Текст книги "Русская революция. 1917"

К декабрю в Думе и близких к ее политическим взглядам и социальному составу организациях, вроде Всероссийских Союзов городов и земств, возникли серьезные разногласия.

«Степень общего развала в стране такова, – говорил 27 февраля 1917 года лидер партии прогрессистов[10]10
  Прогрессисты – партия крупной буржуазии в 1912–1917 гг., промежуточная между октябристами и кадетами, распавшаяся после Февральской революции.


[Закрыть]Ефремов, – что доверие правительству было полностью утрачено и оказано Думе. Сегодня, однако, заметна склонность к неверию в способность Думы самым радикальным образом решить тяжелые проблемы страны. Народ не замедлит выразить недовольство, ибо близорукость властей приводит к заключению о невозможности парламентарными способами получить ответственное перед народом правительство».

Если средний класс утратил доверие к Думе, то самые демократические и радикальные круги никогда и не видели в ней непреложного вождя, хотя целый месяц старались принудить ее к участию в борьбе за спасение страны. В ноябре 1916 года грозная опасность стала столь очевидной, что даже не проявлявшие особенного патриотизма люди превратились в революционеров. В декабре вся Россия инстинктивно боролась с правительством революционными методами. Обращаясь к думскому большинству, я привел такое сравнение: «Подобно персонажу Мольера, не знавшему, что он говорит прозой, вы отвергаете революцию, выражаясь и действуя, как настоящие революционеры». Когда Штюрмер в тщетной попытке успокоить волнения объявил в Думе, что, по слухам, после войны союзники отдадут России Константинополь, даже самые империалистически настроенные депутаты не удержались от выражения недовольства, настолько помпезное заявление министра противоречило реальной ситуации.

В общем, нескончаемая болтовня правительственных чиновников, упорно суливших с полнейшей бестактностью решительную победу над Германией и исполнение исторической миссии России на Западе, только бесконечно раздражало народ.

В начале 1917 года в России царила полная анархия. Возможно, кое-кто еще надеялся, что правительство образумится и в последний момент, наконец осознав, что оказалось в смертельной опасности, пойдет на уступки народу. Самодержавие, точней, темные силы, которые действовали за спиной Александры Федоровны и время от времени открыто захватывали власть, отвечали на эти надежды новыми реакционными мерами. Ненавистный всей стране Щегловитов был назначен председателем Государственного совета и ввел туда для подкрепления большое количество прочих известных реакционеров. Центральное место в новом правительстве занял Протопопов, председателем стал министр внутренних дел князь Голицын, изумленный этим больше всех остальных. Легко представить, какой эффект произвело усиление власти Протопопова, особенно ненавидимого в то время всей Россией.

Протопопов, бывший член и вице-председатель Думы, в сентябре 1916 года при помощи Распутина получил пост министра внутренних дел. Все были убеждены, что это назначение, частично обусловленное финансовыми соображениями, игравшими в распутинском кругу немалую роль, нацелено главным образом на решение военных проблем, даже ценой сепаратного мира. Уверяли, будто именно на Протопопова снизошла благодать Божия после убийства Распутина.

Подобным новым поворотом в махинациях распутинской клики власти как бы отреагировали на требования страны, желавшей иметь ответственных министров. Правительство, закусив удила, вступило в конфликт с народом. Не оставалось ни малейших сомнений, что готовится столкновение. Ширились забастовки, провоцируемые правительственными агентами, бастующие все чаще вступали в стычки с полицией. С согласия генерала Курлова, одного из высших чиновников самого ненавистного в стране полицейского департамента, Протопопов тайно разрабатывал план «умиротворения» Петрограда, суливший море крови.

Департамент полиции с немалым усердием провоцировал волнения в Петрограде. Сколь бы невероятным это ни показалось, военная цензура по приказу министра внутренних дел не позволила опубликовать в петроградских газетах следующий призыв рабочей группы Военно-промышленного комитета:

«Товарищи! Рабочие Петрограда! Мы считаем своим долгом призвать вас немедленно вернуться к работе. Сознавая свою ответственность в данный момент, рабочие не должны тратить силы на забастовки. Интересы рабочего класса требуют вашего возвращения на фабрики и заводы».

