Текст книги "Изобличитель. Кровь, золото, собака"

Он вышел на сжатое поле. Второго носового платка у него не было, и он не колеблясь вывернул левый карман шаровар, аккуратно подрезал нитки перочинным ножом. В получившийся мешочек собрал горсть земли, наковыряв ее тем же ножиком, вырвал несколько сухих стеблей жнивья и отправил туда же. Сел на Янычара и размашистой рысью двинулся в сторону Красавки.

Когда он примерно через час возвратился в имение, испытал странные чувства: он всё знал, но доказать пока что ничего не мог. И не представлял, как этого добиться, хотя кое-какие наметки в голове имелись.

Поэтому, поставив Янычара в конюшню, он отправился прямиком на кухню. До обеда было еще далековато, но повар (толстяк в белоснежном колпаке, самого добродушного вида) уже озабоченно прохаживался вдоль двух печей, которые растапливал кухонный мужик, расхаживал, важно неся чрево, заложив руки за спину, словно Наполеон перед Аустерлицем. Как и Наполеон, он не знал, что впереди – еще и Ватерлоо…

Увидев Ахиллеса, он не на шутку удивился – видимо, господа на кухню заходили, должно быть, крайне редко. Не давая ему опомниться, Ахиллес крепко взял его под пухлый локоть и повел в ту самую комнатушку, где повар отдыхал, когда выдавалась свободная минутка посреди трудов праведных. Расположение комнат он знал со слов Артамошки. Усадил за тот самый стол, за которым повар по доброте душевной потчевал Артамошку супом, сам встал перед столом. Теперь только повар опомнился, удивленно спросил:

– Это зачем, господин хороший?

– Поговорить захотелось, – сказал Ахиллес. – Есть у меня привычка на новом месте с поварами беседовать…

Повар философски вздохнул, заведя глаза к потолку. Это должно было означать что-то вроде: «Ох уж эти господа с их причудами…» И проговорил с ноткой настойчивости:

– Пора мне обед готовить…

– Ничего, – сказал Ахиллес. – Я вас ненадолго задержу, любезный Матвей Денисович. Разговор у нас с вами пойдет прежде всего о географии. Знаете, чем особенно удобен Самбарск? Нет? Еще и тем, что от него до Сибири гораздо ближе, чем, скажем, от Архангельска. Далеконько было бы вам ехать от Архангельска до Сибири, а вот отсюда – можно сказать, всего ничего.

– Я в Сибирь не собирался…

– Да кто ж вас спросит, – с ласковой угрозой сказал Ахиллес. – В вашем случае вашего желания и не требуется, был бы приговор…

– Да что вы такое говорите? – спросил повар тоном, позволявшим обратить все сказанное в шутку.

– Говорю, что за такие фокусы людей в Сибирь как раз по бесплатному билету и отправляют.

– Какие такие фокусы?

– Ну вот что, – сказал Ахиллес. – Нечего воду в ступе толочь. Тебе скоро обед готовить, а у меня свои дела… А собственно, что я тыкаю? Вы – человек не без образования, реальное училище закончили, потом диплом повара получили. Вот на реальном училище и остановимся. С его углубленным изучением химии. Уж вам-то следует знать, что такое химический анализ, верно?

– Ну, верно…

Опершись обеими руками на столик, склонившись к повару, Ахиллес спросил недобрым голосом:

– Так чем же вы моего денщика опоили, любезный?

Удар получился неожиданным и ошеломительным. Видя это, Ахиллес продолжал голосом записного судейского крючкотвора:

– Только не нужно удивленных физиономий, выпученных глаз, а уж тем более ложных клятв… Дельце-то простое, Матвей Денисович. Вы у нас давно уже были на заметке, вот и… Вы ведь не стояли за спиной у моего денщика, когда он суп хлебал? Конечно не стояли. А он, лукавец, достал из-за пазухи баночку, супа туда немного плеснул, да и спрятал. Конечно, Красавка – не Казань с ее великолепными лабораториями, в том числе и химическими, но и в тамошней земской аптеке и врач имеется, и даже фармацевт. Они мне сегодня утром в два счета химический анализ содержимого баночки и провели, – он достал из кармана сложенную вчетверо бумажку и помахал ею в сторону повара. – Всё честь по чести: штамп и печать означенного медицинского учреждения, подписи доктора и провизора, сиречь фармацевта. Что именно вы туда набухали, они по скудости оборудования определить не смогли, но точно определили, что в супе присутствовало некое химическое соединение, какого в супах обычно не бывает. Ну а дальше будет совсем просто – даже не обязательно в Казань везти, в Самбарске все нужное найдется… А потом моему денщику всю ночь всякая чертовщина мерещилась, после вашего супа-то… Ну что, Матвей Денисович, погорели?

