Текст книги "Русская революция. 1917"

Армия перед наступлением

После принятия съездом Советов резолюции в поддержку наступления я побывал на съезде казаков, добился от полковых комитетов Петроградского гарнизона официального обещания, что гарнизон не воспользуется моим отсутствием для нанесения революции нового предательского удара, и отправился с сопровождением на фронт, где предстояло начать наступление. В Тарнополе[22]22
  Тарнополь – прежнее название Тернополя на Украине; в 1772–1919 гг. город принадлежал Австрии, затем Польше.


[Закрыть]ко мне в вагон явились военные представители всех союзнических стран. Представитель Великобритании при российском Генеральном штабе обещал мне от имени короля, что английские войска поддержат наше наступление. По причинам, которые мне до сих пор неизвестны, они этого обещания не сдержали. В Тарнополе же я отдал приказ о начале наступления.

Вся Россия пребывала в лихорадочном ожидании. Пойдут ли войска вперед? Никто не рискнул бы ответить на этот вопрос.

За Тарнополем начинался настоящий действующий фронт. Как отличалась нынешняя картина от той, которую я видел во время своей первой поездки с генералом Брусиловым! Тогда царила тишина, безнадежность. Теперь кругом кипела жизнь, деятельность, суета. Полки один за другим уходили на линию фронта под грохот ящиков с артиллерийскими снарядами и полевых кухонь. Вдалеке ухали пушки. Ночью наши позиции озарялись германским ружейным огнем.

Мой поезд медленно, торжественно остановился у штаба генерала Гутора, командующего галицийским фронтом, под городком Хивы, неподалеку от расположения 7-й армии, которой предстояло первой выступить в направлении Бережаны.

Гутор, сменивший Брусилова на посту командующего фронтом, не был особо блистательным генералом. Но начальником его штаба стал генерал высочайшего класса Духонин, один из лучших русских офицеров. Во время войны он сделал великолепную карьеру, во время революции завоевал особенное уважение солдат, нисколько не скомпрометировав чести мундира и достоинства порядочного человека. Вскоре после совершенного большевиками государственного переворота генерал Духонин, уже занимавший пост начальника штаба Верховного главнокомандующего, был убит в Могилеве солдатами по наущению Крыленко.

26 июня началась артиллерийская подготовка к наступлению. Два дня непрестанно велся огонь по вражеским окопам. Державшийся настороже противник не отвечал. Немцы оставили первую линию окопов. Их гораздо лучше замаскированная артиллерия ждала своего часа. По правде сказать, обстановка в частях 7-й и 11-й армий, которые вели наступление, оставляла желать лучшего. Целые дивизии готовы были взбунтоваться, полки повиновались чисто формально. Одни офицеры вообще игнорировали резолюцию о наступлении, другие открыто саботировали подготовку к боевым действиям.

30 июня я осматривал наши позиции. Трудно сегодня описывать наше душевное состояние. Предельное напряжение, непреклонная решимость, порой предчувствие успеха! У армии было время многое испытать и о многом подумать. Офицеры и солдаты уже не горели прежним огнем. Мы прекрасно понимали, как трудно им сдерживать непривычные переживания перед сражением. Была в них глубокая тревожная душевная сосредоточенность. Люди как бы чувствовали в душе еще незажившую рану. Офицеры до последней секунды не были уверены, пойдут ли солдаты в атаку. Солдаты со своей стороны спрашивали себя, стоит ли идти на смерть, когда дома, в тылу, осуществляются мечты многих поколений крестьян.

В тот день каждый из нас обратился к войскам с заключительной речью, отдавая последнюю честь тем, кому суждено умереть. Солдаты, даже многие офицеры, жадно слушали, словно ища ответ на мучительную загадку, терзавшую их по-детски наивные души.

Помню кучку солдат, столпившуюся у дерева, по которому пристрелялась немецкая батарея. Снаряды свистели над нами во время выступлений. Никто не двигался с места, не искал укрытия, даже не пригибал голову.

Не могу забыть еще одну картину. Ночью была гроза. На каком-то повороте дороги мы ждали подхода частей из тыла. Под проливным дождем при вспышках молнии я видел перед собой тысячи промокших до костей людей, которые меня слушали, застыв на месте, отыскивая в моих словах оправдание жертвы, в которую им предстояло принести свою жизнь.

