Текст книги "Уголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского"

Множественность преступлений

Действия лица, направленные к достижению одной цели, иногда складываются таким образом, что представляют собой несколько различных актов, каждый из которых, взятый в отдельности, может иметь особую юридическую оценку, так как содержит самостоятельный состав преступления. И наоборот, отдельные действия, искусственно объединенные законодателем вместе, образуют одно преступление. «Очевидно, что такое разделение деяния на два акта и на два состава или соединение двух поступков в одно деяние и в один состав не может зависеть от субъективного произвола лица, постановляющего решение, а установляется самим действием… Общим правилом при вменении человеку его поступков как преступных деяний должно быть признано то положение, что действия отдельные не могут быть соединяемы в одно для вменения и, обратно, ряд актов, составляющих одно единое действие, не может быть разбиваем на отдельные части и, следовательно, отдельные составы, хотя бы внешним образом к тому представлялась возможность» 314.

По мнению Сергеевского, вопрос о том, представляет ли деяние лица одно-единственное действие или ряд самостоятельных действий, необходимо устанавливать исходя из конкретных обстоятельств совершенного преступления. Теория в этом случае обязана разработать правила, призванные помочь судебной практике, причем общие положения «более отрицательного, чем положительного характера». Три момента являются решающими: во-первых, время, но «не в том смысле, однако, чтобы два акта, разделенные во времени, всегда представляли собою два отдельных действия»; во-вторых, связь между действиями, лицами и содеянным; в-третьих, «взаимное отношение субъективного настроения в отдельных актах» 315. «По отношению к первому моменту этот последний имеет парализующее значение, именно: сколь бы ни были отделены друг от друга по времени отдельные акты, они связываются воедино, если они проникнуты одним субъективным настроением и составляют осуществление единого плана» 316.

На этом основании автор выделяет длящиеся и продолжаемые преступления, понимаемые им иначе, чем в современном уголовном праве. В длящихся преступлениях деяние состоит из ряда актов, каждый из которых, если квалифицировать отдельно, образует оконченный состав преступления. Продолжаемые преступления представляют собой преступное состояние, длящееся во времени. Сколь долго бы они ни продолжались, из какого количества актов ни состояли, всегда образуют одно преступление.

Как видим, Сергеевский, по сути, рассматриваемые преступления меняет местами: длящиеся признает продолжаемыми и наоборот.

Еще большее различие с современным пониманием множественности преступлений обнаруживается при характеристике совокупности преступлений. Автор исходит из того, что деяние нередко можно мысленно расчленить на две части, каждая из которых подпадает под признаки какого-либо преступления. Например, убийство путем причинения телесных повреждений складывается из двух уголовно наказуемых деяний: нанесение ран и лишение жизни; убийство путем поджога – соответственно из поджога и лишения жизни и т. д. «Случаи такого рода носят название идеальной совокупности. Вменению здесь всегда подлежит лишь один состав, именно тот, который представляется высшим по наказанию» 317.

С точки зрения современного уголовного права, в этом случае можно говорить лишь о так называемой законодательной совокупности преступлений, ныне отраженной в ст. 17 УК РФ как исключение из общего понятия совокупности («за исключением случаев, когда совершение двух и более преступлений предусмотрено статьями Особенной части Уголовного кодекса в качестве обстоятельства, влекущего более строгое наказание»).

Данное обстоятельство Сергеевский, судя по всему, учитывает как один из видов идеальной совокупности, когда говорит о конструировании особо квалифицированных видов преступлений, в которых в качестве квалифицирующего признака выступает второй «мысленный состав». «Если закон такого квалифицирующего значения за известным признаком не устанавливает, то этот последний, привходя в содержании одного действия к другому составу, высшему по наказуемости, не оказывает никакого влияния на ответственность…» 318.

