Текст книги "Парижане и провинциалы"

XLII. ЧТО МАДЛЕН СОБИРАЛСЯ ДЕЛАТЬ В ПАРИЖЕ

В тот же вечер Мадлен, взяв у папаши Огюстена опись различных сортов камня, который они могли поставлять, уехал в Париж.

Первое, что он сделал, прибыв в столицу современных франков, это отправился к своему портному и заказал черный сюртук, черный редингот и такого же цвета панталоны, но уже не широкие и мешковатые, какие он носил в прошлом, отправляясь в «Три короны» или в «Сиреневый хуторок», а такие, какие соответствовали его новому положению владельца каменоломни стоимостью в несколько миллионов, прибывшего предложить мягкий камень, королевский известняк и твердый строительный камень виднейшим архитекторам Парижа.

Но Мадлен не счел уместным ждать выполнения своего заказа, чтобы нанести визит своему другу Пелюшу. Он только взял с собой внушительных размеров корзину с дичью – с двумя кроликами, двумя куропатками и двумя фазанами, а также не менее внушительных размеров корзину с рыбой – двумя карпами, угрем, уловом голавлей и полусотней превосходных раков.

И вот в одно прекрасное утро с высоты своего табурета, на котором он восседал около супруги, г-н Пелюш, как и в самом начале этой истории, когда события, описанные нами на этих страницах, еще не омрачили заботами его величественный лоб, увидел через стекло витрины «Королевы цветов» Мадлена, одетого в свой деревенский наряд, с корзинами в обеих руках.

Надо сказать, что первым порывом г-на Пелюша было закричать: «Мадлен! О, этот несчастный Мадлен!» и броситься ему навстречу.

– Держите себя в руках, господин Пелюш, – язвительным тоном заметила ему супруга. – Не забывайте о том оскорблении, которое нанес этот человек вашей дочери, а следовательно, и вам.

– Нет, – ответил г-н Пелюш, – в этом нет ничего оскорбительного. Господин Анри – прекрасный молодой человек, и если его и можно в чем-то упрекнуть, так лишь в том, что он слишком деликатно обошелся с этим разбойником-американцем, как нарочно явившимся из своего Монтевидео, чтобы разрушить наши надежды.

– И к счастью, – еще более язвительно продолжила г-жа Пелюш, – прибывшим как нельзя более кстати, чтобы расстроить эту свадьбу, которая могла бы лишить нас всего состояния.

– Замолчи! – произнес г-н Пелюш тем повелительным тоном, к которому он прибегал в особо торжественных случаях. – Вот и Мадлен.

Госпожа Пелюш поджала губы, но ничего не ответила. Мадлен как раз открывал дверь.

– Здравствуйте, друзья, – приветствовал он их, – здравствуйте! Я сегодня вечером пригласил сам себя к вам на обед и принес вам закуски и жаркое.

И он опустил обе корзины на пол.

– Ты же знаешь, что и без этого ты для нас всегда желанный гость, дорогой Мадлен, – произнес г-н Пелюш, уже на расстоянии четырех шагов от него разводя руки, как это делают в театре.

Но раньше чем Мадлен обнял своего друга, Камилла, находившаяся на антресоли, где она обитала, и оттуда увидевшая Мадлена, спустилась вниз и бросилась на шею своему крестному.

Мадлен воспользовался этим долгим объятием, чтобы опустить в карман шелкового передника девушки письмо, которое он предложил написать своему крестнику и которое взялся доставить в руки адресату.

Хотя Камилла боялась щекотки не меньше Эльмиры, она даже не вздрогнула, почувствовав руку Мадлена, мнущую шелк ее одежды, и, напротив, лишь сильнее прижалась губами к его щеке, повторяя:

– Крестный, дорогой крестный!

Объятия г-на Пелюша, который за это время успел несколько остыть под разгневанным взглядом Атенаис, были менее восторженными, чем объятия Камиллы, но тем не менее подобающими для друга, чье общественное положение обязывает проявлять некоторую сдержанность.

После настала очередь г-жи Пелюш; она удовольствовалась реверансом в ответ на почтительный и натянутый поклон Мадлена.

