Текст книги "Бессовестное время"

За плетёной изгородью в соседнем доме проживал татарин, звали его Асхат. У него было две лошади, большая бочка, в которой он зимой на санях, а летом на телеге развозил по домам воду с Иртыша, чем и зарабатывал на жизнь. Его черноглазая, всегда беременная жена, которую звали Гуля, улыбалась, но никогда не разговаривала. Не поддающаяся счёту шумная ватага такой же черноглазой детворы без устали сновала из одного двора в другой.

Хозяйку дома, где квартировал Аристарх, звали Матрёна. Она была напротив, говорлива и, к радости Аристарха, любила чистоту, а ещё печь пироги и заниматься готовкой. Особенно у неё получались пельмени и большие плоские пироги со стерлядью или нельмой. Оба очень гордились тем, что в постояльцах у них не кто-нибудь – артист, что приехал из самого Петербурга. Матрёна долго звала его «господин артист», пока Аристарх не упросил её называть его по имени, отчего она ещё долго смущалась и краснела.

Они давно выдали замуж трёх дочерей. По базарным дням те приезжали погостить. Внуки, едва оказавшись во дворе, тут же объединялись с черноволосой ватагой татарских детей из соседнего дома, к ним присоединялся лохматый чёрный пёс по кличке Хозяин, и вся эта разноцветная голосистая стая под сопровождение собачьего лая то начинала лезть на Панин бугор, то вихрем улетала вдоль Кузнечной, за своими ребячьими приключениями…

Особой гордостью Матрёны и Феофана был сын, который служил машинистом на белоснежном пассажирском пароходе «Витязь» в «Товариществе Трапезников и К». Жил он с семьёй в Омске. Матрёна с особым нетерпением ждала лета и с его наступлением каждый день ходила на пристань узнавать: «Скоро ль придёт “Витязь”»? За два дня до прибытия, она начинала встречать пароходы, прислушиваясь к каждому гудку на реке. Басистый голос «Витязя» она безошибочно узнавала среди всех пароходов на Иртыше.

До театра, в котором Аристарху предстояло служить, быстрым шагом можно было дойти за четверть часа. Чаще всего по пути он заходил к Владимиру, вместе они пили чай или кофе, слушали милое кудахтанье Елены, смотрели в окна, из которых был виден строящийся театр с муравьиными фигурами плотников на крыше.

Владимир и Елена жили недалеко от нового театра, на Малой Архангельской в трёхкомнатной квартире с кухней и столовой. Одна из комнат служила кабинетом для Владимира. Всё пространство здесь было переполнено старыми книгами с распухшими переплётами, лоснящимися, недавно изданными фолиантами, стопками исписанных бумаг. Напротив рабочего стола стояли два потёртых кожаных кресла, низкий венецианский столик. Кофе в тяжёлой турке, неспешная беседа… Позже приходил Александр – начинающий актёр и молодой красивый повеса. С ним Аристарх познакомился ещё на первом собрании у зелёной лампы. Александр приносил с собой запах одеколона и лёгкость общения. Елена безобидно сокрушалась по поводу его холостяцкой жизни, не переставая нахваливала Анастасию Плотникову – дочь известного купца. На что Александр достаточно бесцеремонно отвечал вопросом:

– Вы предлагаете мне жениться на купчихе? Намереваясь тем самым похоронить молодой талант и счастье свободной жизни?.. Это неблагородно с вашей стороны, Элен…

– А что, прекрасная партия, – не отступала Елена. – Анастасия хороша собой, умна, прекрасно воспитана. Кроме того, батенька её наконец-то оплатит ваши карточные долги и наведёт порядок с кредиторами.

– Погасить долги – хорошая идея, а вот жениться – не очень, – парировал со смехом Александр.

Так, не отличаясь особым разнообразием, потекли для Аристарха дни пребывания в Тобольске. Ему даже в какое-то время стало скучно, и напала хандра, да к счастью наступила весна. Оттаяли деревянные тротуары и мостовые, застучали по доскам подковами мохнатые рабочие лошадки, что тащили за собой телеги с грузами в сторону причала или базара. Легко и беззвучно пролетали экипажи на резиновом ходу, запряжённые тонконогими нетерпеливыми жеребцами.

