Текст книги "Бессовестное время"

* * *

Это утро на подходе к Тобольску Аристарх представлял себе по-разному. Сам он давно перестал верить, что оно может когда-нибудь наступить. Нередко ему вообще казалось – легче умереть в ту же минуту, чем вернуться в реальный мир, тем более выжить, чтобы дождаться этой встречи. Но он выжил. Значит, Всевышнему угодно было оставить его здесь, на этом свете… Зачем? Он плохо понимал происходящее. Возвращение напоминало выход из тьмы. Света оказалось слишком много. Ему казалось, что он вот-вот ослепнет от красок жизни или дыхание остановится от отсутствия понимания происходящего. Обессилев, он привалился спиной к дышащей массе парохода и закрыл глаза.

Пароход швартовался. Время для Аристарха перестало существовать. Осознание произошедшего пришло к нему уже на причале. Отойдя в сторону, он, опершись на потрескавшиеся перила, стал жадно вглядываться в знакомые очертания. Он опять видел город, который много раз приходил к нему сновидениями, воскрешая к жизни из холода бараков, гула казематов.

По-прежнему на выступе Троицкого мыса ангелом-хранителем города парил Софийский собор. Шпиль Ермака на Панином бугре неясными очертаниями растворился в дымке утра. День начинался. Давно позабытые силуэты домов, пристанские пакгаузы отбрасывали длинные утренние тени. Всё было так же, как и в прошлой жизни. Лишь на том месте, где стояла Благовещенская церковь, зияла пустота. Будто кто-то стёр храм с картины города так старательно, чтобы ничего не смело даже напомнить о его существовании в прошлой жизни.

Аристарх непонимающе смотрел по сторонам. Неожиданно для себя он понял, что не знает, как обратиться к обычным людям. Товарищ?.. Гражданин?.. Ища хоть какой-нибудь поддержки, он несколько раз пробежал взглядом по лицам прохожих. Навстречу ему, заломив на затылок восьмиклинку, с папиросой в уголке рта, небрежной походкой шагал паренёк в вельветовой куртке. Если бы он надел самый цивильный прикид, который есть на этом свете, Аристарх всё равно бы его узнал. Это был «свой».

– Привет.

– Привет. Давно от хозяина3030
  Т. е. из зоны.


[Закрыть]?

– Неделю.

– Издалека?

– Из Карымкаров. А ты?

– Из Лабытнангов, с жестянки3131
  Железная дорога.


[Закрыть]…

– Слышь, а где Благовещенская Церковь?

– Взорвали её. Давно, ещё до войны… Ты сколько не был?

– Много, целую жизнь, – выдохнул Аристарх.

– Тогда понятно… Лады, бывай.

– Бывай.

Аристарх давно позабыл, что такое страх, но тут ему стало не по себе. С фанерным чемоданом он опять оказался на том же самом причале, с которого началась совсем иная жизнь. Будто киноплёнка, открутившись на «начало», остановилась…

«А что, если кто-то вдруг захочет дать команду «начать просмотр» и всё захочет повториться? Выжил бы? Нет, наверное… Теперь уже нет».

Вокруг суетились незнакомые люди, для которых он был обыкновенным чужим в их новом мире. Напротив кассы мужчина в линялой гимнастёрке скучал, стоя возле огромного зеркала в деревянной раме.

– Браток, ты не против, если я в твоё зеркало посмотрюсь чуток? – спросил Аристарх.

– Смотрись, не убудет, – улыбнулся прокуренными зубами мужик.

– Как я? – подмигнул Аристарх.

– Хреново, – усмехнулся в усы мужик. – Из фартовых, что ль, будешь?

– Не знаю. Человеком когда-то был, а из каких, теперь не помню. Забыл про то.

– И куда теперь?

– С моей ксивой3232
  Документ.


[Закрыть] дальше Тобольска всё равно не пустят.

– А давай с нами, на Север. У нас артель, дома строим. Народ всякий. Из ваших есть. Заработок хороший, всё по-честному.

– А зеркало на Север везёшь?

– Да это бабуся попросила покараулить. Обещала скоро прийти.

– Куда мне на Север? Я ж только оттуда, – усмехнулся Аристарх.

– Вот и ладно, привыкать не надо. В Самарово сейчас знаешь какая стройка затевается.

От приземистого здания с залом ожидания и кассами к ним подошли трое коренастых мужиков. Первый в выцветшей тельняшке сразу протянул руку.

– Вовка, а тебя?

– Аристарх.

– Василий, Петро, – не спеша подали железные ладони двое других.

