Текст книги "Парижане и провинциалы"

Каждый имел полные полномочия от тех, кого он представлял: архитектор из ратуши – полномочия от г-на де Рамбюто, архитектор Банка – от г-на д'Аргу, архитектор Гербового управления – от правительства.

В тот же день был заключен контракт на поставку ста шестидесяти тысяч кубометров королевского известняка на сумму в шесть миллионов восемьсот восемьдесят тысяч франков.

На следующий день настал черед директоров Восточной, Северной и Лионской железных дорог. Они также, найдя камень подходящим для себя, заключили сделку на сумму в шесть миллионов восемьсот двадцать тысяч франков, то есть на поставку ста восьмидесяти тысяч кубометров мягкого камня.

Общая сумма контрактов составила тринадцать миллионов семьсот тысяч франков, что давало, благодаря близости реки и удобному сообщению с Парижем, чистую прибыль более чем в три миллиона.

Мадлен ничем не выказал своего удовлетворения ни г-ну Пелюшу, ни его супруге, ни даже Камилле, но он вновь, не зная, удастся ли ему раньше сентября выбраться в Париж, стал настойчиво приглашать г-на Пелюша провести сезон охоты на ферме.

Камилла слушала, молитвенно сложив руки. Атенаис пробормотала, нахмурив брови:

– Но вы отлично знаете, господин Пелюш, что это невозможно.

Господин Пелюш, сгоравший от желания возобновить свои прошлогодние подвиги, отказывался весьма неловко. Но когда Мадлен пообещал владельцу «Королевы цветов», что тот сможет убить шесть косуль наподобие той, что он привез, и, по крайней мере, дюжину фазанов, с губ г-на Пелюша слетело: «Хорошо, посмотрим». Мадлен поручил Камилле поддерживать у отца подобные настроения и укреплять их, несмотря на постоянное противодействие со стороны г-жи Пелюш.

Вернувшись, Мадлен нашел Анри за работой; к его блузе был приколот орденский крест. Бывший торговец игрушками отвел в сторону папашу Огюстена и сообщил ему о подписанных договорах.

На этот раз они были окончательными.

– Ну так что? – спросил у него папаша Огюстен.

– Ну так что? – ответил Мадлен вопросом на вопрос.

– Нужно знать, – сказал папаша Огюстен, – хотите ли вы сразу получить миллион, организовав компанию, или же рассчитываете вести разработку своими собственными силами, ни с кем не делясь.

– А если я буду вести дело в одиночку и ни с кем не делясь, как скоро пятьсот тысяч франков банковскими билетами смогут оказаться на моем столе?

– Вам потребуется от двух до двух с половиной лет.

– А если я создам компанию?

– Самое большее пять или шесть месяцев.

– Организуем или, точнее, организуйте общество, папаша Огюстен. Я всегда буду достаточно богат, а вот счастье к детям никогда не придет слишком рано.

XLIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН ПЕЛЮШ ГОТОВ ПРИЗНАТЬ, ЧТО ОН НЕ В СИЛАХ РАЗГАДАТЬ СМЫСЛ ПРОИСХОДЯЩЕГО

Полгода спустя знаток промышленных работ мог бы целый день без устали любоваться трудом двухсот пятидесяти рабочих, из которых одни обтесывали, другие распиливали, третьи, наконец, вытаскивали огромные каменные блоки из каменоломни Норуа под руководством папаши Огюстена и Анри, подбадриваемых и контролируемых Мадленом.

Внутрь горы в ее гранитное чрево вели три отверстия; от каждого из них были проложены рельсовые пути, по которым глыбы королевского известняка и мягкого камня доставлялись к берегу реки.

Там вступали в действие подъемные краны, они подхватывали эти глыбы, снимали их с платформ и переносили на баржи, которые, едва оканчивалась погрузка, сплавлялись вниз по Уркскому каналу в направлении Ла-Ферте-Милона и Мо и попадали в канал Сен-Мартен.

Весь путь от Порт-о-Перша до Ла-Виллета был, как пунктиром, отмечен этими баржами, двигавшимися беспрерывно одна за другой к Парижу.

Дело в том, что слух о превосходном качестве камня из карьера, принадлежавшего Мадлену, широко распространился, и Кассий теперь не только поставлял королевский известняк для ратуши, Гербового управления и Банка, а мягкий камень – для трех вокзалов и твердый – для оборонительных укреплений, он также продавал в частные руки песчаник и бутовый камень: песчаник по девять франков, бут – по тридцать.