Идеальная же совокупность в собственном смысле имеет место тогда, когда одним деянием совершаются как минимум два самостоятельных преступления, охватываемых различными статьями или частями статьи Уголовного кодекса. В связи с этим преступное деяние квалифицируется по различным уголовно-правовым нормам.

Основываясь на германском уголовном законодательстве, Сергеевский предлагает четыре варианта определяемой им идеальной совокупности, при которой квалификацию содеянного следует производить только по «высшему составу». Во-первых, указанная совокупность двух однородных составов; например лишение жизни одним деянием нескольких лиц, оскорбление при убийстве и т. д.

Во-вторых, совокупность двух составов, относящихся между собой как часть к целому; например убийство путем поджога предполагает уничтожение чужого имущества.

По современному уголовному праву в сказанном можно констатировать наличие конкуренции норм, которая в соответствии с УК РФ не образуют совокупности преступлений.

В-третьих, идеальная совокупность появляется за счет различных последствий одного деяния; например поджог и причинение телесного повреждения.

В-четвертых, идеальная совокупность двух разнородных составов; например, одним деянием нарушаются блага частного лица и общественные интересы.

В связи с указанным, на наш взгляд, следует обратить внимание на два обстоятельства. Первое – характеристика идеальной совокупности свидетельствует о недостаточной разработанности проблемы в целом; второе – критическое отношение к положениям Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, в ст. 109 и 116 которого в названных выше случаях предписывается квалифицировать каждое из деяний, входящих в совокупность, самостоятельно. Не приведя возражений по существу, Сергеевский ограничивается замечанием, что «практическое значение сих статей весьма сомнительно» 319.

Правила идеальной совокупности автор распространяет также на два особых случая, называемых в уголовном праве XIX в. aberration ictus и error in objecto. В первом из них речь идет о случайной замене одного объекта другим, осуществленной под воздействием посторонних сил (например, поскользнувшись, виновный наносит удар вместо одного лица другому); во втором случае – вследствие ошибки самого виновного происходит замена одного объекта другим, например А. принимается за В. В современном уголовном праве такая ситуация именуется ошибкой в объекте (приведенный пример характеризует ошибку в потерпевшем).

Указанные случаи различаются между собой, во-первых, степенью реализации преступного намерения. При aberration ictus как минимум имеет место уголовно наказуемое обнаружение умысла или приготовление; при error in objecto – покушение, как правило, оконченное. Во-вторых, при ошибке в объекте преступление признается умышленным, «так как хотя действующий и принимал этот объект за другой, но тем не менее имел намерение причинить вред именно тому объекту, который пред ним находился и на которое его действие направлялось. К умыслу не могут быть возведены лишь такие индивидуальные черты этого объекта, которые не были известны действующему, например, родственные отношения» 320.

Другая ситуация складывается при aberration ictus. Здесь налицо или неосторожность, или даже невиновное причинение вреда (казус).

«Таким образом, error in objecto представляет собою обнаружение умысла или приготовление, относительно первого объекта, и оконченное умышленное преступное деяние, относительно второго, а aberration ictus покушение относительно первого объекта и неосторожное оконченное преступное деяние относительно другого – в том и другом случае в идеальной совокупности, так как деятельность лица, являясь выполнением одного намерения, образует собой одно деяние, а не два» 321.

Иначе автор оценивает ситуацию dolus generalis, характеризующуюся тем, что последствие преступления достигается не тем деянием, которое было первоначально, а другим, совершаемым при осознании факта уже реализованной цели. Например, полагая, что потерпевший от нанесенных ран скончался, виновный его топит, хотя смерть на самом деле наступила от утопления.

Подобные действия предлагается квалифицировать по правилу «единства действий»; если оба деяния фактически сливаются воедино как части целого, то и вменению подлежит одно деяние как оконченное умышленное преступление; если эти деяния являются самостоятельными, то и юридическую оценку следует давать в отношении каждого из них.

