Текст книги "Настоящее фэнтези. Сборник рассказов"

День рождения

Тридцать три года – это очень страшный возраст. Вдруг как-то сразу понимаешь, что тебе уже «под сорок». А тут еще шуточки ото всех вокруг насчет «возраста Христа». И энциклопедии подсказывают, что многие гении к этому возрасту уже все свое самое гениальное создали, сотворили, выплеснули. И уже могли спокойно умирать. Они стрелялись, травились, их убивали, но за ними оставались бессмертные творения. И сейчас их помнят. А за тобой – что? Что за тобой может остаться, если ты работаешь старшим бухгалтером в маленькой фирме, сдающей в аренду офисные помещения? Даже не главный – всего лишь старший. И к тому же – бухгалтер.

Это слово, к примеру, сразу убивает интерес девушек. Как спросит такая вся из себя фемина, «Николай», мол, «а где вы работаете?». А он как скажет честно и откровенно, потому что по-другому не умеет, что – бухгалтером. И сразу все заканчивается. Сразу и вдруг. Нет у нее больше никакого интереса к мужчине-бухгалтеру. Что может быть в нем интересного?

Работа и дом. Дом и работа. На работе – цифры и бумаги. Дома – книги и игры. Куда деться молодому еще, хоть уже и за тридцать, неженатому бухгалтеру? Не пить же по-черному.

Мама все намекает, что хотела бы внуков посмотреть. Какие внуки? Познакомишься с девушкой, а она чуть не на первом свидании спросит. А он тут же и ответит. Кто его с детства учил говорить правду? то стихи читал, что все работы хороши, выбирай на вкус?

Вот и друзья все так относятся, как к больному, что ли. Ну, так они же сами-то коммерсанты. Некоторые. Или работники милиции. Или в крайнем случае – бандиты… Ну, не совсем такие бандиты-бандиты, а в хорошем смысле этого слова. В общем, криминальный мир, звонки по сотовому, разборки и красивые черные машины. Как в кино.

Сейчас они снова придут, будут пить водку, есть мамин салат, петь песни. И жалеть его, Николая Петровича Иванова, уже, черт побери, тридцатитрехлетнего старшего бухгалтера без всяких возможностей и перспектив скорого карьерного роста. Да и вообще – какой может быть рост? Он, что, должен мечтать стать главным бухгалтером? А потом, выходит, каким-то наиглавнейшим, так? Или главный – это окончательно и тупиково?

Николай сидел, пригорюнившись, щеку подперев рукой, уставившись за окно, и уже ничего в этой жизни не хотел – никакого дня рождения, никаких гостей, никакой водки и никаких песен.

«Кризис», – понял он.

Но на дверной звонок среагировал четко. Поднялся, прошлепал в прихожую, улыбнулся заранее, проверив выражение лица в висящем на стене зеркале, открыл дверь.

Только вместо обычных криков «ура», шумных поздравлений, крепких объятий, поцелуев, увесистых хлопков по плечам и по спине, веселой толкотни и смеха от этого, от тесноты и толкотни, получилось что-то совсем странное.

Друзья входили тихо, чинно, по одному, смотрели как-то смурно. Переобувались без толкотни, проходили молча в комнату, рассаживались вокруг накрытого стола. Даже Ирка, которая всегда фонтанировала шумом и весельем, совершенно не была похожа на себя. Прятала глаза. Руки на коленях сложены, как у скромной школьницы. И Димон. Ну, тот самый, что на черном «лексусе», здоровый такой – тоже тихий, пришибленный какой-то, и просто как когда-то в первом классе. Хотя, Николай уже и не помнил, каким был Димон в первом классе. Вот в восьмом он был записным хулиганом. Но в «ментовку» его не взяли после армии – знали его местные, как облупленного. Вот и ездит он на черной большой красивой машине. Дела разруливает. А кому теперь легко?

– Коля, ты только не волнуйся, – начал бывший староста класса Василий Мухамадиев. – Ты вот пока садись туда. А мы здесь, значит, все будем. И мы тебе сейчас все расскажем и все-все объясним.

– Что-то случилось? – Николай пересчитывал в уме количество гостей.

Может, кого-то нет из своих? Такое раньше уже бывало, и тогда они собирались не по поводу дня рождения, не празднично. Но, вроде, все привычные лица на месте. Только хмурые они сегодня какие-то, слишком серьезные. Даже как будто специально лбы морщат в тяжком умственном усилии.

– Садись! – рявкнул поставленным командным голосом Мишка Жохов.

За фамилию его с детства просто Жохом и звали. Это ему подходило, Жох – он типичный Жох и есть.

Николай присел на краешек стула во главе стола, готовый в любой момент вскочить и побежать на кухню помогать матери таскать блюда и подносы. Надо же горячее подавать! Гости, вон, уже совсем готовы…

Или еще нет?

– В общем, так, Николай, – гулко произнес худой Генка Корнилов.

Он по воскресеньям пел в церковном хоре, а в остальные дни ходил с баяном по электричкам. Так что голос у него был – ого-го! Ему бы, конечно, в музыкальной школе работать. Но кто бы смог прожить на ту школьную зарплату? А так Генка был при деле, не переутомлялся, голос берег – а пел как! Как выпьет, как запоет… Эх! Талант.

– В общем, так, – повторил он и посмотрел на старосту.

– Коля, мы сегодня все тебе расскажем. Пришло твое время. И наше время пришло. То есть, теперь можно.

– Не понял, – сказал Николай голосом телевизионной Масяни и попробовал хихикнуть.

Почему-то не получилось.

– Понимаешь, Коль, – зачастила Ирка. – Мы раньше хотели – в тридцать один. Потому что число было простое, правильное. Но подумали тогда, посовещались – не готов ты еще был.

– А теперь, значит, я…

– А теперь ты готов, Коля. Поэтому ты просто сиди и слушай. А мы тебе все расскажем. На вопросы ответим, на какие сможем. Не все в мире мы знаем, сам понимаешь, да и не на все вопросы есть ответ.

– Сиди, Колян, и слушай сюда, – солидно и тяжело уронил Димон, приложившись широкой ладонью по столу. – Вопросы – потом.

И они начали рассказывать все. То есть, настолько все, что у Николая начала кружиться голова от общего непонимания происходящего.

Они сказали, что Колька, друг их с детства, у них – типа как Гарри Поттер, ну, как в кино, помнишь? Только еще на самом деле гораздо круче. На самом деле – он самый настоящий герой, который специально помещен в наш мир для спасения его, в случае чего. А все самые близкие друзья – вовсе и не люди простые и знакомые, а его с самого детства защитники и помощники в этом самом мире.

– Ну, помнишь, наверное, – спросил Жох, – как мы с Димоном за тебя местных гоняли?

Это Николай помнил. Ну, так это же по-дружески? Как одноклассники – однокласснику?

Дружба, как у простых людей, это просто торговля. Каждый делает другому что-то, чтобы потом себе получить от него что-то другое. А они, все те, кто пришел на день рождения, относились к Николаю совершенно чисто и бескорыстно. Они не могли его использовать, даже если бы очень захотели. Потому что он гораздо сильнее их всех вместе взятых. Надо вот только разбудить эту свою силу и свое умение. Он, Николай, то есть, на самом деле просто настоящий богатырь и великий маг сразу и одновременно. То есть, как тот шампунь с кондиционером. Он – герой. Что? Уже так говорили – про героя? Ну, просто все равно чтобы запомнил. Герой – это не тот, кто звание геройское получает от правительства. Герой – это тот, кто приходит, когда совсем невпротык, и разом спасает всех. Иногда даже ценой собственной жизни спасает. Вот если бы война была большая, так Николая бы давно уже ини… Иниициро… Блин, инициализировали, вот! А раз войны никакой нет, то они, которым поручено было, смотрели по возрасту его и по готовности. Сейчас, значит, самое то время. Оно пришло. Ты готов, Коля.

– А-а-а… мама? – мотнул Николай головой в сторону кухонной двери.

И родители его, оказывается, вовсе не родители, а просто воспитатели. Их выбрали в свое время, как наиболее подходящих для Николая. Ну, как в том кино, помнишь?

– Вот так вот, значит, Коля, – солидно закончил Василий.

Все говорили по очереди. Никто не смеялся и даже не улыбался. Ирка так вообще явно грустила и даже кусала губы, чтобы не заплакать.

Николаю стало страшно. Это тебе не кино многосерийное со спецэффектами. Это, так его и перетак – настоящая жизнь!

– И что? То есть, как мне теперь? – спросил он осторожно.

– А то, Колян, что ты теперь, типа, в ответе за всех, кто. Мы тебе тут все, значит, рассказали. Сдали, вроде, тебе дела, можно, так сказать. Вот ты, типа, теперь и должен – все сам. Но день рождения не отменяется, отнюдь!

Слово «отнюдь» Димон прихватил из какого-то сериала и теперь вставлял его в речь солидно и по месту.

Друзья сказали, что вернутся назад ровно через час. Им, мол, надо сейчас перекурить и немного отдышаться, потому что трудно это – вот так человеку объяснять, что он вовсе не такой, как думал всегда. Может, он даже и не человек вовсе. И вообще, чуть не плакала Ирка, они его все равно никогда не бросят. И любую помощь, значит, от них… Ну, пока-пока. Час, в общем.

Закрыв за ними дверь, Николай постоял, прислонившись лбом к холодной стене. Потом, вдруг вспомнив, кинулся на кухню. Мать сидела за столом, вытирая слезы платком.

– Мама, так ты все слышала?

– Откуда же они узнали-то? Ведь всю правду сказали. Не родной ты нам, Коленька… Наш-то когда умер, отец сказал, чтобы приемного взяли. Но я все равно тебя люблю! Ты же сынок мой!

Он прикрыл кухонную дверь и вернулся в комнату.

Вот. Это его комната.

Старые выцветшие обои. Потертый ковер на полу. Большой стол, накрытый скатертью. Дверь на балкон. Там, под балконом, еще целых восемь этажей. Эта квартира у них давно. С самого его первого дня рождения… Ну, с третьего, ладно. С третьего, в общем – помнил Николай именно эту квартиру. И эту вот самую комнату. И выходит, все не так, как он помнил? Не могут же все сразу врать? Вон, и мама говорит, что – правда…

Но тогда, значит, он должен уметь многое из того, что придумано в книгах и потом показано в разных спецэффектах в кино. Только без всякой волшебной палочки не понять из чего и без этих дурацких заклинаний, наверное…

А может, и не придумано там вовсе? А просто кто-то тоже знал настоящую правду? Знал и рассказал писателям?

Николай прицелился пальцем в люстру и звонко щелкнул языком. Так же звонко щелкнула лампа, погасла, и потом выскочила стеклянная колба, качаясь на упругом тонком проводке.

Ну… Вон оно как. Все так и есть, выходит. Значит, богатырь и маг. Значит, надо спасать.

Николай, как в детстве, подтянул брюки, поправил пряжку ремня. К празднику всегда одевался чисто и в самое лучшее. Выходит, переодеваться не надо. Вот только еще одно дело – и все.

…

Через час, весело переговариваясь и жизнерадостно хохоча, друзья поднимались в знакомую квартиру.

– Не, круто ты придумал, Вась! Как допёр-то?

– Голова! Так не веселились уже давно!

– Да он же весь в своих этих книжках, да в играх компьютерных… Сказки эти про волшебников и богатырей… Фентези разное. Опять же «потный гарри» этот… А уже не мальчик, ё-моё! Тридцать три – возраст Христа!

– Да-да! Пора и своих мальчиков завести, ха-ха-ха! – заливалась Ирина.

– Ну, цветы, подарки и женщины – вперед! – рявкнул, как на параде, Жох.

На звонок долго никто не отзывался. Наконец, дверь открыла заплаканная мать героя дня.

– Здрасьте, МарьНиколавна! – солидно поздоровался Димон. – А где тут наш именинник? Народ, типа, к разврату готов!

Мать махнула рукой, пропуская всех мимо себя, а сама прошла в комнату после всех, встав в дверях.

– Вон, на столе гляньте, он записку тут вам оставил…

Посередине белой скатерти переливался всеми цветами радуги разлапистый лист неизвестного растения. Над ним медленно колыхались в воздухе разноцветные выпуклые буквы, складываясь в слова:

«Спасибо вам за все, друзья! Я ушел спасать мир».

– Он же не выходил! Мы внизу на скамеечке ждали! Никто не проходил!

– Открыл портал и ушел, – низким голосом сказала мать. – А вы, паршивцы, откуда все узнали? Я же столько лет берегла его для последней схватки! Я его готовила, я его кормила… И тут приходят эти молодые идиоты – нате вам, нашли себе героя! Так, откуда узнали? Рассказывать будете подробно и по очереди. Времени у меня теперь много. Мы ведь живем дольше вас, людишек. Сидеть! Молчать! Ну, Васенька, начнем с тебя?

Последняя твердыня

– Хорошо идут, черти!

Черти всегда шли хорошо. Плотными черными шеренгами, покрывающими все поле боя от горизонта до горизонта, под строгую барабанную дробь, плечом к плечу. Молча. В ногу.

Напряжение нарастало.

– В психическую пошли… Ишь, напугать думают…

– Да что там они могут думать? Послали их – вот и идут. Им ведь назад вернуться, повернуть, никак нельзя. Да и бунтовать все равно невозможно. Ниже них все равно нет никого.

– Внимание всем! Э-э-э …В каком смысле – ниже?

– Ну, ад – так ниже и никого.

– Всем – огонь! То есть, тьфу… Вода!

Огонь не брал жителей ада. Огнем стреляло их собственное оружие. Люди в своей последней твердыне отбивались водой, которую непрерывно отмаливали и освящали последние оставшиеся в живых священники из бывшего сводного отборного «святого» полка.

Легендарный полк побывал в каждой крупной битве. Но если врагов нисколько не уменьшалось, а как бы даже и не росло их количество, то нового священника, да такого упертого, такого правильного и праведного – его ведь и за год не воспитаешь. Вот и рассеялся постепенно полк. А ведь как били противника! Одной молитвой – залпом! А одновременное залповое благословление – оно ведь просто развоплощало порождения тьмы, не оставалось от них ничего, никакой потусторонней дряни. Теперь последние оставшиеся в живых священники стояли вкруг озера и святили воду, которую тут же пожарными рукавами подавали на передовую.

…

– Они снова отбились? Опять?

– Так точно!

– Да что у вас тут творится, в конце концов? Сколько можно уже? Послать им переговорщиков. Разве не понятно еще, что все равно проиграют – чего же сопротивляться? Чего тянуть? Ну, твердыня у них, твердыня… Но – последняя все же! Крайняя, как они говорят. Пусть уж сдаются, наконец, да закончим с этим делом. И будет, как сказано нам свыше.

– Переговорщиков они просто расстреливают издали. Не подпускают. Подлые люди…

– Кого слали?

– Белиала слали, Бегемота… Лучших из лучших!

– Ну, так ангела им тогда пошлите, что ли. Вон, даже из архангелов можно взять… Тогда выслушают – никуда не денутся!

– Будет исполнено!

…

Гавриил ругался, как пьяный сапожник, стряхивая грязные капли воды с белых ангельских крыльев. Даже хуже ругался, как строитель – те в области ругани покрепче сапожников будут.

Стрелки на стене замерли, прильнув к прицелам.

– Не горит?

– Не горит.

– Залп!

И снова потоки грязной воды окатили архангела с головы до ног, скатываясь в неопрятные жирные лужи у сияющих золотом ангельских сандалий.

– Да вы, блин, с ума там посходили, что ли? Кончайте эти ваши безобразия! – кричал Гавриил, обращаясь к хмурым лицам, смотрящим на него из амбразур. – Что, ангелов, так вашу, никогда вживе не видели? Я же вам сейчас Михаила приведу – будете знать тогда, как обливаться! А то, ишь ведь, не нравится им главный помощник людей… Не хотят они, понимаешь, по-доброму… Открывай ворота! Открывай! Говорить будем!

В темном подвале от крыльев Гавриила и от нимба его разлилось доброе теплое сияние, стало светло, как под лампочкой.

– Сидеть! – рявкнул здоровый краснорожий охранник с плечами шириной в метр. – Сидеть, так твою и перетак и два раза!

– Спокойно, сержант, – дознаватель прошагал к своему столу, уместился на тесном стуле, протянув со стоном в сторону раненую ногу. – Ну? Говорить будете или как?

– Прошу встречу с командованием и всем гарнизоном последней твердыни! То есть, не прошу, конечно – требую!

– Требуют они. Чуть что – сразу требуют. А сами, значит, с той стороны пришли…

– Да нет же никакой «той стороны»! И не было никогда!

– Ага. И войны, значит, никакой нет. И черти эти в атаку не ходят по двадцать раз на дню. И сатана здесь совершенно с краю и никак не влияет… Вы говорите, говорите. Запись идет.

– Нет, война, конечно, есть. Но – последняя. Итоговая, так сказать. А вы никак не хотите ее закончить. То есть, даже мешаете.

– Потому что жить-то всем хочется. А нам, последним оставшимся, с темными силами никогда не смириться.

– Да нет же никакой темной силы!

Из тени за спиной дознавателя выдвинулся священник, всматриваясь пристально.

– Так говоришь, темной силы нет?

– Нет! – кивнул архангел.

– А светлой – тогда?

– И светлой – нет!

– То есть, ты – вовсе не со светлой стороны, я тебя правильно понял?

Гавриил задумался. Если темной стороны нет, то и светлой тоже – это правильно. Но сам-то он тогда – какой? То есть, что значит – какой? Такой, каким нужен своему повелителю. И не имеет значения цвет маховых перьев в крыльях. Никакого значения это просто не имеет.

– Я, – сказал он мудро, – ни с какой такой стороны. Потому что самих этих сторон просто-напросто никаких нет.

– Отрицаешь, выходит, ад и сатану, повелителя его?

– А-а-а… Я все понял! То есть, понял, что это вы просто ничего не поняли! Вы считаете, что война идет между адом и раем? Так это совсем не так! Не может быть такой войны! Это как, представьте, война между переплетным и печатным цехом в типографии. Как война между историческим и геологическим факультетом в университете.

– Говори, говори, мы слушаем тебя.

– Нет иного повелителя ада, кроме единого Вседержителя. Он же владеет и раем. И всей Вселенной. И всем, что измыслит и создаст своею волею. И сатана, которого поминаете через раз, есть один из его ангелов, наказанный и изгнанный с небес под землю. Но это – его ангел! И подземные чертоги – его! И ад, и огненные озера, и сковородки под грешниками, и Сизиф, отрабатывающий свой грех – это все божье, все по его повелению и по его указу.

Священник слушал, смурнея лицом и темнея глазами.

– Так ты говоришь, что черти эти – по божьему повелению в бой идут?

– Да!

– И что война эта – его личная воля?

– Да! – радостно кивнул Гавриил.

– И мы, как ты говоришь, должны по его воле открыть ворота и сдаться? И закончится война. И больше не будет войн?

– Да! Вот же, понимаете всё!

– Посиди тут пока… Посовещаться нам надо.

…

– Что скажете, батюшка? Вы у нас главный эксперт на сегодня. Остальные совсем еще молоды, неопытны.

– Что тут можно сказать… Бог наш всемилостив, всеблаг… Но и всемогущ притом. Это мы признаем, в это верим. И если надо ему уничтожить род людской, так его воли простой хватит для того. Если же мы тут, кучка ведь нас, мало, но отбиваемся от адских орд, то – была ли на их победу воля божья? Не может же так быть, что наша оборона – сильнее божьей воли?

– Ну, ты сказанул, отче… Прости меня, грешного…

– Вот я и думаю. Думаю, выходит, засланный у нас переговорщик. Умы он нам пытается повернуть не в ту сторону. Или хочет убедить, что бог не всемогущ. Так, а кто у нас не всемогущ? С кем борется всю жизнь человек, чтобы достичь в конце идеала и попасть в райские кущи? С диаволом. С сатаной. С искусителем-змеем. Вот и выходит, что это змей прокрался к нам. Искушает. Ну, ладно…

– Так, что, опять святой водой его полить?

– Этого – бесполезно. Не вредит ему вода. То есть, вредит, конечно, но не так сильно. Этого – сжечь, полагаю. А не сгорит, так утопить. Уж оттуда-то, со дна, не выберется. Особенно, если груз хороший к ногам прикрепить.

– Но ведь – переговорщик все-таки… Нельзя ведь?

– И что теперь? Мы – последняя твердыня. Нет для нас иного конца, кроме смерти. Все одно – помирать. Так надо перед своей смертью нанести побольше вреда этим тварям. Вишь, какого прислали… Белого, да блескучего. Не из последних он у них, видать. Вот его и казнить смертию самой жестокой. И пусть эти смотрят. Пусть кидаются ему на выручку. И тех всех побьем. Нам все одно отступать некуда. Пусть весь мир против нас, мы же – с богом. И никто же на ны!

Детей жалко

Погоды нынче стояли просто отличные. Природа будто отыгрывалась за предыдущие годы, когда то засуха – и тогда иди к магам и проси дождя, то совсем наоборот, заливные обложные нудные дожди, и надо опять же к магам погодным идти, кланяться – солнышка просить. А теперь-то не то, что давеча. Тепло, сухо. Дождь если пройдет, то обильный и короткий, смывающий всю грязь, но не мешающий всяким полевым работам. Для крестьянства хороший дождь. Да и для горожан, в общем – совсем даже не плохой.

То есть, понимали люди, глядя на ту же погоду, что все правильно было сделано. Все верно.

Правда, этого сделанного совместно не обсуждали и не хвалились друг перед другом своими подвигами, как, например, когда отбивались от северных варваров. Там-то была самая настоящая война, и все как один стояли героически насмерть, лишь бы не пустить врага в свой дом. Так потом можно было и шрамами своими похвастаться, и вспомнить о сражениях, сидя в кресле у огня и покуривая трубку. А еще можно было пойти в местный кабак, сесть там с такими же ветеранами и обсудить подробно, как и что делали маршалы, где и кто стоял, сколько раз и с кем сидели в осаде… Да еще обязательно вспомнить, какую пищу в той осаде ели – это специально, для смеха, чтобы просто сравнить с острой и ароматной жарехой какой-нибудь, что подавал местный кабатчик к пиву. Вкусно – это тебе не жареные вороны или – не дай такому повториться – крысы…

Так то – война. А вот после той войны, о совсем ведь недавнем, что в прошлом году – об этом не вспоминали вслух. Не принято было говорить о таком. Хотя, признавали молча – все сделали тогда правильно и справедливо.

Ведь, сколько же можно было терпеть этих гадких магиков над собой? И везде-то они сидели по самым верхам, и за все-то им надо было платить. Не князю за охрану и оборону, а этим вот магикам! За солнце – плати им, за дождь – опять плати, за лечение плати, за уничтожение вредителей всяких, за срочное сообщение, за быстрое перемещение, за… Да за все подряд, выходит!

И мало того, маг в городе был всегда выше и главнее любого чиновника – это кто бы в конце концов потерпел? А высший ихний, Верховный маг, так и вовсе ставил себя, чуть ли не выше короля.

Об этом шептались тихонько, замолкая, когда входил в кабак кто-нибудь незнакомый. Об этом разговаривали на долгих конных прогулках молодые, но уже с опытом боев, вояки. Об этом специально выработанными тайными знаками переписывались чиновники. Говорят, сам король – сам, лично – одобрил все то, о чем заранее говорили, но специально встал чуть в стороне, чтобы потом ввести войска и навести, значит, законный порядок.

А войска понадобились, конечно. Когда боевые маги взялись в толпу свои огненные ядра посылать – кто справится, кроме все повидавших солдат с арбалетами? Вот всяких природных погодников, да химиков-алхимиков, да лечил разных – тех быстро в порядок ввели. А надо-то было всего в первую очередь уничтожить насмерть всех магичек, потому что только от магичек рождались маги. Потому у них и родство по матери всегда считалось, а не как у всего народа – по отцу. Магичек, значит, а еще всех, кто руку поднял на народ – их сразу вешали.

Ну, и дети, конечно…

Карл отпил пиво и поморщился, как от горечи. Хотя не такое уж оно и горькое, пиво это. Самое обычное и привычное. Пиво – оно всегда с горчинкой. Даже темное и сладкое зимнее не обойдется без хмеля. Но не от хмеля горчило.

Говорить-то не надо об этом, всем ясно. И вроде все правильно сделали. Тогда командир их десятка – у них как раз милицию народную организовали и на десятки разбили – говорил, что каждый второй ребенок у магов – сам будущий маг. Вот, мол, и считайте, что к чему.

Карл так именно и посчитал. Пока магичку доканчивали боевые товарищи, он с пистолем поставил у стены двух ее сыновей, посчитал, как положено:

– Раз, два.

И выстрелил в лоб старшему. А потом, пока младший не опомнился и не устроил визг, опять посчитал, теперь тыкая дулом в единственного оставшегося:

– Раз, два.

И снова – в лоб, чтобы наверняка.

Вот и все, говорят, так же точно действовали тогда. То есть, всех магичек народ уничтожил, а заодно – всех магиковых детей, чтобы уж наверняка. Ну, и тех, кто пытался сопротивляться, кто кидался на защиту семьи, а значит – против народа. Тех так и развешали на их же воротах. Потом-то сняли, конечно, а дома эти (кстати, совсем не плохие дома) раздали отличившимся в событиях. Событиями назвали все прошедшее. Но поначалу было страшновато, особенно ночью, идти по улице в бывшей магической слободе, где в полной тишине качались в петлях на воротах, выпучив глаза, мертвые магики.

Ну, а потом все уже было по справедливости. Король выступил с новым указом. Всех магов, в живых оставшихся, заклеймили, а потом раздали в пользование самым отличившимся. В пользование, значит, и под постоянный надзор.

Динь-динь, – звякнул медный колокольчик в темном углу, где толпились четверо клейменых в ожидании своих хозяев.

– Карл, – крикнул от стойки кабатчик. – Вроде, твой звонит?

– Иди сюда, – скомандовал строго Карл.

Клейменый маг подбежал бесшумно, склонился в поклоне.

– Говори.

– Ваша жена, уважаемый Карл, напоминает о том, что сегодня вы ужинаете с ее мамой.

– Вот же дурища какая! Думает, я сам не помню, что ли? Передавай так: помню, спасибо, любимая, буду вовремя.

Клейменый маг сосредоточился, проговаривая в уме слова. Застыл, принимая ответ.

– Ваша жена отвечает: люблю, целую.

– Ну, и все. Ладно тогда. Иди, жди пока. Звякнешь, если что.

Маг так же бесшумно убежал в свой темный угол, придерживая язычок колокольчика. Звонить надо было, только получив сообщение для хозяина. Да не трезвонить, а аккуратно, вежливо, со смыслом. И только по команде подойти и сказать, что там и кто.

Карл сидел, допивая последние глотки из кружки, и думал о детях. Не о тех, что – раз, два – совсем нет. О своих детях. Ведь маг же, хоть и долго живет, все равно не бессмертный. Он просто выносливый такой. Но все равно умирает рано или поздно. И хотя обманули его, Карла, то есть, и связь-то магическая поддерживается, как оказалось, только в пределах одного города, но все же – хоть что-то… А детям, значит, или там, предположим, внукам уже, придется что-то свое изобретать, чтобы слова свои по эфиру передавать с конца и в конец хотя бы одного города. Магов-то ведь уже тогда не будет. Детей мы ихних всех вывели, магичек – тоже. Вот и не станет скоро совсем никаких магов и никакой магии.

Правда, погода радовала и без магии. И зажигалки новые хорошо разжигают огонь – и никакой опять же магии! Так что, может, и со связью дети рано или поздно что-нибудь придумают. Разберутся, что к чему, да и придумают.

– Иди сюда, – махнул Карл рукой.

Клейменый подбежал.

– Детям моим сообщи, что уже иду домой, и чтобы через час они тоже были там. И чтобы подтвердили прием сообщения обязательно. Ясно?

– Да, – кивнул угодливо маг.

– Ну, и сами тогда уже пойдем, что ли…

Нет, все правильно сделали. И насколько приятнее, когда маг кланяется тебе, а не ты – магу!

Вот только детям и внукам придется подумать, придется помучиться, потрудиться. Детей жалко. Без связи-то им совсем плохо будет…