Текст книги "Бессовестное время"

Вечером Кеша, испытывая некоторую гордость от проделанной работы, вышел встречать Вику. Она насторожённо вышла из машины, осмотрелась и как-то испуганно спросила:

– Кеша, разве сегодня четверг?

– Нет, а что?

– Так газон по четвергам косят с четырнадцати до шестнадцати…

– А в другое время что же, не косят?

– Не косят.

– Почему?

– Потому что так в договоре написано.

– А без договора нельзя косить?

– Нельзя.

– А я взял да и покосил.

– Это что же, ты всё скосил?

Кеша кивнул головой и рассказал всё: о недовольном соседе и нервном полицейском. Вика смеялась до слёз, переспрашивая его снова и снова.

– Слушай, Вика, а зачем полицейский приезжал, да ещё два раза?

– Всё дело в том, что газон у нас косят по четвергам, с четырнадцати до шестнадцати. Обычно приезжает представитель компании со своей газонокосилкой и косит согласно контракту на обслуживание газона. А эта газонокосилка ещё от старого хозяина осталась. Только сегодня, Кеша, не четверг. Вследствие чего никто не мог нарушать сегодня тишину, кроме Кеши, конечно. Вот только сосед об этом не знал, поэтому и позвонил в полицию.

Кеша на какое-то время задумался, потом, не торопясь, проговорил:

– Когда полицейский уехал, я опять включил косилку. Что же про меня подумал сосед? Откуда такой наглец взялся, – скажет, наверное. Полицейский и тот не смог найти на него управу. Точно, это он позвонил в полицию второй раз, а что ему оставалось делать? – размышлял Кеша. – То-то я и думаю, чего это полицейский, когда приехал ещё, был какой-то излишне нервный. Досадил я соседу, в общем, прилично. Нехорошо как-то получилось. Извиниться бы надо. Как хоть зовут соседа?

– Как зовут? Понятия не имею, – пожала плечами Вика.

– То есть, вы вот так живёте по соседству, а ты даже не знаешь, как его зовут?

– Не знаю, Кеша. Здесь не принято знакомиться и ходить в гости.

– Принято, не принято, но я всё же извинюсь. Вот прямо сейчас пойду и извинюсь.

– Что ты, Кеша, это нельзя, это частная территория. У тебя же нет приглашения. Просто так ходить даже к соседу не принято.

– Странно, однако, вы живёте. Для того, чтобы поговорить, надо записываться на приём. Мужикам расскажу – не поверят.

– Ты вот что, Кеша, завтра придёт домработница. Так что постарайся до её прихода не перестирать всё доме и убрать.

– Вика, у вас домработница?

– Филиппинка. Малайя зовут. Завтра познакомитесь.

С домработницей, к сожалению, у Кеши тоже приключилась достаточно курьёзная история. Когда наутро он проснулся, по дому уже сновала черноглазая невысокого роста молодая женщина. Кеша, как и положено джентльмену, надел спортивные штаны, футболку и вышел познакомиться.

Малайя робко ответила на его приветствие и поспешила дальше. Кеша задумался. Нет, так не пойдёт. Какое-то несерьёзное знакомство получилось. Надо бы поближе. Хорошо бы обставить всё посолиднее. Может, о чём-нибудь потолковать удастся, про жизнь там или чего-нибудь ещё. И тут Кешу осенила прекрасная идея. «Сварю-ка я кофе, – подумал он, – да приглашу её выпить с утра по чашечке». Вскоре дурманящие запахи кофе плавали по кухне, вырываясь в холл, где Малайя делала уборку. Кеша, полагая, что чашка кофе обязательно поднимет ей настроение, поставил на террасе чашки на невысокий столик между диваном и креслом, для удобства положил подушечки под спину и пошёл звать собеседницу. Она послушно пошла за ним. Кеша галантно распахнул дверь и даже слегка наклонил голову.

Малайя, похоже, испугалась, когда Кеша подвёл её и весьма учтиво показал на диванчик. Как истинный кавалер, не отступая от своего, он учтиво взял её под руку… После этого она разнервничалась окончательно. Размахивая непрерывно руками и произнося «Но-у, но-у», она поспешно удалилась и затихла где-то в недрах дома.

Кеша пожал плечами, сказал:

– Не хочешь, как хочешь. Было бы предложено.

Не сильно расстроившись, он выпил обе чашки и предался сытым размышлениям о происходящем.

