Текст книги "Уголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского"

Русское уголовное право. Пособие к лекциям Н. Д. Сергеевского – заслуженного профессора Петроградского императорского университета

Введение

1. Содержание и задачи науки уголовного права

Сергеевский. Преступление и наказание как предмет юридической науки. Юридич. вестн. 1879. № 12; Современные задачи уголовного законодательства в России. Журн. гражд. и угол. права. 1883. № 3; Философские приемы и наука уголовного права. Журн. гражд. и угол. права. 1879. № 1; Антропологическое направление в исследованиях о преступлении и наказании. Юрид. вестн. 1882. № 2; Основные вопросы наказания в новейшей литературе. Журн. гражд. и угол. права. 1893. № 4. Мокринский. Система и методы науки уголовного права. Вестник права. 1906. № 3. Познышев. Основные вопросы учения о наказании; Основные начала науки уголовного права. 1912. Чубинский. Курс уголовной политики. 1912; Гогель. Курс уголовной политики в связи с уголовной социологией. 1910.

В широкой области обществоведения или юридических наук в обширном смысле выделяются две группы: науки социальные и науки юридические в тесном смысле. Науки юридические занимаются исследованием тех отношений, в которых явления частной и общественной жизни находятся или должны находиться к положительному праву и которые поэтому формулами этого права определяются или должны определяться; другими словами – исследованием юридической природы явлений и формул права, определяющих эту природу. Наука уголовного права есть одна из наук юридических, имеющая своим предметом то явление государственной жизни, которое мы называем преступным деянием и наказанием. Исследуя юридическую природу преступного деяния и наказания и формулы права, эту природу определяющие, наука уголовного права служит практической цели – дать руководство к правильному пониманию и применению, критике и составлению уголовного закона. Этим определяется содержание уголовного права как науки юридической: оно заключает в себе учение об общем и специальном составе преступных деяний, то есть о тех условиях, наличность которых необходима в субъекте, объекте и действии для того, чтобы деяние могло быть признано, во-первых, преступным деянием вообще и, во-вторых, каким-либо отдельным видом преступного деяния в частности; далее, оно заключает в себе учение об уголовном законе, его конструкции и условиях применения и учение о наказании. Сообразно этому непосредственным материалом для науки уголовного права служат уголовные законы в обширном смысле слова, то есть: а) законы писанные; б) история их текста, то есть текст проекта закона и текст тех прототипов, которые служили образцами при выработке нового закона; в) законы, установленные обычаем, если таковые признаются положительным правом; г) законы в том виде, как они прилагаются на практике.

Этот непосредственный материал представляется, однако, недостаточным для достижения указанной цели науки, во всей ее полноте. Никакие логические операции над одними формулами положительного уголовного права не приведут исследователя к выполнению научных задач как в вопросах de lege lata, так тем более в вопросах de lege ferenda. Для этого необходимо привлечь массу другого материала и неукоснительно пользоваться им для построения выводов и обобщений.

Прежде всего, нельзя не видеть, что наука уголовного права не может ограничить свой материал одним только уголовным положительным правом. Выделить уголовный закон от других областей права и рассматривать совершенно отдельно нет никакой возможности; возьмем любую статью уголовного Уложения, например статью о похищении чужого имущества, и мы увидим, что даже ее понимание возможно только тогда, когда нам предварительно известен целый ряд определений права гражданского, государственного и т. д. Криминалист, ограничивающий свои занятия только уголовными законами, изучает одну только форму, не касаясь ее содержания; он знает, как наказывает закон, но очень часто не знает, за что наказывает закон и что стремится он охранить своей карой.