Наказание

Центральное место в творческом наследии Сергеевского занимают вопросы наказания 322. Им опубликован ряд работ, не потерявших своей актуальности и в наши дни: «Преступление и наказание как предмет юридической науки (задача науки уголовного права)»; «О праве наказания»; «Антропологическое направление в исследованиях о преступлении и наказании (новейшая школа в Италии)»; «Смертная казнь в России в XVII и первой половине XVIII века»; «Телесное наказание в России в XVII веке» и др. 323 Как уже говорилось, его докторская диссертация также была посвящена вопросам наказания («Наказание в русском уголовном праве XVII века», 1988 г.).

Проблему наказаний не обходил вниманием, пожалуй, ни один ученый-криминалист XIX в., философ, богослов. Сергеевский отмечает, что в литературе насчитывается до 24 полных философских систем и около 100 отдельных теорий юристов, обосновывающих право наказывать. Ученому были близки взгляды Иеринга, утверждавшего, что «во всей области права нет другого понятия, которое могло бы, хотя бы приблизительно, равняться с понятием наказания в его культурно-историческом значении; никакое другое понятие не представляет собой лучшего отражения народной мысли, чувства и нравов современной ему эпохи; никакое другое понятие не связано так тесно со всеми фазами нравственного развития народа, как понятие наказания, мягкое и гибкое, как воск, на котором отпечатывается всякое давление, всякое ощущение. Лик права… на котором сказывается вся индивидуальность народа, его мысль и чувства, его спокойствие и страсти, развитие и грубость, короче, отражается, как в зеркале, вся его душа – уголовное право, есть сам народ; история уголовного права есть часть психологии человечества» 324.

Наказание Сергеевский рассматривает с двух сторон: внешней и внутренней. С внешней стороны он характеризует его как причинение преступнику по приговору суда от имени государства страданий, вреда или ограничений. С внутренней стороны наказание, какова бы ни была его форма и каково бы ни было его содержание, всегда заключается в осуждении и порицании преступного деяния, выраженных в форме, которая определяет их степень соответственно сравнительной важности самого деяния. Строго говоря, эта идея высказывалась и до Сергеевского, однако она базировалась на более широком понимании порицания (не с точки зрения уголовного права, а с точки зрения морали).

Солидаризуясь с Баром, ученый подчеркивает, что наказание – это искусственный прием, сознательно направляемый к выражению порицания. «…Порицание есть единственный устойчивый внутренний элемент во всех столь разнообразных наказаниях. Порицание есть сущность всякого наказания; все прочее, сколь бы оно ни выступало по внешности на первый план, есть несущественная, изменившаяся прибавка. Мы не только можем представить наказание без такой прибавки, но и положительное право его знает; это – выговор в присутствии суда» 325.

Существование наказания во всех государствах во все времена в литературе XIX в. вызвало практически однозначную оценку: коль скоро это так, то нет необходимости искать основание карательной деятельности. А. Ф. Кистяковский, например, говорит: «Теоретический спор о том, необходимо или нет наказание, можно отчислить к числу столь же праздных, как праздны споры, необходимо или нет жить человеку в обществе» 326.

Наказание действительно существует издревле. Однако это обстоятельство не объясняет ни истоков, ни правовой природы, ни права государства на его применение. При ответе на последний вопрос ученый формулирует положение, имеющее непреходящее значение: всякая деятельность власти должна иметь правовое основание. Без указанного основания правомерность уголовного наказания будет вызывать сомнение. В этом случае его можно считать простым актом насилия органов власти, не имеющим ничего общего с целями и задачами государства. Кроме того, решение вопроса о праве государства на наказание напрямую затрагивает проблему применяемых карательных средств. Если субъектом права наказания признается Божество, а государство – лишь его представителем, то соответствующим образом должна быть организована система видов наказания и порядок их применения; если же последнее наделяется самостоятельным, непроизводным правом наказания – карательные средства и их реализация, очевидно, должны быть иными.