На масленицу по давно сложившемуся обычаю в центре базарной площади ставили балаган. В нём театральные весельчаки с целью забавы и дополнительного заработка играли короткие шутливые спектакли с петрушками, коньками-горбунками, страшными старухами и глупыми толстяками. Тутто конфуз и произошёл… Надо же было так случиться, что городовой в сказке «Про золотого петушка» получился уж слишком похож на начальника тайной полиции, который собственной персоной, с такой же необъятной, как и он, женой, зашли после прогулки поразвлечься в балаган.

Публика к тому времени, заплатив свой пятак, вполне законно веселилась, хлопала в ладоши, однако время от времени нет-нет да посматривала на начальника тайной полиции. Слишком уж разительное получилось сходство. Им бы с супругой дотерпеть до конца спектакля, и всё б прошло шуткой. Только как бы не так. Среди постановки он прилюдно встал, следом за ним жена. Вдвоём они перегородили обзор. Зритель засвистел, ктото крикнул оскорбление, касающееся необъятных форм полицмейстерши… Артисты, не зная, что делать, продолжали играть. Возмущённая тучная пара, расталкивая сидящих на узких лавках зрителей, выбежала из балагана, за ними проследовали полицейские в парадных мундирах, человек в гражданском костюме.

Одним словом, получился конфуз, и ничего тут не поделаешь. Назад случившееся было уже не вернуть. Театр был всё же народный. Аристарх играл царя и даже не мог предположить, какое будет продолжение у этой сказки… А народ в свою очередь продолжал гулять масленицу.

После череды коротких шутейных спектаклей в балагане на Базарной площади Аристарх с Александром, имея желание поужинать, а заодно и отдохнуть, отыскали место в приличном питейном доме на углу Христорождественской и Абрамовской. Половой, получив заказ, удалился. Играла музыкальная машина с большим серебристым диском. От неё исходили грустные ангельские звуки… Они напомнили детство, благочестивых матушек, которые не впервой говорили им:

– Дети, не пейте вина. Ни к чему хорошему это не приведёт…

После пришла девица, похожая на курсистку. Она играла на клавесине польки, вальсы. Под звон бокалов закружились перед глазами хороводом канделябры… Тонкая тугая талия невесть откуда взявшейся озорной девицы с пытливыми глазами неожиданно увлекла Аристарха в трепетную, сладкую бездну. Александр неожиданно исчез из-за стола, так и не отведав куропатку с грибами. Полька, глубокий вырез декольте… Щекочущая прядь вьющихся волос касалась лица Аристарха. Во время разворота он властно привлёк её ближе к себе, почувствовал упругую грудь, тёплое дыхание на шее…

Вскоре вернулся разгорячённый Александр, и не один. С ним был высокий улыбчивый господин с купеческой бородой и грустными глазами.

– Аристарх.

– Вячеслав.

Они привели под руки ещё двух смущённых девиц. Появились половые, стол немедля расширили. Добавили стулья, приборы, бутылки вина с длинными горлышками. После обильного застолья подали два экипажа. С весёлым наслаждением они мчались со спутницами сквозь ночь, вдоль Почтамтской, подставляли лица весенней прохладе. Молодая кровь, не желая остужаться, бурлила… Не доезжая Базарной площади, остановились у двухэтажного особняка. Здесь, как оказалось, проживал Вячеслав. Он по-хозяйски громко постучал в ворота. Загремел засов, ворота распахнулись. Как выяснилось позже, родители его уехали на масленицу в Аремзяны, прислуги в доме уже не было, лишь дворник-татарин с беспокойным взглядом. Он всё время хотел что-то сказать, поправляя чёрную расшитую тюбетейку.

– Шамиль, мы сегодня гуляем, можешь отдыхать, – пробасил Вячеслав.