Впрочем, как ясно из первых строк этой главы, работы в каменоломне, начатые на тридцать тысяч франков Мад-лена, приобрели огромный размах благодаря коммандитному товариществу с капиталом в миллион двести тысяч франков, основанному стараниями папаши Огюстена.

Ведь именно папаша Огюстен, чей талант в этой области нам известен, имея на руках договора, заключенные Мадленом, отправился к самым богатым людям округи и предложил им войти в дело. Правда, для их согласия вовсе не понадобилось ни настойчивых упрашиваний, ни долгих визитов.

Первые шесть человек, к которым он обратился, взяли каждый на двести тысяч акций.

Акционерами стали г-н Редон, папаша Мьет, Жюль Кретон, г-н Жибер из Суси, г-н Данре из Фавроля и еще один здешний землевладелец.

Три акции были предоставлены Мадлену как учредителю; кроме того, он получил шестьсот тысяч франков единовременно в возмещение принадлежавшей ему на правах собственности каменоломни.

Четыреста тысяч франков уставного капитала предназначались на проведение работ или, точнее, на то, чтобы эти работы начались.

В тот день, когда папаша Огюстен принес Мадлену решение общества, согласно которому тому представлялось шестьсот тысяч франков наличными и шестьсот тысяч франков акциями, Мадлен, верный своему слову, дал папаше Огюстену обещанные сто тысяч франков.

К концу шестого месяца работ первоначальная доля учредителей в двести тысяч франков уже стоила пятьсот тысяч.

Мадлен, если бы он пожелал продать свои акции, получил бы за них два миллиона.

В договоре ни слова не было сказано об Анри, который, по всей видимости, даже и не догадывался о финансовом положении крестного. Однако его жалованье было удвоено, и он, казалось, был полностью удовлетворен этой прибавкой.

Завершив сезон охоты и рыбной ловли, Мадлен, бывая наездами в Париже, продолжал наведываться, правда гораздо реже, к г-ну Пелюшу, чей прием стал несколько сдержаннее из-за отсутствия корзин с дичью, а в особенности из-за того молчания, которое Кассий хранил о своем крестнике, молчания, которое, на взгляд г-на Пелюша, было совершенно неприличным.

Но, настойчиво побуждаемый Мадленом, который рисовал ему великолепную картину будущей охоты, г-н Пелюш, в конце концов, к своему огромному удовольствию, дал твердое обещание Мадлену участвовать в продуктивном состязании по уничтожению кабанов, косуль, фазанов в лесу Вути, кроликов и куропаток на равнине Норуа и кроликов на плато Порт-о-Перша.

Труднее Мадлену было добиться, чтобы Камилла сопровождала отца; но тем не менее и это уже было почти обещано. Что касается г-жи Пелюш, то она заявила, что магазин не может оставаться без хозяев, и поэтому кто-то должен принести себя в жертву, а поскольку всегда приходилось жертвовать чем-то ей, то вполне естественно было, что и на этот раз дома останется она.

Все это было сказано тем язвительным тоном, которым г-жа Пелюш так умело пользовалась в тех случаях, когда любовь Пелюша к дочери брала верх над его снисходительностью к желаниям супруги.

Как бы ни оберегал г-н Пелюш свое достоинство офицера гражданского ополчения и как бы умело ни скрывал он свою почти детскую радость, охватывавшую его при одной мысли о приближении дня, способного вновь подарить ему наслаждения охоты, последнюю неделю августа хозяин «Королевы цветов» пребывал в лихорадочном возбуждении, вызывавшем у Камиллы безумную радость, а у г-жи Пелюш – неистовую зависть. Она уже говорила не о себе – о том, что она будет не только покинута, но и забыта, причем одному Богу известно, на какое время, – но об охлаждении у г-на Пелюша интереса к серьезным делам, охлаждении, свидетельствующем о роковом стремлении у него последовать примеру его друга Мадлена; однако г-н Пелюш лучше, чем кто-либо, знал предсказания, которые он сам делал о несчастной участи своего друга, уготованной Кассию в последние годы его жизни, предсказания, которые неминуемо должны были сбыться из-за его многочисленных наездов в Париж и его немыслимых трат на наемные экипажи и посыльных.