К середине XIX в. в доктрине уголовного права по рассматриваемому вопросу отчетливо выделились два направления: теории абсолютные и теории относительные (теории интереса). Представители первой из них основывают право государства на наказание исходя из абсолютных идей или принципов, имеющих вечное, мировое значение: божеский закон справедливости; общий мировой закон справедливости; врожденная идея справедливости; категорический императив разума и т. д. По их мнению, наказание назначается только потому, что этого требует вечная, выше людей стоящая идея, некий абсолют. Значение карательной деятельности для правопорядка в этом случае не принимается во внимание.

Представители второго направления основывают рассматриваемое право целесообразностью наказания; государство при решении стоящих перед ним задач нуждается в самозащите 327, устрашении преступников, их исправлении и т. д. Таким образом, государство наделяется правом наказывать преступников, чтобы достигать указанных целей. Другими словами, в этом случае необходимость наказания видится в его полезности, в решении тех задач, которые лежат «вне самого наказания» (Бернер).

В теории уголовного права выделялось и третье направление, так называемое смешанное, представляющее собой эклектичный набор положений абсолютных и относительных теорий. Его последователи, например, «указывая на врожденную справедливость как на основание наказания, в то же время признают и другие его основания, исправление преступника и т. д.» (А. Ф. Кистяковский).

Названные подходы к определению права государства на наказание не разделялись не только Сергеевским, но и некоторыми другими видными учеными-криминалистами. Так, указывалось, что «без всякого сомнения, государство имеет интерес в том, чтобы преступные действия не были совершаемы. Конечно, оно может и должно принимать меры к предотвращению будущих преступлений. Однако отсюда еще не следует, чтобы наказание было для этого безусловно необходимым средством, и еще менее, чтобы оно было правомерным средством» (Гейнце).

Меркель, Гейнце, Лайстнер, Биндинг и отчасти Бар, критикуя указанные направления в теории уголовного права, фактически создали новую доктрину, которую Сергеевский называет правовой теорией. Так, Биндинг предлагал основание наказания видеть в правонарушении; иначе говоря, наказание считать правовым последствием преступления.

Гейнце исходил из того, что абсолютное обоснование наказания вытекает из безусловной необходимости государственной жизни. «В преступлении против государства заключается отпадение от нашей цивилизации, высшей и необходимой формой которой является государство, то это последнее и должно быть выполнителем наказания». Наказание в таком случае выступает как совершение преступником чего-либо в пользу общества, отбывание известной повинности для того, чтобы восстановить правовое равенство с остальными гражданами, нарушенное преступлением. Право государства налагать наказание базируется на признании государственной формы общежития, необходимой для цивилизации. «Преступление и наказание в их совокупности представляют собой голову Януса: лицо с печатью неправды есть преступление; лицо с печатью правды – наказание. Наказание не есть вовсе противоположение преступлению… но, наоборот, выражение его значения для права».

Оценивая взгляды Гейнце, Сергевский замечает, что ученый основывает право государства наказывать преступника на двух положениях, которые сами нуждаются в доказательствах: а) государственный строй безусловно необходим для выполнения высшего назначения человечества; б) наказание есть единственное и безусловно необходимое средство для восстановления преступника в достоинстве полноправного члена правового союза.

Лайстнер, в отличие от Гейнце, при определении права наказания исходит из сущности преступления как вторжения в сферу, подчиненную чужой воле. В связи с этим потерпевший получает право «наложить на преступника руку». Нетрудно заметить, что Лайстнер фактически не отвечает на исследуемый вопрос. «Право наложить руку» и есть право наказания, замечает Сергеевский. Но на чем это право основано? – вопрос оставлен без ответа.

Подытоживая сложившуюся в науке ситуацию, можно заключить: а) абсолютные теории сконцентрировали свое внимание на абстрактной сущности наказания как последствия преступления, относительные теории – на его формах и конкретном содержании; б) из положений абсолютных теорий явствует, что уголовное правосудие для своего основания не нуждается ни в каких специальных целях; относительные же теории доказывают, что отдельные виды наказания должны быть целесообразными.