В соседней комнате громко играл патефон, звенела посуда…

Они смотрели на спящий город, двор, залитый синим светом полной луны. Неловко повернувшись, она коснулась его грудью, после подняла подбородок, будто желала ближе увидеть лицо Аристарха. Сам того не ожидая, он обхватил её за талию… Всё случилось после, как жаркие губы коснулись его подбородка.

В соседней комнате продолжал громко играть патефон, Александр чистым, даже каким-то невинным голосом подпевал, басил Вячеслав, не замолкали женские голоса. На потолке поблёскивала медью люстра, окружённая едва заметным хороводом свечей. Лунный квадрат от окна на середине комнаты светился бесовским синим светом. Звали её необычно – Люсьен…

За ночь прилично подморозило, иней покрыл тротуары. Лужи блестели, словно рассыпанные зеркала, скворец, пригревшись на раннем солнце, не обращая ни на кого внимания, насвистывал любовную песню.

Приятели шли молча… Они давно устали от собственного красноречия и бессонной ночи. Александр жил невдалеке, в двухэтажном доходном доме, где снимал квартиру на углу Туляцкой и Мокрой. Город просыпался… В час после обедни начиналось первое представление на Базарной площади. Хотелось хоть чуточку поспать.

Аристарх, по всей вероятности, выглядел неважнецки. Матрёна, выйдя его встречать у ворот, сочувственно приложив ладонь к губам, качнула головой.

– Ой, господин артист, рассольчику вам надобно огуречного да щец бы кисленьких. Вы пока прилягте, я мигом всё устрою.

Железным кузнечиком, словно внутри головы, цокал металл молотка в кузнице Феофана. Аристарх накрыл голову подушкой и неожиданно глубоко провалился в невесомую бездну. Проснувшись, он выпил стакан рассола, съел кислых щей и довольно долго приходил в себя, бессмысленно озирая стены.

Народ, желая представления, исправно нёс в кассу свои пятачки. Аврора Кузьминична, что играла царицу, простудилась накануне, вследствие чего занемогла. Пришлось срочно делать замену. Роль стала играть Олимпиада Васильевна. При её богатстве женских форм царица получилась со слишком крутыми бёдрами и декольте, которое с трудом сдерживало напор роскошной плоти. Народ радостно хлопал. Это означало, что народу нравится…

* * *

Потом пришло лето… На две недели наступили белые ночи, такие же, как в Петербурге. Публика допоздна гуляла в Александровском саду. Сначала для настроения играл духовой оркестр пожарных, потом приходило время скрипичной и камерной музыки. Белые платья дам, парадные мундиры кавалеров под фосфорическим светом неба превращали происходящее в магическое таинство белых ночей.

Так уж устроено, что день своим течением понятен, благоразумен и лишён откровенности. Ночь напротив, всегда таинственна, загадочна и бесовски соблазнительна.

С приходом летней жары нега безделья поглотила окружающих. Любимой темой для обсуждения стала погода. Всем казалось то несказанно жарко, и дамы не выпускали из рук веера и зонты с кружевами, то слишком прохладно, и все вдруг начинали вспоминать жару, что случилась неделю назад, и сожалеть. Когда тема сегодняшней погоды всех утомляла, начинали строиться предположения о скором приближении осени.

Дмитрий Павлович окончательно решил, что открывать театральный сезон новый театр будет пьесой Островского «Свои люди – сочтёмся».

Вскоре он распределил роли, раздал тексты и с чистой совестью распустил всех на месяц. Аристарху доверили играть Подхалюзина, Владимиру – Самсон Силыча, Авроре – Липочку.