Затем открыли обе корзины.

Мадлен, надо признать, немного рассчитывал на то, что этот подарок позволит ему вновь завоевать сердце г-жи Пелюш, поскольку он знал, что она прежде всего экономная хозяйка.

И в самом деле, когда г-жа Пелюш увидела, как из первой корзины вытаскивают двух кроликов с их серым мехом, двух куропаток в их красных сапожках и с пестрой грудкой, фазана с шеей красновато-коричневого цвета с золотистым отливом и с длинным хвостом, острым, словно кинжал; а из другой – карпов с позолоченным круглым брюхом, угря, тут же поползшего, точно он только что вылез из реки, и раков, которые, не заботясь об оставшихся на дне корзины голавлях, взбирались по ее стенкам, падали на пол и разбегались во всех направлениях, – глаза ее оживились. Одним взглядом, каким хозяйка окидывает сразу всю плиту, какой бы большой та ни была, она представила себе, как кролики тушатся в белом вине в сотейнике, угорь и один из карпов варятся в винном соусе в котле, куропатки жарятся на вертеле, раки краснеют в кастрюле и, несмотря на это потрясающее изобилие, на следующий день остаются еще самый большой карп и фазан, лежащие на полках кладовой!

– Барышни, – сказала она, – помогите-ка мне поймать этого угря и собрать раков.

В магазине г-на Пелюша развлечения были редкостью, поэтому девушки, несмотря на страх перед этим угрем, походившим своей величиной еще больше, чем формой, на змею, и перед этими раками, опирающимися на хвосты и выставляющими против их изящных белых пальчиков свои уродливые черные клешни, а возможно, как раз из-за этого страха – женщины не всегда ненавидят то, что внушает им страх, – они немедленно выступили против беглецов в шумный крестовый поход, в котором мадемуазель Пелюш стала Готфридом Бульонским.

Сила осталась за законом, как говаривал г-н Пелюш: угорь и раки были водворены обратно в корзину, где ожидали теперь того часа, когда им придется переселиться в котел и кастрюлю.

Вот только вполне возможно, что закон этот показался им несправедливым. Господин Пелюш, в отличие от своей супруги, с грустью следил за распаковкой дичи и рыбы. Он думал о своем прекрасном украшенном резьбой ружье, бившем так метко, когда Мадлен стрелял одновременно с ним; он думал о тех блестящих охотах на землях Норуа, которые полагал уже своими или, по крайней мере, землями своего зятя; он думал о том высоком благоухающем клевере, который он беспечно топтал ногами в своем пренебрежении к живым цветам и растениям; он думал о тех лежащих на земле охапках соломы, откуда, если приподнять их носком башмака, порой вылетала куропатка, отставшая от стаи; он думал о зарослях кустарника, которые раздвигал дулом ружья, в то время как с другой стороны из них выскакивал кролик, причем г-н Пелюш успевал заметить лишь белый хвост зверька: тот скрывался в другом кустарнике, прежде чем наш охотник вскидывал ружье к плечу; он думал, наконец, о том славном лесном массиве Вути где, подобно Геркулесу в Немейском лесу, ему пришлось сражаться с чудовищем, шкуру которого он привез с собой в качестве трофея, – и, мечтая обо всем этом, он тяжело вздохнул.

Этот вздох заставил Мадлена поднять глаза.

– О чем ты думаешь? – спросил он своего друга.

– Я вспоминаю о тех прекрасных днях, которые более никогда не вернутся, – ответил г-н Пелюш, пытаясь придать своему голосу и лицу меланхолическое выражение.

– Но почему же эти прекрасные дни больше не вернутся?

– Ведь земли, где мы совершали наши подвиги, перешли в чужие руки.

– Как видишь, у нас осталось их еще достаточно, чтобы наполнить дом дичью и поделиться ею с нашими друзьями.

– Но ведь там мы встретимся с людьми, которых не должны более видеть.

– А почему ты больше не должен видеть этих людей или, точнее, этого человека?

– После того, что произошло?