Сергеевский рассмотрение вопроса о праве наказания предваряет замечанием, позволяющим определить логику его теоретических построений. Как самостоятельные предметы исследования он выделяет сущность наказания (или значение уголовного правосудия в целом), формы наказания (или содержание карательных средств) и юридические свойства преступления.

Преступление определяется им как противоправное и наказуемое действие. Его юридическая природа проявляется в нарушении положительного закона, а наказуемость основывается исключительно на уголовном законе. Противоправность характеризует внутреннее свойство преступления, другими словами, его содержание; наказуемость – внешнее свойство, определяемое последствиями, с наличием которых законодатель связывает деяние с преступлением (фактический вред, создание угрозы его наступления, непослушание велениям законодателя). Оба свойства преступления исторически изменчивы.

В качестве объекта карательной деятельности государства Сергеевский признает преступление. Существенное свойство преступника он ограничивает способностью этого лица нарушать законы государства (общества), в котором живет.

Следовательно, если преступление есть деяние, нарушающее нормы правопорядка, то наказание есть осуждение и порицание такого деяния. Всякий общественный порядок для его сохранения нуждается в запрещении некоторых форм поведения; «определение деяний, несовместимых с установленным порядком, есть не более как обратная сторона всякого порядка, столь же неизбежно необходимая, как и те нормы, которые определяют собой его положительные черты» 328. Правопорядок может существовать только тогда, когда имеется перечень преступлений, которые способны нарушить его, и когда осуществляется правосудие. Тем самым он охраняет свои нормы.

Государство по своей сути (как одна из форм правопорядка по Сергеевскому) поставлено в безусловную необходимость отправлять уголовное правосудие – судить и наказывать преступников. В противном случае оно разложится.

Уголовное правосудие – необходимый элемент правопорядка, поэтому оно для своего обоснования не нуждается ни в абсолютных принципах, ни в особых специальных целях. Следовательно, государство имеет право наказывать потому, что оно не может существовать без уголовного правосудия; последнее входит в само понятие правопорядка. Другими словами, если существует правопорядок, то должно существовать и уголовное правосудие.

Уголовное правосудие самоцельно. Даже если организация предупредительной деятельности будет доведена до высокой степени совершенства, то все равно ни одно государство, как показывает исторический опыт, не отказывается от отправления правосудия; наоборот, все страны прилагают усилия к оптимизации уголовного судопроизводства и улучшению реализации наказания. Это, разумеется, не означает, что у государства есть безусловная необходимость казнить, лишать свободы и т. д. Причиняемые преступнику вред и страдания не связаны сущностью наказания; они – лишь его неизбежная форма. Осуждение и порицание невозможно без причинения физического или морального вреда. Наказание, причиняя страдание преступнику, причиняет его и всему обществу; оно «есть меч без рукоятки, который наносит рану и тому, кто им действует» (Биндинг).

Рассматриваемый вопрос тесно связан с проблемой содержания карательных средств. Абсолютные теории, исходя из их сути, должны ратовать за организацию наказания как воздаяния равным за равное; относительные – как средства достижения специальных целей наказания и т. д.

Исходя из сущности и значения карательных средств, при построении системы видов наказаний необходимо иметь в виду два правила: а) их экономию; б) необходимость предупредительной деятельности. Отсюда следует, что государство «не должно слишком щедро расточать наказания за маловажные нарушения и нарушения таких норм, которые и помимо наказания достаточно охраняются» 329; законодатель должен ограничиваться наименьшим по возможности вредом, причиняемым виновному наказанием. Последнее предполагает и соответствующую организацию исполнения наказаний. Наконец, государственная власть обязана принимать меры к сокращению преступности.