– Зову с нами. Не хочет, – не торопливо заметил усатый.

– Староват я, пожалуй, для таких затей, да и отогреться бы неплохо.

– То, что староват, не очень заметно. Работа каждому найдётся. Так что погрейся, а заодно и прикинь. Всё бывает, вдруг потянет на Севера. Я тут на всякий случай адресок свой нацарапал. Держи…

Появилась поворотливая бабуля. Она привела с собой двух неразговорчивых дедов, показала на зеркало, сказала «вот», и они принялись заматывать трюмо мешковиной.

Аристарх пожал руки новым знакомым. Не придав значения встрече, попрощался. Его ждал Тобольск. Каждый шаг метрономом из прошлого отзывался в деревянных мостовых, пробуждая воспоминания. В такт шагам в голове бухали глухие удары взбесившегося сердца. Выбора не было. Надо привыкать к жизни на воле. Вот только память не давала успокоиться. Он поминутно натыкался на воспоминания, от которых перехватывало дыхание и занозой кололо где-то под самым горлом.

«Время, время, прошло ты. Но я устоял перед тобой. Хотя, как может пройти время. Время вечно. Это прошёл я»… – неожиданно подумал Аристарх.

Он миновал пожарное депо, в котором служил Феофан. Сторожевой башни огневого надзора не было. Во дворе люди в тёмно-синей форме, похожей на вохровскую, развешивали на козлах брезентовые пожарные рукава на просушку. Он уже собрался подойти, чтобы спросить о Феофане, но не смог смотреть на синее галифе, заправленное в сапоги. Круто повернувшись, перешёл через улицу. Вместо булочной «Хлебъ и баранки» на углу обосновалась пивная. Хмельной народ с кружками пива дымил вокруг папиросами, самокрутками. Проходя мимо Александровского сада, он остановился в изумлении. На часовне вместо креста был установлен зелёный самолётик. «Прости, Господи…» – сказал негромко Аристарх и, опустив пониже кепку, зашагал по знакомым улицам с незнакомыми названиями. Ноги сами несли его к небольшой площади на Большой Архангельской. Ему предстояла встреча со старым знакомым, который мог его помнить.

Театральный сезон закончился. Афишные места зияли дырами.

– Зачем ты здесь? – неожиданно спросил его голос ниоткуда. – Хочешь найти себя в прошлом?

– Каждый хочет понять, что он не растворился во времени, – ответил Аристарх.

– Прошлое есть, только тебя в нём нет, – угрюмо отвечал тот, кто спрашивал.

– Но, я там был. Точно… Это могут подтвердить люди. Да что люди, целое здание, перед которым мы сейчас стоим. Театр, ты помнишь меня, Аристарха Лодыгина, а Дмитрия Павловича, Володю Ильцевича, остальных?.. Ты тоже почернел от времени. Зачем они повесили на тебя красный флаг? На твоём фасаде, над балконом, до сих пор выбеленное пятно. Здесь точно висел портрет Вождя народов? Тебе тоже нелегко, но ты терпи. Всё ещё изменится. Я не доживу, а тебе ещё доведётся увидеть много интересного. Я зайду позже. Сегодня не могу. У меня просто нет для этого сил. До встречи…

Месяц Аристарх пытался найти хоть когонибудь из прошлой жизни. В доме Феофана проживали две совершенно чужие семьи. О его предыдущем хозяине они знали немного. Говорили, что его, а вместе с ним и всю семью, включая взрослых, детей сослали куда-то на остров на Оби. Не то Фокур, не то Покур называется.

– Его-то, суки, за что? – будто проскрипел Аристарх.

– За непокорность. Отказался он им какие-то ворота или решётки для новой пересыльной тюрьмы делать.

– За то и поплатился, – проговорила негромко вторая женщина и украдкой посмотрела по сторонам. – Больше мы ничего не знаем. Извиняйте…

Дом, будто прося прощения, смотрел на него знакомыми окнами. Странно, но берёза за эти годы выросла совсем мало. Он даже узнал три нижние ветки, на которые Феофан на Масленицу прилаживал качели для внучат и татарских детей.

– Вы кто ему будете? Родственник, наверное?

– Брат. Мать у нас с ним одна. На Севере осталась.

– Скажите, татарин по соседству жил, Азат? Где он теперь?

– Этот водовоз почти до самой войны громыхал бочкой по городу. Летом – воду возил, зимой – лёд в погреба. Вторую лошадку завёл, а его за это в ссылку. Деньги, оказывается, брал с простого народа за воду, которая ничего не стоит. Только вот куда их сослали, не знаем. Может, зайдёте?