Призыв не был опубликован, и на выпускавших боеприпасы заводах началась всеобщая забастовка.

С поистине дьявольским упорством Департамент полиции во главе с Курловым уничтожал работавшие на национальную оборону организации, толкал массы в объятия большевистских агитаторов за поражение, которые усиливали пропаганду среди чрезмерно возбужденных рабочих и солдат. В январе рабочая группа Центрального Военно-промышленного комитета была почти целиком арестована. Это была цитадель национальной обороны в рабочей среде, постоянная мишень самых яростных нападок со стороны большевиков и пораженцев. В то же время правительство распустило рабочие группы губернских Военно-промышленных комитетов. Было категорически запрещено проводить в Москве совещание разнообразных независимых организаций по проблеме снабжения, когда во многих городах население чуть ли не умирало с голоду. Кроме того, правительство не допустило созыва в Москве финансово-экономического совещания. Был распущен снабжавший армию и города Центральный комитет кооперативных обществ, его члены подверглись преследованиям.

Одним словом, правительство задалось целью уничтожить все способное облегчить жизнь народа и одновременно подавить пулеметами петроградские бунты. Лозунг из приказа, приписывавшийся министру внутренних дел: «От анархии к сепаратному миру», успешно претворялся на практике.

Надо, пожалуй, заметить, что Николай II тут ни при чем. Правительство попросту собиралось в определенный момент поставить его перед свершившимся фактом и вынудить подписать сепаратный мир. Не могу сказать, причастна ли как-нибудь к этому Александра Федоровна. Ее ближайшее окружение можно подозревать в чем угодно, а германские агенты без конца вертелись вокруг нее и госпожи Вырубовой. Но я не вправе судить, принимала ли императрица с друзьями какое-то участие в подготовке к заключению сепаратного мира, хотя, придя к власти, всеми силами старался узнать правду.

Между тем ситуация в армии становилась безнадежной. В январе 1917 года насчитывалось миллион двести тысяч дезертиров, и число это постоянно росло. В армии шла самовольная демобилизация. Высшее командование было бессильно остановить разбегавшихся по домам солдат. Создавались особые отряды военной полиции для отлова дезертиров; охота на человека вознаграждалась 7 – 25 копейками (в зависимости от ранга) за голову.

Военно-морская комиссия Думы с ума сходила в поисках способа спасти армию от развала. Исчезла всякая воинская дисциплина. Целые роты отказывались сражаться, поднимать людей из окопов. Солдаты то и дело покидали траншеи, братались с немцами, иногда уходя вместе с ними.

В тылу отсутствие дисциплины чувствовалось еще сильнее. Особый оборонный комитет при Военном министерстве, состоявший из представителей Думы, Государственного совета, различных независимых организаций, в конце января представил царю меморандум о трагической ситуации в армии и необходимости принять срочные меры для ее преодоления. Председатель думской Военно-морской комиссии Шингарёв добился высочайшей аудиенции в наивной надежде уговорить Николая II спасти страну.

Общая ситуация была столь же бедственной, как в армии. Из-за нехватки угля доменные печи на юге весь декабрь не работали, в Петрограде начали закрываться выпускавшие боеприпасы заводы. В феврале в Москве разразился жестокий кризис в текстильной промышленности, которая потребляла огромную долю необходимого стране угля. Неуклонно усиливалась дезорганизация транспортной системы. Движение пассажирских поездов прерывалось во время так называемых «грузовых» недель, когда на фронт пропускались важнейшие составы с живой силой и военным снаряжением. В одном Владивостоке скопилось 40 000 000 пудов военных грузов и сельскохозяйственной техники, которые невозможно было доставить в центр страны. Последнее следствие войны так и не получило точной оценки. В январе и феврале 1917 года эмиссия банковских билетов достигла 995 000 000 рублей по сравнению с 662 800 000 в первом квартале 1916-го. Военные затраты составили 50 000 000 рублей в день.

