Текст книги "Адская бездна. Бог располагает"

XLIII
В дороге

Пока Юлиус и Лотарио так основательно запутывались в сетях, расставленных Самуилом Гельбом, Фредерика в сопровождении г-жи Трихтер ехала к Страсбургу.

Фредерика была обеспокоена и печальна – грустила она о Лотарио, а тревожилась о графе.

Какое впечатление произведет на них обоих ее внезапный отъезд? Она была уверена, что Лотарио будет страдать, и совсем не уверена, что граф фон Эбербах придет в восторг. Что если господин Самуил Гельб ошибся? Вдруг Юлиус оставался в Париже по необходимости, а вовсе не из скромности и благородства? Что если у него и в самом деле есть какая-то важная причина не покидать Францию? И не будет ли он в таком случае недоволен, что его силой отрывают от средоточия его жизни и главных забот, пренебрегая его волей, определенно и неоднократно высказанной?

Чем более она удалялась от Парижа, тем сильнее чувствовала, как ее охватывает сожаление, чуть ли не раскаяние. Этот отъезд, больше похожий на бегство, тяготил ее. Она спрашивала себя, так ли уж нежность к ней графа фон Эбербаха и его самолюбие будут удовлетворены тем, что она самым фактом подобного бегства в известном смысле признала правомерность своей разлуки с Лотарио, свою неспособность устоять перед ним, когда он близко, и продолжать не видеться с ним согласно воле ее супруга? Собственный отъезд представился ей теперь совсем в ином свете, и то, что она совершила из деликатности по отношению к графу, стало казаться ей оскорблением, которым он вправе возмутиться.

И ради этого она решилась нанести такой удар в самое сердце Лотарио!

Она сожалела, что не сказала всего самому графу фон Эбербаху, не поговорила с ним открыто, чистосердечно, не спросила хотя бы, приятно ли ему было бы поехать в Эбербах, чтобы пожить там.

– Но вы же раз двадцать предлагали ему это, – говорила ей г-жа Трихтер, – да и господин Самуил Гельб вам объяснял, почему граф таит от вас свои подлинные желания: чтобы не злоупотреблять вашей преданностью. Не надо так себя изводить. Вы же не из каприза уехали и не очертя голову, а по совету человека, который вас вырастил, всегда был вам первым другом, а графа фон Эбербаха знает уж получше вас. Или вы сомневаетесь в господине Гельбе?

– Ну, конечно же, нет! – отвечала Фредерика. – Я полностью доверяю господину Самуилу Гельбу, он всегда был добр ко мне. Но что вы хотите, моя добрая госпожа Трихтер? Я не привыкла путешествовать, тем более одна. Я никогда не покидала Парижа, и мне странно, жутко колесить вот так одной по большим дорогам.

– Еще несколько почтовых станций, – сказала г-жа Трихтер, – и у вас это пройдет.

Но станции сменяли одна другую, а тревога по-прежнему терзала Фредерику. Госпожа Трихтер делала все возможное, только бы ее успокоить:

– Вы завтра сами будете смеяться над своими сегодняшними страхами. Господин Самуил Гельб в эту самую минуту пускается в путь, чтобы присоединиться к нам. Завтра вы его увидите, он расскажет вам новости о господине графе. Тогда вы пожалеете, что не насладились как следует этим прелестным путешествием в такой славной почтовой карете. Ну что это такое, скажите на милость! Господин Самуил Гельб так все хорошо устроил, что нам и заботиться почти что не о чем: все приготовлено заранее, на станциях нас уже ждут, возницы передают нас друг другу прямо-таки из рук в руки, и вы еще недовольны! А господин Самуил, он даже способен прибыть на место прежде нас. Что вы скажете, если, когда мы прибудем в Страсбург, дверцу кареты перед нами отворит не кто иной, как он? Ну, а если он и запоздает немного, что из того? Мы тогда осмотрим Страсбург! Это моя родина. Я вас повожу по городу. Вы увидите прекрасный собор… Ей-Богу, у вас вид до того унылый, будто вас увозят в страну дикарей. А Страсбург, да будет вам известно, по красоте и самому Парижу не уступит, вот так!