Жара не отступала. Чтобы хоть как-то освежиться, на пыльном тарантасе они ездили купаться к старой протоке за Княжьим лугом. За крайними домами у пыльного Московского тракта начинались поля с синими васильками, где высохшие ручьи на песчаном берегу терялись в частоколе зелёного тала. Свернув с тракта, они довольно долго тряслись вдоль протоки… Через зелень берегов призывно просвечивалась река. Доехав до крайних кустов, друзья останавливались и, переполненные нетерпением, спешили к воде. Высохшая глина хрустела под ногами, густая зелень заканчивалась неожиданно. За ней, словно за раздвинутым занавесом, открывался Иртыш… Полноводный и спокойный, здесь, на изгибе реки, он за многие годы намыл широкое плёсо из белого песка. Его плоский язык выходил далеко в реку. Волны с шуршанием накатывались, подгоняли крикливых чаек, взбивали комьями речную пену, кружили её в весёлом водовороте. Река, живя привычной жизнью, проворно скользила вдоль берегов, крутила водовороты, отдыхала в тихих заводях и с уверенным спокойствием несла желанную для всех прохладу. К обеду распаковывали корзину с продуктами, вином и устраивали пикник на траве. Никто из приятелей даже не предполагал, что счастье может выглядеть столь просто. А оно всё это время находилось рядом с ними.

Солнце к середине дня нагревало песок так, что раскалённый воздух, повиснув над ним подвижным маревом, начинал звенеть. Стоя в воде, Аристарх чувствовал, как течение уносит из-под ног подвижные песчинки, будто мгновения пробегающего времени… На месте их образуются пустоты, которые вскоре вновь заполняются струящимся песком. Аристарх щурился от солнечных бликов, вдыхал речную прохладу, ощущал могучее спокойствие реки. Совершенно неожиданно он вспомнил зиму… Там, ближе к горе, напротив жёлтого обрыва, они с Евлампием по льду переезжали Иртыш. На той стороне пригорок, там останавливался обоз. Оттуда он впервые увидел город. Сейчас по реке снуют беспокойные лодки. Паром неповоротливым слоном неспешно разворачивается к берегу…

За то время, что Аристарх пробыл в Сибири, он так и не смог окончательно привыкнуть к бесконечию окружающего пространства. Здесь, оторвавшись от привычных предметов, взгляд всякий раз невольно устремлялся в такую безграничную даль, где слой воздуха становился столь велик, что через толщу его не всегда представлялось возможным разглядеть линию, где небо встречается с землёй. Аристарх называл это явление красивым словом – бесконечность. Услышав его единожды, ещё в гимназии, при изучении правил движения небесных светил, он сразу влюбился в этот удивительный термин. Сейчас же где-то в глубине души он был рад, что нашёл ему достойное применение.

На смену столичным привычкам и, казалось бы, сложившимся жизненным правилам пришло непривычное состояние саморастворённости в окружающем пространстве. От этого он не чувствовал себя потерянным или уменьшенным до ничтожества. Просто в какой-то момент он ощутил себя частью большого мира, в котором не было границ, расстояний, не было времени. В нём всё происходило одновременно, но никто никому не мешал, и места внутри этого мира хватало всем. Здесь, в неспешном течении дней легко умещалось всё: грандиозные события, досадные мелочи, маленькие радости. Это был его мир…

* * *

С купанья возвращались поздно, устав от безделья и солнца. Не торопясь ждали спасительной прохлады. Матрёна подавала холодную окрошку. Дождавшись, когда остынут от солнца разгорячённые лица, не прощаясь расходились. Ближе к вечеру в вечернем костюме появлялся Александр, чуть позже – Вячеслав в экипаже. После недолгих обсуждений компания отправлялась туда, где жизнь на ночь не замирает.

Этим вечером все были званы в гости к коллеге по театру – Борису Павлову. Визит был обусловлен тем, что Борису привезли на заказ новый английский граммофон и целую коробку пластинок. По этому поводу было приглашено множество гостей. Просвещённая часть горожан с интересом относилась к музыкальным чудачествам Бориса. Кроме нескольких граммофонов в доме у него во множестве присутствовали музыкальные шкатулки, механические мелодические аппараты, даже экзотические звуковые конструкции из Китая и Индии, которые работали при помощи самой обыкновенной воды, льющейся из различных трубочек. Однако вершиной всего был фонограф, доставленный месяц назад из Бельгии. Этот аппарат мог записывать человеческий голос на восковой валик. Обретя определённый опыт, они начали делать фонограммы песен с аккомпанементом, а после скрипку и даже балалайку… Происходящее вызывало полнейший восторг и изумление гостей. Чтобы записи на валиках не портились от жары, хранить их приходилось в погребе. Поэтому, когда после слов «не послушать ли нам?..» Борис привычно спускался в погреб, присутствующие начинали предвкушать чудо, к которому они пока никак не могли привыкнуть. Как же так? Человека нет, а голос его присутствует!..

