразились бы доктора. Есть у него свои причины. Пять лет назад, еще до появления здесь Ахиллеса, поручик Гуранов, судя по рассказам, переходившим порой в легенды, забубенна головушка под стать Тимошину с Бергером, неожиданно получил наследство от тетушки, и немаленькое, куда там Ахиллесу. После чего вышел в отставку и отправился вести приятную жизнь богатого помещика в Новороссии. Когда он уехал, оказалось, что исчезла, забрав вещи, молодая красавица жена подполковника Лаша (о ней и Гуранове и до того поговаривали).

Подполковник оказался в самом что ни на есть идиотском положении. Конечно, он мог, согласно законам Российской империи, вернуть сбежавшую супругу с полицией, но в этом случае, он прекрасно понимал, стал бы посмешищем всего полка, и хорошо, если только полка, но есть еще корпус и дивизия… В конце концов Лаш после короткой взаимной переписки с супругой смирился с неизбежным и выдал жене вид на отдельное проживание, а примерно через годик последовал и развод. Наследство было немаленькое, и Гуранов, надо полагать, не пожалел денег для консисторских чиновников…

С тех пор подполковник потаенно и люто ненавидел молодых офицеров, особенно холостых – и при любой возможности старался осложнить им жизнь, как только мог. Хорошо еще, возможности у него были невеликие (всего-навсего командир второго батальона), но уж тем, кто служил под его началом, приходилось несладко. Да и наушничеством в отношении офицеров других батальонов не брезговал. По достоверным сведениям, именно он еще раньше, чем поступила бумага из полиции, довел до полкового командира верблюжью историю Тимошина с Бергером. Молодые офицеры, в свою очередь, его тихо презирали, но что они могли поделать?

Нет, Лаш его не отпустит, и пытаться нечего. Уехать, никого не уведомляя? Чревато серьезными неприятностями – уж Лаш-то в первую очередь постарается их организовать, расцветив плодами собственной фантазии, как он это уже проделал с «верблюжьей кавалерией». Но и не ехать нельзя – как-никак речь идет о дяде его будущей жены, а по сибирским меркам такое родство много значит…

Раздумывал он недолго. Взял для быстроты извозчика и поехал за советом к поручику Тимошину. При всей своей бесшабашности и любви к пьяным проказам Тимошин был надежным другом, на которого во многом можно положиться, да и тайны хранить умел.

Представшая взору Ахиллеса картина могла несказанно удивить в полку любого. Стол Тимошина был завален воинскими уставами – иные лежали открытые переплетом вверх, иные красовались многочисленными закладками. Где-то в сторонке, на краю стола, сиротливо помещалась одинокая бутылка кизлярки, отпитая всего-то на треть. Сам Тимошин, уперев локти на стол и ероша руками волосы, склонился над очередной воинской премудростью, от которой с превеликой радостью оторвался, когда Ахиллес вошел. И выслушал его с превеликим вниманием. Ахиллес был краток, но рассказывал, ничего не скрывая: что дядюшка Ванды, очень похоже, стал жертвой шайки медиумов-аферистов, что на него возлагают большие надежды встревоженные родственники, что ему следует срочно ехать в Красавино, но он представления не имеет, как обойти препятствие в лице Лаша…

– Надо же, какая интересная у людей жизнь, – вздохнул Тимошин, дослушав до конца. – А тут сидишь и понемногу сходишь с ума от лезущих в мозги параграфов… Конечно, надо ехать и показать всей этой публике где раки зимуют. Моя бы воля, я бы всех медиумов перепорол на тех самых столах, которые они якобы вертят. Надо ехать.

– Легко тебе говорить, Жорж, – вздохнул Ахиллес. – А Лаш?

– Это, конечно, препятствие, – согласился Тимошин. – Но нет таких препятствий, которые не одолел бы доблестный русский солдат. Дебушировать[83]83
  Дебушировать – вывести войска из узкого места (деревня, лесная дорога, мост, ущелье) и развернуть походную колонну в боевой порядок.