Затем, научное исследование не может ограничиться положительным правом одного какого-либо народа (правом отечественным). В качестве необходимого материала должны быть привлекаемы определения права других государств. Такой прием исследования именуется, как известно, сравнительным методом. Цивилизованным народам нашего времени не суждена замкнутая жизнь; международные влияния проникают во все сферы, и игнорировать их мы не можем. Перенесенное на родную почву, чужестранное учреждение приносит с собой и в самом себе свое право. Постоянные международные сношения имеют своим последствием развитие целого ряда, так сказать, общенародных институтов, которые нисколько не мешают самостоятельному развитию учреждений национальных, но для собственного своего приложения и понимания требуют знакомства с правом других стран. Примеры многочисленны и известны всем: все наше новое судопроизводство иностранного происхождения. Можно сказать, что все современные уложения Европы, в том числе и наше, не остались без иноземного влияния; иначе и быть не может. Вся задача при пользовании чужеземным материалом заключается в том, чтобы не дать ему того значения, которого он не имеет, – он должен служить средством для ознакомления с опытом других народов и запасом готовых знаний, но не предметом слепого подражания. Проповедывать исключительно национальную замкнутость значит отрицать всю новейшую историю и ставить на место реальной действительности свою собственную, произвольную утопию.

Этим расширением национальных рамок резко отличается юриспруденция нашего времени от начал исторической школы, хотя и представляет собой не более, как последовательное проведение и развитие основных принципов этой школы. Историческая школа принимала, что содержание права с естественной необходимостью вытекает из внутренней сущности нации и ее истории; но процесс многообразного воздействия чуждых, ненациональных правовых элементов на национальные не был ею оценен во всем его значении. Такое ошибочное представление имело своим последствием, что научно-юридическое исследование заключено было в территориальные границы и национальность возведена была в единственный и исключительный принцип правообразования. Для нашего времени это увлечение национальным принципом отжило свой век.

Далее, вслед за указанным материалом положительного права, выдвигается, в качестве тоже необходимого для позитивного исследования, материал бытовой, то есть господствующие в обществе правовоззрения, хотя бы и не нашедшие себе выражения в положительном праве. Этот бытовой материал необходим для науки уголовного права по отношению ко всем целям, которые она преследует: он необходим и для практического применения закона, и для его понимания и критики, и, наконец, в вопросах de lege ferenda.

Хороший практик-судья должен быть знаком с множеством бытовых черт своего народа, знание которых необходимо для правильного приложения уголовного закона, но которые совершенно чужды иностранцу и могут быть чужды даже русскому человеку в силу особенностей его воспитания и образования. Такое знание необходимо, например, при обсуждении случаев семейной и домашней кражи в крестьянских семьях, где большая часть движимого имущества считается общей; при обсуждении так называемых символических оскорблений и т. п. Определение субъективной виновности во многих случаях пользования и присвоения чужого имущества, равным образом, может быть сделано правильно лишь при посредстве знания различных обычаев и воззрений народных и т. д. «Даже для надлежащего уразумения положений Уложения о наказаниях, – говорит Кистяковский, – изучение обычаев народа представляет величайшую важность и в состоянии бросить яркий свет на иные постановления наших уголовных законов. Более обширными и более обстоятельными исследованиями можно будет доказать, что то, что считается в наших законах заимствованным из церковного права или иностранных обычаев или законов, есть кость от кости и плоть от плоти народной».

Значение народных правовоззрений в вопросах de lege ferenda не подлежит никакому сомнению; но ближайшее определение этого значения представляется делом весьма сложным.