На следующий год должно было стать ясно, устоит ли ферма, раздавленная ипотекой, перед этой безумной расточительностью.

Господин Пелюш мысленно делал эти предсказания, заполняя свои сумки дробью, пороховницу – порохом, дорожную фляжку – водкой. Он одну за другой брал на мушку ружья барышень из магазина и оставался глух к их крикам ужаса. Он вынудил Камиллу привести Блиду, ее верную подругу, ее наперсницу, ее единственное утешение, чтобы та служила мишенью для его незаряженного ружья.

И наконец, что бы там ни говорила г-жа Пелюш о грозящих расходах и о насмешках, ждущих его, г-н Пелюш отправился в полицию за разрешением на ношение оружия, повесив ружье на плечо и взяв в руки удостоверение кавалера Почетного легиона.

В свою очередь Мадлен сделал все возможное, чтобы придать началу этого охотничьего сезона подлинную торжественность. Кроме двенадцати фазаньих курочек и четырех петухов, выпущенных им в лесок Вути, он расселил еще двести молодых фазанов, которые были высижены курами и которых он выкормил муравьиными яйцами; наконец, вокруг этого переполненного дичью заповедника он посеял гречиху, чтобы фазаны, находя поблизости свое излюбленное зерно, даже и не помышляли бы отправляться на пастбище.

Что касается плато, то не было никакой необходимости заселять его кроликами. Чем больше их там отстреливали, тем больше их там становилось, и работы в каменоломне не заставили этих дерзких соседей покинуть ни пяди зарослей вереска или хотя бы одного колючего куста.

И вот наступило 31 августа.

Все постоянные гости были приглашены на 1 сентября в семь часов утра; открытие сезона приходилось на воскресенье. Только один г-н Пелюш должен был прибыть накануне и заночевать в доме, и 29-го, в четверг, он объявил в письме, что если, полагаясь на обещание Мадлена, молодые люди не скажут друг другу ни единого слова о любви, то в семь утра он сядет в дилижанс и прибудет в Виллер-Котре в два часа дня. Он не смел надеяться, что Мадлен, столь занятый накануне охоты, приедет его встречать. Однако Камилла, вежливо добавлял г-н Пелюш, была бы весьма счастлива увидеть своего крестного на целый час раньше.

Письмо г-на Пелюша было пересказано Анри, и молодой человек с печальным видом, но без малейших возражений поклялся Мадлену, что Камилла не услышит от него ни единого слова, способного оскорбить отцовскую щепетильность.

В пятницу в половине второго Мадлен запряг лошадь в повозку и отправился в Виллер-Котре.

Было несколько минут третьего, когда в конце Суасрнской улицы послышался грохот колес тяжелой кареты. Мадлен, не желавший ни на секунду оттягивать радостный миг встречи двух любящих сердец, ждал путешественников на почтовой станции, не распрягая лошадь, чтобы его друг с дочерью, выйдя из дилижанса, могли бы тут же сесть в повозку. Еще издали он заметил два лица, показавшиеся в окнах кареты. Не стоит и говорить, что это были г-н Пелюш и Камилла.

Камилла выпрыгнула из дилижанса, едва он остановился; г-н Пелюш, напротив, спустился на землю, величественно пятясь задом, и попросил оставшихся внутри пассажиров подать ему ружейный футляр. Он прибавил:

– Я полагаю, мне не стоит советовать вам крайне осторожно обращаться с этим великолепным оружием, ведь я имел честь положить его внутрь на ваших глазах!

Один из пассажиров поспешил со всей уважительностью к такому ружью, даже скрытому футляром, исполнить пожелание г-на Пелюша.

Господин Пелюш принял футляр на руки, как кормилица берет ребенка.

В это время Камилла, у которой не было такого ружейного футляра, а следовательно, ей и не надо было прижимать его к груди, обняла крестного и спросила:

– Как чувствует себя Анри?

– Великолепно. Он обожает тебя, но дал клятву, что не произнесет ни слова любви, и я предупреждаю тебя, что он ее сдержит.

– Но я такой клятвы не давала, – прошептала Камилла.

– Что такое? – сказал г-н Пелюш.

– Ничего, – ответила Камилла. – Я сказала крестному, что очень счастлива увидеть его вновь.

– Должен ли я достать мое ружье из футляра? – спросил г-н Пелюш.