Когда вечером Малайя ушла, Вика тоном заговорщика сообщила Кеше, что домработница сказала ей по секрету, будто ты оказывал ей повышенное внимание и склонял к сексу. У Кеши от несправедливости вытянулось лицо и округлились глаза.

– Так я же ей предлагал на террасе кофе выпить, для знакомства.

– Она так и говорит, на диван показывал.

– Я же этой дуре так и сказал: «Присядь на диван, кофе выпьем».

– Кеша, запомни. В Америке нельзя дамам целовать руки, открывать перед ними двери, оказывать повышенные знаки внимания и делать недвусмысленные предложения, даже домработницам. Это прямая дорога в суд.

Вика весь вечер подшучивала над Кешей, потом, когда приехал Билли, она всё рассказала ему. Билли никак не мог понять юмора, оттого совсем не смеялся, немного поболтал в бокале лёд с виски, дежурно поулыбался и ушёл спать. Они опять сидели допоздна. Вспоминали, как Кеша с мальчишками ходили на Тильзитку ловить раков. Вика просилась с ними, но в тот раз они её с собой не взяли. Тогда она пошла за ними тайком. Её обнаружили, когда уже было поздно. Пришлось на свою голову оставить. В конце концов, рак всё же ухватил её клешнёй за палец. Было много крика, слёз, но дома они всё утаили. Так это и осталось их тайной на всю жизнь, поскольку не было уже в живых никого, с кем можно было поделиться маленьким детским секретом.

С косильщиком газонов Кеша всё-таки познакомился, когда он приехал в четверг. Звали его Борис, родом он был из Белоруссии, из-под Минска. Борис косил газоны, резал кустарники, занимался химической обработкой домов от грибка, зарабатывал хорошие деньги и был в полном восторге от Лос-Анджелеса, Лас-Вегаса, да и американской жизни вообще.

Кешина американская жизнь тоже начиналась, и всё могло статься… Очень скоро он стал понимать разговорный английский, потом начал сам складывать кой-какие предложения. Старания учителей английского в школе и институте всё же не прошли даром. Вскоре он вполне сносно заговорил. Каждый день он больше всего времени уделял изучению города. Последнее время изучил метро, которое больше походило на обветшалые трамвайные ветки, местами уходящие под землю. Он посещал нескончаемые выставки в музеях и галереях, ходил на кинопремьеры и кинопоказы, удивляясь всеядности публики, которая восхищалась ерундой, а серьёзные фильмы воспринимала практически пустыми залами. Американцам нужно было шоу во всём. Без этого им было неинтересно.

Он ходил по обласканным солнцем улицам, дышал разогретым воздухом, пытался хоть с кемнибудь заговорить, чтобы понять этих людей, однако безуспешно. Желания общаться с Кешей ни у кого из местных не возникало. Странные люди, эти американцы. Они легко и с улыбкой делают первый шаг при знакомстве, но на этом всё и заканчивается. Дальнейшие темы для обсуждения закрыты, тем более личные. Их ничего не интересует, кроме доллара, акций, себя и собственного статуса. Если американец рассказывал о морском путешествии или походе в горы, всё сводилось к тому, как выглядят горы или море на его фоне. Если это был автомобиль, то он рассматривался не иначе, как задний план и украшение для рассказа героя.

Кеша почему-то сразу вспомнил дядю Федю, что жил этажом выше с женой, которую звал он не иначе как Полина Куприяновна. Во дворе у них был гараж, открывая который, дядя Федя трогательно, словно с членом семьи, здоровался со своей старинной «Победой». По выходным он торжественно лежал под её брюхом или, гордо нацепив на нос очки, продувал что-нибудь под капотом. Точнее сказать, не продувал, а целовался. Если б машина помещалась в постель, он непременно затащил бы её туда. Мальчишки с нетерпением ждали, когда закончится ремонт, поскольку после этого дядя Федя начинал катать их по окрестным улицам. Кеша не раз наблюдал, как он ласково разговаривает с машиной, то поглаживая её руль, то панель приборов. Они с этой старенькой «Победой» уже не первый десяток лет были друзьям. Для него она не была декорацией, она была его иконой. А это совершенно разные вещи.

К сожалению, Кеше так и не удалось найти себе хоть какого-нибудь сносного собеседника из жителей Лос-Анджелеса, хотя знакомых было уже предостаточно. Разговоры у всех были об одном и том же – «американском счастье», на которое надо надеяться и всю свою жизнь посвятить его достижению.