В формировании института наказания основное значение имеет положение личности в государстве – ее уважение как таковой или подавление государственным деспотизмом. Государство не должно переставать видеть в преступнике человека, более того, виновный должен стать объектом особой, специальной заботы.

Факторами, влияющими на указанный институт, также являются: а) отношение государства к церкви и догмам религии; б) степень общей культуры и нравы общества; в) состояние государственного строя. «Чем слабее государство внутри себя, тем сильнее и жестче наказания» (Бернер).

Коль скоро наказание выступает прежде всего внешней формой осуждения и порицания преступника, то оно должно быть, во-первых, индивидуализировано и по возможности не затрагивать интересов других лиц; во-вторых, «отличаться постепенностью и должно обладать свойством делимости» 330; в-третьих, равным для всех классов; в-четвертых, содержать минимум страданий; в-пятых, должно преследовать достижение полезной цели, однако при этом человек не может превращаться в средство ее реализации.

В актовой речи в Санкт-Петербургском университете Сергеевский отмечал: «Никогда еще жизнь не предъявляла юристам такой массы практических вопросов, требующих немедленного разрешения, как в наши дни. Жизнь настойчиво требует ответа от теоретиков, но не выжидает его, а по-своему решает дело, хотя и дорого платит за каждую ошибку… Один из самых настойчивых для нашего времени практических вопросов – есть вопрос об устройстве карательных учреждений, об упорядочении уголовных наказаний» 331.

По Сергеевскому, основание наказания лежит в совершении преступления – оно налагается quia peccatum est (за грех, преступление, провинность). Практический же результат наказания – общий, не зависящий от специальных целей – создание духовной силы, противодействующей нарушениям закона.

В XVIII–XIX вв. в уголовном праве выделялось несколько учений о целях наказания. Так, теории справедливости (иначе – теории возмездия) рассматривали наказание как воздаяние равным за равное. Различалось возмездие внешнее и возмездие нравственное; в их основе лежала либо внешняя, либо внутренняя сторона преступления.

Представителями данной теории внешнее воздействие трактовалось двояко: во-первых, как возмездие материальное – наказание всецело должно отражать в себе содержание того деяния, за которое оно налагается (принцип соответствия). Во-вторых, оно воспринималось как формальное равенство возмездия преступлению (формальный талион). Этот подход покоился на понимании преступления как вторжения одного лица в сферу прав другого, в его сферу свободы. Поэтому наказание должно состоять в соразмерном лишении виновного свободы. При этом следует заметить, что последнее понималось своеобразно. К нему относились, например, смертная казнь, денежный штраф и др.

Нравственное возмездие исходит из внутренней, субъективной стороны преступления. Наказание и в этом случае признается равным воздаянием за равное, однако мерилом служит уже не материальный вред, а нравственная вина, иными словами, степень злой воли или субъективной виновности.

Сергеевский критически оценивает указанные теории. «Независимо от общей несостоятельности первичных оснований всех теорий справедливости, нельзя не заметить, с одной стороны, что предлагаемая ими организация наказания безусловно противоречит принципу экономии карательных средств, а с другой – что наказание лишь в весьма редких случаях, когда действительно возможно материальное возмездие, именно при убийстве, нанесении телесных повреждений и лишении свободы в тесном смысле, может быть равно преступному деянию; во всех же прочих случаях такое равенство даже невозможно» 332.

Утилитарные теории (теории интереса) имели противоречивую историю. Ее представители вначале проповедовали самые суровые меры, превосходящие своей жестокостью даже талионы. В конце же XVIII в. они резко сменили вектор и стали проповедовать гуманные начала уголовного правосудия: смягчение всех видов наказания, достижение ими полезных результатов для самого преступника. Эти идеи развивались достаточно быстро. Уже в первой половине XIX в. на первый план выходит гуманнейшая из всех теорий – теория исправления. В виде учения о нравственном исправлении она ратует за высшую возможную степень гуманизации карательной деятельности. Однако ее представители подверглись резкой критике «за излишнюю сентиментальность».