– Для чего?

– На тот случай, если, как и в первый мой приезд, на дорогу выскочит косуля.

– Мы найдем достаточно косуль в заповеднике Вути, – промолвил Мадлен, – поэтому оставим в покое тех, что принадлежат государству.

– Кстати, а как этот негодник Фигаро? – спросил г-н Пелюш, увидев на пороге гостиницы хозяина, продавшего ему собаку.

– Фигаро бесподобен, – отвечал Мадлен. – Я буду неблагодарным человеком, если он не станет есть мясо три раза в день и не получит золотой ошейник и серебряную конуру.

– Ну вот, тебе осталось только обожествить эту собаку, – сказал г-н Пелюш, устраиваясь в глубине повозки. – По правде говоря, ты ни в чем не знаешь меры.

Мадлен ничего не ответил; он посадил Камиллу слева, сам сел с правой стороны, взял кнут и слегка прошелся им по спине великолепной лошади, пустив ее крупной рысью.

Не прошло и получаса, как они перевалили через вершину второй горы Данплё и стали спускаться к ферме Мадлена.

– Но где же ты разместишь всех гостей? – спросил г-н Пелюш. – Ведь я полагаю, что в этот раз, именно потому что ты разорился, их будет гораздо больше, чем в прошлом году?

– Дорогой Пелюш, – ответил ему Мадлен, – от твоей проницательности мне иногда становится страшно за тех, кто хотел бы что-то скрыть от тебя. Да, у меня соберется еще больше людей, чем в прошлом году, потому что, именно когда ты беден, следует обзаводиться друзьями, но пусть тебя не волнует вопрос, где ты будешь жить. Замок был предоставлен в мое распоряжение его нынешним владельцем, и ты сохранишь за собой свою прежнюю комнату, если только не предпочтешь ей какую-нибудь другую, и в этом случае тебе будет предоставлено право выбора. Что касается Камиллы, то, полагаю, она не захочет изменить своей комнатке.

– О нет, крестный! – вскричала Камилла, из писем Анри зная, что эта комната стала ее собственной.

– Но мне кажется, – заметил г-н Пелюш, – что если господин Анри живет с тобой, то место Камиллы рядом с ее отцом, и в этом случае она должна жить со мной в замке.

– Камилла остановится вместе с тобой в замке, если ты на этом настаиваешь; но вот уже полгода, как Анри живет в охотничьем домике, оттуда ему удобнее наблюдать за работами.

– Какими работами? – спросил г-н Пелюш.

– За трудом нескольких рабочих, которых мы наняли. Отвечая на вопросы г-на Пелюша, Мадлен въехал во двор фермы, выпрыгнул из коляски на землю, предложил Камилле руку, помогая ей спуститься, и сделал то же самое для своего друга.

– Но, – сказал г-н Пелюш, – я полагал, что моя комната находится в замке, а не на ферме?

– Действительно, она в замке, – отвечал Мадлен, – но, поскольку мы ужинаем на ферме, я подумал, что ты отправишься к себе лишь после ужина. А пока ты можешь воспользоваться моей комнатой, чтобы заняться своим туалетом, если находишь это нужным.

В это время в разговор вмешался новый персонаж. Это был г-н Фигаро. Лениво развалившись перед очагом на кухне, пес услышал голос Мадлена и прибежал, чтобы сказать ему: «Добро пожаловать!»

Мадлен так горячо отвечал на его ласки, что г-н Пелюш, увидев, как его друг целует собаку в морду, почувствовал, что его человеческое достоинство задето, и не мог удержаться, чтобы не съязвить:

– Ты не прав, Кассий, что так фамильярничаешь с животным, в конце концов всего лишь собакой; одна из причин презрения, которое арабы испытывают к нам, как раз и состоит в том, что мы позволяем себе ласкать и даже целовать этих четвероногих. Посмотри, я не поступился своим достоинством ради него, и он даже не смотрит в мою сторону, хотя я такой же хозяин для него, как и ты.

– Это потому, что он злопамятнее Иосифа, – смеясь, произнес Мадлен. – Но ты видишь, он признал Камиллу.

И в самом деле, не удостоив г-на Пелюша даже взглядом, Фигаро приберег для Камиллы самое влюбленное свое ворчание и самые преданные повиливания хвоста.