– А что произошло? – спросил Мадлен. – Молодой человек, красивый, добропорядочный, безупречного поведения, считавший себя богатым, полюбил твою дочь и был любим ею. В тот час, когда ему предстояло жениться на ней, то есть когда должно было исполниться его самое заветное желание, он узнал, что состояние, которое, по его мнению и мнению всех кругом, было его собственностью, принадлежит другому. Ему было достаточно сказать одно слово, чтобы сохранить его целиком, подать один знак, чтобы у него осталось хотя бы половина. Однако он не сказал этого слова, не подал этого знака и принес свое счастье в жертву чрезмерной щепетильности. Но где, черт возьми, ты видел, чтобы чрезмерная щепетильность служила поводом, чтобы не встречаться с людьми?

– О! Я не отрицаю, что господин Анри – человек достойный во всех отношениях. И в ту минуту, когда ты входил в эту дверь, я как раз говорил госпоже Пелюш… Что я говорил тебе, Атенаис?

– Такое, что излишне повторять в присутствии вашей дочери.

– Почему же, – возразил Мадлен, – излишне повторять в присутствии Камиллы, что она подарила любовь человеку, достойному ее во всех отношениях? Ну так я вам говорю, что вы встретитесь вновь и что вы будете несказанно рады этой встрече.

– Я, разумеется, со своей стороны… Я не имею ничего против господина Анри, и если только случай сведет нас…

– Да, – заметила Атенаис, – но пускай он не слишком рассчитывает на подобный случай.

– Хорошо, – сказал Мадлен, – я приглашаю вас всех через полгода на открытие сезона охоты ко мне на ферму.

– Но, – произнес г-н Пелюш, – ведь земли больше не принадлежат господину Анри. Где же мы будем охотиться?

– Сначала на плоскогорье, где я убил всех этих куропаток, этих кроликов и этого фазана, а потом и на всех других землях. Они совсем не обязательно должны принадлежать господину Анри, чтобы я и мои друзья имели возможность охотиться на них.

– Я надеюсь, господин Пелюш, – произнесла Атенаис самым язвительным тоном, – что вы не позволите вашей дочери вновь встретиться с этим молодым человеком.

– О отец… – прошептала Камилла, умоляюще складывая руки.

– Пусть время само рассудит, госпожа Пелюш, – заметил Мадлен. – Благоразумный человек никогда не связывает себя обязательствами ни за, ни против, если речь идет о будущем. А сейчас, – продолжил он, – мне надо сделать кое-какие покупки, не ждите меня раньше ужина.

Затем, обращаясь к г-ну Пелюшу, он спросил:

– Станция наемных кабриолетов по-прежнему находится в арке ворот на улице Сент-Оноре?

– Прекрасно! – пробормотал Пелюш. – Он собирается взять наемный кабриолет, когда вполне можно довольствоваться экипажем за двадцать пять су, и это разорившийся человек!

– Во-первых, дорогой мой Пелюш, разорен Анри, а вовсе не я. Я вернул себе двадцать тысяч франков, которые мне были должны и на которые я уже не рассчитывал; ты видишь, что мое состояние, напротив, увеличилось на треть. Кроме того, в наемном кабриолете я сделаю все свои покупки за один день, в то время как в экипаже за двадцать пять су на это потребовалось бы три дня: как видишь – твои расчеты неудачны. И наконец, мой дорогой Пелюш, – добавил Мадлен, взяв в кармане пригоршню золота, – даю тебе слово, что, как я приехал в Париж с моими деньгами, так и вернусь домой с ними же, поскольку, вероятно, не потрачу того, что взял с собой.

И, сказав это, Мадлен раскрыл под самым носом у г-на Пелюша ладонь, на которой лежало пятнадцать или восемнадцать сотен франков наполеондорами и луидорами.

Странное дело! Какими бы богатыми ни были люди, работающие с бумагами, даже если через их руки проходит в день простых векселей на сто тысяч франков, вид золота всегда производит на них впечатление.

Господин Пелюш склонился перед золотом Мадлена и замолчал.

Однако, когда Мадлен вышел, он, повернувшись к г-же Пелюш, сделал головой и плечами движение, как бы говорившее: «Ты видишь!»