Но утешения г-жи Трихтер не могли прогнать облако печали, с каждым часом все сильнее омрачавшее прекрасное лицо Фредерики.

Ночью она не смогла уснуть и, опустив стекла кареты, чтобы ветерок хоть немного освежил ее пылающий лоб, все смотрела, как черные призраки деревьев бегут вдоль обочины дороги.

На следующий день около четверти одиннадцатого она вдруг почувствовала, что ее сердце мучительно сжимается. Она содрогнулась, словно от сильнейшего, хоть и необъяснимого потрясения.

Это произошло в то самое мгновение, когда в прусском посольстве граф фон Эбербах швырнул перчатку в лицо Лотарио.

Таинственная чуткость любящей души! Это невыразимое страдание Фредерика испытывала до самой ночи, то есть до часа дуэли.

Потом ей показалось, что лихорадка вдруг отпустила ее и бешеное сердцебиение унялось, как будто все было кончено.

Фредерика впала в какое-то полуобморочное состояние, из которого ее внезапно вывела г-жа Трихтер. Она будила ее, говоря:

– Пора выходить. Мы приехали.

Почтовая карета и в самом деле успела въехать в Страсбург и остановиться у подъезда гостиницы «Солнце», которую Самуил выбрал для Фредерики и в которой они должны были встретиться.

Самуила там не было. Но это не означало, что он опаздывал. Он обещал прибыть не раньше вечера или ночью.

Есть Фредерике совсем не хотелось. Но, уступив настояниям г-жи Трихтер, она заставила себя перекусить. Поев через силу, она тотчас ушла к себе в комнату.

Она прождала до полуночи.

Но когда и в полночь Самуил не появился, девушка, измученная дорогой и волнениями, легла и уснула.

Тем не менее нетерпение разбудило ее очень рано.

Она позвонила. Прибежала г-жа Трихтер.

– Господин Самуил Гельб приехал? – спросила Фредерика.

– Нет еще, сударыня. Но вот письмо от него пришло.

– Письмо? – воскликнула девушка. – Но почему письмо, когда он должен был приехать сам? Скорее же, давай его сюда.

Она схватила письмо и стала читать вслух:

«Мое дорогое дитя!

Я рассчитывал, как и обещал, выехать около полудня, чтобы присоединиться к Вам. Но мне свалилось на голову непредвиденное дело, имеющее самое непосредственное отношение к моим политическим убеждениям. Мне придется задержаться здесь до вечера, причем позднего, а может статься, что и до завтра. Поэтому не ждите меня в Страсбурге.

По получении сего письма, не медля, продолжайте свой путь в Эбербах, где предупреждены о Вашем прибытии и встретят Вас как королеву.

Что до Юлиуса, то будьте покойны. Через несколько часов, даже раньше, чем он узнает о Вашем отъезде, я поведаю ему о великодушном решении, подсказанном Вашей преданностью. Я надеюсь на лучшее. Кто знает, не захочет ли он поехать вместе со мной, чтобы самому выразить Вам свою признательность? Это еще одна причина, почему мне есть смысл задержаться в Париже на несколько часов.

Когда прибудете в Эбербах, Вы на следующий же день или чуть позже получите письмо, откуда узнаете обо всем, что здесь было сказано, сделано и решено.

Берегите себя хорошенько. Скажите госпоже Трихтер, что я всецело поручаю Вас ее заботам и возлагаю на нее всю ответственность за малейшую неприятность или недомогание, которые могут приключиться с Вами.

До скорой встречи.

Ваш друг

Самуил Гельб».

– Я возвращаюсь в Париж, – объявила Фредерика, дочитав письмо.

– Как так?! – г-жа Трихтер в изумлении всплеснула руками. – Почему?