[Закрыть] тебе нужно позарез… Что в таких условиях можно сделать? Выискать слабое место в обороне противника и навалиться на него всеми силами… Что у нас лучше всего способствует усиленной умственной работе? Да кизлярка, конечно же…

Он живо схватил бутылку и наполнил стаканы наполовину (что опять-таки было явлением неизвестным, памятуя известную поговорку Тимошина «Наполовину полный стакан – что скопец в роли жениха». Ахиллес послушно выпил – в такой ситуации отказываться не приходилось.

Прожевав ломтик ветчины, Тимошин вновь взъерошил волосы, вцепился в них растопыренными пальцами и старательно закачался на стуле, словно мусульманин на молитве.

– Слабое место… – бормотал он отрешенно. – Слабое место подполковника Лаша, чтоб ему ни дна ни покрышки, чтоб его на том свете черти двадцать четыре часа в сутки мучили словесностью… Если только там есть сутки… Ну, все время… Не бывает людей без слабых мест, я вон тоже ведро единым духом выпить не могу и считаю это своим слабым местом… – Он вдруг просиял, выпрямился на стуле. – Ахиллушка, есть!

– Что? – спросил Ахиллес с нешуточной надеждой.

– Да ты его сам знаешь. После бегства супруги подполковник Лаш, и до того к православной вере крайне неравнодушный, ударился в форменное религиозное рвение, которое иные циники именуют ханжеством. Посты соблюдает истово, по средам и пятницам офицерское собрание не посещает, потому что там мясо подают… Ну, и разное прочее, доходящее до фанатизма. Удивляюсь, как это еще он власяницу[84]84
  Власяница – рубаха из конского волоса или грубой шерсти, которую особо рьяные верующие носили для «умерщвления плоти» на голом теле.


[Закрыть] не носит…

– Но мне-то это чем поможет? – пожал плечами Ахиллес.

– А вот чем, – загадочно блестя глазами, сказал поручик Тимошин. – Ты езжай прямо домой, собери, что требуется, и жди коляску Лесневского. А я отправлюсь прямиком к Лашу и объявлю ему, что ты вынужден покинуть город на несколько дней по уважительнейшим причинам. Есть у тебя, если ты не знал, знакомая помещица, имение ее расположено верстах в пятидесяти от Самбарска. И вдруг внезапно примчался за тобой тарантас. Лежит старушка на смертном одре и, как подобает честной христианке и рачительной хозяйке, хочет составить духовную. А поскольку два ее племянника – шалопаи ненадежные, вспомнила божья старушка о тебе. Уж о тебе-то она самого лучшего мнения. Вот и призывает тебя срочно, чтобы ты не просто заверил духовную, но и стал ее душеприказчиком[85]85
  Душеприказчик – назначенный в духовной исполнитель воли покойного. Обладал значительными правами по управлению и распределению наследства, опеке над малолетними наследниками и др. Душеприказчиков могло быть несколько.


[Закрыть]. Душеприказчик – святое дело, Ахилл! Может ли в таком деле чинить препятствия столь ревностный христианин, как подполковник Лаш? Да никогда в жизни! Согласен?

– Жорж, ты гений! – воскликнул Ахиллес и тут же помрачнел. – Послушай… А это не будет против офицерской чести?

– Ничуть, – почти не раздумывая, заверил Тимошин. – Вот если бы ты или я дали ему слово чести, а потом обнаружилось, что мы соврали, – и никакой умирающей старушки на сто верст вокруг не имеется… Вот это, безусловно, было бы против чести. Но я-то, разумеется, не собираюсь ему давать честного слова, а тебя он вообще не увидит. Есть ведь такая штука – ложь во спасение, слышал? Ты же не водку пить едешь и не с веселыми мамзельками развлекаться – ты хорошего человека, родственника своего будущего собрался от нешуточной напасти избавить… Убедил я тебя?

Ахиллес усмехнулся:

– Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад… Ну а что потом?

– Потом… – протянул Тимошин. – А потом все как-нибудь и обойдется. Там не Самбарск, а провинциальная глушь, скандальные репортеры не рыщут. Вряд ли будет широкая огласка, такие молодчики предпочитают без всякой огласки смыться. И никто ничего не узнает. Ну что, за успех предприятия?

– Только если полстакана, – сказал обрадованно Ахиллес.