Он безбожно блефовал насчет химического анализа супа, но повару-то откуда об этом знать? Судя по выражению его лица, умственная работа была ему не чужда – и бывший реалист прекрасно понимал, что погорел.

– Вот так, – сказал Ахиллес. – Против науки, в данном случае химии, как-то и не попрешь. Хотите знать, как я вас открыл, когда вдоволь наслушался разговоров о всякой чертовщине, которая людям по ночам чудится? Да попросту подумал, кому удобнее всего что-то подлить или подсыпать в кушанье или питье. Вам, любезный. Что стоит сказать служанке: «Вот эту тарелку ты, милая, непременно поставь господину подпоручику. Я ему в соус кардамону подсыпал, он его особенно любит. Только смотри, не перепутай, а то попадет кому другому, кто кардамон не переносит». Примерно так должно было выглядеть. Служанка ничего и не заподозрит. Легко и просто… Так как же мы поступим? Здесь откровенно говорить будем или отправить вас в Самбарск под конвоем?

Губы у повара тряслись.

– Господин подпоручик! – воскликнул он тоном сломленного человека. – К чему такие ужасы – Самбарск, Сибирь? Кто же за такие шутки в Сибирь ссылает?

– И с чего же ты решил таким образом шутковать? – усмехнулся Ахиллес. – Реальное училище закончил, поварской диплом получил, можно сказать, человек интеллигентный…

– Господин подпоручик! Ведь зелье было самое безобидное, никто не расхворался, не говоря уж о чем похуже… А что до видений… Опять-таки безобидно, если разобраться…

– Кто тебе велел все это проделывать? Ну, живо! – прикрикнул Ахиллес. – Вот тебе мое честное благородное слово: назовешь человека – и ходу дела не дам касательно тебя, и все забуду. Я уже знаю, что такой человек есть. Что не сам ты все это придумал. Кто?

– Пан Мачей, родственник барина. Он весельчак, любит над всеми подшучивать. А однажды за столом был разговор о разных видениях, и многие пану Мачею не поверили, что они есть. Вот он и решил им доказать… Я поначалу не соглашался, так он предложил мне на себе самом попробовать. Дал золотой червонец и велел на ночь стакан воды выпить, какой он принесет.

– И ты не испугался?

– Золотой червонец ведь… И потом, зачем ему меня травить? Он, конечно, озорник и проказник, но чтоб такое… Что я ему сделал? Я взял и выпил. Ну конечно, мерещилось потом… разное, наподобие леших, только часа через два все пропало и больше не являлось. Вот я и подумал: ничего страшного, шутка… как шутка… Он мне за каждый раз золотой червонец обещал…

– И платил?

– Аккуратно платил, господин подпоручик! Соблазнился я, каюсь, у меня доченьке в гимназию поступать было этим годом, а там, сами, может, знаете, шестьдесят пять рублей золотом в год за обучение берут. Заплатил, и еще осталось. Пан Мачей ведь и над слугами ту же шутку удрал, так что денежки шли приличные…

– И как все это выглядело?

Повар его понял:

– Когда как, господин подпоручик. Когда прозрачная жидкость из склянки, чтобы добавлять в питье, когда белый такой порошочек, чтобы добавлять в соусы и приправы… или, скажем, в молоко пани Катарине – она всегда на ночь стакан теплого молока выпивает. Как и барин…

– Так, так… – сказал Ахиллес. – Барину ты, значит, тоже подливал и подсыпал? Часто?

– Считайте, каждый день. Только тут уж госпожа Иоланта меня просила, а не пан Мачей. Платила за каждый раз, правда, только золотой пятирублевик, но каждый день.

– Да ты разбогател, шельмец! – усмехнулся Ахиллес.

– Скажете тоже… Какое это богатство? Когда семейство на шее?