Камилла, заботясь о мнении арабов не больше, чем ее крестный отец, и забыв нападки Фигаро на Блиду, к великому возмущению г-на Пелюша, вознаградила Фигаро за его ласки.

В эти минуты в воротах показался молодой человек в панталонах из тика и блузе из серого полотна, его длинные черные локоны выбивались из-под фуражки из такого же серого полотна, как и его блуза; в руках он держал линейку, к отвороту его блузы была приколота лента Почетного легиона.

– Господин Анри! – воскликнула Камилла, не в силах сдержать возглас одновременно радости и удивления.

– Господин Анри! – повторил г-н Пелюш. – Господин Анри, одетый таким образом! Молодой человек, занимающий место с жалованьем в шесть тысяч франков!

– В двенадцать тысяч, мой дорогой Анатоль. Со времени моего последнего визита к тебе в Париж его хозяин удвоил ставку.

Обнажив голову, Анри грациозно приблизился к крестному, с улыбкой протягивая ему руку, затем приветствовал Камиллу и г-на Пелюша с изяществом, резко контрастирующим с его нарядом.

– Дорогой крестный, – сказал он. – Я и не подозревал, что застану вас в подобном обществе, которое, я уверен, вы покинете с большим сожалением, пусть даже всего и на мгновение. Но сегодня суббота, день выдачи жалованья; вы обещали дать рабочим вознаграждение; к тому же из Парижа пришли два или три письма настолько важных, что я хотел бы незамедлительно ознакомить вас с ними.

– Дорогая Камилла, – сказал Мадлен, – твой отец сказал бы тебе: «Дела прежде всего». Поднимайся в свою комнату, дорогу ты знаешь, а я провожу твоего отца в мою спальню.

Затем он добавил, повернувшись к молодому человеку:

– Анри, ты найдешь меня в моем кабинете, куда войдешь через дверь с лестницы и откуда выйдешь тем же путем, чтобы не беспокоить моего друга Пелюша… Ступай, Камилла, идем, Анатоль.

Камилла сделала Анри грациозный реверанс, на который тот ответил почтительным поклоном. Господин Пелюш, собираясь последовать за своим другом и Камиллой, соблаговолил в знак приветствия поднести руку к своей фетровой шляпе, Анри, оставшись один, спросил:

– Когда я могу подняться к вам, дорогой Мадлен?

– Через пять минут, – ответил тот. – Этого мне хватит, чтобы устроить Анатоля в его комнате.

Камилла ушла в одну сторону, Анатоль и Кассий удалились в другую. Анри посмотрел на часы, чтобы подняться в кабинет к Мадлену в точно назначенное время.

Господин Пелюш был равнодушен к топографии фермы, но совсем иные чувства испытывала Камилла. С радостью обнаружив, что в ее комнате все осталось на прежних местах, она немедленно подбежала к окну, возле которого привыкла обмениваться утренним приветствием с Анри.

В комнате Мадлена также ничего не изменилось. За исключением черного сюртука и панталон, сшитых им для поездок в Париж, он ни в чем не отступил от своих повседневных привычек.

Мы забыли, правда, упомянуть о великолепном хронометре Брегета, который, возвышаясь на каминной полке, привлек внимание г-на Пелюша. Он показывал время, отсчитывал секунды и обозначал дни недели и числа месяца.

– Черт! – сказал г-н Пелюш. – Какие у тебя отличные часы!

– Они не отстали ни на секунду за те полгода, что прошли с те пор, как я их приобрел.

– Такие часы должны стоить, по меньшей мере, шестьсот франков.

– Тысячу двести.

– Тысячу двести франков! И ты заплатил тысячу двести франков за часы?

– Что поделаешь! Когда занимаешься предпринимательством, необходимо знать точное время. Так что сюда приезжают со всей округи, чтобы поставить свои часы по моим.

– Значит, ты занимаешься предпринимательством?

– Как, разве я тебе об этом не говорил?

– Ни единого слова.

– О! Я тебе все расскажу. А вот и мой крестник вошел ко мне в кабинет, извини, я должен выслушать отчет.

– Иди, Кассий, иди, – сказал г-н Пелюш. – Имея трех продавщиц в магазине и семь или восемь рабочих в городе, я знаю, что значит вести дела. Однако, чтобы управляться со всем этим, мне вполне достаточно серебряных часов, доставшихся по наследству от отца и стоивших ему семьдесят франков. Вот они.