В этих условиях в рамках утилитарной теории во второй половине XIX в. стали развиваться направления, которые по сути мало чем отличались от теории возмездия (разве лишь отрицанием квалифицированной смертной казни и так называемых изувечивающих наказаний). Среди них выделялись: а) теория устрашения; б) теория психического принуждения; в) теория исправления преступника; г) теория защиты, или обеспечения общества от преступников.

Теория устрашения как самого преступника, так и всех граждан реализацией наказания исходила из того, что карательные меры должны отличаться особой жестокостью, чтобы могли производить соответствующее указанным целям впечатление.

Сергеевский по этому поводу замечает: «…Наказание может быть направляемо… к произведению устрашающих влияний – с этим должно согласиться; но дело в том, что влияние это основывается вовсе не на одной только суровости кары, а главнейшим образом на неизбежности наказания: самая жестокая казнь одного из многих преступников окажет меньшее влияние, чем неукоснительное и неуклонное, хотя бы и не жестокое, наказание каждого преступника без исключения» 333.

Теория психического принуждения (теория устрашения угрозой наказания) базировалась на учении А. Фейербаха. По Фейербаху, преступное поведение обусловлено различными чувственными, эгоистичными побуждениями. Этим побуждениям уголовный закон должен противопоставить угрозу наказанием, т. е. угрозу причинением боли, страданий, вреда для преступника. Для того чтобы она воспринималось реальной, ее реализация необходима всякий раз, как совершится преступление.

Согласно данной теории наказание по своему размеру и содержанию всегда должно быть большим злом, чем выгоды и удовольствие, получаемые преступником от совершения преступления.

Теория исправления преступника развивалась в двух относительно самостоятельных направлениях как а) учение о нравственном исправлении и б) учение о юридическом (внешнем или гражданском) исправлении 334. Все карательные меры сторонники данной теории сводили к принудительному перевоспитанию, а единственным и целесообразным наказанием признавали тюрьму, организованную по типу исправительного заведения с системой тюремного труда.

Таким образом, сторонники данной теории считали, что не существует неисправимых преступников, но из этой гуманистической идеи не всегда делали гуманные выводы, например: не суд должен определять размер наказания, а тюремная администрация. Фактически в данном случае речь шла о так называемых неопределенных приговорах, что никак не согласуется с гуманизмом. Вряд ли можно согласиться и с утверждением о том, что деяние должно оставаться ненаказуемым, если преступник исправился прежде, чем был осужден.

Теории защиты – одни из самых древних в уголовном праве. В целом они достаточно разнообразны, но в главном, в сущности их конструкций они схожи. Выделяются простейшие теории обеспечения, теории антропологического направления и теории общего и специального предупреждения.

С точки зрения простейших теорий только три вида наказания могут быть признаны целесообразными: изгнание, пожизненное заключение и смертная казнь.

Антропологическая школа Ч. Ломброзо, исходя из связи преступного деяния с биологическими свойствами человека (антропологическими стигматами), наличия «прирожденного преступника», предлагает применять любые меры наказания, которые ведут к «обузданию вредной породы людей», а в необходимых случаях – к их истреблению. Средствами обеспечения признавались: смертная казнь, пожизненное лишение свободы, тюремное заключение на определенный срок, сопряженное с интенсивным воздействием на личность преступника (одиночное заключение, тяжелые работы, различные формы телесных наказаний, ограничение в пище и т. д.).

В соответствии с теориями общего и специального предупреждения необходима такая карательная система, которая заключала бы в себе виды наказаний, направленных к достижению различных целей в зависимости от характера преступления и индивидуальных свойств виновного. По данным теориям наказание должно воздействовать на всех граждан с целью предупреждения совершения ими преступлений (общая превенция) и на преступника с целью удержания от совершения им новых преступлений (частная превенция).