Кроме не поддающихся счёту музыкальных устройств в доме было полно и обычных музыкальных инструментов. Скрипки, виолончели, балалайки, фисгармонии, валторны, трубы и даже шарманка. На всём этом Борис играл как сам, так и все желающие. Оркестры составлялись здесь же. Причём во всевозможных комбинациях.

По причине чудачеств Бориса и ощутимых трат по этому поводу дом у него был хотя и большой, но довольно старый, к тому же располагался не в самом престижном месте, неподалёку от Завального кладбища. Со всем музыкальным добром ему непросто было сходить куда-либо в гости, поэтому все ходили к нему. Горячий самовар в доме стоял всегда. Направляясь к Борису, не считалось зазорным прихватить с собой кусок мяса, пирога, бутылку вина или наливки. Театральная братия собиралась здесь вообще без особого приглашения. Им были рады всегда. Жена Бориса – Валентина, молчаливая и улыбчивая, привычно собирала на стол, сын Николашка колотил в барабан, встречая гостей. Душа каждого в этом шумном доме действительно тихо отдыхала.

Несмотря на скромное место проживания, в гости к Борису Павлову наведывались самые богатые люди Тобольска. Всем хотелось поговорить о достижениях технической мысли, узнать новинки и, как ни странно – получить совет. Прочие наведывались в гости из обычного любопытства. Купцы, пароходчики, заводчики, уходя, оставляли деньги, и немалые, желая помочь Борису в обустройстве ветшающего дома. А он нет чтобы подладить крышу или поменять окна – возьмёт да опять какуюнибудь музыкальную штуковину из-за границы выпишет. После с нетерпением будет ожидать поступления новинки, вовлекая в этот захватывающий процесс знакомых. Было что-то дивное в этих ночных посиделках, объединяющее, дающее пищу для души. Подолгу продолжались обсуждения, бывали и споры. Расходились обычно за полночь.

Тем утром, когда белая ночь так и не позволила темноте опуститься на землю, Аристарх, засидевшись у Бориса, в одиночестве возвращался на Кузнецкую. Сквозь неясный свет то здесь, то там проступали серые тени домов. Редкие подводы, одинокие прохожие беззвучно тянулись по пустынным улицам к Никольскому взвозу.

Аристарх прошёл через Красную площадь, миновал тюремный замок и уже направился к Прямскому спуску, как в последний момент неожиданно остановился, будто кто-то придерживал его. Откуда взялось это желание? Непонятно… Но ему вдруг захотелось пройти по тропинке, которая, огибая Рентерею, еле заметной нитью уходила мимо Кремля, крепостной стены, на выступ Троицкого мыса. Зачем ему понадобилось свернуть на эту тропинку в столь необычное время? Он не находил этому объяснения. Он просто делал это так, будто выполнял чью-то волю свыше.

Роса жемчужными брызгами осыпала склоны горы. Трава, отражая светлеющее небо, блестела серебром. В какой-то момент ему показалось, что ступает он не по земле, а по млечному пути, и ведёт его туда не простое желание, а сам Всевышний. Обогнув выступ горы, тропинка неожиданно закончилась… Дальше земля обрывом уходила вниз.