– Разумеется, – поняв мужа, ответила Атенаис. – Он проматывает свой капитал, а когда он его промотает, то прибежит к вам за помощью.

– О сударыня! – пробормотала Камилла. – Мне думается, мой крестный слишком горд, чтобы просить милостыню у кого-либо.

– Сударыня, – в свою очередь заявил г-н Пелюш, – я не знаю, проматывает ли мой друг Мадлен свой капитал или свои доходы, но одно я знаю точно: если бы не он, то вы, весьма вероятно, лишились бы супруга, а Камилла – отца. Он спас мне жизнь, и в этот день я сказал ему: «Мадлен, касса „Королевы цветов“ отныне твоя касса». И если он пожелает взять оттуда разумную, понятное дело, сумму, то под расписку он ее получит.

– О отец, мой добрый отец! – вскричала Камилла.

В то время как семья Пелюш вела этот спор, предметом которого он являлся, Мадлен отправился на улицу Сент-Оноре, где взял напрокат кабриолет за почасовую оплату, несмотря на совет своего друга Анатоля по поводу бережливости.

Сначала он велел отвезти себя к ратуше. Здание ее как раз в это время почти полностью перестраивали, ремонтируя сразу три стены из четырех.

Он остановил кабриолет около ограды и вышел.

Множество рабочих обтесывали камень. Мадлен подошел к ним и убедился, что это был тот самый камень, который называли «королевский известняк»; однако этот материал, находившийся перед его глазами, был с менее плотным зерном, чем его собственный, а следовательно, и менее красивым. Мадлен завязал разговор с человеком, руководившим работами, и ему не составило труда выдать себя за государственного служащего. Поскольку его выдумка сработала, Мадлен без особых хлопот оказался по другую сторону ограждения.

Там он нашел архитектора.

Это был славный малый по имени Лезюер.

Мадлен отрекомендовался Лезюеру как человек, способный поставить ему королевский известняк лучшего качества и по более дешевой цене, чем тот, который архитектор использовал в данное время.

Архитектор с сомнением покачал головой.

– Сколько вы платите за ваш камень? – спросил Мадлен.

– Сорок пять франков за кубометр, с доставкой в Париж, – ответил архитектор.

– А если вам предложат более красивый камень, чем этот, по сорок три франка?

– Это составит два франка экономии, а поскольку нам надо еще сто тысяч кубометров, то мы выиграем на этом двести тысяч франков.

– Я повторяю вам, – промолвил Мадлен, – что могу поставлять королевский известняк лучшего качества, чем этот, по сорок три франка.

– Предположим, что он действительно окажется более красивым и я приму ваше предложение, сколько кубометров вы сможете поставить?

– Все сто тысяч кубометров, необходимые вам.. Архитектор с удивлением посмотрел на этого человека, одетого, как рабочий, и только что предложившего ему сделку на четыре миллиона триста тысяч франков.

– Сударь, – сказал он Мадлену, – если камень таков, как вы об этом говорите, и если вы в состоянии поставить нам требуемое количество, то торг, считайте, состоялся. Но как мы сможем проверить качество камня?

– Через две недели мои образцы прибудут на канал Сен-Мартен. Однако я хочу иметь гарантии.

– Какие?

– Через две недели, если мой камень по отзывам экспертов, выбранных лично вами, окажется лучше, чем ваш нынешний, то вы заключите со мной контракт.

– Без сомнения.

– Не могли бы мы заключить с вами небольшой договор по этому поводу?

– У меня нет таких полномочий.

– А кто их имеет?

– Господин префект.

– Господин де Рамбюто… что же, я не желал бы ничего лучшего.

– Вам поставят условием заплатить неустойку.

– Мне кажется, что и я имел бы право на подобную неустойку.

– Возможно.

– Хорошо! Я буду в полном распоряжении господина префекта. Я остановился в «Оловянном блюде»; меня зовут Мадлен.

Архитектор вытащил из кармана записную книжку и внес туда адрес Мадлена и его имя.

Мадлен распрощался с архитектором, сел в экипаж и отправился с такими же самыми предложениями в Гербовое управление, Банк, на Восточный, Северный и Лионский вокзалы – три последних здания еще только строились, а в первых велись ремонтные работы.