– А госпожа Иоланта тоже решила шутку устроить?

– Нет, тут другое… – Он вильнул взглядом. – Как бы это поделикатнее… Понимаете, у барина некоторый недостаток по части мужского старания… Понимаете?

– Понимаю. Дальше.

– А госпожа Иоланта – женщина молодая, темпераментная, и замуж за барина собирается совсем не для того, чтобы разговоры разговаривать. Они ведь еще с Казани… В конце концов, это как бы и не блуд, если они вот-вот обвенчаются. Молодая, темпераментная… Мне барина даже чуточку жалко стало: вы ж мужчина, меня поймете… Не поверите, искренне угодить хотелось…

– И до сих пор так продолжается?

– Нет. С неделю назад госпожа Иоланта мне велела в молоко барину уже другой порошок сыпать, розовенький такой. Но так же, как и с белым, вот столько примерно. – Он показал на ногте большого пальца.

«Ага!» – сказал себе Ахиллес. Вероятнее всего, заморив пана Казимира своим зельем, эта шайка решила на некоторое время применить другое, на сей раз укрепляющее силы: ему ведь скоро в Самбарск ехать, знакомых навещать, венчаться, на свадебном обеде сидеть. Нельзя, чтобы он выглядел вовсе уж совершеннейшей развалиной, которую придется водить, поддерживая за руки. А потом, когда он с молодой женушкой вернется в Красавино, теплое молоко на ночь будет ему подавать уже она, и что туда будет подлито или подмешано, лучше не думать…

– Ну вот что… – начал он было.

Дверь распахнулась без стука. Вошедший успел сказать:

– Вот что, Денисыч… – но, заметив Ахиллеса, замолчал и вежливо поклонился. – Ваше благородие, я никакому такому тайному разговору не помешал?

По описанию Артамошки Ахиллес без труда узнал загадочного Алешку: «белявый, в кудрях, одет франтовски, а в глазах порой – шилья». Действительно, одет был парень с некоторым шиком: не господский, но приличный костюм, городская рубашка вместо косоворотки, лакированные ботинки, синяя «бабочка», канотье вместо картуза.

Держится вежливо, со всем политесом, но в глубине глаз порой промелькивает что-то такое, отчего хочется от всей души заехать ему в зубы рукояткой браунинга…

– Помилуй, братец, какие тут могут быть тайны? – с деланым удивлением спросил Ахиллес. – Вот объясняю Матвею Денисычу, что бифштекс я люблю средней прожаристости, не с кровью, но близко к тому, а он, на мой вкус, чересчур прожаренные подает…

– Понятно. Разрешите перебить буквально на секундочку, ваше благородие?

– Конечно, – сказал Ахиллес.

Алешка как ни в чем не бывало обратился к повару:

– Денисыч, барин мой просил напомнить, чтобы ты сегодня ему в судака по-польски розмарин не клал. Он тебя уж раз предупреждал, что розмарина терпеть не может, а ты забыл, видимо.

– Запамятовал, – смиренно сказал повар. – Не извольте беспокоиться, в этот раз не забуду.

– Ну смотри, – шутливо погрозил ему Алешка и еще раз поклонился Ахиллесу: – Счастливо оставаться, ваше благородие!

И вышел, тихонько притворив за собой дверь. Ахиллес оказался в сложном положении: этот молодчик мог остаться у двери и подслушивать их дальнейший разговор. С другой стороны, если тихонько подойти и резко распахнуть дверь – себя выдашь, покажешь, что разговор и в самом деле тайный…

Наконец он нашел выход:

– Ладно, Матвей Денисыч, сходи глянь, как там у тебя с печками обстоит, а то сидишь как на иголках… Потом возвращайся.