– Спасибо. Мне сколько ни заходи в эти ворота, всё равно войти туда не удастся. Закончилось то для меня…

Женщины непонимающе переглянулись… Аристарх потрогал знакомое кольцо на воротах, на прощание взглянул в глаза дому и пошёл, опустив голову, не понимая, куда идёт.

Из театральных Аристарху найти тоже никого не удалось. Время будто растворило их в себе. Единственная, с кем довелось встретиться, была Аврора Кузьминична. Он положил к посеревшему от времени кресту букет полевых ромашек и, присев на корточки у края просевшего холмика, обхватил руками голову.

В театр он решился войти лишь с третьего раза. Рабочий вход совершенно не изменился. Еле слышно скрипнула дверь, и он, оказавшись в комнате привратника, немедля переместился в прошлое, которое столь далеко хранил в себе, что старался о нём даже не вспоминать все эти годы. Направо, за углом – пост огневого надзора, налево и прямо – дверь, за которой гул фойе, оркестровая ниша. В ней почитатель женских сердец Гентош на любимой итальянской скрипочке исполняет под аккомпанемент рояля чардаши Брамса, далее входы на балкон, репетиционный зал. Если круто повернуть направо и пройти через небольшую комнату с зеркалами для ожидания выхода на сцену – диван с креслами. Там добряк Михайлов опять о чём-нибудь спорит с экспрессивным Вячеславом Дербаносовым. Дощатая лестница вниз – ход к механикам сцены и в суфлёрскую…

Из-под синей таблички с надписью «Дежурный» поднялся отяжелённый брюшком мужчина с красными глазами.

– Это куда? В театре нет никого. Только бахгалтер.

Пахло варёной картошкой, рыбой.

– Я, собственно, лишь посмотреть, – начал осторожно Аристарх.

– Чего тут смотреть, не музей. Музей – тамо, на горе.

– Видите ли, мне пришлось по объективным причинам отсутствовать достаточно долго.

– Да уж… Заметно.

Аристарх поймал себя на мысли, что, оказавшись в театре, он неожиданно начал говорить на том, давно забытым языке прошлого, который зачем-то сохранила память.

– Говоришь, работал тут? Кем же?

– Служил в артистах. Аристарх Лодыгин… Не припоминаете?

– Нет, – не задумываясь, мотнул головой дежурный.

– Могли бы вы позволить мне пройти на сцену? Пусть даже ненадолго.

– Вообще-то, не положено. Но уж если из артистов… Правда, там света нет, только дежурный.

– Не имеет значения.

Аристарх много раз представлял эту встречу, а когда она случилась, растерялся… Ему вдруг показалось, что происходящее в это мгновение слишком обыденно, даже просто. Нет, он не забыл шумные аплодисменты, букеты, крики «браво»… Отсюда, из левого кармана на поклон обычно любил выходить Владимир. Там, на краю балкона, было любимое место Дмитрия Павловича, здесь находилась суфлёрская, из которой Александр, когда бывал в весёлом настроении, смешил всех во время спектакля, за что неоднократно бывал наказан. Правый карман! Вот и ты дождался! Здесь они в шутейном Новогоднем водевиле «Иосиф» организовали бродячий оркестрик для Аллы Шафировой, которая исполняла арию весёлой пчелы:

 
«Ах, налетайте, покупайте, покупайте чудосмесь,
А не хотите, так как хотите, но знаю, будете жалеть…»
 

Взрослые, а также их нарядные дети были необыкновенно счастливы в эти минуты. Сейчас Аристарх неожиданно поймал себя на простейшей мысли: «Кому всё это мешало?»

Наконец он подошёл к краю сцены. Здесь, после удара бутафорской шпагой, и началась другая жизнь. Никто не знает свой последующий шаг, если он даже и предопределён свыше. Странно, но Аристарх не жалел о случившемся, хотя понимал его неизбежность. Это всё равно бы произошло, а раньше или позже?.. «Все живут одну жизнь, а мне довелось две, – ухмыльнулся он. – Чем же быть недовольным?»

