Текст книги "Русская революция. 1917"

Глава 17
Мятеж генерала Корнилова

29 августа правительство вернулось в Петроград, а Корнилов отбыл в Могилев. 1 сентября началась новая германская атака на Северном фронте. Наша линия обороны была прорвана под Огре на Двине. 2 сентября пала Рига, Петроград оказался под угрозой. 3 сентября Временное правительство единогласно одобрило следующие меры: начать подготовку к переезду правительства и главных административных органов в Москву; перевести войска Петроградского военного округа в прямое подчинение главнокомандующему; образовать особую военную зону, включающую город Петроград с окрестностями, расположенные в которой войска подчиняются непосредственно Временному правительству; срочно отозвать с фронта в распоряжение правительства надежные войсковые части.

Эти меры были продиктованы как военными стратегическими соображениями, так и внутриполитическими причинами. Петроградский гарнизон распустился и не вызывал никакого доверия, а правительство первым делом должно было обеспечить упорядоченный и абсолютно четкий перевод государственного аппарата в Москву, намеченный на конец ноября. С другой стороны, имевшиеся у правительства сведения о настроениях офицеров, подтверждавшиеся новостями из Москвы, свидетельствовали о необходимости иметь в своих руках значительные вооруженные силы, способные отразить нападение справа, единственное, которое реально нам угрожало в начале сентября.

Сразу после заседания, где решено было вызвать войска, я послал в Ставку для исполнения правительственных решений управляющего Военным министерством Савинкова и полковника Барановского, начальника кабинета военного министра. По указаниям, которые я дал Савинкову перед отъездом, главнокомандующий пользовался правом решать, какие части отправить в Петроград, однако военный министр категорически настаивал на двух следующих условиях: не передавать в распоряжение Временного правительства корпус под командованием генерала Крымова и не включать в состав этого корпуса Кавказскую дивизию, известную под названием Дикая. У меня уже имелись точные сведения, что лично генерал Крымов и некоторые офицеры Дикой дивизии замешаны в военном заговоре. 6 сентября генерал Корнилов твердо обещал Савинкову выполнить эти распоряжения Временного правительства, о чем управляющий Военным министерством сообщил мне 7 сентября, вернувшись из Ставки. Однако в тот же день генерал Корнилов тайно от Временного правительства подписал специальный приказ о переходе Дикой дивизии под командование генерала Крымова.

Еще 22 августа (перед отъездом на совещание в Москву) Корнилов вызвал в Ставку 3-й казачий кавалерийский корпус во главе с генералом Крымовым. В момент отзыва корпуса с фронта генерала Крымова ждало назначение командующим 11-й армией в Галиции (по предложению генерала Деникина). И действительно, по представлению генерала Корнилова правительству, он такое назначение получил. Только вместо того, чтобы отправиться к своей армии, уехал по вызову в могилевскую Ставку, где ему была поручена совершенно особая задача: разработать план действий по взятию Петрограда.

7 сентября вернувшийся из Ставки управляющий Военным министерством доложил мне, что в распоряжение правительства направляется 3-й корпус, но без генерала Крымова. В тот же день по приказу Корнилова Кавказская Дикая дивизия двинулась на Петроград в авангарде противоправительственных войск под командованием генерала Крымова. Последний, к изумлению Временного правительства, определенно считавшего, что он находится на Юго-Западном фронте в 11-й армии, получил в тот день приказ генерала Корнилова (неофициальный) возглавить «особые войска, выступающие на Петроград».

Утром 8 сентября генерал Крымов, выполняя особые распоряжения главнокомандующего, направился из Могилева на Лугу для соединения с Дикой дивизией. Ночью 9 сентября в 2 часа 40 минут генерал Корнилов в полной уверенности, что правительство ничего не ведает о составе и назначении направлявшихся против него войск, спокойно телеграфировал в Военное министерство, что сосредоточение войск вокруг Петрограда закончится к вечеру.

В воскресенье 9 сентября столица должна была перейти в руки генерала Крымова. Накануне, 8 сентября, меня около 5 часов дня посетил в Зимнем дворце В.Н. Львов, консерватор, член Четвертой Государственной думы, бывший член Временного правительства, который передал мне ультиматум генерала Корнилова.