В литературе уголовного права мы находим по этому вопросу, большей частью, лишь общие указания: «всякое правоопределение, говорят, например, немецкие писатели, должно соответствовать живущей в обществе идее о справедливом»; «уголовные законы, не основанные на обычаях страны, всегда будут заключать в себе нечто отталкивающее, возбуждающее сомнение… уважение к ним поэтому ослабляется»; «общенародные правовоззрения должны лежать в основе уголовного правосудия, в противном случае оно не будет иметь жизненной силы» и т. д. Из наших писателей Муллов (Значение народных юридических обычаев. Журн. М-ства юстиции. 1862) прямо говорит о возведении юридических обычаев в закон: «такой закон, созданный из свежего материала, всегда будет жизненным, целительным, а не мертвой только буквой, формой, созданной отвлеченно от жизни, ее условий, потребностей. Законодатель должен подметить проявление юридической, самобытной народной жизни, юридические обычаи и потом, подметивши, собравши их, возвести к единству, к общим началам и на основании уже этих начал и общих выводов создать закон, который бы ближе подходил к условиям и требованиям живой народной жизни. Однако думается нам, даже самый ярый поклонник народных обычаев должен согласиться, что существуют такие обычные правила и такие правовоззрения, внесение которых в кодекс равнялось бы возвращению к первобытному, младенческому строю правосознания. В самом деле, нормы народных правовоззрений, если они не устарели, могут соответствовать лишь наличным, настоящим потребностям и интересам, настоящим условиям жизни; народные правовоззрения суть правовоззрения большинства. Между тем государство имеет в виду, кроме настоящего, также и интересы, и цели будущего; оно является представителем и охранителем не только большинства граждан, но и самого ничтожного меньшинства.

Уголовные уложения заключают в своем составе различные части или элементы, по отношению к которым значение народных правовоззрений весьма различно. Таких элементов усматривается четыре: во-первых, конструкция общих уголовно-правовых принципов, вытекающих как вывод из частных определений права различных областей; во-вторых, общие определения, построенные при помощи данных, добываемых науками, изучающими природу человека; в-третьих, формы наказания и содержание карательных мер; в-четвертых, определение области наказуемых деяний и их сравнительной тяжести.

Конструкция общих правовых принципов, составляющих лишь отвлечение или вывод от частных определений права разных областей, каковы: учение о действии уголовного закона во времени и в пространстве; определения об уголовной давности; определение области частных преступных деяний; конструкция института необходимой обороны и т. п. вовсе не может быть подчинена господству народных правовоззрений. Юридическое правило non bis in idem давно известно русскому народному правосознанию в формуле «с одного вола двух шкур не дерут»; порядок наказуемости в случае совокупности преступных деяний точно также – «за семь бед один ответ»; но уголовный закон для установления относящихся к этим вопросам положений вовсе не нуждается в справке с народными правовоззрениями и тем менее может подчиниться им, если бы оказалось, что взгляд населения расходится с представлениями, вытекающими из основных принципов действующего права.

Общие определения, построенные на данных, добываемых положительными науками, имеющими своим предметом изучение природы человека, равным образом, не могут быть заимствованы законодателем из народных правовоззрений, так как специальные исследования в области физиологии, психологии, психиатрии и т. д. недоступны народным массам. Таковы общие определения уголовного закона о субъективных условиях вменения, о так называемой способности к вменению и о невменяемости малолетних.

Наказание, его специальные цели, формы и карательные средства определяются наилучшим образом не народными воззрениями на этот предмет, а выводами науки и теми административными и финансовыми силами, которыми располагает государство. В самом деле, не придет же никому в голову требовать восстановления наказаний телесных и наказаний осрамительных на том основании, что в правовоззрениях народных масс эти наказания пользуются полным правом гражданства.

Но, отступая с этой стороны перед выводами науки и воззрениями прогрессивного меньшинства населения, народные правовоззрения являются, с другой стороны, во многих случаях безусловно авторитетными в целом ряде вопросов, касающихся института наказания. Так, прежде всего, законодатель не должен устанавливать таких форм наказания, которые противны народному правосознанию, хотя бы сам законодатель был убежден в полной допустимости и полезности этих наказаний. Введение в уложение наказаний, противных общенародным правовоззрениям, повлечет за собой искусственные оправдательные приговоры и, если можно так выразиться, деморализацию уголовного правосудия. Далее, на этом же основании наказания по своей тяжести не должны превышать ту меру, которая считается справедливой в народном правосознании; иначе говоря, наказания должны быть таковы, чтобы не казались жестокими народному сознанию. Наконец, народное правовоззрение является во многих случаях единственным авторитетным решителем вопроса о сравнительной тяжести наказания. Сравнительная тяжесть различных форм лишения свободы – общего заключения, одиночного заключения, ссылки – как стоящая в зависимости от народных привычек и народного характера, может быть с точностью определена лишь при помощи народных воззрений. Наблюдения над отдельными случаями, хотя бы и в большом числе, имеют в этом вопросе большое значение, но принципиального решения, сами по себе взятые, дать не могут.