В конце января Центральный комитет Союзов городов и земств представил правительственной Комиссии по снабжению меморандум следующего содержания:

«Города получили лишь пятую и восемнадцатую долю поставок, причитавшихся им, соответственно, на ноябрь и декабрь 1916 года. Все запасы исчерпаны. В феврале хлеба не будет».

И действительно, в феврале в городах хлеба не было. В провинции разгорались голодные бунты. 10 февраля в Петрограде начались «волнения», спровоцированные, по выражению властей, «нехваткой продовольствия». Голод толкал рабочих на выступления, перераставшие в бунты, что служило правительству поводом для заключения сепаратного мира.

В ту пору исчезла возможность остановить неизбежное приближение революции. Уже не было времени на государственный переворот, на мирную революцию сверху. На совещании думских депутатов 17 мая 1917 года Василий Маклаков не без основания заявил: «В определенный момент стало ясно, что довести войну до победного конца невозможно, пока старый режим остается у власти, и поэтому все опасающиеся следствий массового восстания должны спасти страну от революции снизу, совершив революцию сверху. Именно этим долгом мы пренебрегли. Если наши дети когда-нибудь проклянут революцию, проклятие падет на всех, кто не позаботился вовремя ее предотвратить».

Действительно, был лишь один способ удержать страну от революции и последующей анархии: одним своевременным решительным ударом освободить ее от пагубной власти, уничтожив очаг заразы в здоровом в других отношениях теле.

Те, кто непосредственно соприкасались с массами, лучше других понимали опасность анархической революции. Поэтому представители разных партий, в том числе я, так настойчиво требовали радикальной реорганизации правительственной системы, всеми силами старались ее ускорить. С осени 1916 года в определенных кругах началась подготовка к государственному перевороту. В разработке планов участвовало огромное множество организаций, даже члены думского «прогрессивного блока». Заговорщики наладили контакты с военными, в их число вошли многие генералы, не говоря о младших офицерах. Разнообразные группы, тайно собиравшиеся в Москве и Петрограде, обсуждали и осуществляли массу заговорщицких проектов. Один из них предусматривал арест императрицы со всем ее окружением и отречение царя в пользу малолетнего сына при регентстве Михаила Александровича.

Некоторые проекты можно было претворять в жизнь зимой 1916 года, чего с нетерпением ждали инициаторы. Наша смешанная группа представителей левых думских фракций, о которой я уже упоминал, поддерживала отношения со всеми активными радикальными силами страны, и с помощью наших агентов удалось выработать единую программу действий во избежание несогласованности, которая помешала бы намеченному государственному перевороту. Это было тем более необходимо, что многие революционные центры не знали о замыслах и целях других организаций. Кроме помощи организаторам государственного переворота, облегчавшей им дело, мы готовили демократические и социалистические партии к грядущим событиям, даже создали сборный пункт, где были сосредоточены силы, готовые в случае необходимости сдерживать народные волнения. Этот сборный пункт превратился в секретное информационное агентство демократических партий.

Вот в такой петроградско-московской ситуации я участвовал в разработке и осуществлении планов государственного переворота. Но на фронте и в других местах существовали другие проекты подобного рода. Приведу в пример армейских офицеров, задумавших разбомбить с самолета царский автомобиль, проезжавший по фронту.

К сожалению, ни один серьезный план так и не осуществился. Тех, от кого это зависело, удерживала традиционная верность трону и императорской фамилии. Они упорно затягивали дело, совершенствовали свои проекты, уточняли формулировку прав регента и т. д., постоянно откладывая начало реальных действий. С каждым днем промедления усиливался риск, что о замыслах станет известно полиции. Так было упущено множество подходящих моментов.

Наконец одна группа назначила государственный переворот на первые дни марта. Но было уже слишком поздно.