Глава 10
Сражение

Наконец наступило 1 июля! Воцарилась сосредоточенная торжественная атмосфера, как на Страстной неделе. Мы отправились на наблюдательный пункт на одном из гряды холмов, параллельной линии наших позиций. Над нашими головами со стороны вражеских окопов с безжалостным свистом летели снаряды.

Вскоре наши артиллеристы пришли в замешательство: большое количество снарядов, присланных союзниками, оказалось негодным. Видно, союзники руководствовались старой русской поговоркой: «На тебе, Боже, что нам негоже».

С наблюдательного пункта, как на ладони, было видно поле боя. Пока еще пустое.

Нигде никого.

Непрестанно гремит артиллерия.

Сгорая от нетерпения, мы каждую секунду поглядывали на часы.

Вдруг установилась полная тишина. Что такое? Наши сердца болезненно сжались.

Пойдут войска в атаку?

Пошли!

По направлению к первой линии вражеских окопов, кажется, побежали едва различимые черные точки. Их становилось все больше! Начался яростный бой. В центре наших позиций появились английские броневики. Немецкая артиллерия принялась их обстреливать.

Особенно тяжелым выглядело положение на правом вражеском фланге, где нашим войскам предстояло взять холм, за свою форму прозванный «утюгом».

В бинокль отчетливо были видны черные фигурки наших солдат, взбиравшихся по склону, кое-где наблюдались и первые результаты действий немецкой артиллерии. Послышался глухой разрыв, поднялся дым, вспышка, среди маленьких силуэтов образовалась брешь. Снизу поднимались другие. Но почему молчат наши пушки? Германские снаряды стали тихо посвистывать у нас над головами. Пришлось бросить завтрак на скорую руку в тени старых дубов. Мы спустились под землю, прошли длинными ходами к наблюдательному пункту и уже не показывались на опушке леса.

В первый день наступления мы взяли 10 000 пленных, захватили много орудий, но не прорвали вражескую линию в направлении Бережаны. Результаты действий 11-й армии на нашем правом фланге оказались еще менее плодотворными: пленные, захваченная артиллерия и ни на шаг продвижения!

Если генерал Брусилов год назад бился с австрийскими славянами, перед нами стояли немецкие и венгерские дивизии, пополненные турками.

Напротив, 8-й армии на левом фланге в течение нескольких дней сопутствовали блестящие успехи. Прорвав австрийский фронт у Калуша, войска генерала Корнилова и генерала Черемисова проникли глубоко за вражескую линию и 10 июля взяли древний город Халиш.

Победу у Калуша облегчил нам тот факт, что на этой стороне фронта в рядах противника было много славян. Кроме того, нашему командованию за несколько дней до сражения удалось получить все необходимые сведения о расположении вражеских войск и о планах германского командования.

Наступление русских войск началось ровно через четыре месяца после начала революции, иными словами, на полпути между мартом и ноябрем.

Со временем за боями в Галиции последовали действия на Северном фронте и на Западном под командованием генерала Деникина. Однако они быстро утратили наступательный характер и превратились в чисто оборонительные. В результате военных неудач в руках у руководителей вспыхнувшего в сентябре Корниловского мятежа оказалась армия, сильно настроенная против Временного правительства. Хотя, говоря объективно, подобное использование русской армии в политических целях не уменьшает исторического значения факта восстановления ее боеспособности.

В самый разгар враждебной кампании против Временного правительства, предпринятой французскими и британскими правительственными кругами под видом дипломатических игр, наш штаб Верховного главнокомандования 2 или 3 ноября направил Генеральным штабам союзников следующее коммюнике, которое, мимоходом замечу, власти союзных держав постарались замолчать:

«С начала нашей революции прошло более полугода, но русские войска, как и прежде, сковывают силы противника. Больше того, силы эти за данный период не только не сократились, а, напротив, выросли. В день возобновления нашего наступления в Галиции число вражеских дивизий на русско-германском фронте равнялось их численности на 12 марта (то есть в последний день существования монархии. – А. К). Во время самых сильных боев в Галиции и на Буковине силы противника увеличились до девяти с половиной пехотных дивизий. Эти цифры относятся только к германским частям, за вычетом австрийского и турецкого контингента. В тот же период артиллерия противника насчитывала до 640 орудий разного калибра. Кавказский фронт в этих данных не учитывается».