Везде он предлагал свой камень по более низкой цене, и везде ему обещали дать ответ в конце недели.

Действительно, в конце той же недели у него на руках были предварительные договоры с ратушей – на поставку шестидесяти тысяч кубометров королевского известняка, с Банком и Гербовым управлением – на поставку пятидесяти тысяч кубометров того же самого королевского известняка и, наконец, с тремя вокзалами – на поставку ста восьмидесяти тысяч кубометров мягкого камня.

В общей сложности, если качество камня оказалось бы таким, как он его объявлял, у него было заказов на тринадцать миллионов семьсот тысяч франков.

К тому же он заручился обещанием инженеров, которые строили оборонительные укрепления и которым предстояло закончить еще три или четыре форта, о покупке шестидесяти тысяч кубометров твердого камня по цене пятьдесят пять франков за кубометр, если образцы будут соответствовать их требованиям.

Господин Пелюш был сильно заинтригован, видя Мадлена в его почти министерском наряде: в черном сюртуке и белом галстуке; Мадлена, которого он никогда не видел одетым иначе, чем в пальто орехового цвета, казацкие шаровары и серую шляпу.

С кем Мадлен мог вести дела и ради чего ему понадобилось нанимать кабриолет не на одну поездку и даже не на час, а на весь день? Господину Пелюшу безумно хотелось самому узнать эту тайну или подговорить Камиллу, чтобы та расспросила крестного.

Но он не осмелился.

Что касается г-жи Пелюш, то она утверждала, будто Мадлен хлопочет у правительства место для г-на Анри, но добавляла, что она питает надежду на то, что г-н Пелюш никогда не отдаст свою дочь за служащего, то есть за человека, зависящего от капризов министерства или случайностей революции.

Что же касается Камиллы, то девушка не строила никаких предположений. Она полностью полагалась на Господа, утром и вечером прося его за Анри; на свою любовь, над которой, как ей говорило сердце, неспособно восторжествовать никакое насилие; на привязанность и дружбу своего крестного, который, как она знала, был столь же предан, сколь настойчив.

Мадлен оставался непроницаемым и уехал, так и не сказав ни слова, которое помогло бы г-ну Пелюшу и его жене сделать какие-либо предположения о цели его приезда в Париж. С собой он увозил, само собой разумеется, ответ на привезенное им письмо.

XLIII. ОБРАЗЦЫ

Мы уже упоминали о том, что Мадлен возвращался в Норуа, заключив предварительных сделок приблизительно на четырнадцать миллионов.

Он прибыл в Виллер-Котре в половине восьмого утра; в девять часов он уже спрашивал свою старую кухарку, где находятся сейчас папаша Огюстен и Анри.

Оба были в каменоломне.

Мадлен потер ладони.

– А во сколько Анри ушел туда?

– В пять часов утра, как обычно. Мадлен потер ладони сильнее.

– Во сколько он возвращается к завтраку? – спросил Мадлен.

– Он не приходит есть, ему носят еду в каменоломню.

– О дорогое дитя! – вскричал Мадлен. – Я буду завтракать вместе с ним! И, взяв свою падубовую трость с ручкой-птицей, Мадлен поспешил к каменоломне; было пятнадцать минут десятого.

Добравшись до плато, он остановился, и его сердце переполнилось радостью.

Никогда еще ни один генерал не испытывал подобного удовлетворения при виде лагеря, приказ о работах в котором он отдал при своем отъезде и который по своем возвращении нашел уже полностью укрепленным.

Чрево горы было раскрыто, тысяча кубометров различных пород камня, целыми кусками или уже распиленного, лежала на площади в двести квадратных метров.

Вынутый грунт использовали для устройства пологого спуска, который вел к самой реке.

Шестьдесят рабочих поглощали свою девятичасовую еду с веселой беззаботностью и воодушевлением людей, получивших в назначенный час плату в соответствии с выполненной ими работой.

Два человека, одетые в блузы и сидевшие друг против друга на глыбах камня, ели то же самое, что и их рабочие, расположившись на великолепном кубе королевского известняка: распиленный крестообразно, он должен был дать четыре кубометра.