– Да! – сказала Фредерика. – Я провела два слишком скверных дня – вчерашний и позавчерашний. И надеялась, что, по крайней мере, сегодня явится человек, способный меня успокоить, поговорить со мной, но, раз господин Самуил Гельб не приехал, я возвращаюсь к господину графу. Не желаю снова оказаться предоставленной себе самой. Прикажите, чтобы подавали лошадей.

– Я велю запрягать, – отвечала г-жа Трихтер, – но все же надеюсь, что в карету мы сядем не затем, чтобы вернуться в Париж.

– Мне необходимо увидеть графа как можно скорее, – сказала Фредерика.

– Возможно, что именно вернувшись в Париж, вы потеряете эту возможность, – заметила г-жа Трихтер.

– Где же я могла бы увидеться с ним скорее, чем в Париже?

– Господин Гельб позавчера написал вам, что отправится завтра утром и возможно, что господин граф поедет с ним.

– Он сказал «возможно»! – перебила Фредерика.

– Предположим, что господин граф с ним поедет. Возвращаясь назад, вы рискуете разминуться с ним по дороге и приехать в Париж к человеку, который будет искать вас в Эбербахе.

– Да, верно, – пробормотала обескураженная Фредерика. – Но что же делать?

– Прежде всего позавтракать, – сказала г-жа Трихтер.

– Можно подумать, что я голодна!

– Господин Самуил Гельб поручил мне заботиться о вашем здоровье, следовательно, вы должны меня слушаться. А потом, после завтрака, мы поступим так, как велит господин Самуил Гельб. Отправимся в Эбербах, будем ждать там его письма и приезда господина графа.

– Ну, так отдавайте ваши распоряжения, – вздохнула бедная Фредерика, окончательно уничтоженная.

Полчаса спустя почтовая карета выехала из Страсбурга.

XLIV
Прием в замке

Самуил не обманул Фредерику: в замке ее действительно ждали.

Слуги, чье безделье она так некстати потревожила, даже устроили между собой совещание.

О браке своего господина они были осведомлены. Юлиус по этому поводу велел послать им денег, чтобы и у них была своя доля в его торжестве, так что в замке тогда два дня подряд праздновали и плясали, причем в качестве гостей были приглашены самые именитые из жителей Ландека.

А потом лакеи и думать забыли как о своем господине, так и о госпоже – вплоть до того дня, когда из послания Самуила узнали, что графиня, а возможно, и граф фон Эбербах намерены провести в замке все лето.

Незваный чужак, без предупреждения вторгшийся в первый встречный дом в час обеда, усевшийся за стол, ухвативший лучший кусок и, покончив с ним, преспокойно отправившийся спать в самую красивую комнату, пожалуй, не мог бы выглядеть в глазах хозяев дома более наглым и дерзким, чем показались лакеям эти граф и графиня, так бесстыдно вздумавшие расположиться у них в замке.

Письмо Самуила было подобно камню, брошенному в доселе безмятежное болото, мгновенно заставив расквакаться всех лягушек. Оно вызвало целую бурю негодования.

Однако красноречивое выступление Ганса, который слыл самым умным, усмирило народное возмущение и предотвратило сооружение баррикад.

Речь Ганса звучала примерно так:

– Само собой, тяжело, когда привыкнешь к вольному житью да спокойствию, а может, даже малость и заработаешь право считать, что замок твой, раз хозяева его бросили, и совсем освоишься с добрым обычаем съедать все самое лучшее из разных там овощей и фруктов, а остаток продавать и денежки класть в карман, то есть, стало быть, имеешь все приятности господского житья, но без всяких хозяйских забот да хлопот, после этого – что так, то так – тяжело заново становиться слугой, подчиняться, вставать и ложиться не когда сам желаешь, а как другие скажут, пищу для них готовить, фрукты собирать опять же для них, одежду им чистить, сапоги смазывать! Ясное дело, есть на свете радости и послаще этих. А все равно вы как есть дурачье! Неужто нам за все эти труды награды не будет? Молодая хозяйка, когда только замуж выйдет, обыкновенно бывает щедрой. Верно, денежки у ней так и текут промеж пальцев. Тут уж конца нет тратам да мотовству, а слугам на пропой сколько идет! Дел у нас прибавится, но и доход вырастет. Фруктов да овощей здесь столько, что и при господах на нашу долю хватит. Жалованье нам увеличат. А сверх того – вы только представьте! – аж в жар бросает, как подумаешь, сколько радости будет, когда лето пройдет и граф с графиней в город подадутся, и не без того, чтобы нас на прощание подарками осыпать. Опять нам двойная утеха: видеть, что господа уезжают, а денежки их с нами остаются!