Повар с превеликим облегчением рванулся к двери и распахнул ее именно так, как Ахиллесу и требовалось. Ни возле двери, ни вообще в кухне Алешки не наблюдалось. Вот и гадай теперь: в самом деле он заходил напомнить насчет розмарина или по каким-то другим причинам, связанным то ли с деятельностью шайки, то ли с деятельностью Ахиллеса? Он вполне мог следить за Ахиллесом в Красавке и узнать, что тот встречался с приставом… ну а если этот субъект и убил хладнокровно Маринку, то прекрасно знает, чем Ахиллес здесь занимается… Положеньице…

Вернувшийся повар уселся на прежнее место, всем своим видом изображая нечто вроде: «Когда ж мои мучения кончатся?» Ахиллес ему нисколечко не сочувствовал. Наоборот, так и подмывало задать вопрос: «Что ж это вы, Матвей Денисыч, человек образованный, не усмотрели никакой связи меж болезнью барина и ежедневно подсыпаемым ему зельем? Или усмотрели, но глаза были золотом завешаны?» Нет, рановато, пожалуй…

– А этому, – он кивнул на дверь, – ты тоже что-нибудь подсыпал-подливал?

– Ни разу. Не было от пана Мачея такого распоряжения.

– А госпоже Иоланте?

– Тоже нет. И над господином Дульхатиным шутить не было приказано.

Ну конечно, зачем им на себе испытывать собственные зелья…

– Ладно, – сказал Ахиллес. – Можешь считать, легко отделался – разве что неприятной беседой. Но вот что заруби себе на носу: как только пан Мачей тебе за обедом или ужином поручит кому-то что-то подлить или подсыпать, тут же сообщишь моему денщику. Понял? И избави тебя Бог промолчать или кому-то хоть словечко передать из нашего разговора. Вот тут уж я тебе гарантирую если не Сибирь, то много неприятного… Хорошо понял?

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие! Ни словечком…

– Ну, смотри у меня, – сказал Ахиллес и вышел.

У парадного крыльца он встретил Ванду, веселую, свежую, ни о чем случившемся не подозревавшую.

– Где ты пропадал с утра? – спросила она, улыбчиво щурясь. – Дела?

– Они, клятые, – сказал Ахиллес.

– И как, узнал что-нибудь?

– Рано говорить…

– Не доверяешь? – Она обиженно поджала губы.

– Ну что ты, – сказал Ахиллес с самой обаятельной улыбкой. – Как может сыщик не доверять своей верной помощнице? Просто… Видишь ли, знания сами по себе ничего не стоят, их нужно свести в систему, а это мне пока и не удается.

– Понимаю, – сказала она. – Но скажи хотя бы: заговор есть? Сам знаешь, секреты я хранить умею.

– Есть, – сказал Ахиллес. – Но я тебя умоляю: продолжай оставаться веселой и беззаботной. Расточай улыбки всем, пребывай в самом беззаботном расположении духа…

– Будь уверен, у меня получится… А когда ты их будешь всех разоблачать?

– Не знаю, – сказал Ахиллес чистую правду. – Честное слово, не знаю.

– А я вот решила верхом покататься… Поедешь со мной?

– Нет, – сказал Ахиллес. – И тебе категорически запрещаю.

Ее брови взлетели.

– Хочешь сказать, мне здесь может что-то угрожать?

– Пока ты со мной – вполне возможно. За пределами дома.

Ванда моментально посерьезнела:

– У тебя есть основания думать, что тебе что-то угрожает?

– Возможно, – сказал Ахиллес. – В доме мне ничего не грозит, не беспокойся, а вот за его пределами…

В самом деле, во время их верховой прогулки из леса может прилететь еще парочка пуль, гораздо более метких… и угодить не только в него. Никаких сомнений: его хотели не напугать, а убить. Отравить его в доме – слишком опасно: неизбежное вскрытие, следствие, Сигизмунд Янович вмешается, справедливо заподозрив неладное. А вот пуля из леса, далеко от дома… Сейчас не седьмой год и даже не пятый, когда империю сотрясла волна крестьянских волнений и террористических актов, но все равно, если стрелявшего не поймают (а кто его будет ловить?), очень легко списать всё на теракт против «царского сатрапа-золотопогонника». А уж если пуля достанется и Ванде… Душу затянуло смертным холодом от такой мысли.

– Я тебя очень прошу: оставайся дома, – сказал он твердо. – События на такой стадии, что готовы совершенно неожиданно рвануться вперед. В самом неожиданном направлении. Это серьезно, Ванда. Если я для тебя хоть что-то значу…

– Ну хорошо, хорошо, слушаю и повинуюсь… Только ты постарайся быстрее, ладно? – Она зябко передернула плечами. – Очень уж это напрягает – ждать неизвестно чего, опасаться неизвестно чего, и озабоченностью от тебя веет за версту. Ты ее не показываешь, но я-то чувствую…

– Ничего, – сказал он как мог убедительнее. – Скоро все кончится.

