Текст книги "Бессовестное время"

Эх, Матрёна, Матрёна…

Он погремел пустой бутылкой, перевернул вверх дном, потряс над глиняным стаканом, поставил на стол и махнул рукой. Аристарх позвал полового, попросил принести ещё бутылку вина и закуски.

Давно догорела свеча в фонаре, принесли другую, а они всё никак не могли наговориться…

* * *

Карачино осталось позади вместе с запахом дыма, ленивым лаем разбуженных собак и ощущением Аристарха, будто сделал он шаг по снежной целине. Неизведанное всё вокруг. Людей на земле, будто звёзд на небе. Все разные, каждая звёздочка на своём месте и светит по-своему. Так и люди. У каждого судьба своя, да такая, что иной раз всего не переслушаешь.

Солнце ещё только собиралось подняться над землёй, а они уже спустились под гору, махом взлетели по отлогому берегу и, звеня бубенцами, понеслись над замёрзшей рекой. Остроконечные ели частоколом выстроились на фоне розового восхода. Начинался новый день. В нём чуть позже всё встало на свои места: извилистая промёрзшая дорога, близость лошадей, незлобный мат Евлампия, купол светлеющего неба с остатками бледных звёзд.

– А что, барин? Все артисты таковы?

– Это каковы?

– Ну, эт, стало быть, вам непременно надо с кажным поговорить, узнать всё, выспросить. Мы вот, к примеру, живём так, что промеж себя знам чо следует, а боле того не привычны интересоваться. Только иной раз так прижгёт на душе, что выговорился бы с кем, только не принято у нас так. Энто понятно дело, когда вся шайка около ведра с вином собирается, к примеру, на масленицу. Тут каки разговоры, балагурства боле, а там ужо глядишь, ребятишки бегут. Дескать, Михайловские с колами идут, для разговору. Но тут, само собой, чарку отложить приходится. Идём разговаривать, но без злобы или увечья и без подлянки, разумеетца. Опосля, как водитца, надо ссадины приложить, помириться, побрататься. Потому как со злобой жить нельзя. Если токма оставишь иё в себе, сожрёт она тебя из нутра. Слободным надо быть тамо, в глуби себя. Чтобыть не давило ничо. Тогда и жить легко станет.

День разгулялся, выглянуло солнце. Аристарха заинтересовала рыжая лисица, которая разгуливала на искрящемся от солнечного света поле. Она то осторожно кралась, то вдруг, надолго замерев, стремительно вцеплялась в снег, начинала проворно ворошить его.

– Мышкует, рыжая! – заметил Евлампий. Потом, немного помолчав, добавил. – На всякую тварь всегда найдётся охотник, а опосля и на самого этого охотника… Так и получаетца, что все едят один другого, да так и живут, и дажесть радуютца. Люди – они тоже такие. Одне, будто мыши, скребутся всю жизнь да прячутся от испуга, а другие только и глядят, как бы их сцапать.

– А как правильно, Евлампий, уж ты, наверное, знаешь.

– Правельно, говоришь? Не знаю я, как? Наверное, время божеское ещё не пришло на землю, чтобы зажили все правельно. И невесть придёт когда, или уж нет… В какую сторону ни кинь, не могут люди по-хорошему меж собой ладить. Жизнь прожить и не взять грех на душу непросто.

– А тебе, Евлампий, приходилось?

Повисла пауза. Аристарх даже подумал, что Евлампий не расслышал его. Однако через какоето время тот обернулся и, сверкнув глазами, проговорил:

– У нас про то спрашивать не принято. Не забудь, на какой земле стоим.

Аристарху стало ясно, что надо менять разговор.

– Евлампий, отчего лиса нас не боится? Вдруг у нас ружьё имеется? А может, это и не лиса совсем, а собака, например, из соседней деревни?