Проповедь Ганса имела успех, и все сразу принялись с величайшим жаром готовить замок к приему молодой хозяйки.

Слухи о скором приезде новой графини фон Эбербах не замедлили распространиться по Ландеку и окрестностям.

В тот же вечер, когда пришло письмо Самуила, все в Ландеке стало с ног на голову: шум поднялся такой, что он достиг и ушей Гретхен.

Гретхен уже и тогда пришла в горчайшее уныние, когда узнала, что граф фон Эбербах снова женился. Ей показалось, будто ее дорогая Христиана умирает второй раз.

Но эта горечь и скорбь еще усилилась при известии, что новая графиня фон Эбербах приедет и поселится в замке, стены которого так полны воспоминаний о Христиане.

Этот приезд посторонней в дом, построенный для Христианы, где она когда-то жила и где теперь обитает ее память, произвел на Гретхен впечатление святотатства, кощунственного надругательства.

Для нее этот замок был чем-то вроде дорогой могилы; ей казалось, что это святое место, где царствует смерть. Вторжение жизни, обычного порядка вещей, низменных, обыденных интересов, а может быть, и празднеств – все это напоминало ей осквернение гробницы.

Она не хотела видеть этого. Ей претило быть свидетельницей такой пошлости. А тут как раз настала пора, когда она имела обыкновение раз в год ездить в Париж. И она решила уехать в тот самый день, когда должна появиться новая графиня.

Впрочем, на сей раз ее путешествие было необходимым, как никогда. Несмотря на обещание, данное Фредерикой в прошлом году в Менильмонтане, Гретхен не получила от девушки ни одной весточки.

Почему Фредерика не писала ей? Может быть, эта чужая женщина, что появляется раз в год минут на пятнадцать и упорно отказывается назвать себя, внушает ей недоверие? Или девушка просто позабыла о ней? Или заболела?

Стало быть, Гретхен нужно поехать туда и выяснить, что происходит.

В тот день, когда Фредерика выехала из Страсбурга, Гретхен написала Гамбе, что через десять дней будет в Париже, распрощалась с козами, поручила их другой пастушке и, закинув за спину мешок со своими пожитками, в послеполуденный час прекрасным майским днем двинулась в путь. К вечеру ей надо было успеть в Гейдельберг.

До Неккарштейнаха она прошагала единым духом. Там она остановилась, чтобы перекусить и немного отдышаться.

Она села на каменную скамью около почтовой гостиницы.

Но едва лишь она вонзила зубы в ломоть хлеба с аппетитом, который пробуждается при ходьбе на вольном воздухе, топот коней, несущихся во весь опор, заставил ее поднять голову.

В нескольких сотнях шагов она заметила облако пыли, сквозь которое тотчас смогла различить почтовую карету.

Безотчетный гнев шевельнулся в ее душе.

Этот экипаж ехал из Гейдельберга и направлялся в Эбербах.

«Уж не новая ли графиня пожаловала?» – подумалось ей.

И она уронила хлеб на землю. Есть больше не хотелось.

Пастушка вскочила на ноги, готовая убежать.

А карета меж тем остановилась у дверей гостиницы, и хозяин уже открывал дверцу.

Гретхен торопливо укладывала в мешок свой нехитрый скарб.