Заговорщики подошли к великому поворотному моменту! С той минуты их военные успехи зависели от политических последствий упомянутого ультиматума. Он должен был произвести мгновенный решающий эффект. Как на самом деле и вышло. Только в несколько противоречившем ожиданиям Ставки роде. Предъявленный мне ультиматум погубил заговор. Поэтому надо подробней изложить историю этого документа.

Сразу после закрытия московского Государственного совещания упоминавшийся выше авантюрист Аладьин явился к князю Г.Е. Львову, бывшему председателю Временного правительства, с настоятельной просьбой срочно устроить ему встречу со мной для обсуждения «государственного дела чрезвычайной важности». Князь, который презирал эту личность и знал, что я придерживаюсь такого же мнения, наотрез отказался. Услышав отказ, Аладьин успел сказать князю: «В любом случае никакие изменения в составе Временного правительства не должны производиться без ведома генерала Корнилова…» Князь Львов не преминул сразу же сообщить мне с надежным посланцем о странном визите.

Когда попытка Аладьина потерпела провал, пришлось подыскивать человека, который имел ко мне доступ. Очевидно, что, прежде всего, он должен был быть мне знаком, далее, обладать хорошим политическим реноме, наконец, согласиться исполнить рискованное поручение.

3 сентября некий великосветский, близкий ко двору гвардейский офицер, скрывавшийся под псевдонимом Добрынский, свел Аладьина с Владимиром Львовым. Львов был глубоко порядочным и честным человеком, однако с полной путаницей в кипучей голове. Уйдя в июле из Временного правительства, он попал в отчаянное положение и не скрывал неприязненного отношения ко мне. Аладьин с Добрынским без труда решили немедленно отправить В. Львова в Петроград для того, чтобы передал мне совет Аладьина – спасаться. 4 сентября Львов уже был в Петрограде.

Чтобы прояснить историю с ультиматумом генерала Корнилова и обманной отправкой противоправительственных войск под видом правительственных частей, я процитирую очень живой рассказ В.Д. Набокова, одного из виднейших лидеров кадетской партии, впоследствии убитого в Берлине экстремистами-монархистами.

«Это было утром во вторник на той неделе, в конце которой Корнилов подступил к Петербургу. Утром ко мне позвонил Львов и сказал мне, что у него есть важное и срочное дело, по которому он пытался переговорить с Милюковым как председателем Центрального комитета, и с Винавером как товарищем председателя, но ни того, ни другого ему не удалось добиться (кажется, они были в отъезде), и потому он обращается ко мне и просит назначить время, когда бы он мог со мной повидаться. Я несколько запоздал с возвращением домой и, когда пришел, застал Львова у себя в кабинете. У него был таинственный вид, очень значительный. Не говоря ни слова, он протянул мне бумажку, на которой было написано приблизительно следующее (списать я текст не мог, но помню очень отчетливо): «Тот генерал, который был Вашим визави за столом, просит Вас предупредить министров к.-д.[38]38
  Кадетов.


[Закрыть], чтобы они такого-то августа (указана была дата, в которую произошло выступление Корнилова, пять дней спустя; кажется, 28 августа[39]39
  По старому стилю.


[Закрыть])… подали в отставку в целях создания правительству новых затруднений и в интересах собственной безопасности».

Это было несколько строк посредине страницы без подписи, – продолжает Набоков. – Не понимая ничего, я спросил Львова, что значит эта энигма[40]40
  Энигма – загадка.


[Закрыть] и что требуется, собственно говоря, от меня? «Только довести об этом до сведения министров к.-д.». – «Но, – сказал я, – едва ли такие анонимные указания и предупреждения будут иметь какое бы то ни было значение в их глазах». – «Не расспрашивайте меня, я не имею права ничего добавить». – «Но тогда, повторяю, я не вижу, какое практическое употребление я могу сделать из Вашего сообщения». После нескольких загадочных фраз и недомолвок Львов, наконец, заявил, что будет говорить откровенно, но берет с меня слово, что сказанное останется между нами, «иначе меня самого могут арестовать». Я ответил, что хочу оставить за собой право передать то, что узнаю от Львова, Милюкову и Кокошкину, на что он тотчас же согласился.