– Шутник, барин, скажешь тоже. Лиса, конечно. Потому как ходит легко, осторожно, стало быть. Собака так не может, собака – она как волк. Поступь у них потяжелее будет. А и хвост у её – видал, какой пушистый, прямой, и стелется над землёй. Она нас, конечно, боится, но остерегается с пониманием. Только до неё ни из какого ружья не достанешь, больно далеко. Она, плутовка, это дело давно поняла, вот и пользуетца. Да окромя того, поле белое всё, видать как на ладони. Видал, столбиком села, чего думаешь?.. Понятное дело, за нами наблюдает, маракует себе, чо ето мы тут делаем? Соображает, при делах промысловых находимся иль проездом следуём. Поняла, видишь – не до неё нам теперь. Так что можно мышей гонять сколь захочетца… Но-о, родимые, наддайте, стольный град Тобольск в скорости.

Удивительное дело… Когда начиналось путешествие до Тобольска, Аристарх больше всего боялся скуки, которая могла одолеть его в дороге, но лишь теперь понял, что ничего более интересного за свою жизнь он ни единожды не испытывал. Какое разное назначение имеет время, и какой может быть разный его исход.

Едва более недели назад он с какой-то внутренней дрожью протирал запотевшее окно в вагоне, чтобы рассмотреть заплаканную маменьку и дрожащую Соню. Сколько времени прошло с того момента? Всего ничего, а кажется, что та половина жизни, будто отрезанный ломоть, осталась в Петербурге. Получается, что время – это и есть твоё богатство, и только ты сам можешь потратить его по собственному усмотрению. Можешь мир вокруг себя увидеть, можешь просто пропить драгоценные минутки в трактире или закутать в тенёты лени.

«Вот тебе и выбор, Аристарх, – думал он. – Хорошо хоть выбор остаётся за тобой. Выбирать, как видно, человеку предрешено всю его жизнь. Каждую минуту, совершая всё равно что, надо будет решать: влево тебе или вправо, больше или меньше, да или нет»…

– Не ошибись, Аристарх, – проговорил он одними губами.

Подняв глаза, он втянул морозный воздух, пошевелил затёкшими ногами.

– Евлампий! Скоро ли пряжка?

– Кака пряжка, барин. Тобольск ужо видать!

– Тобольск, где Тобольск? Покажи…

Обоз из низины, спрятавшейся за побелевшим от инея кустарником, поднимался на пригорок. Впереди раскинулась скованная льдом река. Едва различимой полосой протянулся берег. Чуть выше, на пригорке, возле кустов, присыпанные снегом, лежали перевёрнутые лодки.

– Евлампий! Что это за река?

– Иртыш!.. От самого Китаю дорогу себе пробивает. Силища в ём неудержимая. Весной здесь море везде, куда глаз ни бросишь, до самого Абалака. Посмотри направо, на горе, видишь купола – это и есть Абалак. Побывай там, барин, непременно. Тпру-у, – натянул вожжи Евлампий. – Любуйся! Стольный град Сибири пред тобой – Тобольск белокаменный.

Глава 4. Тобольск

Взгляд Аристарха, привыкший в последние дни скользить по диким пейзажам, от увиденного взлетел вверх… Перед ним, среди бесконечия белого пространства, на выступе горы, подрубленной от реки жёлтым яром, будто на краю иного мира, в золоте куполов возвышался белоснежный храм с устремлённой к небесам колокольней. Зубчатая стена, опоясывающая собор, бережно повторяла рельеф овальной горы, отчего была похожа на царственную корону, венчающую город.

Ниже, у подножья, укрытые морозной дымкой, рассыпались заиндевевшие дома. Над ними в застывших молочных облаках будто парили золочённые луковицы церквей, островерхие звонницы… Каждая золотая маковка, переливаясь в лучах полуденного солнца, показалась Аристарху частью светила, спустившегося на Землю. От увиденного перехватило дух… Это было то место на земле, где встретились два гения. Первый из них был Бог, сотворивший чудо в этой точке вселенной, второй – человек, который, почувствовав назначение и святость места, создал под бесконечно высоким небом этот величественный город.

Сани скрипнули, устремились под уклон к Иртышу, весёлым перезвоном задрожали колокольчики. Евлампий обернулся…

– Вот сколь ежжу в Тобольск, всякий раз останавливаюсь здесь, чтобы подивитца на красоту. Душе, ей тоже погретца охота. Посля Тобольска душа завсегда смирней становитца, дажесь ругаться не хочетца.

– Вот, вот, Евлампий… Ты почаще бывай в Тобольске, может, совсем материться перестанешь, – оживился Аристарх.