У них на все случаи жизни были готовые решения, словно подготовленный трафарет. Когда Кеша пытался заговорить по душам – они сразу замыкались. Об этом нельзя, это личное. Над этим должен думать домашний психолог и рекомендовать, что необходимо сделать. А ещё, может быть, потому, что не было у Кеши принадлежности к актёрскому сословию или знаменитостям, не выпирал наружу его высокий статус. Правильно говорила Вика: разные мы с ними, очень разные. Для того чтобы вжиться во что-то американское, надо было обязательно оказаться в каком-нибудь сообществе. Например, стать фанатом Сталлоне, Брюса или с вечера занять место в очереди, чтобы в числе первых попасть в музей на выставку трусов Мадонны. Там можно было вожделенно вместе со всеми рассматривать «интересные места», слушать учащающийся пульс и нервно глотать слюну. После чего необходимо влиться в стадо поклонников дивы, начав регулярно посещать какой-нибудь клуб для всеобщего стенания и проявления любви к ней. Также можно вступить в общество охраны короткозубых кроликов, например, или начать посещать какое-нибудь братство, где тебя научат танцевать под молитву ко Всевышнему, дав перед этим бесплатно пыхнуть чем-нибудь интересным.

Со временем всё это окончательно перестало интересовать Кешу, вместе с долговязыми пальмами, каждодневным солнцем и ненастоящими улыбками. Он даже перестал обращать внимание на независимых бомжей Санта-Моники, которые, гордо расположившись на лавочках променада, со снисходительным превосходством наблюдали за снующими людьми.

У Кеши появились новые знакомые, и он стал приезжать в Санта-Монику почти каждый день. Это была семейная пара. Владимир работал свободным музыкантом на променаде. В унисон океану он дышал на саксофоне бархатными звуками, присматривая за раскрытым чехлом от саксофона от проворных бомжей. Ирина сидела поодаль в шляпе с лентой и смотрела за синюю линию горизонта.

Когда приезжал Кеша, они с ней, гуляя по променаду, слушали летящие над волнами то хриплые, то плачущие звуки саксофона. Ирина рассказывала о Ленинграде. Это был их родной город. После окончания университета её единственным местом работы был Русский музей. Владимир тогда работал саксофонистом в Ленинградском оркестре радио и телевидения.

На вопрос Кеши, нравятся ли ей музеи ЛосАнджелеса, она горько усмехнулась:

– Иннокентий, где вы видели музеи? Всё, что здесь называют музеями, это вымученный и высосанный из пальца новодел, который следует называть не иначе, как галереи. Достоин, пожалуй, какого-то внимания Музей естественной истории. Скажите, Иннокентий, вы были в Русском музее, Эрмитаже?

– Конечно, – кивнул Кеша.

– Вот это музеи! В них хранится история. Я бы сейчас без подготовки провела экскурсию по любому залу в Русском музее. А всё, что мы видим здесь, придумано, растиражировано, раскручено под то, чтобы зарабатывать на этом деньги. Это не музеи, это что-то другое.

– Тогда отчего же вы уехали?

– Отчего уехали? – повторила Ирина.

Говорила она медленно, взвешивая каждое слово. Так обычно говорят экскурсоводы:

– Потому что мы странные люди, Иннокентий. Жили когда-то в Ленинграде на Итальянской улице, тихо ненавидели всё советское, ругали на кухне страну, систему, правителей, порядки и всё время мечтали уехать хоть куда-нибудь, лишь бы подальше от Советов. Были уверены – нас везде ждут.

Когда наступило новое время, подвернулся случай. Получилось не сразу, но вскоре всё же собрались. Продали квартиру, библиотеку, бабушкину мебель. Зачем? Чтобы жить сейчас в стране безразличных людей. Чужие мы здесь и, как видно, уже никогда не станем своими. Дочка умней нас оказалась, не поехала. Стали мы последнее время задумываться. Для чего живём в этой стране? Чтобы умереть здесь? Сейчас снимаем квартиру в итальянском квартале, под нами на первом этаже живут мексиканцы. Вчера Володя перебирал библиотеку и уронил стопку книг с верхней полки. Ничего не могу сказать, грохнуло об пол вполне прилично. Только что тут началось… Прибежали снизу, начали бешено кричать, грозить полицией, жалобой домовладельцу и чем-то ещё. Слушать они, как видно, не способны.

Кеша усмехнулся и согласно мотнул головой. «Знаю, уже проходил».

– Так вот, Иннокентий. Живём сейчас в этой стране, ругаем уже её, а заодно и себя, и, можете себе представить, мечтаем уехать в Петербург.