Один из них не снимал фуражку, защищавшую его лысый череп, другой, совершенно не опасаясь за свою голову, украшенную великолепной шевелюрой, положил свою фетровую шляпу на землю.

Подойдя к ним, Мадлен узнал мастера-каменолома и его ученика – папашу Огюстена и Анри.

При виде его оба вскрикнули от радости.

Мадлен бросился в объятия Анри.

– Как, – смеясь, сказал молодой человек, – вы меня узнаете, крестный?

– И нахожу тебя еще красивее, чем когда-либо! – воскликнул Мадлен.

– В этом вы не похожи на господина Жиродо, который не узнает меня с тех пор, как я надел блузу. Но, правда, Жюль Кретон и господин мэр Вути, ежедневно осматривающие работы, относятся ко мне с гораздо большей теплотой, чем обычно.

– Значит, дела идут, папаша Огюстен?

– Вы видите, господин Мадлен, мы вытащили на поверхность около тысячи кубометров камня.

– А как Анри? – смеясь, продолжал Мадлен. – Он уже освоился с новым занятием?

– Можно подумать, что он занимался этим всю жизнь, – ответил папаша Огюстен.

– Почему ты не надел свой орденский крест, Анри?

– На эту блузу?

– Ну и что? Никогда еще ты не был более достоин носить его; это польстит людям, работающим под твоим началом. Надевай его завтра же, тем более что это создаст благоприятное впечатление: начальник работ, награжденный крестом. Но послушайте, меня интересует еще вот что: когда же вы мне дадите поесть? Я умираю от голода!

– Черт! – смеясь, ответил Анри. – У нас есть хлеб, сыр и вода из реки.

– Плачевный завтрак!

– Такой же, как у этих честных людей, а поскольку я не хочу ни унижать их, ни пробуждать в них зависть, то я живу как они.

– Хорошо, пусть будет кусок хлеба и сыр, смоченный в речной воде. Впрочем, ведь мы же рабочие, не правда ли, папаша Огюстен? Будем же жить как рабочие, как говорит Анри. Однако поскольку я рассчитываю на теплый прием со стороны моих новых компаньонов, то назначаю вознаграждение в сорок су каждому работнику.

– Все слышали? Каждому причитается вознаграждение в сорок су.

– Ура хозяину! – закричали рабочие.

– А теперь, когда предобеденная молитва произнесена, пора за стол. Мадлен воздал должное завтраку, каким бы скудным он ни был; затем, в то время как Анри наблюдал за возобновлением работ, он отвел в сторону папашу Огюстена и задал ему вопрос:

– Ну как, потерь нет?

– Напротив, действительность превзошла наши ожидания.

– Когда я смогу получить образцы всех разновидностей камня?

– Через три дня.

– А когда они прибудут в Париж?

– В середине следующей недели. Вы видите, наклонный спуск уже установили; на катках блоки доставят к реке, а уже там мы погрузим их на баржу, которая пойдет в

Париж через Ла-Ферте-Милон и Мо. Похоже, дело не терпит отлагательства?

– Да, время торопит.

– Значит, парижанам нужен наш несчастный бутовый камень?

– Да, нужен, и, боюсь, даже слишком нужен.

– Ну что же! Да пожелай они хоть двести тысяч кубометров, они их получат.

– А если они попросят вдвое больше?

– Гм! – хмыкнул папаша Огюстен, изумленно раскрыв глаза.

– Да, вдвое?

– Хорошо, черт возьми, уж мы позаботимся о том, чтобы они их получили; ведь это всего лишь вопрос рабочих рук.

– Пусть так, но пока, папаша Огюстен, никому ни словечка о том, что я вам сейчас сказал.

– И даже господину Анри?

– Особенно господину Анри. И давайте отберем самые лучшие образцы.

– Идемте со мной.

Мадлен и мастер-каменолом стали осматривать камни, обходя их один за другим; они отбирали превосходные образцы, причем такие, которые должны были выдержать обтесывание. Три дня спустя камни уже были на борту баржи.