27 февраля Дума собралась на заседание, которое оказалось последним. В тот день состоялась грандиозная народная демонстрация. На ведущих к Таврическому дворцу улицах выстроились полиция и войска. Рабочие намеревались устроить шествие к Думе, засвидетельствовать свою готовность ее поддержать. Но думское большинство в открытом письме Милюкова к рабочим твердо, даже сурово отклонило сделанное предложение, требуя, чтобы рабочие отказались от демонстрации. (Кстати, правительственная цензура пыталась запретить публикацию письма в газетах.) На открывшемся заседании воцарилась весьма напряженная атмосфера. Думское большинство, хорошо понимая близость очень серьезных событий, не желало признать, что поздно искать согласия с правительством, когда ситуацией овладевает народ. В весьма сдержанной декларации, излагавшей казавшуюся ему приемлемой политику, думское большинство в очередной раз отказалось поддержать требование среднего класса, который просил у Думы ответственного правительства.

Эта декларация полностью противоречила реальной ситуации и всенародному мнению. Видимо, лидеры большинства сочли первую, составленную Шульгиным редакцию чересчур радикальной. Даже вышедшие из «прогрессивного блока» и примкнувшие к левым прогрессисты думали, что еще можно найти совместимое с верностью царю решение, хотя в декларации говорилось о готовности народа «проявить недовольство». В тот самый день (27 февраля) Милюков сказал в Думе: «Теперь только героическими усилиями можно исправить безнадежное положение, к которому привело страну правительство, огородившееся стенами, ставшими на протяжении трех последних месяцев как никогда прежде непроницаемыми. Мы, – продолжал он, – подошли к решающему моменту. Мы видим, как повсюду распространяется чувство патриотической обеспокоенности. Никакое счастливое примирение не способно спасти положение. Одна Дума не в состоянии развеять тревоги, однако мы верим, что народный патриотизм не допустит ослабления нашей обороны в критический момент».

На следующий день я выступил с речью в Думе, которая впервые услышала настоящую правду. Я открыто заявил, что страну разваливают не бывшие и нынешние министры, а назначающая их власть, то есть монархия и правящая династия, потребовал от Думы немедленно начать борьбу всеми имеющимися в ее распоряжении способами и покончить с врагами народа, убеждал всех во имя гражданского, самого благородного долга действовать без промедления, идти на любой риск ради спасения страны. В заключение я сказал:

– Если вы откажетесь прислушаться к моим доводам, то будете иметь дело уже с фактами, а не с доводами. Разве не видите сверкающих в небе молний?

И добавил, что первый возражаю против насилия.

Через несколько дней я опять заявил, что, по-моему, вскоре начнется открытый конфликт с властью.

Однако мало кто чувствовал близкую катастрофу, не веря моим доводам. Помню, после первого выступления мне выражали сочувствие, опасаясь последствий нападок на династию. Многие были уверены, что нас ждет не революция, а безнадежная насильственная реакция. Департамент полиции непрестанно свирепствовал, в газетах над отведенными для думских выступлений колонками ежедневно печаталось уведомление «запрещено цензурой». Даже известный реакционер Пуришкевич[11]11
  Пуришкевич В.М. (1870–1920) – один из лидеров крайне правых во Второй, Третьей и Четвертой Думе, участник убийства Распутина.


[Закрыть] протестовал против сокращения и фальсификации военной цензурой своих выступлений. Ежедневно множилось число арестов и преследований внутри страны. Полиция и войска успешно подавляли учащавшиеся в столице уличные волнения. 5 марта на крупнейших петроградских фабриках и заводах, включая Путиловский, произошли серьезные беспорядки. Войска получили приказ усмирить рабочих.

В тот же день царь отправился в Ставку Верховного главнокомандующего, оставив князю Голицыну указ о роспуске Думы, подписанный, но не датированный, «готовый к любому повороту событий». Таким образом, Дума целиком оказалась в руках Протопопова и его клики. На следующий день, 6 марта, беспорядки возобновились с новой силой, а правительство заняло позицию, для описания которой выступавший в Думе Шингарёв не нашел других слов, кроме «диктатуры безумия».

Развязка наступила раньше, чем я ожидал. 9 марта в Петрограде не вышла ни одна газета, почти все заводы объявили всеобщую забастовку. То тут, то там народ вступал в стычки с правительственными силами. Острая нехватка продовольствия в столице заставила князя Голицына пойти на уступки. На одном чрезвычайном совещании членов правительства с представителями Думы и Государственного совета, в котором не позволили участвовать Протопопову, решено было издать закон о передаче контроля над снабжением городским советам через двадцать четыре часа. Этот закон поступил в Думу к утреннему заседанию 10 марта, которое оказалось последним.