Затем он мне сказал следующее: «От Вас я еду к Керенскому и везу ему ультиматум: готовится переворот, выработана программа для новой власти с диктаторскими полномочиями. Керенскому будет предложено принять эту программу. Если он откажется, то с ним произойдет окончательный разрыв, и тогда мне, как человеку, близкому к Керенскому и расположенному к нему, останется только позаботиться о спасении его жизни…»

На дальнейшие мои вопросы, имевшие целью более определенно выяснить, в чем же дело, Львов упорно отмалчивался, заявляя, что он и так уже слишком много сказал. Насколько я помню, имя Корнилова не было произнесено, но, несомненно, сказано, что ультиматум исходит из Ставки. На этом разговор закончился, и Львов поехал к Керенскому. Насколько можно судить из тех сведений, которые впоследствии были опубликованы, Львов в этом первом разговоре с Керенским совсем не выполнил того плана, о котором он мне сообщал… О разговоре своем я в тот же вечер сообщил Кокошкину, а также и другим нашим министрам (Ольденбургу и Карташову), с которыми виделся почти ежедневно… Помню, что я просил их обратить внимание на поведение Керенского в вечернем заседании. Впоследствии они мне сообщили, что Керенский держался как всегда, никакой разницы».

Если в моем поведении в тот вечер не было ничего особенного, то по очень простой причине. Поговорив с Набоковым раньше, чем со мной, В. Львов, с своим буйным воображением, почему-то поддался каким-то сомнениям, не знаю почему передумал и не решился сделать свое дело. Он пробыл у меня, наверно, час, но не произнес ни слова ни об ультиматуме, ни о Ставке, ни о грозившей мне опасности. В дальнейшем Львов сам признавался, что вел столь абстрактные, столь далекие и туманные речи, что наша первая беседа оставила у меня такое же впечатление, как обычные беседы в то время с любыми политиками. Он поведал, что после московского совещания в политических кругах начались оживленные дебаты о необходимости ввести в правительство определенные новые правые элементы, о чем я ежедневно слышал то от одного, то от другого. Мы расстались со Львовым, условившись, что он зайдет ко мне еще раз, поточней изложит свои мысли, а я, выслушав конкретные предложения, дам тот или иной ответ. Уйдя от меня, он сразу поспешно уехал в Москву.

5 сентября, проведя две ночи в поезде, Львов снова имел дружескую беседу в гостинице «Националь» с теми же Аладьиным и Добрынским. Как бы ни было, один положительный результат у них уже был: открыт доступ в кабинет Керенского! В тот же день Добрынский отправился вместе со Львовым к Корнилову в Могилев, везя письмо Аладьина к Завойко.

Вечером 6 сентября Корнилов принял Львова и дал ему указания… «В присутствии моего порученца Завойко, – рассказывал Корнилов после своего ареста, – я изложил Львову суть моих требований…» Выйдя из кабинета главнокомандующего и главного заговорщика, Львов очутился в обществе Завойко и прочих авантюристов. Они дали ему дополнительные поручения, которые предстояло выполнить в Петрограде и Москве. При этом он заметил на столе у Завойко уже составленное обращение «диктатора» генерала Корнилова к русскому народу. С этим документом в кармане Львов вновь поспешил в Петроград и прямо с вокзала ворвался ко мне в кабинет. С понедельника до субботы бедняга не знал ни покоя, ни отдыха! Не спавши, не евши, мотался по треугольнику Москва – Петроград – Могилев. Вручив мне ультиматум, должен был снова спешить в Москву, оттуда опять в могилевскую Ставку в компании с Родзянко и прочими государственными деятелями. Одним из них предстояло 10 сентября войти в правительство диктатора Корнилова, на других возлагалась задача своим присутствием в Ставке укрепить его авторитет в глазах страны. Впрочем, Львову не удалось уехать от меня в Москву. Арестованный в моем кабинете, он получил возможность отличного многодневного отдыха в одном из верхних помещений Зимнего дворца, предназначенных для фрейлин.

Во время второго визита В. Львов был сам не свой, предельно возбужденный, нервный. Абсолютно не понимая причин столь странного настроения собеседника, я начал обычный для того времени политический разговор:

– Ну, вы пришли обсудить вопрос об окончательном составе Временного правительства?

