Текст книги "Русская революция. 1917"

Глава 14
Правые заговорщики

Безрассудный бунт главнокомандующего, открывший перед большевиками ворота Кремля, а перед Людендорфом – Брест-Литовска, был последним звеном в цепи правых заговоров против Временного правительства. Зарубежное общественное мнение больше склонно видеть в выступлении генерала Корнилова чуть ли не неожиданный взрыв отчаянного патриотизма со стороны генерала и его сподвижников. Учитывая, что история России в период с марта по ноябрь 1917 года считается постепенным поступательным процессом советизации и большевизации государства, мятеж генерала Корнилова представляется героическим актом патриота, пожертвовавшего собой в тщетной попытке избавить Россию от «слабовольного» правительства, остановив ее на краю пропасти, к которой оно привело страну. Смею надеяться, что все уже изложенное мной читателю откроет перед его глазами несколько иную картину, реальную вместо вымышленной.

Для начала, не было ничего неожиданного в действиях участников заговора главнокомандующего русской армией против правительства, которое доверило ему эту армию на три самых критических военных месяца. Напротив, заговор развивался медленно, систематически, при хладнокровном расчете всех шансов на успех и провал. Мотив, руководивший заговорщиками, и не менее вдохновлявший сторонников заговора, не имел ничего общего с чувством бескорыстного патриотизма. Наоборот, он был весьма корыстным, продиктованным, я согласен, не личными, но классовыми интересами. Во избежание всяких недоразумений открыто заявляю следующее: говоря о мотивах преступной деятельности настоящих инициаторов и руководителей заговора, я не приписываю мотив классовой заинтересованности ни генералу Корнилову, ни его ближайшим военным друзьям, отважным русским патриотам, примкнувшими к заговору, когда вся предварительная работа уже завершилась.

Идея заговора с целью свергнуть Временное правительство зародилась в Петрограде еще в мае 1917 года, возможно, даже раньше, в кругу банкиров и финансистов[33]33
  В недавно опубликованных воспоминаниях генерала Врангеля содержатся доказательства существования заговора еще в апреле.


[Закрыть]. Эта дата свидетельствует, что они вступали в борьбу не против революционных «эксцессов», не против «слабого» правительства Керенского, а против самой революции и нового порядка вещей в России. Подробности конспиративной деятельности той первой группы реакционеров мало известны. Знаю только, что были приняты меры для создания денежных фондов, с этой целью налаживались контакты с определенными политическими деятелями. Одновременно началось зондирование в военных кругах. Подготовительной работой и поисками средств, необходимых для гарантированного успеха заговора, занимался некий Завойко. Не знаю, был ли он настоящим участником заговора или просто агентом.

Развал армии, достигший критической степени во время отставки Гучкова с поста военного министра, поставил офицеров в положение, очень благоприятное для деятельности штатских лиц, призывавших к военной диктатуре. 20 мая в могилевской Ставке Верховного главнокомандующего генерала Алексеева состоялось первое офицерское совещание, которое привело к созданию Союза офицеров – организации, пользовавшейся огромным влиянием в близких Генеральному штабу кругах.

Председатель Союза офицеров полковник Новосильцев, офицер запаса, призванный на службу во время войны и служивший при Ставке, обеспечивал связь между штатскими организаторами и военными участниками заговора. Он имел опыт работы в земских организациях, прекрасно разбирался в политических вопросах. Будучи членом Центрального комитета кадетской партии, был избран в Четвертую Думу, которую вскоре покинул. Новосильцев принадлежал к правому крылу кадетской партии, а по происхождению и общественным интересам – к помещичьей аристократии. Он непрерывно курсировал между Ставкой и Москвой и при своей общественно-политической позиции представлял для заговорщиков немалую ценность. В начале июня (то есть до нашего военного наступления во время председательства князя Львова) положение дел, связанных с заговором, можно резюмировать следующим образом.

Направлявшиеся на фронт специальные эмиссары Центрального комитета Союза офицеров старательно занимались вербовкой сторонников среди офицеров действующей армии. Кстати замечу, что руководителей заговора в Ставке сильно разгневало смещение генерала Алексеева и его замена генералом Брусиловым, поскольку Алексеев с самого начала был в курсе деятельности Новосильцева с его ближайшими сподвижниками, помогал им советами, своими связями в обеих столицах. Генерал Алексеев был первым кандидатом в диктаторы, отвергнутым, когда он уже начинал играть активную роль.

Следующим стал адмирал Колчак, выдвинувшийся на первое место после разрыва с Черноморским флотом. Но из этого замысла ничего не вышло, и, когда адмирал Колчак уехал с особой миссией в Соединенные Штаты, поиски генерала на белом коне продолжились.