Целый день 10 марта повсюду слышалась стрельба. Стреляли в толпу на Невском проспекте у гостиницы. Войска беспрекословно выполняли полученные приказы, вели бой на Знаменской площади, в других районах города. К вечеру взбунтовался Павловский полк, но волнения были мгновенно подавлены, а мятежников препроводили в Петропавловскую крепость.

На протяжении всех этих дней Дума непрерывно заседала с утра до вечера. Думское большинство постоянно, но тщетно искало «лояльный» выход из кризиса.

9 марта город превратился в военный лагерь. К полудню все мосты были забаррикадированы, затруднив доступ к центру с окраин.

Конституционные демократы (кадеты) и трудовики[12]12
  Трудовики – демократическая думская фракция депутатов-крестьян и народнической интеллигенции.


[Закрыть]упорно настаивали, чтобы назначенное на 12 марта заседание Думы состоялось 11-го. Мы понимали, что самое важное в данный момент – создать всероссийский политический центр. Но большинство других партий не разделяло нашего мнения, и в качестве компромисса в полдень началось собрание Совета старейшин, а заседание Думы было назначено на два часа дня 12 марта. В полночь 11 марта Родзянко получил указ о роспуске Думы без упоминания о дате возобновления ее работы. Последний акт «диктатуры безумия» превратил голодные бунты в революцию.

«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится», – гласит старая русская пословица. Правительственный указ о закрытии Думы в момент, когда власть лицом к лицу сталкивалась с обезумевшим голодающим населением, поразил Россию громовым ударом, открыв взору бездну, к которой ее толкала глупость и изменничество царских властей. Не будь Думы, не было бы революции. Ее не случилось бы, если бы не восстали рабочие и солдаты. «Преклоним головы перед телами убитых, лежащих в красных гробах на Марсовом поле», – сказал Милюков на первом после революции собрании кадетской партии.

Покидая Таврический дворец вечером 11 марта, мы еще не знали, что Дума накануне роспуска. Бунт Павловского полка 10 марта не получил поддержки гарнизона. Толпы с улиц, казалось, исчезли, восстанавливалось спокойствие. В тот вечер можно было поверить, что беспорядки заканчиваются. Поэтому завтрашняя катастрофа 12 марта застала нас врасплох.

Я здесь кратко подытожил события, приведшие нашу страну к революции. Не революция породила в России анархию; фактически, это была лихорадочная всенародная попытка предотвратить полный крах. К революции Россию толкнула преступная глупость правительства и тяжкие военные невзгоды.

Революция свергла самодержавие, но не смогла избавить страну от лишений, ибо ее первым долгом было продолжение войны. Революция истощила ресурсы страны до последнего предела. Вот в чем трагедия революции и русского народа. Когда-нибудь мир наконец увидит в истинном свете тот via crucis[13]13
  Крестный путь (лат.).


[Закрыть], на который Россия вступила в 1916–1917 годах и по которому следует по сей день. Ничто не заставит меня отказаться от убеждения, что только революция удерживала российскую армию на линии фронта до осени 1917 года, только она позволила Соединенным Штатам вступить в войну, наконец, только революция предоставила возможность нанести поражение Германии Гогенцоллернов.

Десятилетие 1917–1927 годов показало, что многовековое самодержавие не могло не наложить на страну отпечаток. Политическая система России прогнила и разложилась задолго до революции. Государство, построенное ценой крови, слез и народного пота, тоже давно развалилось, старый режим отравил саму душу народа. Попранная самодержавием Россия уподобилась рабу, брошенному в смрадную темницу без света и воздуха. Невероятным напряжением всех своих сил и нервов она сбросила с себя оковы, разбила тюремные решетки, избавилась от векового удушающего плена и возродилась к свободе.

Слышу голос, который меня спрашивает со скорбью или с гневом: «Зачем вырываться из одной тюрьмы, чтобы безвольно попасть в другую?»

Я отвечу на это: «Терпение! Россия еще не похоронена. Борьба лишь начинается».