Определение области наказуемых деяний и определение их сравнительной тяжести представляется для составителей наиболее трудной частью уголовных уложений; с одной стороны, они имеют полную фактическую и юридическую возможность обложить наказанием всякое нарушение норм правопорядка, а с другой – связанные принципом экономии карательных мер, они должны ограничиться наказуемостью важнейших для правопорядка нарушений. Таким образом, определяя область наказуемых деяний и распределяя их по сравнительным размерам наказуемости, составители уголовного уложения должны руководствоваться двумя моментами: запрещенностью деяний и их тяжестью. Первый момент, по общему правилу, зависит вовсе не от народных правовоззрений самих по себе, а исключительно от положительного права разных областей – государственного, гражданского и т. д. Здесь уголовное уложение безусловно связано прочими государственными законами; уголовное уложение не может обложить наказанием деяние, дозволенное законами, сколь бы вредно оно ни было для общества или частных лиц, сколь бы оно ни было противно народным правовоззрениям, и, наоборот, деяние, противное действующему закону, неизбежно должно рассматриваться составителями уголовного уложения как правонарушение, хотя бы оно представлялось правомерным в народном сознании. Здесь связь уголовного закона с народными правовоззрениями устанавливается лишь посредственно; они могут совпадать лишь настолько, насколько определения закона гражданского, государственного, канонического согласны с народными правовоззрениями. Другими словами: область наказуемых деяний может согласоваться с народными правовоззрениями лишь настолько, насколько согласуется с ними закон государственный, гражданский и проч. Установить в этой сфере согласие уголовного закона с народными правовоззрениями можно только посредством согласования с ними прочих законов государства – уголовный закон тогда им неизбежно последует. Таково общее правило. Оно подвергается следующему ограничению.

Закон гражданский и государственный может и не определить исчерпывающим образом юридические отношения граждан в том смысле, что известные деяния останутся без юридической квалификации, т. е. останется ряд таких действий, относительно которых ни непосредственно, ни посредством умозаключения нельзя будет, на основании законов гражданских и государственных, сделать вывода о их правомерности, а приходится лишь довольствоваться общей формулой: все, что не запрещено, то дозволено. В этих случаях закон уголовный может выступить сам с запрещениями, не рискуя стать в противоречие с другими законами. Здесь широкий простор применению народных правовоззрений. Область эта невелика, но для обыденной жизни весьма значительна: сюда войдут по преимуществу деяния, действительного вреда не причиняющие, но опасные, заключающие в себе опасность вреда, а также деяния, противные общественным нравам.

Вторым моментом, определяющим область преступных деяний и вместе с тем распределение их в лестнице по размерам наказуемости, является тяжесть правонарушения; не все то облагается наказанием, что неправомерно, что запрещено, и не все преступные деяния облагаются одинаковыми наказаниями. Между тем все запреты и все повеления законодателя как таковые представляются одинаковыми: различаются лишь интересы, ими определяемые. Чем же руководствуемся мы, говоря, что грабеж должен быть облагаем большими наказаниями, чем кража; эта последняя – большими, чем мошенничество, утайка и т. д.? Чем руководствуемся мы, говоря, что в ныне действующем Уложении размер наказаний очень часто не соответствует тяжести преступных деяний? Исключительно господствующими в обществе правовоззрениями, в которых отразилась вся совокупность условий действительной жизни, – никакой другой определенной мерки для оценки важности преступных деяний мы не имеем. В этой сфере уголовный закон наиболее независим от права других областей и, за немногими изъятиями, в которых действующие законы дают несомненные, хотя и не отчетливо выраженные указания для определения сравнительной тяжести преступных деяний, он всегда может руководствоваться господствующими в обществе воззрениями и должен это сделать, насколько народные правовоззрения, как правовоззрения большинства, не будут противоречить ясно сознанным культурным целям законодательства, носителем которых может явиться и незначительное прогрессивное меньшинство. Это последнее положение вещей создается тогда, когда деяние, с точки зрения народных воззрений неважное, хотя бы в силу привычки к нему населения (например, взятки), вызывает особые меры репрессии со стороны законодателя.