…Примерно три четверти пути Ахиллес недоумевал: за что здешние места считаются красивыми настолько, что от них получили название и имение Лесневского, и село поблизости? Пейзаж по обе стороны дороги тянулся скучный, даже унылый – насколько хватало взгляда, от горизонта до горизонта простиралась однообразная равнина, покрытая желтоватой щеткой стерни. Бесконечные поля, уже голые – жатва давно кончилась, нигде не видно ни единого стога, снопы увезли в села и деревни, в овины[86]86
  Овин – надворная постройка, где над жаровнями сушили снопы перед молотьбой зерна.


[Закрыть] и на молотьбу.

И вдруг все изменилось волшебным образом.

Перевалив через холм, экипаж оказался в другом мире – неширокая дорога вела через густой живописный лес со взгорками и недлинными оврагами, отцветающими лужайками, упавшими лесными великанами, уже успевшими обрасти зеленым ажурным мхом, быстрыми ручейками, пением птиц. В одном месте дорогу, не особенно и торопясь, перебежала лиса, мелькнула языком рыжего пламени и исчезла в чащобе. Самые разные деревья здесь росли, но больше всего Ахиллес обрадовался соснам, совершенно таким, как в его родных местах. Сам Самбарск никак не мог похвастать обилием деревьев, а уж сосны там не было ни одной.

В таком лесу просто обязаны были обитать лешие и разбойники.

– Посмотри налево, – сказала Ванда, очаровательная в сером с алой искоркой дорожном платье. – Видишь вон ту поляну? Рассказывают, будто именно там Пугачев отсиживался с атаманами после неудачного штурма Самбарска. – Она вздохнула. – Народная фантазия, конечно… Обо многих местах такое рассказывают без всяких на то оснований. Хотя иногда основания есть… Лет десять назад не так уж далеко отсюда обвалился берег, и открылись две старинные пушки, набитые монетами, – в основном серебряными, но и золото имелось. Спрятать их там могли только пугачевцы – они бежали со всех ног, за ними уже гналась конница генерала Деколонга, вот и зарыли до лучших времен, да так никто и не вернулся… Это уже не народная фантазия. Жаль, у нас не будет времени заехать в гости к полковнику Фарятину. Он в отставке, увлекается стариной, небольшой музей у себя устроил. Там и обе эти пушки, и часть денег[87]87
  По тогдашним законам, любой клад полностью принадлежал владельцу земли, на которой был найден.


[Закрыть]…

– А разбойники здесь водятся? – спросил Ахиллес полушутя.

– Нет, – словно бы даже с некоторым сожалением ответила Ванда. – Давным-давно последних повывели. А жаль. Представляешь, какая была бы романтическая картина? Из чащобы вдруг выскакивают страшные разбойники, бородатые, в красных рубахах, со сверкающими топорами и длиннющими ножами. Но ты выхватываешь пистолет и героически меня спасаешь, обратив их всех в бегство… А впрочем, я бы тоже не растерялась… – сказала она с многозначительным видом.

– Ты о чем?

Распустив тесемки дорожного ридикюля (побольше того, что она носила в городе), Ванда запустила туда руку и с торжествующим видом показала ему ладонь. У Ахиллеса, как у крыловской вороны, в зобу дыханье сперло. На ее узкой изящной ладони лежал маленький вороненый пистолетик с идущей косо по рукоятке надписью «BAYARD».

– Господи, Ванда, он ведь настоящий?!

– Ну конечно, – сказала она безмятежно. – И быстро добавила: – Только говори по-французски, чтобы нас не поняли… Не стала бы я брать игрушечный. А вдруг разбойники?

Ахиллес осмотрел оружие. Оно выглядело игрушкой, но это был самый настоящий «Байярд», слава Богу, стоявший на предохранителе. Модель калибром в девять миллиметров – побольше, чем и у нагана, и у трехлинейной винтовки. На близком расстоянии – оружие самое что ни на есть убийственное…

Выщелкнув обойму, Ахиллес увидел, что она полна маленькими аккуратными патронами с тупыми головками. В стволе патрона не оказалось – спасибо и на том. Страшно думать, до каких пределов дошла у нас женская эмансипация…

Он вставил обойму, поставил пистолет на предохранитель и без колебаний опустил себе в карман.

– Ну, знаешь! – негодующе воскликнула Ванда.

– У меня будет целее, – безапелляционно сказал Ахиллес.