Она усмехнулась с грустной иронией, что-то хотела добавить, но только махнула рукой. А над пляжем Санта-Моника, над её подвижным песком, на который накатывались торопливые волны, летела одинокая мелодия «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан». Саксофон то стонал внизу, то, словно жаворонок над полем с васильками, взлетал вверх, трепеща над бесконечно милым сердцу простором.

– Послушайте, Ирина, но ведь основная масса тех, что переехали, живёт нормально и, похоже, даже счастливо?

– Действительно, есть те, кто хорошо устроился, и даже отлично: имеют дом с большим количеством сортиров. Но разве этого достаточно, чтобы стать счастливым? Кроме этого надо ещё Родину иметь. Счастье, оно сортирами не измеряется. Есть те, кого даже американцы считают элитой. Только таких не очень много, остальные такие же, как и мы. Как там ничего не имели, так и здесь ничего не нажили. Сыты, крыша над головой, а на самом деле бежим, как кролики, меж двух заборов, потому что там, в конце, трава зеленеет. В конце, Иннокентий, в конце!

Американского счастья нам, видите ли, захотелось. Нет такого счастья, а если оно и есть, то оно не американское, не русское, не еврейское, оно человеческое, а это совсем другое дело. Вся беда в том, что русские мы и переделать себя не сможем. Другие могут, а мы нет.

Они оставили променад, опустевший пляж, беспокойные волны Санта-Моники и отправились в азербайджанское кафе с названием «Русские пельмени». Сидя на террасе, ели пельмени с обязательной стопкой водки, слушали анекдоты, рассказывать которые Володя был большой мастер. Позднее солнце осветило серебристые бока самолёта, который упорно набирал высоту над чернеющим океаном.

– Может быть, он в Москву летит?

– А может, в Петербург?

– Хорошо бы вернуться обратно.

– Невозможно. Закрылась та дверь.

– Как открыть её?

– Надо просто взять и уехать в Ленинград…

Вечером Кеша с волнением достал листок из блокнота с телефоном, который ему оставил Стас. Ответил женский голос:

– Хелло.

Кеша начал говорить по-русски. На другом конце провода сказали:

– Момент.

Трубку взял мужчина с низким хрипловатым голосом:

– Здравствуйте, я вас слушаю.

Кеша заволновался. Возможно, сейчас он услышит Стаса. Вот, наверное, тот удивится!

– Здравствуйте, я друг Стаса из России. Пригласите, пожалуйста, его к телефону, если можно.

– Это невозможно.

– Почему?

– Стас умер.

Кеше показалось, что ему не хватает воздуха. Мысли вдруг остановились.

Он только смог спросить:

– Как так, почему?

– Остановилось сердце.

Надолго повисла пауза. Потом хрипловатый голос спросил:

– Скажите, у вас всё в порядке? Может, вам нужна помощь?

– Спасибо, у меня всё хорошо. Примите мои соболезнования.

– Благодарю.

Кеша положил трубку, подошёл к окну и долго смотрел на тяжёлые облака. Приехала Вика, сразу поняла – что-то не так. Испуганно встрепенулась.

– Кеша, что случилось?

– Стас, о котором я тебе рассказывал, умер. Я звонил его родителям. Что делать?

– Завтра у меня свободный день. Поедем с утра в церковь, свечки поставим, молитву закажем.

– Так Стас был иудей.

– Тогда поедем в синагогу, хотя Бог всё равно один.

– Вика, надо покупать билет, я уже хочу домой…

Вика долго сидела молча, смотрела в пустой камин, потом задумчиво проговорила:

– Господи… Как-то всё сразу, в один день. Да, мы завтра поедем в церковь или синагогу, потом закажем билет, потом… – Она остановилась неожиданно, буквально на середине слова, так будто забыла что-то сказать ещё. – Кеша, меня пригласили на работу в Большой, – наконец выдохнула она. – Сегодня звонили, просили к концу недели дать ответ.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– Что ты, Кеша!.. Над этим не думают, это делают. Если честно, я всегда ждала этого звонка. Поэтому, когда приезжала последний раз, даже паспорт поменяла.

Кеша ожидал чего угодно, только не этого. От недоумения он едва не сел мимо стула.

– Тогда ты бросила всё там, сейчас бросаешь всё здесь. Не рискуешь? Да к тому же. Как тогда всё это?

– Что – всё?

– Всё, что есть. Благополучие, дом, камин, бассейн, работа, Билли, наконец.