Аристарх в изумлении остановился у края. Таким видеть знакомый город ему ещё не приходилось. Вдруг стало понятно, что на его глазах происходит что-то необычное и торжественное, сравнимое с чудом. Он ощущал, как именно сейчас, в это самое мгновение поворачивается ключ времени, который открывает рождение нового дня. Слева, из-за края горы, показался край солнца. Первые лучи робко осветили песок на изгибе Иртыша, приземистые дома у подножья. На берегу стал собираться народ. Вот уже блеснули мокрые вёсла вдоль бортов одинокой лодки. Ранние птицы, еле слышно посвистывая крыльями, летели вдоль горы. Захотев, наверное, можно было коснуться их сизых перьев. В этот миг в середине его груди, согревая дыхание, вместе с восторгом поселилась тихая радость, готовая, выпорхнув, лететь вслед за летящими птицами…

На его глазах рождалась жизнь целого города. Перекрёстки, улицы, площади, освобождаясь от дымки, оживали. Появлялись люди, повозки, начиналось движение цвета, теней. Невесомым покрывалом мимо куполов церквей проплывал туман с реки… У самых небес белой птицей парил Софийско-Успенский собор… Аристарху показалось, что Тобольский ангел, неслышно взмахнув крыльями, опустился в этот миг на его плечо…

События, те, что выбираем мы, и те, что выбирают нас, мелькают нескончаемой чередой. Иные помним день, другие и вовсе не оставляют следа. Но порой случается действо, которое достаточно единожды окинуть взором, чтобы помнить о нём всю оставшуюся жизнь…

* * *

Лето в этом году случилось яркое, сочное и короткое. Вторая его половина пролетела стремительно и до обидного незаметно. Давно уже шли репетиции, театр достраивался. Все готовились к открытию.

Ночью, не переставая, лил дождь. Тяжёлые капли стучали по стёклам, ветер нещадно трепал ставни, свистел в оконной раме. Наутро Аристарх увидел двор, залитый лужами, пожухлую траву, усыпанную золотом берёзовых листьев. Неожиданно он понял: это пришла осень.

Её скорое приближение стало заметно по утрам. Начинало чувствоваться, что из воздуха исчезает тепло, перестают петь птицы. Очень скоро лужи заблестели коркой льда.

Вот только с приходом осени с Аристархом приключилась одна неприятная история.

Перед утренней репетицией в театр доставили пакет из полицейского ведомства на имя Аристарха Лодыгина. В нём вышеупомянутому господину надлежало явиться в полицейское отделение на улице Мокрой не далее как завтра, от десяти утра до полудня. Аристарх пожал плечами. Настроение, ещё не зная сути вызова, испортилось.

– Чего они хотят? Неужели петербургский след?..

К десяти утра Аристарх явился в участок, предъявил письмо полицейскому на входе. Ему предложили подняться на второй этаж, в кабинет начальника тайной полиции. Аристарх сразу узнал хозяина кабинета. Он хорошо запомнил его после инцидента в балагане, на масленицу.

– А, господин артистишка, садись поближе, будем знакомиться. Значит, из Петербурга к нам прибыли?

– Извольте! – возмутился было Аристарх.

– Изволю, изволю, не переживай. Так из Петербурга? Спрашиваю я, – рыкнул хозяин кабинета.

– Да.

– Цель прибытия?

– Служение драматическим актёром в театре.

– Рекомендации?

– Отсутствуют. Я самостоятельно прибыл и прошёл вступительные испытания.

– Отчего же так далеко?

– Хотел увидеть Тобольск. Служить в новом театре.

– Похвально-с. Только извольте правду.

– Это правда.

– Политические взгляды и убеждения?

Аристарх пожал плечами.

– Тогда извольте ответить. Кто такие Андрей Карлович и Пётр Данилович?

Несколько часов продолжалось словесное мытарство. Похоже, что из-за своего огромного живота начальнику тайной полиции тяжело было не только стоять и ходить, но даже сидеть. Время от времени прихлёбывая чай из высокого стакана в подстаканнике, он надувал щёки и недовольно кряхтел. К счастью, происходящее ему, в конце концов, надоело.

– Еженедельная явка в полицейский участок с письменным подтверждением событий, произошедших за неделю. Пока всё!.. При выезде за пределы города являться в участок за разрешением.

Перед репетицией Аристарх поделился с Дмитрием Павловичем произошедшим с утра эксцессом. Однако тот на удивление безразлично отнёсся к услышанному, чем безусловно удивил Аристарха. Лишь несколько позже, буквально на ходу, он бросил:

– В Тобольске добрая половина горожан ходят в участок отмечаться и ничего, живут.