– Как называется это селение? – послышался вдруг женский голос из глубины кареты.

– Неккарштейнах, сударыня, – ответил хозяин гостиницы.

– Далеко ли отсюда до Эбербаха?

– Всего несколько миль.

«Так и есть! – сказала себе Гретхен. – Вот она и прикатила. Ну-ка поспешим! Пора убираться отсюда».

И она зашагала прочь.

– Не угодно ли дамам выйти из кареты? – осведомился хозяин гостиницы.

– Нет, спасибо, – отвечал другой голос.

Услыхав его, Гретхен, едва успевшая сделать несколько шагов, вдруг обернулась. Она подбежала к карете, заглянула внутрь и воскликнула:

– Фредерика!

Фредерика взглянула на женщину, заговорившую с ней, но сначала ее не узнала.

– А я-то! – всплеснула руками Гретхен. – Собралась в такую даль, чтобы отыскать вас, когда всеблагой Господь как раз послал вас ко мне!.. Да вы не узнаете меня? – прибавила она.

– О нет, теперь узнаю, – отвечала Фредерика. – Подождите, сударыня, я сейчас выйду к вам.

Гретхен распахнула дверцу; Фредерика и г-жа Трихтер выбрались из экипажа.

– Не сердитесь на меня, дорогая сударыня, – сказала Фредерика, сжимая руки Гретхен, – простите, что не сразу вас узнала. Но я настолько не ожидала вас здесь встретить, и потом – у меня в голове такая путаница!

Гретхен внезапно побледнела.

– Вы мне все расскажете, – сказала она. – Но есть одна вещь, которую я должна узнать сейчас же.

– Какая именно?

– Боже правый! – воскликнула Гретхен. – Я боюсь того, что сейчас придется узнать…

– Чего же вам бояться? – спросила Фредерика, сама встревожившись.

– Куда вы едете? – с трудом выговорила пастушка.

– В замок Эбербах.

– Господи!.. Но вы направляетесь туда из любопытства, правда? Или как друг хозяев дома? Может, владелец замка подарил его своему другу Гельбу? Вы ведь только поэтому туда едете?

– Что вы хотите сказать?

– Прислуга Эбербахского замка с минуты на минуту ожидает свою госпожу, она должна приехать. О нет, не может быть, это не вы!

– Да нет, это я, – отвечала Фредерика.

– Иисус! Мария! – прошептала пастушка.

И она, зашатавшись, рухнула на каменную скамью.

– Что с вами? – спросила изумленная Фредерика. – Да что же это такое?

– Ничего, – после продолжительного молчания отвечала Гретхен, вся дрожа. – Я скажу вам… я все объясню… но не сейчас. Такого удара я не ожидала. Сейчас я не смогу говорить. Потом… сегодня вечером, в замке.

Лошадей уже сменили, и возница ждал, пощелкивая кнутом и стараясь привлечь внимание путешественниц позвякиванием бубенчиков своей упряжки.

– Что ж, поедемте с нами, – предложила Фредерика. – В карете есть место. Входите же, дорогой вы мне расскажете, что вас так напугало.

У Гретхен вырвался жест отчаяния, казалось говоривший: «Право, худшей вести, чем эта, мне теперь все равно не узнать!» И она вскочила в почтовую карету, куда вслед за ней поднялись Фредерика и г-жа Трихтер.

Кучер пустил своих коней во весь опор.

По дороге Фредерика, уступая настойчивым просьбам Гретхен, поведала обо всем, что с ней произошло за последний год.

Пастушка поминутно прерывала ее рассказ возгласами изумления и ужаса.

– Вы же мне обещали, – с жаром укорила она девушку, – что будете писать, что никогда не оставите меня в неведении о ваших делах. И почему, когда прошлой весной мы в последний раз виделись, вы не сказали мне ничего о графе фон Эбербахе?

– Я тогда еще не знала его, – отвечала Фредерика. – Наше знакомство произошло самым неожиданным образом.