Вдоль тракта начинали встречаться первые дома. Простенькие, деревянные, такие же, как на Псковщине или в Новгородской губернии. Встреча с городом взволновала Аристарха, хотя и произошла обыденно, даже тихо.

Так всё и началось… Морозным субботним днём второй половины зимы Аристарх въехал в Тобольск.

«Что будет, как?.. Новая жизнь? Продолжение старой? Хотя какой там старой? Нет её здесь. Осталась она на берегах Невы». – Мысли одна за другой теснились в голове.

«Как всё будет, как получится»? – снова и снова задавал он себе вопрос. Оказавшись в очаровавшем его с первого взгляда городе, он взволнованно глядел по сторонам, желая непременно разглядеть что-нибудь особенное, даже невиданное. Однако навстречу им попадались лишь небогатые подводы да редкие прохожие.

Во дворе гостиного дома их встретила улыбчивая статная девица.

– Как звать? – строго спросил Евлампий.

– Марфа, – расплылась в широкой улыбке девица.

– Так вот, Марфа, вручаю тебе под ответственность барина из самого Петербурга. Так что гляди мне…

– Догляжу, уж догляжу, – зарделась щеками девица.

Трогаясь с места, Евлампий крикнул:

– Прощевай, барин! Доведётся ль когда-нибудь? А уж ежели доведётца, рад буду услужить. Вы главно дело с тобольскими девками держите ухо востро. Вы дажесь не догадываетесь, до чего оне прокудные. Разом охмурят. Уж я то знаю, туды их в перец…

Евлампий отправлялся в хорошем настроении, поскольку получил от Аристарха при расчёте на рубль больше обещанного. Звонко причмокнув, он весело щёлкнул вожжами и укатил, позванивая колокольчиками. Посреди двора гостиного дома остался Аристарх с баулом, девица с улыбчивыми глазами и уже ставший родным запах лошадей. Растерянно смотря в след саням, Аристарх не переставая думал об одном:

«Неужели это всё»… То, к чему он успел привыкнуть за эти дни, столь неожиданно и быстро закончилось. Действительно, доведётся ли ещё когда-нибудь свидеться? Прав Евлампий, вряд ли… Только необыкновенно легко было ему с этим простым ямщиком. Вот она, оказывается, какая, другая жизнь, о существовании которой Аристарх даже не догадывался ранее. Вернее, догадывался и знал, но на йоту не мог представить себе всё её многообразие. Как сложен и непонятен этот большой мир… «Господи! Какой Маркс, какая революция? Зачем она нужна этим людям?..».

Наутро он проснулся с ожиданием чего-то необычного и радостного, что должно непременно случиться в этот день. Подойдя к окну, Аристарх долго пытался разглядеть через промёрзшее стекло улицу. Ему хотелось увидеть её тотчас же, не дожидаясь. Он дышал на ледяной хрусталь, тёр его пальцами, отогревал дыханием, тёр снова… Вскоре через призму льда на зеленоватом стекле стала видна часть дороги, искривлённые дома, вытянутые фигуры людей, проезжающие диковинные повозки. Солнце нарисовало на краю подоконника маленькую радугу.

«К удаче бы»?.. – подумал Аристарх.

Нетерпение распирало его. Торопливо закончив завтрак, он отправился знакомиться с Тобольском. Странно было ощутить себя чужим в совершенно незнакомом городе, где ни одна живая душа не только не знает, но даже не предполагает, кто такой Аристарх и зачем он сюда прибыл? Лишь улыбчивая девица на выходе из гостевого дома спросила:

– Вы чо, господин хороший, на службу в церковь или так, прогуляться?

– Прогуляться, прогуляться… – ответил Аристарх и, вспомнив слова Евлампия, улыбнулся.

На мгновение он даже задумался – в какую сторону идти? Потом неожиданно понял – для него это совершенно неважно, более того, безразлично. Куда бы он ни ступил, везде его ожидает неизвестный город, невиданные доселе улицы, незнакомые люди… Любопытство всё больше и больше овладевало им.