Аристарх от его слов несколько успокоился.

– Да что это я, право. Не на эшафот же ведут. Не сразу, но всё улеглось. В следующий раз Аристарх встретился с начальником тайной полиции в совершенно неожиданном месте.

Был обычный воскресный день начала августа. В тот день Аристарх с Александром отправились на пешую прогулку к пристани, смотреть на пароходы. Эту прогулку в подгорной части они совершали неоднократно. Она увлекала их ещё тем, что навигация на реке заканчивалась. До весны хотелось ещё раз полюбоваться на могучих речных красавцев. Александр к происходящему на причалах оставался достаточно равнодушным, а вот Аристарху снующие на берегу люди, баржи, запах дыма из пароходных труб напоминали детство, любимый Петербург, гранитную набережную Васильевского острова.

Белоснежный пароход «Отец» отправлялся в Омск. Заканчивалась посадка. Низко и неожиданно взревел басистый гудок, смоляной дым повалил из трубы, сначала медленно, потом быстрее, быстрее зашлёпали плицы… Вот они уже сорвались двумя водяными вихрями вдоль бортов. Нос парохода уверенно разрезал холодную осеннюю волну.

– Пока, «Отец», передай привет Омску, – балагуря, махали они.

Неожиданно дама в шляпке на корме второй палубы сняла с шеи голубой платок и помахала им. Друзья переглянулись. Рассеялся дым над волнами… Вместе с пароходом исчезла людская суета, остался лишь щемящий запах расставания. Только с кем? Может быть, с той дамой, что махала им голубым платком? Или с мечтой?..

Вслед за белоснежным красавцем, неимоверно дымя и надсадно шлёпая колёсами так, что над решёткой гребного колеса висела радуга, прошёл буксир. Река жила своей жизнью, щедро позволяя любоваться её течением. Вдоль берега сновали лодки, небольшие катера с чумазыми матросами. Нескончаемой вереницей мимо пакгаузов по деревянному помосту тянулись в обе стороны подводы.

Возвращались друзья в приподнятом, даже возбуждённом состоянии. Жёлтые листья еле слышно падали, застилая землю. Вспомнили лето, в торговых рядах купца Турусова зашли в рюмочную. За разговорами о театре, его просветительском назначении просидели довольно долго. Вышли, когда уже начинало смеркаться. Это был хороший день. Жаль, осталась в нём нотка чего-то недосказанного, незавершённого. Обоим явно не хотелось, чтобы он столь быстро заканчивался.

Александр вдруг словно встрепенулся. Какая-то дьявольская искра мелькнула у него в глазах.

– Едем!..

– Куда?

– Увидишь…

Несколькими минутами позже экипаж уже грохотал колёсами по Большой Пятницкой, потом свернул на Абрамовскую, выехал на Болотную. Заведение называлось «Белая роза». Это был публичный дом, хорошо известный в Тобольске. Хозяйкой была Авдотья Ховрина, известная всем под иным именем – Розали. Увидев, куда его привезли, Аристарх упёрся ногами в переднюю стенку экипажа.

– Не пойду! Что хотите делайте!

Александр, напротив, чувствовал себя здесь совершенно свободно. К нему уже подбежал угодливый лакей.

– Изволите, сударь, как всегда-с?

– Разумеется…

Всё указывало на то, что Александр здесь далеко не впервой. Аристарха уговаривали со всех сторон, и он наконец сдался.

Далее всё закрутилось, словно в барабане рулетки. В подобных заведениях каждый знал, что следует делать. Без излишнего ханжества все понимали цель визита мужчин. Инстинкты в любом случае сильнее нас. Сценарии на все случаи жизни здесь были давно расписаны, и очень скоро Аристарх поднимался на второй этаж с белокурой девицей, которую звали ни много, ни мало – Жизель. Он уже взялся за поручень лестницы, когда увидел его…

Из боковой двери вышел начальник тайной полиции, следом за ним со щебетом спешили две девицы. Он был раскрасневшийся, в белой рубахе с расстёгнутым верхом. Аристарх слегка опешил. На мгновение их взгляды встретились, но Жизель уже призывно потянула его за руку.