И три дня спустя Мадлен вновь ехал в дилижансе.

Как и в прошлый раз ему не хотелось предстать перед своим другом Анатолем с пустыми руками.

Поэтому накануне отъезда он взял двух гончих, Ромбло и Пикадора, и с разрешения г-на Редона, купившего, как вы помните, лес Вути, углубился в заросли колючек, которые платили ему тем же, глубоко вонзаясь в его кожу.

За полтора часа Мадлен убил двух косуль.

В ту минуту, когда он свежевал вторую, раздавая гончим полагающуюся им часть добычи, за его спиной послышались шаги. Обернувшись, Мадлен узнал г-на Редона, который, подозревая, что сосед воспользовался данным ему разрешением, решил поинтересоваться, удачной ли была его охота.

Мадлен указал ему на двух косуль, лежащих на траве: одна из них предназначалась г-ну Редону, другая – г-ну Пелюшу.

Мадлен нисколько не грешил против истины, когда говорил своему другу Анатолю, что г-ну Анри или ему самому совершенно необязательно быть владельцами земель в Норуа, чтобы иметь возможность охотиться на них в свое удовольствие. Дело в том, что он никогда не забывал послать хозяину земли часть дичи, убитой на его территории, и поэтому владельцы земель, вместо того чтобы запрещать ему охоту, сами просили Мадлена охотиться в их владениях; особенно доволен бывал папаша Мьет, в результате этого взаимообразного обмена получавший каждую неделю свое заячье рагу или жаркое из куропатки.

Но, по правде говоря, г-н Редон ничем не напоминал папашу Мьета. Господин Редон принадлежал к тому славному племени сельских дворян, которое в наше время с каждым днем становится все малочисленнее; его всякий раз приходилось долго упрашивать принять что-либо, а поскольку он, как правило, платил тем людям, с кем Мадлен посылал ему дичь, вдвое против того, что она стоила, Мадлен решил сам относить г-ну Редону предназначавшуюся тому добычу.

И на этот раз он не изменил своему обычаю: он связал копыта косуль, повесил по одной на каждое плечо, согласившись лишь на то, чтобы г-н Редон обременил себя его ружьем, и под тем предлогом, что ферма г-на Редона была ему по пути, пожелал проводить мэра до его дома.

Дойдя до двери его дома, он опустил одну из косуль на каменную скамью и промолвил:

– Черт возьми! Ноша слишком тяжела, я не могу нести ее дальше.

И, забрав свое ружье из рук г-на Редона, он отправился к себе на ферму.

– Вам всегда удается меня провести! – закричал г-н Редон вслед удалявшемуся с ухмылкой на лице Мадлену.

У г-на Пелюша не было слабости, присущей мэру Норуа, и его не приходилось с такими церемониями упрашивать принять что-либо. Поэтому, увидев Мадлена, а за его спиной посыльного с косулей, он издал возглас радости, которому словно эхо вторил радостный крик Камиллы; разница было лишь в том, что возглас г-на Пелюша относился к Мадлену и его косуле, а крик Камиллы – к ее крестному и г-ну Анри.

Госпожа Пелюш, пробовавшая мясо косули всего дважды в жизни – один раз в «Молочном теленке» в день своей свадьбы, а другой раз в замке Норуа у Анри, – соблаговолила поинтересоваться у Мадлена, как хранят мясо косули. Тогда Мадлену пришло в голову продолжить свой путь вместе с посыльным до магазина торговца съестными припасами, где он обменял половину своей косули, оцененную в семнадцать франков, на шартрский пирог с начинкой из молодых куропаток и на омара.

Затем он вернулся к г-ну Пелюшу с омаром, шартрским пирогом и половиной косули.

Не стоит и говорить, что Мадлен не был настолько жесток, чтобы покинуть магазин, не вручив Камилле то, что он привез для нее.

Анатоль для порядка навел кое-какие справки и, убежденный настойчивыми доводами г-жи Пелюш, что Мадлен наезжает в Париж, одетый в черный сюртук с белым галстуком, лишь ради того, чтобы добиться для г-на Анри места в одном из министерств, отважился на следующее замечание:

– Ты расточителен, Кассий, и поступил бы гораздо благоразумнее, если бы использовал все эти прекрасные подарки, чтобы найти покровителей своему крестнику.