Вот только странное ощущение не покидало его. Оказавшись в родных стенах, он неожиданно почувствовал себя чужим. Отчего? Здесь так много знакомого, даже родного. Только сердце от этого не согрелось, не прилилась тёплой волной кровь к горлу, не затрепетала душа. Напротив, внутри что-то насторожилось, будто ожидало ответа от какого-то странного смотрителя за временем. Аристарх вопрошающе долго смотрел на знакомую сцену:

«Ты помнишь меня. Много лет назад я не просто ступал по твоим доскам, я жил здесь множеством жизней моих героев. Память до сих пор хранит каждый изгиб твоих кулис, знакомое ощущение сцены, звуков пустого зала. Только почему так глухо в моей душе? Что мешает ей радоваться встрече? Зачем они оставили этот красный транспарант? «Привет участникам 17-й партийной конференции!» Получается, что тот, в кожанке, с красной звёздочкой на фуражке до сих пор не покинул твои стены? И революционеры в полушубках, с красными лентами на папахах до сих пор топчут это святое место?

Надо идти. Дежурный уже недовольно покашливает. Мне, конечно, легче. Я не сломаюсь, смогу постоять за себя. А как же быть тебе? Тебе придётся дождаться, когда по окончании сатанинского времени над подмостками опять зазвучат слова о любви и вечных ценностях. Мы же, давай, пока будем просто жить на свете ради того, чтобы, оставаясь здесь, смотреть на происходящее и хранить память о прошлом.

Прощай»…

Аристарх встал на колени, поцеловал сцену и, не оборачиваясь, направился к выходу.

Той ночью ему не спалось. Окно в изголовье кровати светилось неясным светом. Путаясь в обрывках снов и ушедших событий, он метался между сном и реальность. Даже ненадолго заснув, он видел сон, что опять не спит. Иногда ему случалось на самом деле провалиться в смоль ночи, но и там он не мог отыскать покоя. Перед глазами начинали проплывать лица тех, кого уже давно не было. В который раз звучало сказанное много лет назад:

– Артист, когда ты попадёшь в Тобольск, а это случится обязательно, – говорил в ночь перед смертью Стёпка, – я тебя только об одном прошу: найди мать и расскажи ей, что схоронил меня полюдски, в красивом месте, на воле. Не позволил волкам сбросить меня в отвальную яму после смерти.

В 34-м, в середине лета, под прикрытием грозы они вдвоём ушли в бега. Вохра, не разбираясь, стреляла в черноту реки, собачий лай метался вдоль берега. Когда нож прожектора разрезал темноту над водой – они незаметно ныряли. И всё-таки одна из пуль чиркнула Стёпке возле шеи. Обращать на это внимания было некогда. Выбравшись на другой берег, они, не останавливаясь, бежали три дня. Вскоре рана начала гноиться. Через неделю Стёпка слёг окончательно. Умирал он мучительно и долго. Изредка приходил в себя, после почти сразу впадал в беспамятство, начинал бредить. Очнувшись в последний раз, он еле слышно прошептал:

– Артист, могилу мне начинай рыть. Тебе уходить надо, да и я заодно посмотрю, где лежать буду. Копай вон там, на бугорке под сосной. Красивое место. Да скажи матери, когда приедешь, чтобы жить тебе отвела в комнатке возле чулана. Ходить будешь по моему дому, спать на моей кровати, в окно смотреть… Я вместе с тобой буду. Твоими глазами на всё погляжу. Вот радости-то мне будет там, на небесах. Больше всего хочу увидеть мать и огородик под окном. В нём детство моё прошло. Там ещё лавка и три куста смородины у забора.

Песок был мягкий и податливый. Аристарх уложил остывающее тело, укрыл лицо куском рубахи, сложил на груди руки, долго смотрел на наколки на руках Л.Т.В.3333
  «Люби, товарищ, волю».


[Закрыть] и восходящее солнце с надписью «Север». Прочитав несколько строк из молитвы, что помнил, перекрестил Стёпку, перекрестился сам и начал засыпать. Холмика не делал, только приметил место и забросал валежником.

Спать Аристарху до гула в голове, до невозможности больше слышать собственное дыхание мешала тишина. Непривычная, ватная, в которой терялись звуки, мысли, ощущения. Не выдержав, он резко поднялся, сел на скрипучий табурет, долго смотрел в окно. Загадочные тени, перемежаясь с зарослями рябины у ветхого забора, кустами смородины, не переставая беспокоили память. Он оделся, вышел в коридор, чиркнул спичку. Дрожащий свет на мгновение оттолкнул темноту, потерявшуюся среди серых стен, старой одежды на гвоздях, ненужных вещей.

– Куда ты в такую рань? – откуда-то из темноты раздался голос Стёпкиной матери.

– Пойду, пройдусь. Не спится что-то.

– Не ходил бы ты. Лихого народу на улицах нынче немало. За Абрамкой опять кого-то вчера зарезали, на Кукуй среди ночи напали, все деньги, говорят, выгребли. Хоть продавщицу живой оставили, и то слава Богу.