Жадно смотря по сторонам, он неспешно шагал вдоль неширокой улицы с добротными деревянными домами. День обещал быть хорошим. Сквозь дымку начинало проглядывать ставшее знакомым ему матовое северное солнце. Хрустел под ногами снег… Заснеженные дома, улицы напомнили ему рождественские открытки из детства.

В это умиротворяющее мгновение до слуха его донёсся удар колокола со звонницы соседнего храма. Аристарх остановился. Следом за первым ударом последовал второй, более высокий, потом ещё… Вскоре перезвон колоколов стал доноситься откуда-то с противоположной стороны. Вслед за этим, будто переполнив край золотой чаши, перезвоны в изобилии хлынули отовсюду, со всех сторон… С ближайшей колокольни и откуда-то издалека летели волшебные звуки… Словно с небес слетали звоны с главной колокольни на гребне горы. Голоса колоколов нарастали, к ним подключались подголоски. Вместе они сформировали непередаваемую мелодическую гармонию. Вслед за главными звуками щедро рассыпались мелкие, будто золотой песок, подголоски. Звоны колоколов с лёгкостью подхватывали пространство, начинали вращать его, перелистывать, будто божественные страницы.

Неожиданно выглянуло солнце… В лучах заискрились, засверкали звёздочки снежинок на крышах домов, ветках деревьев, сугробах вдоль дороги… Когда же ударили большие колокола, Аристарху показалось, что он ощутил материальность окружающего его воздуха. Он чувствовал, как вибрирует грудь, как кровь, радостно ускоряясь, приливает к лицу. Озябшие руки погрузились в невидимое тепло. Радость?.. Да, это была радость. Тихая настолько, что ей более всего хотелось оставаться в покое, без желания, вырваться и лететь куда-либо. Радость, которая успокаивает каждого, заставляя сосредоточиться и понять, что счастье твоё случилось здесь, сейчас, в эту самую минуту… Тебе же остаётся самое малое – внемлить этому мгновению.

С последним ударом колокола он остановился на деревянном мостике над замёрзшей речушкой и, навалившись на поручни, стал рассматривать снегирей, копошащихся на заиндевелом кусте. Благостное состояние надолго поселилось в нём. Позабыв о времени, он весь день бродил по улицам, всматривался в лица прохожих, пытался запомнить названия улиц… Аристарх ещё и ещё раз пытался представить себя жителем Тобольска, ощутить частью его. Вдохновение, поселившееся в нём ещё утром, не обмануло его.

* * *

Личность Дмитрия Павловича была настолько известна в городе, что найти его не составляло большого труда. Уже на следующий день они встретились в репетиционной комнате Губернаторского дома, рядом с публичным залом.

Тяжёлая дверь еле слышно скрипнула. Двое мужчин, не обращая на это ни малейшего внимания, продолжали о чём-то увлечённо спорить. Похоже, над сценарием. Тот, что моложе, напоминал Дон-Кихота. Высокий, в свободной блузе, с буйством русых кудрей на гордо посаженой голове. Длинная сильная шея со вздувшимися от напряжения венами, прямая спина. Всё это дополняли идеальные черты лица с красивым крупным носом, длинными усами и бородкой клинышком. Определённо – Дон-Кихот. Второй был явно старше. Он неслышно причмокивал чувственными губами, говорил негромко. В отличие от статного и разгорячённого Дон-Кихота, он постоянно закладывал руки за спину или под просторный сюртук, выставляя вперёд начинающий образовываться животик.

Как только Аристарх прикрыл за собой дверь, еле слышно щёлкнула собачка замка. Мужчины замолкли и одновременно обернулись…

– Чем могу? – спросил тот, что постарше, явно недовольный тем, что им не дали докончить спор.

– Мне угодно видеть Дмитрия Павловича, затем, чтобы вручить рекомендации.

– Извольте, я готов. – Тот, что старше, сделал шаг вперёд.

Аристарх протянул конверт.