Так определяется та область, в которой имеют для уголовного закона посредственное значение народные правовоззрения и в которой, следовательно, так нами названный бытовой материал должен быть привлекаем для научного исследования вопросов уголовного права.

Однако, и весь этот указанный нами многообразный материал положительного права, отечественного и иностранного, и материал бытовой оказывается недостаточным. В массе случаев наука уголовного права нуждается в выводах и положениях других наук, имеющих своим предметом и человека как индивида, и человеческое общество. На первый план здесь выдвигается история (история общая и история права как отдельная ветвь), а затем и многие другие науки.

Независимо от истории текста действующего закона, который дает ключ к пониманию его, наука уголовного права не может ограничиться одним действующим уголовным законом, оставив в стороне его прошлое, его историю. Проследив происхождение известного института или законоположения, мы узнаем те условия, которые породили его и которые влияли на его развитие; зная это, мы имеем возможность оценить его современное значение, иначе говоря, мы получаем возможность решить: должно ли быть это законоположение сохранено, или оно должно уступить место другому, как потерявшее свое жизненное основание, вследствие изменившихся условий. Каково должно быть это новое законоположение – при разрешении этого вопроса изучение прошлых эпох дает опять-таки незаменимое руководство векового опыта. Одним словом, для понимания, оценки и критики уголовного закона необходимо знать его историю; в противном случае все наши суждения лишены будут прочного основания. Выяснить условия образования и развития правовых институтов возможно только путем исторического их изучения. Историческое направление ведет за собой не регресс уголовного законодательства, не возвращение к старым формам, а, наоборот, оно есть необходимое условие прочного прогресса. Создать идеал, более или менее окрашенный субъективным произволом, создать утопию, заключающуюся в отрицании всего существенного, возможно и без помощи исторического исследования; но дать законоположение, соответствующее потребностям данной эпохи, может только тот, кто знает условия этой эпохи и изучил их основания в прошедшем. Всякая эпоха есть результат предшествующей, и без нее она немыслима: мы не можем поставить рядом XVII и XIX век, исключив XVIII; ввести закон XIX века в эпоху XVII века было бы не прогрессом, а камнем преткновения на его пути. Точно так же не можем мы проповедывать ныне восстановления порядков XVII столетия как идеалов старины, говоря об изучении старины, мы говорим не о возвращении к ней, а об исследовании в ней источников и корней настоящего. «Не буква старого закона нужна нам, говорит Савиньи (Savigny, Vom Beruf), а дух его: дух же можно узнать только из старой буквы. Задача исторического метода заключается не в охранении устаревшего материала, а в том, чтобы проследить существующий материал до его корней и, таким образом, открыть органический принцип, в силу которого то, что еще имеет жизнь, само собой отделится от того, что уже умерло и принадлежит лишь истории».