– Нет, надо поговорить совсем о другом. Ситуация полностью переменилась…

Львов с трудом путано принялся объяснять, что мое личное положение крайне опасное, Петроград накануне большевистского восстания, помощи мне ждать не от кого, под угрозой сама моя жизнь, и так далее. Я вновь попытался перевести разговор в более спокойное русло, почти беспечно перебив Львова:

– Что ж, будь что будет!

Львов вдруг замолчал. Потом, видно, решился и глухо, но весьма выразительно вымолвил:

– Мне поручено сделать вам официальное предложение…

– От кого?

– От генерала Корнилова.

– Что?

Тут я уже почувствовал, что грядет нечто экстраординарное.

– В чем дело? Говорите!

И Львов заговорил. Слова его, сперва путаные, прояснили в конце концов содержание ультиматума. Генерал Корнилов требовал: объявить в Петрограде военное положение; передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего; немедленной отставки всех министров. Кроме того, я и Савинков, мой ближайший сотрудник в Военном министерстве, должны в тот же вечер выехать в Ставку, и в новом правительстве во главе с генералом Корниловым я буду назначен министром юстиции, а Савинков военным министром.

Вот, наконец, главное звено, связавшее воедино мои внутренние предчувствия о военном заговоре! Картина прояснилась настолько, что нельзя было не ужаснуться! Я не сомневался в правдивости рассказа Львова: судя по его поведению и волнению, он вовсе не предавался фантазиям. Значит, сейчас, вдруг, немедленно совершается безумная попытка, таящая в себе смертельную опасность для государства. Вот что я почувствовал в первую минуту.

Сегодня трудно описать мое душевное состояние в тот момент. Никаких сомнений. Никаких колебаний. Голова работала с необычайной быстротой и ясностью.

Едва Львов успел завершить изложение, я уже не рассуждал, а действовал. Прежде всего надо было, чтоб он изложил сказанное на бумаге.

– Вы шутите! – резко воскликнул я.

– Не время для шуток, – ответил он. – Положение слишком серьезное…

– Но ведь это чистое безумие!.. Кроме того… как же я доложу Временному правительству? Мне никто не поверит! Меня примут за сумасшедшего, если я начну устно передавать эти требования генерала Корнилова единственно с ваших слов, не имея в руках никакого письменного документа. А если генерал в решающую минуту откажется от своих слов? В каком вы тогда окажетесь положении?

Тогда Львов шагнул к столу, взял лист бумаги и написал следующее:

«Генерал Корнилов предлагает:

1. Объявить г. Петроград на военном положении.

2. Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего.

3. Отставка всех министров, не исключая и министра-председателя, и передача временного управления министерств товарищам министров, впредь до образования кабинета Верховным главнокомандующим.

В. Львов.

Петроград, 26 августа 1917[41]41
  По новому стилю 8 сентября.


[Закрыть]».

Я почти вырвал листок из руки Львова, мигом сунул в карман своего френча. Впрочем, одного этого документа было недостаточно. Надо было лично связаться с генералом Корниловым, получить от него подтверждение ультиматума.

Уже минуло шесть часов вечера. Я предложил Львову прийти к восьми в Военное министерство на набережной Мойки. Мы оба поговорим по прямому проводу, чтобы генерал Корнилов лично подтвердил каждый пункт ультиматума. Времени у нас было мало. Львов отправился в город. Я вызвал заместителя начальника Департамента полиции и помощника командующего Петроградским военным округом, попросив прибыть ко мне к девяти часам вечера. Вскоре после ухода Львова я случайно столкнулся с входившим в мой кабинет В.В. Вырубовым, близким князю Г.Е. Львову и связанным со мной дружескими отношениями, и ему одному описал положение дел. Мы вместе направились в Военное министерство на Мойку.

Владимир Львов опаздывал. Минуты тянулись, словно часы. На другом конце провода в аппаратной Ставки с таким же напряжением ждал генерал Корнилов. Десять минут… пятнадцать… двадцать… двадцать пять… Львова нет. Нельзя испытывать судьбу. Но ведь он искренне дал мне согласие на такой разговор. Текст беседы записан на телеграфной ленте, можно не опасаться никаких ошибочных толкований. Не дожидаясь Львова, мы начали разговор.

Процитирую его полностью по телеграфной ленте.