В повисшей тишине был слышен лишь хруст вскрываемого конверта да шелест снежной крупы за окном. Едва начав читать, Дмитрий Павлович прошептал:

– Аристарх?! Владимир, вы не представляете, кто это! Это же Аристарх Лодыгин! Я не верю себе, не верю своим глазам! – Он приблизился, тепло обнял Аристарха, потом отстранился, начал рассматривать. – Боже, как вы похожи на отца. Такой же подбородок. Только у отца был вот здесь небольшой шрам. Мы с ним на Рождество катались на санках с берега Невы и упали. Он тогда поранился железным полозом. Боже, как давно это было, похоже на то, что в прошлой жизни! Владимир, дайте же стул и прикажите, пусть принесут чаю. Аристарх, устраивайтесь удобнее, я должен дочитать письмо.

Перед тем, как начать читать, он на мгновение остановил взгляд на Аристархе.

– А вот глаза у вас матушкины, – улыбнулся он.

После этого он глубоко вздохнул и погрузился в чтение.

Владимир обошёл стол, протянул руку…

– Владимир Ильцевич, актёр…

– Аристарх Лодыгин… Буду ли актёром, скоро станет известно. Дождёмся, когда дочитают письмо, – не без иронии заметил он.

Читая, Дмитрий Павлович, хмыкал, несколько раз снимал и надевал пенсне, смотрел то в окно, то на потолок. После аккуратно сложил письмо в конверт и улыбнулся.

– Владимир, помогите снять шубу Аристарху. Так что, пьём чай и тотчас же смотрим. Знаете ли, не каждый день артисты для работы из Петербурга приезжают.

Аристарх грел озябшие руки о тяжёлый подстаканник, рассказывал последние новости из Петербурга, домашние, про маменьку, Соню, с удивлением отмечая, как живо слушает его Дмитрий Павлович. Он то опирался локтями на стол, подпирая по-детски подбородок, то откидывался на спинку стула, закидывая ногу на ногу, иногда спрашивал что-то или добавлял, то, возбуждённо поднявшись со стула, вдруг начинал ходить вокруг стола, пристально смотреть в окно, после садился вновь и опять подпирал подбородок.

Владимир, напротив, сидел не двигаясь, лишь приподнял от любопытства рыжеватую бородку. Изредка, не меняя выражения лица, он медленно отпивал чай, после чего замирал опять, сцепив пальцы рук. Удивительно, но Аристарху показалось, что его здесь ждали.

Дмитрий Павлович отодвинул подстаканник. – Аристарх, что у вас есть готовое? Доставьте удовольствие, покажите.

– Как, прямо сейчас? – несколько смутился Аристарх.

– А что тут удивительного? Мы артисты. Лицедейство – наш хлеб. Мы должны уметь его зарабатывать при любых обстоятельствах. Талант, если таковой имеется, он всегда при тебе, и уж если что ему надобно, так это зритель. Зритель у вас есть, даже целых два… Это мастеровому человеку для ремесла необходим инструмент или какие-нибудь особые условия, а что надобно для нас? – талант и зритель. К тому же, в зале это или на городской площади – безразлично.

Аристарх чувствовал, как кровь приливает к лицу. Он тут же вспомнил монолог из «Гнева богов», вышел в центр кабинета, встал в позу, сложил руки и начал читать. Дмитрий Павлович при всей его подвижности за то время, пока Аристарх читал, ни разу не шевельнулся.

«Похоже, его совсем не трогает», – успел подумать Аристарх.

Даже пенсне, что в спешке было надето криво, он не спешил поправить. Лишь чёрный шнурок от тонкой дужки, отзываясь на мгновения экспрессии, вздрагивал.

«…Падите ниц, познав своё бесстыдство!» – закончил Аристарх.

За то время, что висело паузой, он чувствовал, как быстрее начинает течь кровь, как взволнованно зарделось лицо, запылали недавно озябшие щёки. В голове крутилось одно: «Отчего же они молчат? Оттого, что плохо? Что же не так? Надо же, какой конфуз». Вдруг две пары рук взорвались аплодисментами. Нет, Аристарх не ошибся, аплодисментами.

– Кто вам ставил слово? – спросил Дмитрий Павлович.

– Евгений Иванович Лашицкий.

– Да, школа великого мастера, чувствуется сразу. Только и ученик молодец. Не могли бы вы, Аристарх, показать что-либо из тихой лирики?

– «Утро» Державина, не возражаете?

– Безусловно.

Аристарх читал негромко. Временами переходил на грудной шёпот, потом взлетал вверх вместе с первыми лучами солнца, после шелестел таинственной любовной грустью.