В нашем праве мы находим множество примеров того, какие нежелательные явления возникают в законе и в жизни вследствие отсутствия правильного исторического метода в разработке вопросов de lege ferenda. В нашем Уложении, рядом с целыми отделами, совершенно устаревшими ввиду изменившихся условий жизни, встречаются такие положения, для которых еще многие десятки, а, может быть, и сотни лет лучшим прогрессом было бы возведение к началам Уложения царя Алексея Михайловича. Старое русское право, например, делало из конокрадства особый квалифицированный вид татьбы. Позднейшее законодательство отказалось от этого, и только законы 1880, 1899 и, особенно, 1909 года (см. ст. 1654 1 Улож. наказ, по прод. 1910 г.) вернулись к древнейшему воззрению на конокрадство. Старое право квалифицировало коневую татьбу по тем соображениям, что кража лошади разрушает благосостояние земледельца. Эти условия не изменились и в новое время. Ничему другому, как тому же противоисторическому направлению в законодательстве и теории, можем мы приписать далее и следующее обстоятельство: наше законодательство только в 1864 году в Судебных Уставах дошло до признания того несомненного положения, что всякий, чья виновность не доказана, должен считаться невиновным. Старый процесс со своим «оставлением в подозрении» стоял в прямом противоречии с этим правилом, а, между тем, мы имеем несомненное доказательство, что в древнем русском праве оно сознавалось вполне отчетливо, – именно, мы имеем пословицу: «не пойман – не вор». Это юридическое правило забылось, затерялось, и потребовалось много работы и борьбы, чтобы восстановить его снова. Положение: не пойман – не вор, есть основная идея нашего теперешнего Устава уголовного судопроизводства и одно из наиболее дорогих приобретений новой эпохи. Другое подобное же положение: non bis idem, т. е. что оправданный или обвиненный вошедшим в законную силу приговором не может быть привлечен вновь к ответственности по тому же делу, сказывается, хотя и не столь ясно, в другой пословице «с одного вола двух шкур не дерут». И это правило, если и сознавалось до 1864 года, то весьма нетвердо.

Вслед за историей выдвигаются и другие науки. Выводы и положения, добываемые, например, физиологией и психологией, на каждом шагу бывают нужны криминалисту в его работе. Так, разрешить вопрос о сроке невменяемости малолетних можно лишь посредством пользования, в качестве материала, данными, установленными именно физиологией и психологией. Известные положения психиатрии необходимы при определении случаев невменяемости душевнобольных. Новейшие учения о значении повторяемости преступных деяний вырабатываются при посредстве данных, добываемых статистикой, и т. д. Определить исчерпывающим образом этот материал, черпаемый уголовным правом из других наук, нет никакой возможности: он многообразен до бесконечности и постоянно расширяется по мере умножения человеческих знаний. Мы можем лишь сказать, что во всех тех случаях, когда для криминалиста-исследователя встретится надобность в положениях, определяющих свойства природы человека или человеческого общества, он должен обратиться за ними к соответствующим наукам, которые посредством своих специальных методов и приемов наилучшим образом установляют необходимые для него данные. Ни в каком случае криминалист-теоретик не может произвольно установлять какие-либо свои формулы этого рода, не добытые путем специального научного исследования.

Вооруженная таким материалом, иначе говоря, снабженная всеми необходимыми выводами положительных наук, изучающих человека и человеческое общество, наука уголовного права сама является наукой положительной, или позитивной.

Но нетрудно видеть, что, кроме исследования юридического, тот же предмет – преступное деяние и наказание – может подлежать исследованиям иного рода, отличающимся от юридического и по методам работы, и по целям.

Прежде всего здесь выдвигаются исследования биологического характера. Так, возможно поставить предметом научного исследования, с одной стороны, душевные движения лица, совершающего преступное деяние, а с другой – его физиологические и анатомические особенности. Если изучение первых покажет, что психические процессы, движущие рукой преступника, совершаются в ином порядке или определяются иными силами, чем те, которым подчиняется деятельность не преступника (человека вообще, нормального человека), а изучение вторых – что классу преступников присущи какие-либо особенные черты, физиологические или анатомические, – если это будет доказано, то мы получим самостоятельные биологические исследования о преступнике и преступности.