Было видно, что Вика всё уже решила, и переубеждать её было бесполезным занятием. Она с детства была такой упёртой. Теперь же, похоже, решение было принято окончательно.

– Билли, если любит, поедет и будет там свои оптические волокна изобретать и производить, а если не любит, значит, так и должно случиться рано или поздно. А всё, что вокруг нас, Кеша – дома, камины, бассейны, зелёные лужайки – это как берётся во временное пользование, с таким же успехом и возвращается. Это Америка, Кеша. Постоянство здесь не в почёте.

– Значит, ты намерена сказать «да»?

– А я уже сказала. Так что летом приезжаю. Тем более, мой контракт здесь заканчивается, а продлевать его я не намерена. Кеша, я хочу танцевать на русской сцене. Я русская балерина, которая так и не стала американкой, и понятно, что не станет ею уже никогда.

– Когда ты намерена об этом сообщить Билли?

– Сегодня.

– Интересно будет посмотреть на него.

Что и говорить, Кеша был рад решению Вики и даже, честно говоря, не очень этому удивился. Просто он слишком хорошо знал свою сестру. Чему он действительно удивился, так это тому, с каким невозмутимым видом Билли, не раздумывая ни одной секунды, сказал «о-кей» и спросил, «когда едем?»

Ненасытное чрево двухэтажного «Боинга» долго поглощало разномастную людскую толпу. Гдето уже слышалась русская речь, чувствовался запах виски. Сосед справа с пейсами, в чёрном костюме и такой же чёрной шляпе попросил Кешу поменяться с ним местами, за что был очень признателен и благодарил его после этого несколько раз.

Звали его просто Михаил. Он почтенно называл Кешу Иннокентий, извинился ещё несколько раз за оказанное беспокойство, потом наклонился и негромко прошептал Кеше на ухо:

– Понимаете, я не могу сидеть рядом с женщиной.

– Почему? – так же загадочно прошептал Кеша.

– Вера запрещает.

– Значит, у вас нет детей? – в унисон, в той же удивлённо-вопросительной тональности достаточно иронично прошептал Кеша.

– Что вы, Иннокентий – шестеро, причём четверо мальчиков и только две девочки. Вскоре ждём пополнения ещё.

Кеша как мог, изобразил удивление и совершенно наивно прошептал:

– Так, скажите, откуда берутся дети, если вам даже приближаться к женщинам нельзя?

– О, Иннокентий, это весьма деликатный вопрос. Здесь будет бестактно обсуждать эту тему. Кстати, позвольте вам тоже задать один вопрос.

– Пожалуйста…

– Судя по имени, вы еврей?

От столь неожиданного вопроса Кеша впал в ступор и замолчал.

За него ответил Миша.

– Если вы не желаете отвечать на вопрос – пожалуйста. Я не настаиваю.

Но Кеша всё же ответил:

– Здесь я с вами, Михаил, готов поспорить, поскольку Иннокентий – это не еврейское, а древнеримское имя. Переводится как «непорочный».

– Но скажите тогда, кто такая тётя Соня, о которой вы говорили ранее?

– Тётя Соня – это мамина сестра.

– Сестра, говорите. М-да… Определённо поинтересуйтесь.

– Соней её звала только мама, – улыбнулся Кеша, – а вообще-то имя её Софья.

Михаил надолго задумался, покручивая пуговицу на жилетке.

– Вы прекрасный человек, Иннокентий, однако как-то всё у вас слегка запутано. Когда будем расставаться, напомните, я подарю вам диск сестёр Бэрри. Как они исполняют хаву… Я уверен, что в вас-таки проснутся еврейские корни.

За стеклом иллюминатора ревели турбины, отталкивая часовые пояса, меридианы. Железная птица уносила людей в своём огромном теле всё дальше от пальм, длинного пирса на пляже СантаМоники, жаркого солнца, которое спешило сегодня совсем в другом направлении. Всё ближе был огромный заснеженный материк, где был кусочек земли, которого Кеше так не хватало. Ему повезло. Миша оказался интереснейшим человеком и прекрасным собеседником. Жил он в городе ТельАвив, служил при синагоге, где был редактором, корректором, наборщиком и всеми остальными сотрудниками в малотиражной религиозной газете на русском языке. За разговорами незаметно пролетело время. Оно быстро растворило недоверие, хотя они успели несколько раз поспорить на религиозную тему. Это был другой мир, но он был открыт для спора, наверное, потому показался Кеше весьма интересным.