После некоторого ослабления военных усилий в начале революции Россия по-прежнему продолжала удерживать на своем фронте силы противника, как минимум, такой же численности, как в дореволюционный период. Учитывая психологическое влияние русской революции на народы центральных держав, о котором я уже говорил, Людендорф счел необходимым сосредоточить на русском фронте чисто немецкие дивизии в небывалом с самого начала войны количестве.

Стратегическая задача, поставленная перед русским фронтом в кампанию 1917 года, была целиком выполнена: до вступления в войну Соединенных Штатов невозможно было завершить войну решительной победой над Германией.

Непосредственный результат и неоспоримое значение восстановления боеспособности русской армии вовсе не определяются успешностью военных действий в техническом и прямом смысле этого слова. Именно поэтому после возобновления активных боевых действий проблема фронта больше не стояла в центре внимания внутренней правительственной политики.

Теперь можно было обратиться внутрь страны и, пользуясь психологическим эффектом возрождения армии, внушить народу чувство национального самосознания, укрепить новое государство, рожденное революцией.

Упрочение государства

В начале лета Временное правительство с помощью левых министров принялось за строительство прочной преграды перед лавиной большевистской анархии.

Как я уже говорил, в течение двух первых месяцев революции Временное правительство в полном одиночестве старалось восстановить власть, поскольку думские сторонники принципа «сильного правительства» не имели на массы никакого влияния. Они могли только давать мудрые рекомендации, в то время как руководители Совета играли обычную для себя роль оппозиции, подрывая правительственный авторитет.

Но теперь, когда их представители вошли в правительство, борьба за восстановление реальной власти и политической дисциплины в стране началась даже в советском лагере, в рядах революционной демократии. Вооружившись министерскими портфелями, наши недавние противники, которые, находясь в оппозиции, не несли никакой ответственности, сами попали под удары безответственной демагогии левых большевиков.

Левые партии, представленные в правительстве страны, заняли абсолютно «контрреволюционную» позицию по отношению к анархии и отрицанию всяких принципов нормальной власти. С того момента большевистская печать и пропаганда сочли своей главной задачей разоблачение преступлений «реакционных» и «контрреволюционных» советских министров, обвиняя их в «соглашательстве с капиталистами» против пролетариата и «предательстве революции». Ленин ясно видел, что главным препятствием в борьбе большевиков за власть служат не либеральные партии, полностью утратившие влияние, а скорее социалисты и демократы, особенно социалисты, которые почти целиком держали в своих руках политическую власть, но признавали войну трагической неизбежной необходимостью.

Ленин

Серьезно ли верил Ленин, будто лидеры русской демократии, с большинством из которых он долгие годы трудился над свержением царизма, действительно «предали» революцию, свое прошлое, традиции российского освободительного движения в целом?

Очевидно, что нет!

В первом выступлении перед Петроградским Советом вечером 17 апреля сразу после возвращения из Швейцарии, призывая солдат брататься с врагом, а рабочих покинуть заводы, Ленин утверждал, что после свержения монархии Россия станет «самой свободной» в мире страной, и никто в ней не будет уже угрожать интересам рабочего класса[23]23
  Это заверение Ленин повторил в ноябрьском номере «Правды» накануне большевистского переворота.


[Закрыть]. Больше того, в то же самое время Ленин прекрасно понимал невозможность никаких социалистических экспериментов в России, аграрной стране со слабо развитой промышленностью, почти полностью разрушенной войной. Перед вождями русской революции стояла задача консолидации и укрепления политической демократии на основе широких социальных реформ. Ленин не мог отвергать этих планов, касавшихся одной России, поскольку до войны сам был демократом.

Но в 1917 году он с друзьями меньше всего заботился о России. Мечтая в слепом безумном фанатизме только о мировой революции, какой она ему виделась из Швейцарии в кривом зеркале, Ленин еще в 1915 году пришел к лишенному всяких оснований выводу, будто война закончится социалистической революцией в индустриальных капиталистических западноевропейских странах, созревших для социализма.

Согласно Ленину, начало всемирной социалистической революции положит скорейшее превращение мировой войны между народами в «гражданскую войну между классами». Для облегчения подобного превращения, говорил Ленин, все «истинные» революционеры воюющих стран должны содействовать своему поражению. Первым шагом в этом направлении, продолжал он, должно стать свержение российской царской монархии, самого варварского и реакционного строя.