– Но мы ведь едем как два сыщика…

– Как один сыщик, – сказал он тем же тоном. – Еще не хватало, чтобы ты там бегала с пистолетом в руке… И вообще, что-то я не помню романов о женщинах-сыщиках…

– Еще появятся, я думаю, – сказала Ванда таким тоном, словно показала ему язык. – Женщины, я сама читала в петербургских газетах, уже начали править моторами и мотоциклетами. А во Франции одна баронесса уже летала на аэроплане. И не пассажиркой, а сама пилотировала. Отсюда один шаг до женщин-сыщиков… Между прочим, ты зря сделал столь испуганную и озабоченную физиономию. Я прекрасно умею с ним обращаться – как-никак была на охоте, даже двух куропаток подстрелила, правда из ружья. Умею и зарядить, и разрядить, и поставить на предохранитель, и снять, и ни за что не оставлю патрона в стволе. Правда. Я уже из него стреляла. Раз двадцать.

– Где ж ты его раздобыла?

Ванда очаровательно улыбнулась:

– Ну, ты же не считаешь, что до твоего появления я спала в хрустальном гробу, как та царевна из сказки? Были воздыхатели, конечно. Только не вздумай ревновать; уж тебе-то прекрасно известно, что я никогда не заходила слишком далеко, даже на один-единственный шажок… – Она опустила глаза, чуть покраснев.

Ему и в голову не пришло ревновать. Невероятно глупо было бы ревновать к прошлому девицу, доставшуюся тебе не просто невинной, а даже нецелованной.

– Ну вот… – сказала Ванда, подняв глаза. – Мои капризы все выполняли с величайшим рвением. Однажды я захотела такой вот револьвер, и один воздыхатель мне подарил и научил стрелять.

– И давно он у тебя?

– Больше чем полгода. Я и чистить научилась, и смазывать. Ты обратил внимание, какой он ухоженный?

Возразить было нечего – «Байярд» и в самом деле выглядел ухоженным, вычищенным и смазанным на совесть, обойма вынималась легко, затвор, когда Ахиллес его взвел, нисколечко не заедал. Неизвестно, как она там научилась стрелять, но оружие содержала в таком порядке, что ее, пожалуй, похвалил бы и фельдфебель Рымша.

– Ты только представь, – продолжала Ванда. – Когда ты разоблачишь злодеев – а они ведь злодеи, никаких сомнений, особенно, я думаю, доктор – один из них опережает тебя и целится в тебя из огромного зловещего пистолета. Случается ведь в романах, что злодеи опережают сыщиков и держат под дулом револьвера. Положение, казалось бы, безвыходное, злодей торжествует победу… И тут сбоку появляюсь я с наведенным на него пистолетом…

– …И попадаешь мне в бок, – усмехнулся Ахиллес. – А уж злодей довершает остальное…

– Глупости! – фыркнула Ванда. – Говорю тебе, я более-менее научилась стрелять. Если хочешь, в имении зайдем подальше в парк – он как-то незаметно переходит в дикий лес – и там я тебе покажу, как умею стрелять.

– Охотно, – сказал Ахиллес.

Идея была неплохая, но…

– А еще патроны у тебя есть? – как можно небрежнее спросил он.

– Нет, только эта обойма. – Она вздохнула. – Воздыхатель тот давно уехал… Но я, конечно, грущу не о нем, а о том, что теперь негде достать еще патронов. Кто их продаст гимназистке в охотничьем магазине[88]88
  Специализированных магазинов по продаже пистолетов, револьверов и патронов к ним не было, ими торговали в охотничьих.


[Закрыть]…

Вот и прекрасно, подумал Ахиллес. Подначить ее расстрелять все патроны – и она останется с безобидным куском железа, которым только орехи колоть. На душе будет спокойнее…

– Отдай пистолет. А то я обижусь. Смертельно. А смертельно обиженная польская шляхтенка – это такой ужас.

– Ну хорошо, – сказал Ахиллес, не без некоторых внутренних колебаний отдавая ей поставленное на предохранитель оружие без патрона в стволе. – Только с условием: при первой же возможности ты мне покажешь в лесу, как умеешь стрелять.

– Обязательно. – И она обрадованно спрятала смертоносное оружие в ридикюль.