– Браво, браво, Аристарх, – поднялся со стула Дмитрий Павлович.

Он направился к бюро и стал искать что-то среди бумаг. Владимир, сидевший всё это время неподвижно с блаженной улыбкой на лице, слегка подавшись вперёд, негромко прошептал:

– Хорошо… Весьма хорошо.

Дмитрий Павлович принёс папку с текстами, долго копался, по привычке причмокивая и перебирая губами. Потом положил один лист перед Владимиром, второй перед Аристархом – это был диалог из драмы «Дуэль». Накануне развязки…

– Даю пять минут на ознакомление. Тексты достаточно известны.

Он терпеливо ждал, допивая остывший чай.

– Готовы?

Оба согласно мотнули головами, не отрываясь от текста.

– Тогда, господа, извольте.

Загрохотали с обеих сторон язвительные и жёсткие обвинительные речи дуэлянтов. Каждый более, чем победить, хотел умереть, но при этом непременно восстановить истину и правду. Когда же Аристарх многозначительно закончил диалог словами: «…Извольте, сударь, не стану я просить у вас прощения, но выстрел сей оставлю за собой», он был уже готов к получению похвалы, но Дмитрий Павлович коротко заключил:

– Надобно поработать. Как, собственно говоря, и над всем остальным тоже, но в целом недурно. Многовато наигранного пафоса. Однако не зря сегодня у меня было хорошее предчувствие.

– Так можно ль мне рассчитывать? – робко вставил Аристарх.

– А я разве не сказал? – всплеснул руками Дмитрий Павлович. – Безусловно да! Да, дорогой мой Аристарх! Кроме того, я не потерплю, чтобы вы проживали в гостином доме до того времени, пока вам подберут подходящую квартиру, прошу вас переселиться жить к нам. Анна Фёдоровна будет чрезвычайно рада. Петербург – её родной город. Я сейчас же напишу записку и пошлю с мальчиком. Сегодня вечером собираемся у нас. Зелёная лампа в гостиной ждёт вас…

Владимир с Дмитрием Павловичем решили далее не продолжать начатый ранее спор. Неизвестно, принесло ли появление Аристарха ответ на острые вопросы, но, махнув на всё рукой, они отправились осматривать строящийся театр. Выйдя на высокое крыльцо Губернаторского дома, все оживлённо, даже шумно разговаривали, чем привлекли внимание полицейского на углу и разбудили дремлющего на облучке извозчика. Даже лошадь покосилась на них с некоторой насторожённостью.

Театр, точнее сказать, строившееся здание произвело на Аристарха достаточно противоречивое впечатление. Хотя бревенчатые стены и крыша были в целом закончены, а также выстроена левая башня, но, глядя на всё остальное, Аристарх никак не мог представить, как будет выглядеть здание театра окончательно. Однако его попутчики, к которым добавился мужчина в инженерной форме, с усталым видом и красными от бессонницы глазами, как раз напротив, были в этом абсолютно уверены. Они рассуждали об устройстве сцены таким образом, будто они уже стоят на ней. Когда же Аристарх попросил показать сцену, оказалось, что её попросту пока нет, но все смеялись, и обещали ему, что со временем она непременно появится.

Аристарх всегда был готов преклонить голову перед строителями, поскольку эти люди, как ему казалось, были настолько организованы, что из хаоса, коим является любое строительство, могли создать архитектурное творение.

Мужчина в инженерной форме представился.

– Фёдор Данилович Маркелов. Мастер инженерных дел.

– Кроме того, главный строитель и архитектор.

– И в придачу ко всему великолепный художник, – добавил Дмитрий Павлович.

– Аристарх Лодыгин, актёр, – сказал он и посмотрел на попутчиков.

– Издалека будете?

За Аристарха восхищённо ответил Дмитрий Павлович:

– Из самого Петербурга! Каково? Слава о нашем театре распространилась до самого Петербурга. Фёдор Данилович, родной, вся Россия смотрит на вас. Поспешайте, ради Бога, в возведении дворца искусств.

Прощаясь, он добавил:

– Сегодня милости прошу к зелёной лампе в гостиной.