Таким образом, поражение родной страны, России, уже стало для Ленина и его ближайших соратников не постыдным предательством, позорным преступлением, а революционным долгом, политикой, продиктованной «социалистической мыслью». России, главному оплоту европейской реакции, предстояло пасть первой, после чего отсталая аграрная страна, по выражению Ленина, превратится в центр деятельности «авангарда мировой пролетарской революции» в ожидании социалистического переворота, который вот-вот совершится в промышленно развитых западных странах.

Покидая в начале апреля Швейцарию «через Берлин» в вагоне, предоставленном в его распоряжение Людендорфом и канцлером фон Бетман-Гольвегом, Ленин писал в прощальном послании к своим друзьям, швейцарским социалистам, что Россия для него лишь трамплин к социальной революции в Западной Европе. Весной 1917 года этот полубезумный фанатик призывал немецких рабочих сплотить ряды для «полной победы» над капитализмом. В ноябре 1917 года Ленин с Зиновьевым ждали революции на Западе не позже чем через полгода.

Такова была суть революционной программы, зародившейся в больном мозгу Ленина. Заметим, что ни в одной европейской стране, кроме России, не нашлось политического лидера подобного типа, абсолютно лишенного всяких патриотических чувств. При царском режиме русский народ привык враждебно относиться к государству. Монополия самодержавия на внешние проявления патриотизма в конце концов лишила народ самого чувства патриотизма. Несомненно, оно жило в России, сознательно или неосознанно испытываемое подавляющим большинством русских людей. Но одним из последствий смертельной жестокости старого режима, физически и морально угнетавшего страну, стало очень опасное для существования любого государства исчезновение национальных и патриотических чувств.

Ленин представляет собой крайний пример нравственного разложения, которое десятилетиями подтачивало национальное самосознание русской интеллигенции. Трудно найти в образованных русских кругах человека, который в тот или иной период своей жизни не переболел этой необъяснимой болезнью, скорее умственной, чем душевной. Только в этом единственном смысле можно назвать Ленина с его прозелитами порождением русского прошлого, русской истории.

Большевики и германский Генеральный штаб

То, что Ленин совершил серьезнейший акт предательства России в мировой войне, – неоспоримый, неопровержимый исторический факт.

Конечно, он не был германским агентом в прямом значении этого слова. Он не признавал буржуазную Россию своей родиной и не чувствовал по отношению к ней никаких обязательств. Придуманная им общая теория пораженчества, в частности, его стремление увидеть падение царской монархии служили теоретической почвой, необходимой для практического осуществления своих идей теми способами, которые на обычном буржуазном политическом языке именуются изменническими и предательскими.

Надо признать, что в глазах простых смертных преступление Ленина выглядит из-за его чудовищности настолько невозможным, что многие до сих пор не решаются верить. Факт, тем не менее, открыто подтверждают Гинденбург, Людендорф, германский командующий русским фронтом генерал Гофман, признания Эдуарда Бернштейна, известного руководителя германской социал-демократической партии. Не стану здесь цитировать многочисленные письменные свидетельства трех вышеупомянутых высокопоставленных германских деятелей. Достаточно буквально привести следующий абзац из мемуаров Людендорфа: «Отправляя Ленина в Россию, наше правительство возложило на него серьезную ответственность. Эта поездка оправдывалась с военной точки зрения: Россия должна была пасть».

Я со своей стороны не нуждался в признаниях немцев, сделанных только после войны. Летом 1917 года Временное правительство прекрасно знало о предательстве Ленина и его приспешников. Вот как было дело.

Подобно всем воюющим странам, кроме России, пользовавшейся весьма отсталыми способами деморализации противника, Германия до революции вербовала шпионов среди русских пленных и возвращала на русский фронт под видом «героев», сумевших «бежать». В первые недели революции число таких шпионов сильно увеличилось при почти полной дезорганизации наших разведывательных служб и никуда не годной охраны границы с Финляндией. Один из них однажды добровольно явился ко мне с признанием, что сознательно согласился на роль шпиона с намерением разузнать о путях их переброски в Россию и способах связи с германским начальством. И объяснил мне технику связи. Впрочем, сведения не имели особой практической ценности, не позволили выявить и разоблачить действовавших в России германских шпионов.

Зато другая информация из другого источника содержала важнейшие факты, не только решительно подтверждая обмен секретными сообщениями между большевиками и германским Генеральным штабом, но и раскрывая технический способ.