– Ванда…

– Да?

– Я тебя просто-таки умоляю: там, в имении, веди себя как можно более естественно. Чтобы ничуть не походить на сыщика из романа. Никаких обменов со мной таинственными взглядами или чего-то подобного. Это не роман, это жизнь. А эти люди – несомненно, преступники. Самые настоящие. И, вполне возможно, вооруженные. А опытный преступник без малейших моральных терзаний выстрелит и в армейского подпоручика, и в очаровательную гимназистку. Я тебя очень прошу…

– Ахилл, милый, – сказала Ванда серьезно. – Я взбалмошная, быть может, чуточку легкомысленная, порой вздорная… но никак не глупая, поверь. Я буду держаться непринужденно, как ни в чем не бывало. Ты веришь в женскую интуицию?

– Пожалуй, да…

– Они мне еще в тот раз не понравились, – сказала Ванда все так же серьезно. – Очень уж странная компания, словно с бору по сосенке собранная. Но я ничем себя не выдала, щебетала как ни в чем не бывало, разыгрывала легкомысленную простушку. Вот кстати… Отец тебе наверняка не сказал, он вряд ли заметил, но я-то точно уверена – Мачея с Иолантой явно связывают некие… отношения.

– Как ты узнала?

– Простым женским способом, – рассмеялась Ванда. – Когда мне так показалось, я принялась вовсю с ним кокетничать… Ну, конечно, оставаясь в рамках приличий, но все же за эти рамки самую чуточку выходя… Интересные были результаты. Он-то как раз не имел ничего против, он из несомненных повес, а вот Иоланта… Она пару раз бросала на меня та-акие взгляды… Словно жалела, что она не горгона Медуза и не умеет превращать взглядом в камень. Это были не просто взгляды ревнивицы – взгляды, исполненные злости к человеку, покусившемуся на чужую собственность… Я никак не могла ошибиться. Она под любым предлогом, порой явно надуманным, старалась не оставлять нас наедине, иногда буквально навязывалась третьей на прогулки или в поход за грибами… Вот поверь моей интуиции – их кое-что связывает…

– И при этом он нисколечко не протестует, что Иоланта собирается обвенчаться с твоим дядюшкой… – медленно произнес Ахиллес. – Если интуиция тебя не подводит, мы имеем дело с крайне беззастенчивой в средствах парочкой… А такие особенно опасны… На этот раз не устраивай ничего подобного, ладно?

– Ну конечно, – сказала Ванда. – На этот раз у меня отработаны совершенно другие взгляды. В твое отсутствие неизбежны расспросы о тебе, так всегда бывает. Я бросаю взгляд номер один, вот так… – И она показала. – И говорю, что ты мой знакомый. Потом следует второй взгляд, гораздо более лукавый. – Она показала какой, с добавлением: «Это мой очень хороший знакомый». – И наконец, взгляд третий… – Этот был исполнен не просто лукавства, а откровенной фривольности. – И говорю: «Вообще-то это мой жених». Ну как?

– Производит впечатление, – покрутил головой Ахиллес.

– Гожусь я в помощницы сыщика?

– Годишься, пожалуй, – подумав, сказал Ахиллес. – При условии, что самостоятельно ничего предпринимать не будешь.

– Клянусь, господин подпоручик! – Она подняла руку, по-католически сложив для крестного знамения два пальца. Потом улыбнулась той самой улыбкой, после которой сердце Ахиллеса всегда ухало в сладкий ужас. – Знаешь, что мне пришло в голову? Дядюшкин дом способен предоставить возможности, каких нам не всегда предоставит Самбарск… Вы меня поняли, господин подпоручик? Я снова предприняла разбойный визит в спальню отца…

– К твоему сведению, он догадался о первом твоем визите, – сказал Ахиллес. И добавил не без грусти: – Ванда, милая, как бы я этого ни хотел всем сердцем и всей душой, ничего не получится. Твой отец – человек неглупый и предусмотрительный. Он взял с меня слово офицера и дворянина, что в имении я не допущу никаких вольностей…

Очаровательное личико Ванды заметно омрачилось:

– Жаль… Но слово офицера и дворянина нарушать нельзя… Я бы первая перестала тебя уважать… – И вдруг ее лицо просветлело. – Однако женская хитрость всегда превосходит мужскую… Повтори-ка слово в слово обещание, которое ты дал!

Ахиллес покосился на спину кучера и Артамошки – и, хотя прекрасно знал, что по-французски они ни бельмеса, понизил голос:

– «Во время пребывания нас в имении не повторится то, что уже произошло в вашем доме».

– И все? Ничего больше?

– Ничего.

– Ах, эти мужчины, полагающие себя самыми большими на свете хитрецами… – тихонько засмеялась Ванда. И добавила вкрадчиво: – Конечно, и слово дворянина, и слово офицера – святое слово… Но и в нем способны отыскаться лазейки. Как, например, в твоем… – Она обаятельно улыбнулась, вновь отправив сердце Ахиллеса в некую пропасть. – Ты не забыл, что мы с тобой начали целоваться до того, что произошло в доме? Вот тебе и лазейка. Ты ведь не давал слова не целовать меня? Так что некоторые вольности мы все же сможем себе позволить… – и быстро добавила шепотом: – Нет-нет, только не сейчас, кто-нибудь из них может обернуться…

И ведь накликала! Бородатый осанистый кучер обернулся – за пару мгновений до того, как Ахиллес успел выпустить руку Ванды из своей – и пробасил:

– Приехали, барин. Сейчас свернем направо, за те вон деревья – и вид на усадьбу откроется.

Ванда взглянула на свои часики, висевшие на груди на золотой цепочке:

– Как раз успеваем к вечернему чаю. У тебя будет возможность их наблюдать в самой что ни на есть естественной обстановке…

– К вечернему? – поднял брови Ахиллес, глянув на свой серебряный «Павел Буре», ничуть не пострадавший после кратковременного пребывания в медвежьем чреве.

Оставалось еще двадцать минут до пяти часов пополудни. Ванда улыбнулась:

– Ахилл, провинциальное имение – та же деревня. Вечереет не по часам, а по солнцу. Но ты, если проголодался, не беспокойся: ужин тоже будет. – Она фыркнула. – После спиритического сеанса.

– Вот кстати, – сказал он. – Уговор хорошо помнишь? Не показывай удивления, что бы я там ни нес.

– Ну конечно помню. Во-первых, у меня хорошая память, а во-вторых, я как-никак помощница сыщика… – Она засмеялась. – И не кого-нибудь, а самого самбарского Шерлока Холмса.

– Ванда, хоть ты это не повторяй, – сказал он чуть уныло. – И так из-за этого сомнительного титула столько неприятностей нажил, и они еще не кончились…

– Хорошо, не буду, – покладисто согласилась она и перешла с французского на русский: – Сидор, останови лошадей у начала спуска. – Повернулась к Ахиллесу: – Как тебе пейзаж?

– Великолепный, – ответил он искренне.

Действительно, вид открывался великолепный. Вниз, примерно на полверсты, тянулась наезженная колесами дорога меж двух высоких зеленых стен пышных кустов – в Сибири такие не росли, и в Чугуеве тоже, так что Ахиллес понятия не имел, как они называются. Справа, далеко отсюда, сливаясь с синей кромкой горизонта, протянулся живописный лес, и почти посередине его отблески лучей заходящего солнца играли на спокойной воде большого, круглого почти озера. И слева протянулся столь же живописный кудрявый лес, разве что с горизонтом он не смыкался – вдали виднелись сжатые поля.

Отлогая дорога упиралась в… нет, конечно, это был не лес, а самый натуральный господский парк, только довольно давно оставленный без надлежащего ухода. Посреди парка белел двухэтажный дом, не сказать чтобы особенно большой, с двумя полуколоннами по сторонам входа. Слева, совсем близко, текла неширокая серебристая речка. Все вокруг дышало покоем, уютом, красотой. Понятно теперь, почему имение назвали именно так – должно быть, и село расположено в столь же живописном месте.

– Трогай, – распорядилась Ванда, и коляска двинулась по отлогому спуску. Ахиллес обратил внимание на строеньице, как-то не гармонировавшее с домом и конюшнями: совсем маленький кирпичный домик с зеленой железной кровлей, стоявший у какого-то странного мостика, перегородившего речушку.