– Министр-председатель Керенский. Ждем генерала Корнилова.

– У аппарата генерал Корнилов.

– Здравствуйте, генерал. У телефона Владимир Николаевич Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.

– Здравствуйте, Александр Федорович, здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу с просьбой доложить вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.

– Я, Владимир Николаевич[42]42
  Керенский сам говорил от имени В.Н. Львова.


[Закрыть], вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором вы просили меня известить Александра Федоровича только совершенно лично? Без этого подтверждения лично от вас Александр Федорович колеблется мне вполне доверить.

– Да, подтверждаю, что я просил вас передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев.

– Я, Александр Федорович. Понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?

– Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович приехал вместе с вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас.

– Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?

– Во всяком случае.

– До свидания, скоро увидимся.

– До свидания.

Больше сомнений не оставалось. Генерал Корнилов лично подтвердил каждое записанное В. Львовым слово ультиматума. Наша беседа служит классическим примером условного языка: отвечавший знал истинный смысл условных вопросов и своими ответами давал это понять[43]43
  Невозможно было говорить открыто без всяких умолчаний, поскольку на обоих концах линии сидели за аппаратами солдаты-телеграфисты.


[Закрыть]. Особенно интересно, что генерал Корнилов подтвердил предложение приехать в Ставку Савинкову и мне. В письменном ультиматуме этот пункт отсутствовал. А на мой вопрос о необходимости приезда Савинкова, казавшийся чисто формальным, генерал Корнилов ответил по существу: «Все, сказанное мною, в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу…»

Когда мы с Вырубовым выходили из аппаратной с записью разговора в руках, навстречу спешил В.Н. Львов, все в таком же волнении, хотя не столь озабоченный.

– Меня задержали…

– А мы уже переговорили, в том числе и от вашего имени.

– Очень хорошо, что не стали меня дожидаться…

В автомобиле по дороге к Зимнему дворцу я в присутствии Вырубова обсуждал вопрос о том, достаточно ли обоснована моя поездка в Ставку.

Львов вдруг выпалил:

– Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не меняйте решения! Не надо вам ехать! Вас там убьют!

При нашем разговоре до моего отъезда к прямому проводу Львов, передав приказ диктатора прибыть в Ставку, после некоторых колебаний принялся уговаривать меня не ездить. Прежняя симпатия ко мне возобладала в душе над обуявшим его в последние месяцы чувством полного отчаяния, и он в конце концов решился на то, о чем говорил Набокову: «…с ним произойдет окончательный разрыв, и тогда мне, как человеку, близкому к Керенскому и расположенному к нему, останется только позаботиться о спасении его жизни».

Здесь надо заметить, что после ареста Корнилова с его сподвижниками заговорщики, оставшиеся на свободе, воспользовались находившимися в их распоряжении деньгами для организации в прессе совершенно открытой широкой кампании в свою защиту. Они пытались доказать, что никакого заговора не было, возникло простое «недоразумение» между Корниловым и главой Временного правительства, Корнилов не объявлял ультиматума, а Львов «все перепутал». Дошли даже до утверждения, будто я вместе с Корниловым хотел сместить Савинкова. Затем добавили, что я под нажимом Советов «малодушно предал генерала». Клеветническое измышление охотно подхватили большевики, превратив его в своих руках в истинный динамит, с помощью которого они за несколько дней буквально подорвали в низших армейских рядах крепнувшее доверие к государственной власти и авторитет правительства, обретавший прочные основы в стране.

Чтобы с полной ясностью представить себе цинизм инициаторов сего маневра, которые хладнокровно, не без некоторого садизма следили, как подлая клевета отравляет политическую атмосферу в России, достаточно отметить, кроме вышесказанного, небольшую деталь относительно вызова в Ставку, переданного мне лично генералом Корниловым. «Недоразумение» с «напутавшим» Львовым произошло вечером 8 сентября. Но утром того самого дня, когда Львов сидел еще в поезде между Могилевом и Петроградом, Корнилов поторопился самостоятельно (по свидетельству генерала А.И. Деникина) составить список членов своего кабинета, предусмотрев мое понижение в должности. Таким образом «диктатор» собирался взять меня под личную «опеку», оберегая от покушений со стороны своих ближайших соратников…