В апреле украинский офицер по фамилии Ермоленко явился в Ставку Верховного главнокомандующего к генералу Алексееву. Он тоже «бежал» из немецкого концентрационного лагеря в притворной роли германского агента. По возвращении в Россию ему было поручено вести в тылу пропаганду в поддержку сепаратистского движения на Украине. Его снабдили всеми необходимыми указаниями: обучили способам сношения с германскими властями, открыли названия выплачивающих деньги банков, фамилии многих прочих крупных германских агентов, включая множество украинских сепаратистов и Ленина[24]24
  Я полностью опускаю здесь историю борьбы Временного правительства с сепаратистским движением на Украине и вообще вопрос о национальных меньшинствах.


[Закрыть].

Когда я в мае вскоре после своего назначения на пост военного министра прибыл в Ставку Верховного главнокомандующего, генералы Алексеев и Деникин (начальник Генерального штаба) представили мне меморандум с подробными сведениями о способах связи русских шпионов с высокопоставленными ответственными лицами в Германии.

В результате перед Временным правительством встала непростая задача провести расследование в указанном Ермоленко направлении, выследить агентов, служивших связующим звеном между Лениным и Людендорфом, и взять их с поличным с компрометирующими документами. При малейшей огласке дела, естественно, германский Генеральный штаб сменил бы способ связи с агентами в России. С другой стороны, при полной свободе печати, царившей в то время в стране, фактически не подлежавшей даже военной цензуре, сообщения Ермоленко стали бы всеобщим достоянием, стоило только им просочиться даже в самые надежные и ответственные политические круги. Поэтому Временное правительство осведомило об этом очень немногих министров.

Мы с генералом Алексеевым решили поручить все раскрытые Ермоленко дела украинских сепаратистов специальному отделу, подчиненному непосредственно Генеральному штабу, тогда как Временное правительство занялось выяснением вопроса о сношениях Ленина с германским Верховным командованием. Кроме князя Львова и меня, в дело были посвящены только двое министров: Некрасов, министр путей сообщения, и министр иностранных дел Терещенко. Задача была возложена именно на последнего, остальные предпочитали как можно меньше вникать в детали расследования. Терещенко взялся за необычайно сложное и трудное дело, на которое ушло много времени, но оно принесло сокрушительные для Ленина результаты. В ходе следствия полностью выявились его способы связи с Германией и личности посредников при переводе денежных сумм (Фюрстенберг-Ганецкий в Швеции, Козловский и г-жа Суменсон в Петрограде). Открылись также названия переводивших деньги банков (Дискон-то-Гезельшафт в Берлине, Нюа-банк в Стокгольме, Сибирский банк в Петрограде).

Арестованный во время июльского большевистского мятежа Козловский не стал отпираться перед документами, уличавшими его в получении из-за границы крупных сумм. Этот человек, пользовавшийся в свое время определенным уважением, в прошлом один из лидеров польской социалистической партии, бесстыдно заявил в оправдание, что с самого начала войны вместе с Ганецким и г-жой Суменсон занимался контрабандной торговлей, ввозя в Россию предметы дамского туалета.

Между тем со дня на день, 18–19 июля, в самый момент большевистского мятежа, в Петроград из Финляндии собирался приехать Ганецкий. На шведской границе российские власти должны были арестовать этого германско-большевистского агента в Стокгольме, имевшего при себе, как нам было хорошо известно, документы, неопровержимо доказывавшие факт сношений Ленина с германским Генеральным штабом. Дальше я расскажу, почему Ганецкого не арестовали, и колоссальные двухмесячные усилия Временного правительства (главным образом Терещенко) по разоблачению тайной подрывной деятельности большевиков закончились полным крахом. В данный момент, полностью сознавая свою ответственность перед историей, ограничусь цитатой из коммюнике, опубликованного прокурором Петроградского округа сразу после июльского мятежа, в составлении которого я лично принимал участие:

«Какими бы ни были их мотивы, Ленин со своими сподвижниками создали весной 1917 года внутри большевистской партии некую организацию с целью поддержки враждебных действий воюющих с Россией стран. Для этого упомянутая организация вместе с вражескими агентами стремилась к дезорганизации русской армии путем активной пропаганды среди населения и солдат, финансируемой враждебными державами».