Далее, независимо от исследования биологического – психологического, физиологического, анатомического – точно так же возможно исследование преступного деяния и наказания с точки зрения социологической. Можно рассматривать преступное деяние как явление социальной жизни, подчиняющееся законам этой жизни так же, как и всякое другое явление, и поставить целью исследования выяснение и формулирование этих законов. Статистические изыскания вне всякого сомнения доказали, что преступное деяние есть явление, управляемое известными законами, исследование и формулирование которых не только возможно, но и необходимо для блага человеческого общества. Не подлежит никакому сомнению, что государственное и административное устройство страны, религия жителей, общественные и семейные отношения, умственное и экономическое положение, привычки, потребности и т. д. принадлежат к числу тех факторов, которые своим совокупным действованием управляют возникновением, количеством и распределением преступных деяний. Равным образом, всякое событие в исторической жизни народа оказывает свое влияние на эту сторону общественной жизни. Можно, не боясь ошибки, сказать, что голодный год повлечет за собой увеличение преступных деяний в более или менее отдаленном будущем; что злоупотребления в администрации – тоже, и т. п. Известна фраза Кетле, что преступление есть своего рода подать, которую выплачивает каждый народ, с неменьшей аккуратностью, как и обыкновенную подать. Вопрос о значении преступного деяния в социальной жизни, о причинах его возникновения и законах распределения, очевидно, подлежит точно таким же исследованиям, как и всякое другое явление в этой области – рождение, браки, эмиграция, образование общественных групп, рабочая плата и т. д. То же самое можно сказать и по отношению к наказанию; наказание, кроме анализа юридического, может быть рассматриваемо, как и преступное деяние, с социальной точки зрения. Являясь для юриста необходимым последствием всякого преступного деяния, имеющим, сверх того, ту или другую специальную цель, – для социолога наказание представляется таким явлением, которое отвлекает рабочие руки от производительного труда или переселяет массу граждан из одной местности в другую, или оказывает влияние на выработку известных черт народного характера, или служит источником образования новых бытовых институтов – тюремной общины, каторжной артели и т. п. Преступное деяние и наказание находятся в этом отношении не в исключительном положении; другие институты права подлежат точно так же двоякому исследованию – брак, собственность, владение, наследство, рабство, крепостное право.

Bсе исследования указанных категорий, как биологические, так и социологические, будут, конечно, вполне научны, так как они имеют своей целью изучение законов, по которым живет и развивается человек и человеческое общество; всякий шаг вперед на этом пути мы должны приветствовать как новый луч света в области человеческого видения. Они имеют, сверх того, и ближайшее значение для уголовного права как науки юридической. Новая наука уголовного права весьма много обязана исследованиям этого рода. Вопрос о свободе воли человека и последовавший за ним пересмотр учения о вменении вызван именно ими; вся система наказаний переработана под их же влиянием – формы наказаний изменялись по мере того, как выяснялось значение их для человека и общества; учение о повторяемости преступных деяний (преступные деяния по привычке, преступные деяния как ремесло) обязано своим происхождением тому же источнику. Таких вопросов множество. Исследование преступного деяния в его биологическом и социальном значении является, далее, одним из главных руководств и для организации предупредительной деятельности в широком смысле; мы знаем, например, что в известное время года и дня число краж в городах увеличивается (в темные осенние ночи); мы знаем, что некоторые преступные деяния (например, зажигательство) находятся нередко в зависимости от возраста; мы знаем, что физиологическое состояние роженицы служит нередко главным образом источником стремления к детоубийству и т. д. Сколь ни ясны и просты кажутся эти положения, но все они добыты исключительно наблюдением и анализом преступного деяния не с юридической, а с биологической и социологической точки зрения: без них эти положения могли бы являться лишь в виде простых априорных предположений, лишенных всякого определенного содержания. Но, признавая все это, мы в то же время не должны забывать, что юридическая точка зрения на этот предмет – преступное деяние и наказание – совершенно иная, что юридическое исследование ставит и разрешает совершенно иные вопросы и служит иным задачам.