– Не переживай, мать. Разберусь, если потребуется.

– Вот и Стёпка так говорил, – вздохнула старуха.

Пустынная улица блестела вчерашним дождём. Редкие прохожие, завидев Аристарха, переходили на другую сторону. Несколько жёлтых точек фонарей, присутствие которых выглядело сейчас несколько странным и не ко времени, одиноко замерли в граничащем между днём и ночью сером пространстве. Небо пульсировало матовым светом ночи середины июня. Он остановился возле темнеющей громады водокачки, перевёл дух после подъёма по Никольскому. Мимо, рыская фарами, проехал грузовик, не останавливаясь, свернул направо, под гору. Надрывно завывал мотор, гремели разбитые борта «ЗИСа», пахло бензином, табачным дымом.

Напротив входа в тюремные ворота над прожектором кружились ночные бабочки. «Наивные… Вы думаете, это солнце? Не верьте, это всего лишь стекляшка с горячей спиралью. Подлетите близко – погибнете». Едва уловимый запах цветущего шиповника висел над землёй. Шаги коротким эхом, созвучным его душе, метались между тюремной стеной и церковной оградой. «Что ж ты ищешь в этой жизни, Аристарх, успокойся, – будто со стороны говорил ему кто-то. – Пойми, не станет жизнь другой, даже здесь, на воле. Делай сейчас то, что задумал, а там будь что будет…».

Как и полжизни назад, тропинка привела его на Троицкий мыс. Так же блестела серебром роса, остатки ночи растворялись в светлеющем небе. Слабеющими точками огней город готовился попрощаться с ночью. Непривычным пятном, к которому никак не мог привыкнуть Аристарх, зиял провал на месте Благовещенской церкви. Во дворе сохранившейся церковной ограды копошился народ, над коробками автомобилей поднимался белёсый дым, ревели моторы. «Что там теперь? Похоже, автобаза… Действительно, она им нужнее церкви…».

Первый луч согрел Чувашский мыс. От него зажелтела полоска песка за Иртышом, пристань. Буксир с баржей, гружёной углём, готовился к отправке. Из трубы валил чёрный дым. Кочегары, судя по всему, разгоняли котлы.

Как долго он ждал этого мгновения, как хотелось ему оказаться именно в это время, здесь, где однажды он видел чудо… Было видно, как ранние лучи заливают одну за другой улицы. От прикосновения света просыпались дома, крыши, зелень Александровского сада… Только где золото куполов, без которых город выглядел ослеплённым, будто незрячим? Он видел улицы снова и снова, но… не узнавал их.

– Что изменилось в твоём облике? – спрашивал Аристарх. – Почему ты стал для меня другим? Отчего не открыл мне этим утром таинство рождения нового дня? Как случилось такое, что ты не позволил мне увидеть то, что расплескал передо мной тем утром? Где она, твоя влекущая таинственная сила?

На расстоянии вытянутой руки летели две чёрные птицы. Он видел их блестящие отливом перья, слышал шум крыльев, а глаза вновь и вновь отыскивали исчезнувший для него город. «Господи, увидь, что твориться на Земле, – прошептал он пересохшими губами. – Здесь восходит солнце, но от этого не наступает день. Или это только мой удел? Однако разве можно жить в ночи?..» Неожиданно Аристарх почувствовал себя чужим на этой земле, будто выдернутое из земли дерево.

Возвратившись, он сложил небогатое наследство в фанерный чемодан, попрощался с приютившей его молчаливой старушкой и, не сожалея ни о чём, отправился на речной вокзал. Долго тянулась очередь к окошку в кассе. Купив на последние деньги билет на пароход «Родина» до Самарово, в полумраке трюмов третьего класса он долго искал свободное место… Не найдя, махнул рукой и пошёл на корму. Неровной белёсой дорожкой оставался за пароходом след. Пологие волны играючи вздымали пену из-под колёс, будто укачивали, успокаивали происходящее. Насладившись игрой, волны растворяли серебристые блики на воде. Привычно пахло угольным дымом, встревоженной водой. Пристань растаяла в сизом мареве низких лучей. От блеска мириады солнц слепило глаза. Мимо разномастной людской массы, тюков, чемоданов он прошёл на нос, остановился возле якорных лебёдок, долго смотрел на клокочущую за боротом воду… Белые шапки облаков, завидев его, изумлённо замерли на прозрачном небе. Аристарх улыбнулся им, будто старым знакомым, и с наслаждением подставил лицо свежему ветру с Севера…

Уват – Тобольск – Советск

2013 – 2014 г.