Рулетка разврата закрутилась безотвратно и головокружительно, поминутно ускоряясь. Вот уже в руках появилась лёгкая дрожь, кровь горячей волной прихлынула к горлу. В коридоре ни на секунду не замолкал шум, слышался визг девиц, заливался патефон… Развратное время захлестнуло шквалом эмоций, от него громче становились голоса, и куда-то терялся стыд. Безудержное веселье будто катилось со скользкой горы, отчего не могло, да, похоже, и не хотело останавливаться. Тишина и спокойствие не жили в этом заведении. Страсть правила свой бал. После полуночи утомлённо замолк патефон, из соседнего номера доносился нетрезвый голос мужчины и непрекращающийся женский, похожий на фальцет.

Среди ночи ровный шум борделя разорвал дикий крик. Жизель встрепенулась, и, не надев пеньюар, подбежала к двери…

– Что-то случилось, – проговорила она с тревогой.

Раздался звон разбитого стекла, громко хлопнула дверь. К первому женскому крику добавился ещё один, истеричный и уже непрекращающийся. Жизель, накинув розовый халат, неслышно спустилась с лестницы. Очень скоро, прерывисто дыша, она вернулась, закрыв дверь, прижалась к ней спиной. Губы её дрожали…

– Убили, убили, – шептала она.

– Кого убили?

– Того толстого полицейского. Ножом, прямо в сердце. Лежит там, внизу, посреди комнаты. Совершенно голый, и нож торчит в груди с левой стороны. Ой, что будет, что будет!

Незаметно уйти Аристарху не удалось. Внизу уже стоял околоточный. Его, как лицо, заинтересованное в смерти начальника тайной полиции, препроводили в участок. Он и понять ничего не успел, как лязгнул засов снаружи камеры, и зловеще щёлкнул несколько раз ключ в железной двери. Время остановилось здесь, прилипнув к грязным стенам.

Всё произошло настолько вероломно и стремительно, что попросту оглушило Аристарха. Ему вдруг начали вспоминаться случаи, прочитанные где-то или услышанные, о несправедливом заключении в тюрьму, даже на пожизненные сроки. Он готов был рассказать хоть кому-нибудь, как всё было, но никто не желал его слушать. Его никуда не вызывали. Всё походило на то, что о существовании его попросту забыли. Он ждал скорой развязки, но она не наступала. Жизнь остановилась в тесной камере с вонючим ведром. Полоска света пробивалась из коридора через зарешеченный квадрат на двери величиной с ладошку, но она не могла принести достаточно света. Её дрожащий отблеск освещал лишь кусок шершавой стены.

Время шло… Вскоре Аристарх перестал понимать, какой теперь час, время суток. Губы пересохли, нестерпимо хотелось пить. Ему была противна грязная лавка, и даже от одной мысли, что к ней придётся прикасаться, его начинало подташнивать. Он было прислонился к стене, но она оказалась холодная и колючая. Когда от усталости ему уже не представлялось возможным далее стоять, пришлось смириться и лечь на лавку. Тяжёлый сон и усталость немедля раздавили его.

Ему снился холодный Финский залив с облизанными камнями. Стоя по колено в воде, он черпал её пригоршнями, пробовал пить, однако вода была солёная и лишь ещё больше сушила потрескавшиеся губы. Он выплёскивал её и набирал вновь. Сзади послышался глухой стук. К заливу, громыхая о камни железными ободами колёс, спускалась телега, впереди шёл Евлампий. Он вроде бы и не замечал Аристарха, но, проходя мимо, неожиданно сказал: «Не дрейфь, паря! Стой на своём, не то сломают…». Сказав это, он исчез.

Аристарх проснулся. Стучали засовы и замки. Открылась дверь, кряхтя и ругаясь, вошёл охранник. Он остановился в дверях и властно рявкнул: