Текст книги "Русская революция. 1917"

Глава 16
Выступление заговорщиков

Я до сих пор не знаю, где и когда было принято окончательное решение выдвинуть в диктаторы генерала Корнилова. По-моему, это произошло до его назначения командующим галицийским фронтом, то есть между 15 и 20 июля. Для меня такое предположение подтверждается тоном его первой телеграммы правительству в ответ на назначение. Возможно, впрочем, Завойко, эмиссар заговорщиков, пользовался с разрешения своих петроградских друзей определенной свободой действий и предпочел ускорить развитие событий. По своему содержанию телеграмма лишь частично отвергала выдвинутые мною в качестве военного министра требования, но по форме явно представляла собой настоящий угрожающий предупредительный ультиматум. В очень сильных выражениях обрисовав ситуацию, генерал Корнилов телеграфировал:

«Я, генерал Корнилов, посвятивший свою жизнь с первого дня сознательного существования служению родной стране, заявляю, что родина на пороге гибели, и поэтому требую, сколь бы незначительным ни было мое мнение, немедленного прекращения наступления на всех фронтах. Необходимо незамедлительно восстановить смертную казнь в зоне военных действий… Заявляю, что, если правительство не одобрит предлагаемые мною меры, лишив меня единственного способа спасти армию, заставив ее служить целям, которым она предназначена – защите родины и свободы, – я, генерал Корнилов, откажусь от поста командующего».

Как выяснилось позже, этот столь необычный для генерала документ был целиком и полностью составлен Завойко[36]36
  Бывший уездный предводитель дворянства, финансист В.С. Завойко, связанный с российскими промышленными кругами, сопровождал на фронте генерала Корнилова в качестве его «ординарца» и секретаря.


[Закрыть].

Я уже счел необходимым предложить генералу Брусилову остановить наступление. Уже отдал повторные приказы, вменявшие в обязанность всему командованию применять вооруженную силу против дезертиров, мародеров, изменников подобного рода. Армейские комитеты тоже требовали восстановления смертной казни.

Поэтому весь смысл телеграммы генерала Корнилова заключался не в сути, а в тоне – тоне «сильной личности». Тем же самым тоном вскоре заговорил из Ставки Верховного главнокомандующего в Могилеве Центральный комитет Союза офицеров. Телеграмма Временному правительству, подписанная полковником Новосильцевым, без обиняков предупреждала, что все члены правительства «ответят головой в случае неодобрения мер, предложенных генералом Корниловым».

Любой беспристрастный историк не преминет отметить, что даже по сравнению с недопустимыми возмутительными выражениями в речах Советов и прочих известных организаций в первые дни революции никому не позволено говорить в таком тоне с правительством. Телеграммы генерала Корнилова и полковника Новосильцева остались безнаказанными. Почему? Да просто потому, что Временное правительство считало простительными, если не вполне естественными, сильные выражения военных, подвергавшихся новым ударам на фронте, тогда как люди в тылу в то время почти полностью утратили умственное и душевное равновесие.

На меня лично импульсивный жест генерала Корнилова не произвел неприятного впечатления. Через четыре революционных месяца Временное правительство не пугали сильные выражения. Мы все реже утрачивали хладнокровие, постоянно общаясь с «дикими» левыми, которые приумолкли, впрягшись в правительственную телегу и приняв на себя ответственность. Я был уверен, что генерал Корнилов и его военные коллеги тоже опомнятся и начнут соблюдать дисциплину, осознав свои обязанности.

29 июля на созванном мною в Ставке чрезвычайном военном совете генерал Деникин, командовавший в то время Западным фронтом, позволил себе в присутствии генералов Алексеева и Брусилова, прочих представителей высшего командования выступить с истинным обвинительным актом против Временного правительства, высказывая и свое личное мнение, и мнение своих коллег. Выражался он еще сильней Корнилова (точнее, Завойко), обвиняя правительство в том, что оно «втоптало в грязь» наше знамя. Потребовал от Временного правительства признать свои ошибки и вину перед офицерским корпусом, высказал даже сомнение в том, что у членов Временного правительства есть хоть какая-то совесть.

Министр иностранных дел Терещенко и я, председатель правительства и военный и морской министр в одном лице, невозмутимо выслушали этот крик уязвленной офицерской души. Когда генерал Деникин закончил свою филиппику при напряженном молчании присутствовавших, я встал и протянул ему руку со словами: «Благодарю вас, генерал, за искренние и смелые слова».

Фактически в обвинительной речи генерала Деникина излагалась военная программа, на которой основывалась пропаганда военных заговорщиков и которую я назвал «трубным гласом будущей военной реакции». Эта программа прозвучала еще раз, в еще более резкой форме, на Государственном совещании в Москве из уст генерала Каледина, атамана Донского казачьего войска. В обсуждении она уже не нуждалась, сводясь, по сути, к требованию восстановить нормальную воинскую дисциплину, единое командование, отменить институт комиссаров и армейских комитетов.

Именно к этому постоянно стремились все, и особенно Временное правительство. Предметом обсуждения была вовсе не цель, а наилучший способ ее достижения. Было невозможно мгновенно одним разом восстановить в армии дисциплину. Поэтому сам генерал Корнилов, высказывая замечания на военном совете, не настаивал на немедленном роспуске армейских комитетов и комиссаров. Напротив, он до последнего дня перед мятежом говорил о положительной роли последних и о необходимости их сохранить. Корнилов хотел только максимально точно определить их права и сферу деятельности, над чем непрерывно усердно работало Временное правительство с момента ухода Гучкова из Военного министерства.

Не имея возможности присутствовать на военном совете в Ставке 29 июля в связи с действиями на фронте, которым он командовал, генерал Корнилов изложил свои требования в телеграмме. В основном они совпадали с требованиями генерала Деникина, однако Корнилов указывал на необходимость расширить поле деятельности комиссаров на фронте и реорганизовать командование.

Вернувшись в Петроград, я предложил Временному правительству снять генерала Брусилова и заменить генералом Корниловым, а также назначить моим первым заместителем Савинкова, бывшего террориста, члена партии эсеров, фронтового комиссара армии Корнилова.

В ответ на новое назначение Корнилов направил Временному правительству очередной ультиматум, изумляющий высокомерностью тона и политическим невежеством.

Заявив сначала, что он, как «солдат», считает себя обязанным служить примером воинской дисциплины, генерал Корнилов выразил готовность подчиниться приказу о своем назначении главнокомандующим армией, и при этом немедленно подал пример нарушения всякой дисциплины. В телеграмме Временному правительству, переданной не шифром, а открытым текстом, которая была мгновенно опубликована во всех газетах, он извещал правительство, что принимает пост главнокомандующего на следующих условиях: он отвечает только перед собственной совестью и непосредственно перед народом; никто не вмешивается в его приказы и назначения; на тыл, где сосредоточены армейские резервы, распространяются введенные недавно на фронте меры, то есть восстановление смертной казни; правительство удовлетворит все его требования, изложенные в телеграмме военному совету 29 июля.

Доведя ультиматум Корнилова до сведения Временного правительства, я предложил немедленно отстранить генерала от всех обязанностей и отдать под суд.

Уже не помню, по каким соображениям обе стороны Временного правительства, и левая и правая, проявили к нему снисхождение. Савинков пытался меня убедить, что генерал попросту отослал телеграмму, составленную Завойко. Поэтому я снял предложение, и Корнилов остался на своем посту. Заговорщики истолковали снисходительность правительства как доказательство его «слабости», и их самоуверенность только окрепла.

К тому времени политический центр заговора и тем более окружение будущего диктатора были сформированы полностью. В Ставке полным ходом готовилась внезапная атака против Временного правительства. С появлением генерала Корнилова в Ставке велась двойная работа: административная машина действовала по-прежнему, тогда как отдельные составлявшие ее винтики и шестеренки энергично трудились над заговором. В ведомстве генерала текущие дела совмещались с планами заговорщиков, имевшими первоочередное значение по сравнению со всем прочим.

Двойная игра по отношению к Временному правительству, затеянная генералом Корниловым после его появления в Ставке, уже не вызывала сомнений. С того момента он полностью сосредоточил внимание на военных аспектах заговора и гарантирующих успех способах его осуществления. Все меры, принимавшиеся Ставкой по инициативе главнокомандующего, все рапорты и меморандумы, направлявшиеся оттуда Временному правительству в подтверждение его лихорадочной деятельности, наконец, «заигрывания» Корнилова с моим непосредственным заместителем Савинковым, вкупе служили, если можно воспользоваться чисто техническим выражением, «дымовой завесой», которая скрывала деятельность заговорщиков в Могилеве от «невнимательного» взгляда правительства в Петрограде.

Душевное состояние генерала Корнилова во время его пребывания в Ставке Верховного главнокомандующего лучше всего описал генерал Деникин, один из участников мятежа, в прятки, между прочим, никогда не игравший. Он прибыл в Могилев в первом квартале августа, получив назначение командующего Юго-Западным фронтом.

«По окончании совещания, – рассказывает генерал Деникин, – Корнилов предложил мне остаться и, когда все ушли, тихим голосом, почти шепотом, сказал следующее: «Надо немедленно действовать, или страна погибла. Н. едет встретиться со мною на фронте. Он полон намерения произвести государственный переворот, хочет видеть на престоле великого князя Дмитрия Павловича. Ведется кое-какая организационная работа, обсуждаются конкретные действия. Я сказал ему, что не пойду ни на какую авантюру с Романовыми. Правительство само знает, что оно ни на что не способно…Мне предложили войти в состав правительства… Нет, спасибо! Эти господа слишком связаны с Советами и уже ничего не решают. Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там пусть делают что хотят. Потом я отойду в сторону, ни во что больше вмешиваться не буду. Вот каково положение. Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?» – «В полной мере!» Мы сердечно обнялись и расстались».

Не служат ли подобные речи генерала Корнилова, процитированные Деникиным, достаточным свидетельством того, какая путаница политических идей и фантазий, внушенных окружавшими политиканами, царила у него в голове? Кстати сказать, ни одно слово генерала Корнилова в адрес правительства ни на каких реальных фактах не основывалось.

Незадолго до московского Государственного совещания Корнилов приехал в Петроград. В ходе одной беседы с глазу на глаз в моем кабинете я старался доказать, что между Временным правительством, с одной стороны, с ним и его окружением с другой не существует никаких разногласий по поводу его действий в армии. Я пытался объяснить, что любые поспешные насильственные меры произведут в армии раздражающее впечатление. Повторял то, что говорил ему в мае на фронте, а именно, если кто-нибудь вздумает установить свою личную диктатуру в России, он назавтра окажется в полном вакууме, вынужденный сражаться без железных дорог, без телеграфа, без армии. Наконец, я напомнил о страшной судьбе, ожидающей офицеров в случае неудачи государственного переворота.

«Ну и что? – ответил Корнилов, как бы вслух размышляя. – Многие погибнут, армию в конце концов возьмут в руки другие».

Сегодня эта фраза воспринимается как признание, но звучала она в тоне теоретических рассуждений. На протяжении всего того времени генерал Корнилов не до конца понимал смысл и последствия собственных планов. Другую фразу: «Что ж, может, надо испробовать даже диктатуру» – он произнес с таким сомнением, что она не внушила мне никаких подозрений по отношению лично к Корнилову.

Во время той нашей беседы эмиссары Корнилова уже активно вели конспиративную работу на фронте, отдавая устные приказания. Один из таких эмиссаров прибыл к генералу Деникину, который так описывает встречу в своих мемуарах:

«Офицер вручил мне собственноручное письмо Корнилова с предложением лично выслушать доклад офицера. Он доложил, что в конце августа по достоверным сведениям в Петрограде произойдет восстание большевиков[37]37
  Чистый вымысел заговорщиков: большевики, уйдя в подполье, тогда даже не думали и не мечтали о выступлении.


[Закрыть]. К тому времени к столице подойдет 3-й кавалерийский корпус во главе с генералом Крымовым, который подавит восстание и заодно покончит с Советами… «Вас, – продолжал офицер, – Верховный главнокомандующий просит только командировать в Ставку несколько десятков надежных офицеров, официально для изучения бомбометания и минометного дела, а фактически они будут отправлены в Петроград в офицерский отряд».

На определенном этапе своей подготовительной деятельности заговорщики собирались прибегнуть к террору, то есть убить меня. Сделать это было очень легко, поскольку моя личная безопасность обеспечивалась довольно примитивными мерами. Фактически не имелось никаких способов предотвратить убийство, так как террористы пользовались ко мне свободным доступом, многие даже принадлежали к моей охране и ближайшему окружению. Среди них был полковник Генерального штаба, в обязанности которого входило докладывать каждое утро о положении на фронте. Виделись мы обычно наедине, вместе склонялись над картой, обсуждая военную ситуацию. Узнав, что заговорщики приказали ему убить меня, я понадеялся на охрану и просто начал внимательно посматривать на него на утренних встречах, держась точно так же, как прежде. Всегда сдержанный, уравновешенный, спокойный, полковник начинал сильно нервничать. Продержав его в подобном состоянии несколько дней, я, наконец, с ним расстался, попросив никогда больше ко мне не являться. Он не стал требовать объяснений, просто ретировался, отдав, по обыкновению, честь.

Героем второго плана, избранным для расправы со мной, оказался молоденький морской кадет, которому предстояло убить меня в Зимнем дворце накануне или в самом начале Корниловского мятежа. Юноша без малейших сомнений, не опасаясь риска, взялся выполнить «патриотический долг». Но в последний момент не отправился в Зимний, а уехал к родителям. В сильном возбуждении со слезами открыл им историю сплетенного против меня заговора, признавшись, что его избрали орудием убийства. Знакомые с высшим начальством Министерства внутренних дел родители немедленно сообщили об этом.

Не предавая случай никакой огласке, я приказал убрать кадет из Зимнего дворца, заменив их простыми матросами. Юный герой вернулся в свою часть, даже не подвергшись допросу.

Я считаю мысль начать мятеж с моего убийства совершенно правильной со стратегической точки зрения, так как это одним ударом разрушило бы правительственный аппарат, позволив заговорщикам надеяться на успех. Желая всеми силами от меня избавиться, заговорщики все же решили в конце концов максимально избегать риска. В целом замешанные в заговоре офицеры, храбрые на поле боя, выступив против правительства, предпочитали открытым решительным действиям хитрую и скрытную политику. Не имея гражданского мужества, они в этом смысле оказались трусливее большевиков, никогда не клявшихся в верности Временному правительству. Двуличная политика заговорщиков отражалась на настроении народа и армии. Во время восстания 14 декабря 1825 года офицеры гвардейских полков, выступившие в Санкт-Петербурге против Николая I, сумели вывести своих солдат из казарм и возглавили марш на Сенатскую площадь. В 1917 году у офицеров не было в казармах никаких сторонников, они пользовались властью, только пока поддерживали Временное правительство. Когда Корнилов двинулся к столице, офицеры не осмелились открыть цель броска даже казацким полкам и знаменитой Дикой дивизии, возглавлявшей войска. Заговорщики были вынуждены не только скрывать от собственных солдат, что их ведут в Петроград для свержения Временного правительства, но и лгать, будто они спешат на помощь столице и Временному правительству против взбунтовавшихся большевиков.

Готовясь к предательскому удару по Временному правительству, ближайшие сподвижники генерала Корнилова вели переговоры в определенных политических и военных союзнических кругах. Политический центр заговора находился не в Ставке, где генерал Корнилов занимался военной подготовкой, а в Петрограде и Москве, где заговорщики комфортабельно расположились в некоторых ведомственных кабинетах и спокойно работали. Прибывшие в Москву на Государственное совещание офицеры имели тайные встречи с политическими руководителями заговора. Это не мешает участвовавшим в нем консервативным и либеральным политикам, знакомым с его целям и посвященным в детали, по сей день толковать о «недоразумении» между Временным правительством и Корниловым, возлагая на меня ответственность за итоговую катастрофу.

Не стану приводить здесь все факты, которыми располагаю. Читатели, интересующиеся подробностями аферы Корнилова, найдут их в моей книге «Прелюдия к большевизму», где приводятся исчерпывающие документальные свидетельства.

Во время созыва в Москве Государственного совещания махинации заговорщиков в Ставке и в Петрограде уже развернулись в полную силу. Совещание предоставило им удачную возможность сопоставить собственные и правительственные силы, а в нескольких благоприятных для их замыслов случаях заговорить на совещании о диктатуре генерала Корнилова. Центральные комитеты различных участвовавших в заговоре военных организаций принимали абсолютно разные по тексту, но «случайно» абсолютно идентичные по содержанию резолюции. Казацкий Совет, Союз георгиевских кавалеров, Центральный комитет Союза офицеров и пр. объявили генерала Корнилова постоянным несменяемым главнокомандующим. Казацкий Совет даже пригрозил Временному правительству бунтом в случае смены Корнилова. С такой резолюцией представители Казацкого Совета явились ко мне. Нечего и говорить, что они получили заслуженный ответ.

21 августа во время реакционного «совещания общественных лидеров» Родзянко направил генералу Корнилову телеграмму, выражая от имени совещания поддержку принятых военными организациями резолюций.

В результате возникла впечатляющая картина: генерала Корнилова провозгласили постоянным и несменяемым главнокомандующим не только военные организации, представленные наиболее авторитетными офицерами, но и «здоровые», «политически зрелые» элементы во главе с председателем и членами Думы, представителями Государственного совета, дворянства, финансовой и промышленной аристократии, научных кругов, журналистами, наконец, двумя бывшими главнокомандующими – генералами Алексеевым и Брусиловым.

Легко представить, какое впечатление это произвело на генерала Корнилова с его наивной импульсивной натурой и отсутствием политической чуткости. Он воспринимал слова своих обожателей как истинный солдат: за словом должно следовать дело, обещания должны выполняться. К несчастью, не всегда так бывает: все эти громогласные резолюции, принятые высокими военными и общественными съездами, оглашавшиеся прославленными политическими ораторами, были просто словами. Слова, слова, одни слова! Эти люди толкали наивного генерала в пропасть, сами держась на краю, нисколько не собираясь рисковать собственной шкурой и следовать за ним.

Генерал Корнилов прибыл в Москву с большой помпой. На вокзале его встречала вся элита старой столицы. Богатые дамы в белом с цветами в руках склонялись перед ним, политики рыдали от радости. Офицеры пронесли «народного героя» на своих плечах до машины. В открытом авто, окруженном по старому царскому ритуалу экзотическим кавалерийским полком, генерал Корнилов проследовал с вокзала к Кремлю, к Иверскому храму. Вернувшись в свой вагон, принимал бесчисленные делегации и депутации, выслушивая сообщения о внутреннем положении в России, об экономической и финансовой ситуациях.

На улицах распространялись брошюры под заглавием «Корнилов, национальный герой». Они бесплатно печатались в британской военной миссии и доставлялись в Москву через английское посольство в Петрограде в вагоне генерала Нокса, британского военного атташе. Чуть позже из Англии приехал Аладьин, бывший член Первой Думы от партии трудовиков, уехавший в Лондон после ее роспуска в 1906 году. Он растерял весь свой политический багаж, превратившись из известного политика в весьма темного авантюриста. Этот продажный субъект привез генералу Корнилову письмо военного министра Соединенного Королевства лорда Милнера, в котором последний одобрял идею военной диктатуры в России и благословлял необходимые для ее установления действия. Письмо, естественно, сильно вдохновило заговорщиков. Аладьин, специальный посланник английского военного министра, занял в свите генерала Корнилова почетное место рядом с Завойко.

Как мы уже видели, московское совещание полностью обмануло ожидания заговорщиков. Им пришлось отказаться от плана мирного объявления военной диктатуры. По пути из Москвы в Ставку главнокомандующий в своем вагоне принял решение свергнуть Временное правительство вооруженной силой.