И он достал из карманчика своего жилета тот безобразный и устаревший предмет, который парижские уличные мальчишки весьма выразительно окрестили «будильник» или «тикалки».

– Да, да, – ответил Кассий, входя в кабинет. – Я знаю эти часы, очень ценю их и даже предложил бы купить их у тебя, если бы смел надеяться, что ты согласишься с ними расстаться.

– Ты прав, – подхватил г-н Пелюш, опуская свои часы обратно в карман. – Я не расстанусь с ними ни за какие деньги.

– Ну вот, ты видишь, я правильно поступил, купив свои собственные. Через десять минут я буду в твоем распоряжении.

В приоткрытую дверь г-н Пелюш в самом деле мог видеть Анри, с распечатанными письмами и сумкой в руках ждавшего Мадлена.

Было похоже, что в сумке лежали деньги.

Господин Пелюш подошел к туалетному столику, стоявшему около двери в кабинет. Отсюда, делая вид, что он умывает себе лицо и руки, г-н Пелюш мог слышать все, о чем говорили Анри и Мадлен.

– Оплата произведена? – спросил Мадлен.

– Еще нет, – ответил Анри. – Во-первых, никак не удается поменять семь или восемь тысяч франков золотом на серебро. Мы исчерпали все запасы серебряных монет на десять льё в округе, к тому же мы наняли на испытательный срок двадцать новых рабочих, и пока не договаривались с ними об оплате.

– Они работают, как остальные?

– Почти так же.

– Тогда им надо положить по четыре франка, как и другим.

– Такое же мнение и у папаши Огюстена.

– Как ты поступишь с твоим золотом?

– Я заплачу луидорами каждой пятерке рабочих, и это уже будет их забота найти разменную монету. Но в первую же вашу поездку в Париж вы должны будете договориться с Банком, чтобы он давал нам ежемесячно сорок тысяч франков серебром в обмен на векселя или на золото.

– Нет ничего проще. Сколько мы должны заплатить сегодня рабочим?

– Шесть тысяч семьсот франков.

– Ты помнишь, я им обещал дать вознаграждение первого сентября, если останусь доволен их работой?

– Да.

– Ты добавишь еще одну тысячу франков в счет этого вознаграждения, которое они сегодня в охотничьем домике получат из рук Камиллы. Я хочу, чтобы они выпили за здоровье моей крестницы.

Господин Пелюш весь обратился в слух.

Выплата шести тысяч семисот франков за неделю из расчета четырех франков в день предполагала наличие двухсот пятидесяти рабочих.

Мадлен обещал договориться с Банком, чтобы тот присылал ему ежемесячно в обмен на золото около сорока тысяч франков серебром!

И наконец, Мадлен желал, чтобы его двести пятьдесят рабочих получили вознаграждение из рук Камиллы с единственной целью заставить их выпить за ее здоровье!

Все это ум г-на Пелюша, каким бы превосходным он ни был, совершенно отказывался понимать.

Но так как Анатоль ни слова не хотел упустить из разговора, казавшегося ему хотя и непонятным, но весьма интересным, то он продолжал внимательно слушать, машинально натирая руки куском мыла, который таял на глазах и с которым он обращался бы, вероятно, гораздо бережнее, если бы тот принадлежал ему.

– О чем сегодня говорится в письмах?

– Пришли три письма: от господина де Рамбюто, господина Талабо и господина Шарля Лаффита. Они пишут, что если вам в конце месяца будут нужны деньги, то вы можете рассчитывать на них: первые двое предлагают сто пятьдесят тысяч франков каждый, а последний – сорок тысяч франков.

– Тебе нужны деньги?

– Нет, мы сможем прожить весь следующий месяц, пользуясь тем, что находится в кассе.

– Ну что ж! В таком случае ответь этим господам, что в этом месяце мне ничего не надо, но поскольку срок выплаты первых дивидендов приходится на второе число следующего месяца, то в конце сентября мне понадобятся эти суммы в двойном размере.

– Но эти дивиденды не превышают восьмидесяти тысяч франков.

– Ты думаешь, нашим акционерам не будет приятно узнать, что, помимо их дивидендов, в кассе лежит еще около полумиллиона?

– Я напишу в этом духе. Я могу даже попросить гораздо больше. Вы ведь знаете, что вам должны более миллиона.