В гостином доме всполошились, завидев людей, что прибыли с Аристархом. Подали второго извозчика «за счёт заведения», весело загрузили чемоданы. Прощаясь, прислуга выстроилась в ряд.

Всего, что происходило в этот день, Аристарх не вполне понимал, но исподволь чувствовал волну удачи, которая уверенно заключила его в объятия по прибытию в Тобольск. «Хорошо бы дальше так» – успел лишь подумать он. Кони спорой рысью везли их вдоль серых деревянных домов с занесёнными снегом крышами, двухэтажных срубов с множеством окон, белокаменных особняков, церквей, торговых рядов, оживлённого городского люда.

Дмитрий Павлович жил в отдельном доме с каменным первым этажом и бревенчатым вторым, который заканчивался остроконечной мансардой с маленьким окошком посередине. Особняк располагался неподалёку от мостика, перекинутого через замёрзшую и засыпанную сугробами речушку в конце Большой Архангельской. Речушка называлась Курдюмка. Мальчишки, выбрав крутое место на берегу, катались на санках с обрыва на вылизанный лёд. На всю округу звенели голоса.

Дома у Дмитрия Павловича их ждали… Глухие ворота были открыты настежь. Бородатый мужик в видавшем виды полушубке, обняв метлу, стоял у ворот. Аристарха провели в отведённую комнату, небольшую, но очень ухоженную. Более всего он обрадовался, что из окна, которое выходило во внутренний дворик, открывается вид на Кремль. Правда, видна была лишь маковки собора да верх колокольни. Зато ажурная галерея, которая соединяла два склона горы и имела в нижней части въезд, похожий на крепостные ворота, была словно на ладони.

Вечером собрались у Дмитрия Павловича. В самой большой комнате едва хватало мест. Присутствовали актёры театра, среди них уже знакомый ему Владимир с улыбчивой и постоянно щебечущей супругой Еленой, околодраматическая элита, критики, знатоки театрального искусства. Очень заметный, кряжистый, непохожий на литератора Варлам Морозов, архитектор строящегося театра Фёдор Данилович, незнакомый преподаватель гимназии, зубной врач Вячеслав с супругой Раисой и ещё какие-то люди, всех невозможно было запомнить. Аристарха представляли гостям именно как артиста из Петербурга. Отчего он ещё больше стеснялся и краснел.

Действительно, в центре комнаты, на небольшом круглом столе стояла обычная керосиновая лампа с зелёным абажуром. Принцип собрания тоже был весьма прост. Читать можно было всё – стихи, прозу, можно было излагать теории, литературные или социальные – без разницы. Главное, чтобы всё это было твоё. Безусловно, и читать каждый должен был лично.

Аристарху происходящее было хорошо знакомо по Петербургу. Восторженная атмосфера, долгие рассуждения, поиски истины.

Много читали стихов, Елена пела романс собственного сочинения, Морозов прочитал главу из своей новой повести «Дорога неволи» о тяжёлой доле этапных арестантов. Как водится в приличном русском собрании, всё закончилось обсуждением, в ходе которого почтенное общество озаботилось несвободой русского мужика. Несвободен был он на их взгляд, и всё тут… Словно цепями на галере, прикован простой люд к самодержавному строю. Просвещённой же интеллигенции отводилась почётная миссия набраться смелости и заявить о бесправном положении народа, указав ему путь к свободе. Аристарх по понятным причинам ёрзал на стуле. Возможно, и прав был Андрей Карлович. Может, и правда зреет где-то внутри самодержавного строя подобие какой-то скрытой болезни. Всякое может случиться. Только давал он маменьке слово тогда в Петербурге – не участвовать более во всевозможных собраниях. А тут вот как… Некрасиво как-то получается. Перед маменькой стыдно будет.