– А сегодня «магистр» опять дает спиритический сеанс с вызыванием духов, – сказала Ванда. – Нам опять идти?

– Конечно, – сказал Ахиллес.

И подумал: есть возможность все-таки сделать первый ход, если не победить, то всполошить противника.

Интересно, как поведет себя «магистр», если Ахиллес попросит у него вызвать дух злодейски зарезанной крестьянки Маринки Горшечниковой, чтобы рассказала, кто ее убил?

…Когда все расходились после ужина, Ахиллес придержал Ванду за локоток, она поняла, остановилась, и они остались одни в столовой, к явному неудовольствию маячивших в коридоре лакеев, спешивших поскорее убрать со стола, – но Ахиллес решил, что их чувствами можно и пренебречь. Тихонько сказал Ванде:

– На сеансе будь готова к любым неожиданностям…

– Ты придумал что-то?! – ответила она радостным шепотом.

– Нельзя сказать, чтобы особенно выгодное. Я попросту попробую их спровоцировать, вспугнуть, ошеломить – вдруг да и выдадут себя как-то, чтобы я мог вцепиться в них всерьез. Но все равно, держись осторожнее.

Ах, как ему не хотелось брать туда Ванду! Ахиллес успокаивал себя тем, что аферисты, подобные этим, обычно оружия при себе не носят. Хотя, с другой стороны, кто-то же стрелял в него под Красавиным. Но что поделать, без переводчицы он был бессилен…

На этот раз, когда все собрались, «магистр» сам принялся тщательно задергивать портьеры, авторитетно объясняя:

– На этот раз, мне сообщили оттуда, мы будем иметь дело с явлением, а потому нужен совершеннейший мрак…

– Я ее увижу? – взволнованно воскликнул пан Казимир.

– Ничего нельзя предсказать заранее. Но некое явление будет… – Он присмотрелся к шторам, щелкнул выключателем, и в комнате воцарилась полная темнота. Тут же зажег свет. – Рассаживайтесь, дамы и господа, время близится…

Все занимали свои места гораздо быстрее, чем в прошлый раз. Расселись в том же порядке: с одной стороны от Ахиллеса устроился доктор Кравченко, с другой – Ванда.

– Надеюсь, цепь скреплена надежно? – послышался во мраке голос «магистра». – Умоляю вас: полное молчание и совершеннейшая неподвижность, чтобы не спугнуть гостью…

Он снова начал нараспев декламировать что-то на неизвестном языке. Потом замолчал. Вновь послышалось печальное журавлиное курлыканье, неизвестно откуда исходившее. (Почему все время эти журавли, промелькнуло в голове у Ахиллеса. Быть может, с журавлями связан какой-то важный эпизод из жизни Казимира и Барбары?)

Когда невидимые журавли замолчали, Дульхатин произнес еще несколько фраз на своей спиритической тарабарщине и вдруг воскликнул ликующе:

– Удалось! Нас ждет визит!

Ахиллес был удивлен не на шутку, как наверняка и остальные: меж сидевших бок о бок пана Казимира и медиума вдруг возник продолговатый слабо светящийся предмет, он увеличивался в размерах, приобретал четкие очертания, в конце концов уже можно было рассмотреть, что это человеческая рука – несомненно, женская, тонкая, изящная. Она грациозно – и, такое впечатление, ласково – потянулась к плечу пана Казимира…

Слева от Ахиллеса с грохотом упало тяжелое кресло, послышался громкий стук подошв, и мгновение спустя вспыхнула люстра под потолком. На миг Ахиллес зажмурился, ослепленный, но тут же открыл глаза. Их резало от столь быстрого перехода от полной темноты к казавшемуся ослепительным электрическому свету, но он, смаргивая слезы, смотрел. Смотрел, как доктор Кравченко борется с медиумом, пытавшимся спрятать что-то за пазуху, как, явно превосходя его силой, вырывает этот предмет, поднимает над головой и торжествующе восклицает:

– Не угодно ли, дамы и господа, взглянуть на «призрачную руку»?

В руке у него было что-то вроде длинной перчатки, уже сдувшейся, так что пальцы стали плоскими и нелепо повисли. На Дульхатине лица не было, он отчаянно пытался вернуть себе уверенность, но получалось плохо.

– Посмотрите, пан Казимир, – сказал Кравченко, кладя на колени хозяину перчатку. – Потрогайте…

– Резина… – сказал пан Казимир, и не понять, чего в голосе было больше – удивления или разочарования.

– Покрытая каким-то светящимся составом, – подхватил Кравченко. – Старый фокус… и не самый искусный. Я видывал и более изобретательно сработанные штуковины. Надеюсь, вы понимаете теперь, кого у себя приютили?

– Кажется, да, – с ледяным спокойствием сказал пан Казимир. – Быть может, вы соизволите объясниться… магистр?

Ахиллес им прямо-таки залюбовался. Пан Казимир был великолепен – он выпрямился в кресле, прямой, как натянутая струна, гордо держа голову, на лице читалось лишь ледяное презрение. Наверное, так и выглядели истые шляхтичи старинных времен, холодно и невозмутимо принимавшие любые изменения в жизни – от свалившегося вдруг миллионного наследства до приказа королевского суда об изгнании за пределы державы.

Все, кроме пана Казимира, вскочили с мест, раздалось несколько бессвязных фраз, воцарился некоторый беспорядок.

– Минуту спокойствия, я вас прошу, – повелительно сказал доктор Кравченко так, что разговоры моментально умолкли. Повернулся к «магистру». – Прошу великодушно простить за вынужденный обман, но с субъектами вроде вас, Аполлоний Саввич, это порой необходимо… Господин Тучин Аполлоний Саввич, большой специалист по вызову духов, а также мастерски наловчившийся пускать в ход разные резиновые штучки…

– Вы… Вы… – только и смог выговорить Дульхатин-Тучин. – И прямо-таки взвизгнул: – Вы самозванец!

– Ровно в той же степени, что и вы, – спокойно ответил доктор. – По крайней мере, я действительно доктор… только фамилия моя не Кравченко, а Стеклов, льщу себя надеждой, что вам это имя доводилось слышать. Меня еще называют «охотником за медиумами» – скажу, без ложной скромности, справедливо. Вы у меня будете десятый скальп на поясе индейского воина. Круглое число… Можно и бокал шампанского выпить.

– Но ваши рекомендации… – выдавил Тучин.

– Искусная подделка, – с обаятельной улыбкой сказал доктор. – Не вполне джентльменский поступок, но с субъектами вроде вас иначе и нельзя. Тем более что вы сами безусловно не джентльмен…

Ахиллес наблюдал за лицами троицы. Тучин и Мачей выглядели совершенно сбитыми с толку, у них попросту не было слов. Иоланта, наоборот, сохраняла на лице почти такое же ледяное спокойствие, как у пана Казимира.

Доктор Стеклов повернулся к хозяину:

– Теперь надеюсь, вы понимаете, что эта троица собой представляет? В том числе и дамочка. Простите за столь вульгарное определение, но удачнее не подобрать… Особа эта – и в самом деле полька, но не дочь обедневшего шляхтича, а дочка бакалейщика из Тарнува. Последние четыре года выступала чревовещательницей в цирке Гассенда – довольно убогое бродячее шапито, где и ее, и отсутствующего здесь Алексея Венгерова, помощника фокусника, подобрал наш магистр неведомых наук… Я за вашей компанией гнался еще из Петербурга, который вам пришлось покинуть после известного скандала с бриллиантами баронессы фон Клигерман. В Казани наконец настиг. Кстати, мадемуазель Иоланта, вам передает большой привет гвардии капитан Червинский… и очень интересуется судьбой перстня с бриллиантовым вензелем, пожалованного ему императором. Будь это просто драгоценная безделушка, капитан не так сокрушался бы, но когда речь идет о столь почетном отличии… Продали камешки или все же храните?

Иоланта, лишь самую чуточку изменившись в лице, сказала убедительнейшим тоном:

– Казимир, я сейчас все объясню. И насчет этого шантажиста тоже…

Пан Казимир решительно ее прервал:

– Объясните лучше вот это, – и швырнул перчатку на стол. Его голос стал и вовсе ледяным. – Вы, трое. Я бы попросил вас немедленно покинуть…

Ахиллес понял, что самая пора вмешаться ему.

– Не торопитесь, пан Казимир, – сказал он уверенно. – Вы, право же, к ним слишком милостивы. Боюсь, им придется здесь задержаться… Потому что, кроме сорвавшейся аферы, которую очень трудно преследовать по суду, на совести этой троицы и несколько уголовных преступлений… которые будет гораздо легче доказать.

Говоря это, он зорко следил за обоими мужчинами, готовый выхватить браунинг, если они схватятся за оружие. Нет, они стояли, уронив руки, с совершенно убитыми физиономиями. Иоланта невозмутимо спросила:

– Подпоручик, вы не перебрали ли шампанского? Какие еще преступления?

Ага! Ахиллес повернул голову к двери, заслышав в коридоре тяжелые шаги людей, привыкших ходить в сапогах. Дверь распахнулась, и Артамошка с дворником Пантелеем втолкнули в комнату растрепанного Алешку. Руки у него были связаны за спиной, ноги тоже – но так, что он мог мелко семенить. Под правым глазом у него наливался синим великолепный синячище.

– Извольте принять, ваше благородие, – сказал Артамошка, тоже встрепанный, без двух пуговиц на гимнастерке, но, в отличие от своего пленника, крайне довольный жизнью. – Ножичком меня пытался пырять, стервец, ну да я ему показал, как у нас в Орле на кулачки ходят, а потом Пантелей добавил. А это, стало быть, его вещички…

Толкнув Алешку в медвежьи объятия Пантелея, он положил на стол пчак с простой белой костяной рукояткой, как две капли воды похожий на тот, которым была убита Маринка, а рядом примостил вороненый наган, пояснив:

– Ножик я у него выбил, а пистолетик под подушкой нашли. Может, у него найдется еще что-нибудь интересное, но некогда было его комнатушку осматривать. Как увидели свет в окнах, согласно диспозиции, данной вашим благородием, быстренько повязали и сюда потащили…

Краем глаза Ахиллес заметил резкое движение Иоланты, стоявшей поодаль от остальных, рядом с неподвижно застывшей Вандой. Сунул руку в карман…

Он не успевал. Никак не успевал. Уже сжал в кармане рукоять браунинга, но выхватить его не успевал: Иоланта резко тряхнула правой рукой и ловко поймала в ладонь выпавший из широкого рукава черный «Бульдог». И уже навела его на Ахиллеса, кривя губы в улыбке.

– Я успею раньше, подпоручик. А стрелять я умею…

– Умеет, – угрюмо подтвердил доктор Стеклов. – У Гассенда, кроме чревовещания, она еще подвизалась как «настоящая женщина-коубой[123]123
  Именно так тогда писалось и произносилось слово «ковбой».


[Закрыть] с Дикого Запада». Пулями свечи гасила, другие фокусы откалывала…

– Рада, что вы по достоинству оценили мои скромные заслуги, доктор, – криво усмехнулась Иоланта. – Аполлоний Саввич, Мачей, встаньте мне за спину. А все прочие – к столу… нет, оружия не трогать! Встаньте чуть левее, возле нашего гостеприимного хозяина, вот так. – Покосилась на Ванду, по-прежнему целясь в Ахиллеса. – А ты, детка… – и тут же вновь обернулась к Ахиллесу: – Я же сказала: не пытайтесь вынуть оружие, успею раньше!

– Интересно, на что вы рассчитываете, мадемуазель? – с иронией спросил Ахиллес. – Всех нас перестрелять не удастся, есть еще слуги, лошади не оседланы, экипажи не заложены, в самом лучшем случае вам придется бежать куда-нибудь ночными полями…

– На Фортуну, – резко ответила она. – До сих пор…

Ее оборвал резкий, как удар хлыста, окрик Ванды:

– Брось пистолет, курва!

Иоланта повернула голову – а в следующий миг дуло «Байярда» уперлось ей в лоб. Нехорошо улыбаясь, Ванда сказала холодно:

– Шевельнешься – и я выстрелю. Просто разожми пальцы и урони пистолет на пол. Ну? У тебя ни малейшего шанса, я все равно успею раньше…

Иоланта это поняла – и разжала пальцы, «Бульдог» глухо стукнул по паркету. Ванда, поведя стволом, распорядилась:

– А теперь отойди к окну, живо!

– И вы двое тоже, – поддержал Ахиллес, успевший наконец выхватить браунинг. – Артамон, Пантелей! Оттащите-ка к дальнему окну четыре кресла и помогите господам и даме сесть. Только сначала как следует охлопайте карманы этих двух господ – нет ли и у них чего-то огнестрельного.

На всякий случай он прибрал со стола и наган, сунул его в карман. Повернулся к хозяину, спросил с усмешкой:

– Пан Казимир, надеюсь, вы не в претензии, что мы так вольно ведем себя у вас дома?

На бесстрастном лице хозяина мелькнула бледная тень улыбки.

– Можете продолжать в том же духе, если это идет на пользу. Ванда, милая, ты не отдашь пистолет кому-нибудь из мужчин? Девице из приличного семейства такие игрушки не к лицу…

– И не подумаю, – строптиво отрезала Ванда. – Я умею стрелять, дядя, а за этими нужен глаз да глаз…

– Ох уж эта эмансипация… – проворчал хозяин.

– Приходится признать, пан Казимир, что она себя оправдывает, – сказал Ахиллес. – Если бы не эта эмансипированная девица, еще неизвестно, как повернулись бы события…

Он обернулся к окну. Там все выглядело прекрасно: четверо аферистов сидели на установленных в ряд креслах. Самым неопасным там был надежно связанный Алешка – да и другие двое мужчин, у которых не оказалось никакого оружия, опасности не представляли. А вот Иоланту, даже обезоруженную, Пантелей явно считал самой здесь опасной – бдительно стоял над ней, время от времени сжимая-разжимая пудовые кулаки.

– Давай, Артамошка! – распорядился Ахиллес. – Пулей! (Денщик бомбой вылетел за дверь.) Пан Казимир, простите уж, он сейчас от вашего имени распорядится заложить тарантас и мчать в Красавку…

– Ничего не имею против, – спокойно сказал пан Казимир. – Ахиллес Петрович, мне отчего-то кажется, что вы знаете гораздо больше всех остальных… Не расскажете ли? Каюсь, любопытен. Я полагал сначала, что речь идет об очередной брачной аферистке или попытке выманить у меня денег посредством «духов», но все, сдается мне, гораздо сложнее…

– Гораздо, – кивнул Ахиллес. – Простите, я отвлекусь… Ванда, – сказал он мягко, – если ты все же считаешь нужным в них целиться, сядь за стол и положи на него руку с револьвером. В такой позиции она у тебя быстро устанет… И не своди с них глаз. Так вот, господа… С первого взгляда это и в самом деле выглядело классической брачной аферой: очередная авантюристка без гроша в кармане пытается выскочить за богатого помещика. Для чего использует и свои таланты чревовещания, и помощь сообщника, устами «духа Барбары» поддерживающего жертву в стремлении жениться. Что ж, такое случалось не раз… и, боюсь, еще не раз случится. Вот только в эту классическую картину совершенно не укладывалась вся эта чертовщина, которую вы, господа, и вы, мадемуазель Иоланта, развели вокруг этого дела. Развели, можно сказать, на широкую ногу. В пищу почти всех обитателей дома, включая и слуг, то подсыпали, то подливали некие вещества с явным наркотическим эффектом, вызывающие кратковременные видения. С вами такого не происходило, пан Казимир? Ничего удивительного, вы им нужны были для другого – обвенчаться с мадемуазель Иолантой, а потом, довольно скоро, и умереть, оставив ее единственной наследницей красавинских земель. Уж они бы об этом позаботились… Они ведь вам довольно долго подсыпали что-то другое, как раз и приведшее к нынешнему печальному состоянию… и, подозреваю, подавлявшее волю. Потом стали подмешивать нечто иное, уже для улучшения состояния – нельзя же было доводить до того, чтобы нести вас на венчание на носилках. Ну и одновременно шла прямо-таки массированная атака на жителей Красавки. Их тоже посещали видения, схожие с теми, что испытали и почти все обитатели дома, и я сам. Все за то, что этот господин Венгеров как-то ухитрялся подливать или подсыпать ваше зелье в водку в кабаке – ну, как-никак помощник фокусника, есть определенный опыт…