Она рассказала Гретхен, как пришла к графу фон Эбербаху, чтобы спасти ему жизнь, как в тот же день граф заболел и просил г-на Самуила Гельба вместе с Фредерикой остаться в посольском особняке, как он постепенно привык видеть ее возле себя, как попросил ее руки и она дала согласие, поскольку чувствовала, что ее влечет к нему некая странная, необъяснимая симпатия.

– О, здесь-то как раз нет ничего необъяснимого и странного, – перебила ее Гретхен. – Но я еще раз вас спрашиваю: как после всего, что я вам говорила, вы могли совершить столь серьезный поступок, не предупредив меня ни единым словом? Одно-единственное письмо, посланное в Гейдельберг по адресу, который я вам оставляла, – и мы бы избежали всех бед.

– Ох, все произошло так быстро, что я совсем потеряла голову. Не надо сердиться на меня за то, что я и думать забыла о вас, о самой себе я ведь тоже забыла. Выйти из темноты и бедности и вдруг стать женой графа фон Эбербаха, человека с таким именем, состоянием, властью и в таких годах, оказаться во всех смыслах так далеко от своих былых грез – это для меня значило вроде как попасть в водоворот, где тебя крутит, а ты не в силах понять, зачем все это и к чему может привести. Ах, вы правы: мне надо было все высказать открыто, и вам, и всем вокруг, а графу прежде всего, он ведь добрый и вовсе не хотел сделать своего племянника несчастным. Но я была в те дни в таком смятении, что и сама не знала, чего хочу, да и хочу ли чего-нибудь вообще.

Когда Фредерика закончила свой рассказ, уже начинало смеркаться.

Гретхен, которую некоторые подробности этой странной истории ввели в глубокую задумчивость, больше не расспрашивала Фредерику и сама не отвечала на ее вопросы. Должно быть, ее стесняло присутствие г-жи Трихтер. Теперь только кнут возницы продолжал вести беседу с колокольчиками лошадей.

– Скоро мы приедем? – спросила Фредерика.

– Сейчас, – сказала Гретхен.

Десять минут спустя карета остановилась перед замковыми воротами.

Привратник подошел, чтобы открыть им.

Уже стояла непроглядная ночь. Во всем замке ни огонька, ни человеческого голоса, никаких признаков того, что графиню ждали.

Ворота растворились, скрипнув своими петлями, и экипаж въехал в овальную аллею, которая заканчивалась у крыльца.

В то мгновение, когда лошади оказались под деревьями, вдруг грянул оглушительный ружейный залп, два десятка факелов разом вспыхнули среди листвы и на стенах замка и зазвучал звонкий хор голосов, более сладостных для души нежели для слуха:

– Да здравствует госпожа графиня фон Эбербах!

Затем разразился новый залп, вторично ужаснув Фредерику.

Вся прислуга выстроилась рядами на двух маршах парадной лестницы.

Ганс подскочил, чтобы открыть дверцу кареты.

– Благодарю вас, друзья мои, – сказала Фредерика. – Но умоляю: только не надо больше стрелять.

Она не успела договорить, как третий залп, громче первых двух, заставил оконные стекла зазвенеть.

– Пусть госпожа графиня нас извинит, – обратился к ней Ганс. – Это все жители Ландека, они думали, что доставят удовольствие госпоже графине, в угоду ей потратив немного пороха. Но к ним сейчас сбегают и попросят перестать.

– Вы меня очень обяжете, – вздохнула Фредерика.

И предоставив г-же Трихтер расплачиваться с возницей, она вошла в замок вместе с Гретхен.

– Госпожа соизволит отужинать? – осведомился повар.

– Немного позже, – отвечала Фредерика. – Пусть меня сначала проводят в предназначенную мне комнату.

Камеристка – жена Ганса – взяла зажженную свечу и повела Фредерику в комнату, которую прежде занимала Христиана.

Гретхен вошла туда с ней.

– Оставьте нас, – сказала графиня служанке.