* * *

Тобольск, а также вся череда новых дел, знакомств, впечатлений не просто увлекли – поглотили Аристарха. Многое здесь для него было ново, начиная с деревянных мостовых и тротуаров, в которых, будто в большом барабане, отзывался каждый шаг. Это был совершенно другой город, ничем не напоминающий Петербург. Сначала Аристарх скучал, как, впрочем, скучает всякий, оказавшийся на чужбине. Иногда случалось, что воспоминания просто физически давили на него. Порой он разговаривал с маменькой, о чём-то спрашивал Соню… Иногда он с этим засыпал, а проснувшись наутро, обнаруживал, что спал он этой ночью дома, на Семнадцатой линии Васильевского острова. Внутри Аристарха долго ещё жили два человека, один из которых помнил запах натопленной голландской печи, звуки маменькиного Шредера, щебетанье сестрёнки. Другому, неожиданно повзрослевшему, эти воспоминания представлялись каким-то далёким, затухающим прошлым. Он взрослел, а ему казалось, что он всего лишь играет порученную роль. Вот в этом месте поспешил, здесь не выдержал паузу, здесь сказал что-то поюношески резко. Порой ему нестерпимо хотелось прокатиться с горки вместе с неугомонной ребятнёй или запустить в кого-нибудь снежком, а после сделать вид, что это не он вовсе напроказничал…

Иногда ему казалось, что городу, принявшему его в свои объятия, просто не до него, и он не замечает Аристарха. Тобольск был действительно неповторим. Здесь в независимом соседстве стояли небогатые деревенские домики с простыми устоями, незамысловатым бытом. Рядом с ними возвышались богатые каменные дома: с экипажами, лакеями, занеженной мелкими заботами домашней челядью. Вот только дистанция между людьми различных социальных слоёв была в Тобольске заметно короче.

Аристарх долго искал ответ на этот вопрос, отчего люди здесь держатся теснее один к другому? Ответ он обнаружил буквально на поверхности. После многочисленных бесед и самых простых разговоров с обычными людьми он неожиданно понял, что значимая часть населения в той или иной мере, невзирая на чины и происхождение, весьма близка к ссыльной канцелярии, в которой им время от времени требовалось отмечаться и давать отчёт о проведённом времени. За редким исключением человек не был в той или иной мере связан или причастен к политическим событиям в России, не подвергался каторжным этапам или не был доставлен в Тобольск по ссыльному распоряжению из Омского или иного острога.

Это была новая, с трудом воспринимаемая реальность, к которой следовало привыкать. Оттого и отдалялся Аристарх неумолимо от наивного петербургского юнца, выпускника театральной школы.

Тобольск и его обитатели неспешно и мягко принимали его в свои объятия. Со временем он всё реже и реже вспоминал улицы Петербурга, Неву, привычное серое небо…

Вскоре ему подобрали квартиру, и он, выслушав трогательную речь Анны Фёдоровны по поводу его пребывания в качестве гостя у них в доме, переехал на улицу Кузнечную, неподалёку от Никольского взвоза. Ему отвели половину пятистенного дома с отдельным входом, выскобленными жёлтыми полами и возможностью столоваться. Хозяина звали Феофан. Служил он в пожарном депо на Почтамтской. Это был седой немногословный мужик, который на вопрос: «Как служба?», чаще всего лукаво отвечал:

– Чо сгорит, то не сгниёт…

В конце огорода, который примыкал к дому и упирался в гору, стояла небольшая, вросшая в землю кузница, которая досталась Феофану в наследство от отца. Он брал заказы на всевозможные решётки, вензеля, кованые оградки для кладбища. Больше всего Аристарха удивляло то, как такое неказистое строение, как кузня, может родить такие ажурные орнаменты решёток из витых прутьев, диковинных листьев и железных цветов.

Феофан был немногословен, когда вопрос касался кузнечных дел. Он вообще не очень любил разговаривать, лишь хмыкал иногда. Единственным местом, где он становился разговорчивым, была кузня. Когда Феофан работал, он беседовал, разумеется, сам с собой. Аристарху нравилось наблюдать за тем, как он, ловко выхватив из горна бесформенную раскалённую заготовку, начинал то плющить её, то скручивать, то подрубать чтото с краю. В те дни, когда Феофан не находился на службе в Пожарном депо, до позднего вечера оттуда доносился звон молотков и запах угольного дыма, такого же, как на железной дороге. Железной дороги в Тобольске не было. Говорили, что те люди, которые держали ямщину, в своё время сложились и дали много денег нужному человеку, чтобы дорогу до Тобольска не вели. Может, и правда всё это, а может, и врут…