Расставаясь, Миша протянул Кеше последний номер газеты, визитку и, покосившись на даму, ещё раз его поблагодарил. Но вот про диск он почему-то забыл. Ну не напоминать же было…

После приземления в Шереметьево Кеша постоянно задавал себе один и тот же вопрос – почему? Он опять задавал его себе, когда ехал из Шереметьево до Белорусского вокзала, мимо голых берёзовых рощ, остатков грязного снега у обочин, людей, на лицах которых улыбки были редкостью. Вопрос этот никак не хотел покидать его. Почему его так тянет сюда? Что же здесь краше или слаще? Как найти то, на что он с лёгкостью променял ласковое солнце в середине зимы, высокие пальмы на фоне гор, шум океана над ласковым жёлтым песком?

Не найдя ответа, Кеша продолжал из окна поезда жадно всматриваться в поля с остатками посеревшего снега, пригорки, начинающие зеленеть под робкими лучами низкого солнца, серые деревянные дома, мальчишек на краю деревни, что сидели на поваленном дереве и махали вслед проходящему поезду.

Перед Смоленском вошла старушка в зелёном платке с наивными жёлтыми цветами, полиэтиленовым пакетом и видавшей виды сумкой. Она тихо сказала: «Здравствуй, сынок» и села отдышаться.

Потом бабуля сняла пальто из прошлого, развязала платок, зашуршала пакетом. Приговаривая «остыли, наверно, совсем остыли», она развернула вышитое полотенце, поставила на стол тарелку с блинами и улыбнулась влажными серыми глазами.

– Угощайся, сынок. Праздник сегодня – Масленица. А я, вот видишь, наладилась дочку и внучат проведать в Смоленске. Она у меня умница – доктором работает. – Потом, помолчав, добавила. – Зубным.

Из коридора доносился голос проводницы:

– Чай, кому чай?..

Ночь давно поселилась в тёмных убаюкивающих купе, проходах с ковровыми дорожками на полу, шторками вдоль тёмных окон, приглушённым светом. Кеша, лёжа на второй полке, не отрываясь смотрел на розовую полоску заката, неровные очертания леса, холодное небо, изгиб темневшей под мостом речки, робкие огоньки в поле, которые, едва показавшись, опять терялись в темноте. Кеша вдруг понял, что нашёл ответ на давно мучивший его вопрос – почему?

Он даже привстал. Господи, до чего же всё просто! Как же он раньше не догадался. Ответ этот был везде: в старушке, которой до сих пор снится её девичья Масленица, в первой зелёной траве на оттаявшем пригорке, затаившейся холодной речке под мостом, заблудившихся среди чёрных полей огоньках деревень, остывшем воздухе…

Кеше достаточно было почувствовать себя всего лишь частью этого. Ему уже не хотелось ни длинных пальм, ни шума прибоя Санта-Моники, ни затоптанных камней со звёздами на улице под названием Голливуд.

* * *

Ранним утром с замиранием сердца он распахнул створки окна и, жадно вдыхая остывший воздух, стал ждать первых лучей, которые вот-вот разбудят любимый дворик под окнами. «Как ты поживаешь, что у тебя нового? – спросил Кеша в серую темноту. – Мне так тебя недоставало»… Прохлада окна неожиданно дохнула на него теплом, словно кто-то погладил его по лицу. Кеша почувствовал прилившую к горлу кровь, вспыхнувшие щёки.

Всю вторую половину дня он, не находя себе места, нетерпеливо ходил по комнате. Несколько раз подходил к окну и, стараясь оставаться незамеченным, наблюдал за скамейкой под каштаном. Садясь за стол, брал ручку, держал её в нерешительности над чистым листом бумаги… Ничего не написав, клал обратно, начиная снова ходить по комнате. Потом долго смотрел на набухающие почки на ветках каштана, наконец собрался, сел и уверенно вывел на первом листе: «Дорога домой». Так он решил назвать свой первый рассказ.

Ближе к вечеру под каштаном стал собираться народ. Сначала все что-то громко обсуждали, потом расстелили «Вестник», перочинным ножом неровно порезали кусок варёной «Докторской», полбуханки типековского хлеба, одним махом вскрыли «кильку в томате».

Кеша понял: пора, и осторожно толкнул створки. Все разом обернулись… В наступившей тишине стало слышно, как под крышей гаража привычно ворчат голуби.

– Стаканчик не нужен? – улыбнулся Кеша…

Советск – Лос-Анджелес 2014