Впрочем, вернемся к событиям. Вечером 8 сентября автомобиль, в котором мы ехали после беседы по прямому проводу, остановился на площади перед Зимним дворцом. Вырубов прошел в мои личные апартаменты. Мы с Львовым остались в необъятном официальном кабинете-библиотеке, где царил полумрак. Освещен был один уголок у дверей, ведущих во внутренние помещения. В глубине за роялем на мягком широком диване сидел С.А. Балавинский, заместитель начальника Департамента полиции, которого я заранее вызвал. Я подошел к столу, развернул телеграфную ленту, прочел ее Львову. Он еще раз подтвердил условия ультиматума, повторив пункт за пунктом. На сей раз «послание» генерала Корнилова было изложено мне в присутствии официального, не замеченного «посланцем» свидетеля. Заручившись всеми необходимыми сведениями, подтвержденными письменным текстом ультиматума, записью разговора по прямому проводу и безусловно надежным официальным свидетелем, я закончил беседу со Львовым.

– Ну, что ж, – сказал он. – А теперь мне надо идти. Спешу в Москву.

– Нет, – остановил я его, – никуда вы не поедете. Вы арестованы за участие в противоправительственном заговоре!

Я направился к двери за спиной Львова, стоявшего у стола. Открыл, и в библиотеку тут же вошел капитан Козьмин, помощник командующего Петроградским военным округом. Он получил приказ задержать В.Н. Львова, члена Государственной думы, бывшего члена Временного правительства, и поместить под надежной охраной в одно из помещений на верхнем этаже дворца.

Вот что происходило с 5 до 10 часов вечера 8 сентября 1917 года. В момент ареста Львова никто не догадывался, что это связано с готовившейся в Ставке катастрофой, никто, ни в правительстве, ни в столице, ни в стране.

Итак, неотложная первоочередная задача заключалась в необходимости подавить безумную попытку в зародыше и как можно скорее, препятствуя всеми силами расширению сферы деятельности заговорщиков. Я знал, что генерал Корнилов не сможет добиться успеха: это было объективно невозможно. Боялся лишь реакции в армии и в стране на бунт главнокомандующего.

Около 11 часов вечера я со всеми документами в руках явился на заседание Временного правительства. По моему предложению были единогласно одобрены следующие меры: 1) по прямому проводу предложить генералу Корнилову передать полномочия главнокомандующего генералу Клембовскому, командующему Северным фронтом, и немедленно прибыть в Петроград; 2) наделить меня особыми полномочиями для предотвращения и пресечения в корне открытого государственного переворота.

Министры Временного правительства тут же передали мне всю полноту власти, продолжая заниматься текущими делами. Только двое решительно и бесповоротно вышли из Временного правительства: министр земледелия Чернов, лидер эсеровской партии, и министр путей сообщения П. Юренев, начисто отказавшийся отдавать любые приказания по железным дорогам по задержанию переброски войск, предписанной генералом Корниловым.

Последнее заседание второго коалиционного кабинета Временного правительства, которое собирался свергнуть генерал Корнилов, закончилось около часа ночи 9 сентября. Я сразу передал Корнилову по прямому проводу распоряжение сдать командование и прибыть в Петроград. У нас еще оставалась надежда, что генерал подчинится, и «конфликт» уладится, не причинив непоправимого вреда стране. Но он отказался выполнять приказы Временного правительства, напротив, без колебаний разослал командующим всеми фронтами, Балтийского и Черноморского флота телеграммы с сообщением о своем неподчинении правительственному распоряжению сложить с себя звание главнокомандующего и передать властные полномочия командующим фронтами.

С того момента генерал Корнилов с сообщниками открыто выступил против законной власти. К несчастью, нельзя было скрыть от страны трагическую реальность. Поэтому я 9 сентября огласил обращение к народу.

Генерал Корнилов быстро издал ответное обращение, составленное Завойко. Это был тот же текст, который еще 7 сентября В. Львов видел на столе Завойко и увез с собой в Петроград. В последний момент Корнилов приписал в начале документа несколько бессовестно лживых слов:

«Телеграмма министра-председателя за № 4163[44]44
  То есть моего обращения.