Кассий Мадлен, совершенно не подозревавший того, что творится в голове у Анатоля, посмотрел на него, вытаращив глаза и широко открыв рот.

Затем после минутного молчания, причину которого не было нужды объяснять, так как лицо его выражало крайнее удивление, он спросил:

– Чтобы найти покровителей моему крестнику? Но почему мой крестник нуждается в покровителях?

– Чтобы получить то место, которого ты добиваешься от его имени.

– Слава Богу, – вскричал Мадлен, – моему крестнику не нужно место!

– Но ведь взрослый молодой человек, такой, как господин Анри, не может оставаться без дела, особенно если он разорен.

Мадлен покачал головой:

– У моего крестника, – заметил он, – есть место, о котором он ни у кого не должен просить.

– А я и не знал этого, – ответил удивленный г-н Пелюш.

Затем, не в силах сдержать свое любопытство, он спросил:

– В Париже?

– Нет, в провинции.

– Хорошее место?

– Так себе.

– Сколько оно приносит?

– Шесть тысяч франков в год.

– А-а! – откликнулся г-н Пелюш. – Для начала это не так уж и плохо. И при условии, если он и дальше будет устраивать своих начальников…

– Прежде всего, у Анри лишь один начальник, и этого начальника, ручаюсь тебе в этом, он всегда будет устраивать.

– А на этом месте, – продолжал г-н Пелюш, увлекаемый желанием узнать все подробности о жизни Мадлена, – на этом месте возможно рассчитывать на прибавку?

– Оно может давать тридцать, сорок, даже пятьдесят тысяч франков.

– Полно, ты шутишь.

– Нисколько. У него есть доля в одном предприятии.

– В каком же?

– В том, где я состою сам.

– Но разве ты не видишь, Анатоль, – раздраженно сказала потерявшая терпение г-жа Пелюш, – что твой друг не расположен сегодня к откровениям?

– И как раз, послушайте, – заметил Мадлен, – ваши слова, дорогая госпожа Пелюш, напомнили мне, что вы мне задали один вопрос, на который я так и не ответил.

– Какой же?

– Вы спрашивали меня, как сохранить мясо косули; ничего нет легче: вы относите ее к мяснику, тот вычищает внутренности и разрезает тушу. Вы заполняете большую миску отменным уксусом, настоянным на эстрагоне, кладете туда лук и лимоны, порезанные дольками, тмин, лавровый лист, перец, чеснок, петрушку, много соли и перца, опускаете туда бедро, лопатку и спину косули и оставляете так на неделю, если вы любите не слишком маринованное мясо, и на три недели, если вы любите его крепко маринованным; затем вы помещаете отбивные на решетку, а бедро и лопатку на вертел, не забывая о пикантном соусе, и подаете блюдо на стол горячим.

Поспешно вытащив часы, он вдруг закричал:

– О Боже мой! Уже одиннадцать часов утра!.. Хорошо, что я предусмотрительно привел в порядок свой туалет перед тем, как выйти из гостиницы. Иначе, – смеясь, добавил он, – мне пришлось бы заставить ждать покровителей моего крестника. – До свидания, Пелюш! Ровно в пять часов я буду у тебя; однако, если я не появлюсь в этот час, не ждите меня и садитесь на стол.

Мадлен, уже один раз заплативший посыльному, несшему косулю, отправив его за наемным экипажем, заплатил ему вторично, простился с Анатолем, Атенаис и Камиллой и ушел.

– Бедный малый! – пробормотал г-н Пелюш с видом глубокого сострадания. – Он закончит свои дни в приюте для бедных.

Мадлен позаботился о том, чтобы письменно предупредить всех своих клиентов о своем приезде, так что все они оказались на месте.

В первый день он должен был встретиться с архитекторами, строящими ратушу, Гербовое управление и Банк; всем им требовалась одна и та же разновидность камня, то есть королевский известняк.

Он привел всех троих на канал Сен-Мартен.

Камень прибыл накануне – он был великолепен.