– Нет, так будет лучше всего. Спускайся и подожди нас, сцена выплаты жалованья позабавит наших гостей; не забудь положить тысячу франков отдельно в маленький кошелек.

– О! Будьте спокойны.

Анри вышел через дверь на лестницу. Мадлен вернулся в комнату и застал г-на Пелюша, продолжавшего машинально намыливать руки, в то время как таз был переполнен пеной.

Господин Пелюш вытер руки и позвал Камиллу; она спустилась. Анри ждал ее у дверей и вручил ей небольшой кошелек с золотом.

Затем все направились к маленькому охотничьему домику, в котором жил Анри и где должна была состояться выплата жалованья.

Их ожидала целая армия рабочих.

При приближении Мадлена ряды разомкнулись, и Мадлен, Пелюш, Анри и Камилла прошли сквозь толпу из двухсот пятидесяти рабочих, державших свои фуражки в руках.

Первый этаж небольшого дома был превращен в контору, где Анри держал кассу.

Во всю ширину комнаты была установлена решетка, оставлявшая свободным лишь коридор, который вел от входной двери до выхода.

Анри попросил рабочих заходить внутрь по пять человек, объявив, что в будущем им будут платить каждому отдельно, к этому уже приняты все меры, но сейчас, поскольку в наличии только наполеондоры по двадцать франков, им предлагают получить один наполеондор на пятерых.

Предложение было принято без всяких возражений.

В своем втором обращении Анри попросил их не расходиться, получив плату, поскольку г-н Мадлен, намереваясь поблагодарить их за расторопность, с которой они приступили к работам, хотел бы из рук своей крестницы дать им доказательство своего удовлетворения.

Все было проделано, как и договаривались, в совершеннейшем порядке. Рабочие по пять человек входили в дверь, получали один наполеондор на всех пятерых, выходили через другую дверь и оставались ждать.

Камилла вышла к ним, и все головы вновь обнажились.

– Друзья мои, – сказала она им, – мой крестный пожелал, чтобы я вас отблагодарила от его имени за ваш добрый вклад в дела предприятия, руководителем которого он является, и как доказательство его удовлетворения вот кошелек с тысячью франков, предназначенный для того, чтобы вы выпили за мое здоровье. Я вручаю его вашему бригадиру, чтобы он разделил их поровну между вами.

Бригадир вышел вперед и приблизился.

– Держите, – продолжала Камилла. – И да благословит вас Бог, вас, ваших жен и ваших детей!

Не знаю, был ли заранее отдан приказ, но едва эти последние слова были произнесены, как крики «Да здравствует мадемуазель Камилла!» и «Ура!» в честь Мадлена вырвались из двухсот пятидесяти глоток в таком едином порыве, какого г-н Пелюш никогда не мог добиться в дни смотров в честь избранного им правительства, хотя в его роте было девяносто человек.

Господин Пелюш был так сильно растроган, что у него на глаза навернулись слезы.

Мадлен вполголоса сказал несколько слов бригадиру, взявшему кошелек из рук Камиллы, и тот ответил знаком, подразумевавшим, что он все понял.

Все направились на ферму: Камилла, радостная и довольная, как в пору самых сладких своих надежд; Анри, задумчивый и даже встревоженный; г-н Пелюш, снедаемый любопытством (всякое мгновение вопрос уже был готов сорваться у него с языка, и он с трудом удерживал его); Мадлен, молчаливый, но при этом предающийся жестикуляции, которая свидетельствовала об обширных замыслах, зреющих в его уме.

На пороге фермы их ждал мэр Вути, пришедший сообщить весьма неожиданную новость, что в силу своей неограниченной власти он переносит на второе сентября открытие охотничьего сезона, назначенное ранее на первое число.

В ответ на все расспросы он удовольствовался следующим объяснением: желая дать завтра торжественный завтрак в честь Мадлена, всех гостей и всех охотников округи, он, воспользовавшись своим всемогуществом в муниципалитете, отложил начало охоты на послезавтра.

Господин Пелюш вначале был сильно раздосадован. Но заверения Мадлена – казалось, раздосадованного не меньше, чем остальные, – в отличном качестве завтрака несколько примирили его с этой задержкой, в конце концов ставшей всего лишь суточной отсрочкой.

Дело заключалось в том, что в замке Вути должно было праздноваться новоселье.