[Закрыть] во всей своей первой части является сплошной ложью. Не я послал члена Государственной Думы Владимира Львова к Временному правительству, а он приехал ко мне как посланец министра-председателя. Тому свидетель член Первой Государственной Думы Алексей Аладьин. Таким образом совершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу отечества».

Этот абзац превратил прятавшихся по углам инициаторов заговора в жертв «злокозненной правительственной провокации» и породил легенду о моем «предательстве» генерала Корнилова.

Должен признать, во время подавления генеральского мятежа я пережил два мучительно тяжелых дня – 9 и 10 сентября. Петроград пришел в крайнее возбуждение, почти в панику. Никто точно ничего не знал; подходившие к столице части генерала Крымова казались населению целой армией. В советских кругах, захваченных совершенно врасплох, сразу воспрянули старые мартовские настроения: полная подозрительность, дискредитация власти, страх перед контрреволюцией. В офицерских обществах, в высших кругах военных училищ шла подготовка к «боевым» действиям в ожидании появления авангарда генерала Крымова в окрестностях Петрограда. В то же время умеренные политические круги, тайно, а иногда и открыто сочувствовавшие генералу Корнилову, мобилизовали все силы, чтобы оказать давление на Зимний дворец и принудить его к компромиссу с мятежниками.

Никогда! Никогда они этого не добились бы! Можно было силой свергнуть Временное правительство, можно было одного за другим уничтожить его членов. Но Временное правительство, готовое довести страну до Учредительного собрания, ни в коем случае не могло свернуть с пути, по которому шло ради спасения России, возрождения жизнеспособного государства. Диктатура любого рода, под любым руководством, означала немедленную гражданскую войну внутри страны и еще более быстрое заключение сепаратного мира на фронте!

Меня часами осаждали сторонники «примирения» Корнилова с Временным правительством. Сначала, пока ситуация оставалась неясной, они больше требовали, чем просили. Потом, когда ни в чем не осталось сомнений, скорей умоляли, чем требовали. Всякое единство взглядов исчезло, даже в самом правом крыле Временного правительства. Хорошо помню ночь с 9 на 10 сентября, когда я остался совсем один в огромных дворцовых залах. Министры и ответственные политики предпочитали на всякий случай держаться сравнительно подальше от заранее обреченного места.

Как раз той ночью ко мне явились представители Исполкома съезда Советов. Они пришли с предложением полного радикального преобразования политики Временного правительства. По их мнению, Советы, социалистические партии, не исключая большевиков, очнувшихся, благодаря кавалерии Крымова, после долгого топтания на месте, другие демократические общества, сгруппированные вокруг Временного правительства, должны спасти страну, взять власть в свои руки и… помириться с буржуазией.

Никогда! Никогда я не видел, не слышал ничего подобного за все время своего пребывания во Временном правительстве. Россия должна была победить обезумевших генералов, объединив все созидательные общественные силы в национальном масштабе, силы труда и капитала! Отказ от принципа власти, стоящей выше партий, представляющей все классы страны, означал немедленную гражданскую войну внутри страны и неизбежный сепаратный мир на фронте.

Если бы суетившиеся за кулисами подстрекатели генерала Корнилова, штатские и военные, вольно или невольно толкавшие его на государственный переворот, удержались от жгучей ненависти к Временному правительству и, конечно, ко мне, крошечной частице Государства, то хотя бы посоветовали генералу не предпринимать открытого выступления против Временного правительства в тот момент. Они в самом деле должны были видеть – особенно генерал Алексеев, уже находившийся в Петрограде, – что в момент предъявления мне ультиматума «армия» генерала Крымова была еще слишком далеко от Петрограда (в Луге, то есть в 130 километрах от столицы). Поэтому на победу внезапным ударом нельзя было рассчитывать. Нелепые переговоры со мной о каком-то «соглашении», «примирении», бесплодность которых была ясна заранее, оставались лишь тщетной попыткой отсрочить неизбежное подавление бунта в Ставке. Ставку сильно вдохновила попытка союзных послов (Англии, Франции и Италии), предпринятая в надежде заставить Временное правительство – высший орган государственной власти – успокоиться и найти почву для примирения с выступившим против него главнокомандующим. В письме, которое привез из Лондона Аладьин, очевидно, высказывались не просто личные мнения военного министра Британской империи!