До июльского большевистского мятежа внимание правительства сосредоточивалось на левых, на единственной стороне, откуда, казалось бы, можно ждать новых потрясений. По-моему, правые заговорщики мало надеялись на успех. Они, повторяю, еще не обрели «героя», пресловутого «генерала на белом коне», обязательного для любого pronunciamento[34]34
  Военный переворот, путч (исп.).


[Закрыть] по законам классического искусства. И остальные были еще недостаточно сплоченными и организованными. А самое главное, не сложилась незаменимая для успеха их предприятия общая социальная и психологическая обстановка. Финансисты, штабные офицеры, те петроградские и московские политики, которых отодвинуло в сторону свержение монархии, просто «медленно накапливали силы» в предвидении «событий», в которые можно будет вмешаться «при необходимости», тогда как их фронтовой эмиссар Завойко, окопавшийся рядом с Корниловым, пока не проявлял никаких явных признаков деятельности.

Психологическая подготовка государственного переворота

Благоприятные для серьезного вооруженного заговора против правительства психологические условия возникли только после большевистского выступления и одновременного отступления наших войск на фронте в Галиции 19 июля. Известие об отступлении русских войск, страх, граничивший с паникой, деморализация бежавшей армии – все это губительно отразилось на всех военных, вселив в командиров, начиная с высших и заканчивая правительственными комиссарами и армейскими комитетами, общее чувство оскорбленного патриотизма.

Я уже имел случай указать на тот факт, что стратегический план кампании 1917 года ставил нашей главной задачей проведение боевых операций ради возвращения на русский фронт немецких дивизий. Сколь бы тягостное психологическое впечатление ни произвело отступление на русский народ, больно задев его патриотические чувства, это никак не могло отрицательно отразиться на неоспоримой критической стратегической важности возобновления боевых действий на русском фронте. Такие закаленные люди, как генерал Алексеев и генерал Деникин, вполне могли понять этот простой военный трюизм. Они ничуть не хуже Временного правительства знали, что ситуация в австро-германских окопах оставляет желать много лучшего. Они знали, что запланированный Людендорфом молниеносный бросок в направлении Киева и Одессы потерпел полный провал из-за дезорганизации австрийской армии. Подобные абстрактные соображения не всегда доступны огромным народным и солдатским массам, болезненно переживающим новую военную неудачу, горечь которой немало усиливала согласованная пропаганда Ленина и Людендорфа.

В полночь 20 июля я получил первую телеграмму с сообщением о прорыве нашего фронта в направлении Тарнополя. 21–22 июля в месте прорыва началось решительное наступление, в результате чего наши войска поспешно отступили, не оказывая ни малейшего сопротивления, отказываясь выполнять приказы. На Западном фронте начатая генералом Деникиным операция завершилась 23 июля безрезультатно; он фактически не имел возможности развить первый успех из-за деморализации некоторых воинских частей.

Осенью 1914 года армии Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии были не просто разбиты, а почти полностью уничтожены вместе с боевой техникой. В 1915 году русские войска на западе Галиции были загнаны в Карпаты и оттеснены к Перемышлю, почти до российской границы. С такой же молниеносной быстротой мы в том самом году потеряли Варшаву и все польские крепости. Но в то время известия о страшных поражениях распространялись только в сухих лаконичных сообщениях Ставки великого князя Николая Николаевича, тогда как негодующее раздраженное командование хранило мрачное молчание или нехотя выражало официальный оптимизм. Страна под надзором военной цензуры питалась туманными слухами и, изнемогая от тяжких лишений, не могла прийти на помощь армии.

Теперь все было иначе. При первом нанесенном немцами ударе весь народ вскрикнул от боли. Больше того, сама армия первой заговорила о своих невзгодах, порой слишком громко и в преувеличенных выражениях. 22 июля, через три дня после прорыва у Тарнополя, когда генерал Брусилов был еще главнокомандующим, Временное правительство, Всероссийский комитет Советов и Исполком съезда одновременно получили телеграмму, подписанную Комитетом группы армий Юго-Восточного фронта, Комитетом и комиссаром 11-й армии, по которой был нанесен вражеский удар. Я ее процитирую как прекрасную иллюстрацию того, что пытаюсь описать:

«Начатое германской армией 19 июля наступление приобрело поистине катастрофический размах. Настроение частей, недавно вступивших в действие, благодаря героическим усилиям сознательного меньшинства, роковым образом переменилось. Боевой дух быстро гаснет. Большинство частей все быстрей распадается. Ни доводы, ни убеждения больше не действуют, вызывая только угрозы, порой даже стрельбу. Некоторые части оставили позиции, даже не дожидаясь приближения противника. Есть случаи, когда приказы о немедленном выступлении на помощь сдерживающим врага частям часами обсуждаются на митингах. Войска часто покидают позиции при первом огневом залпе противника. Бесчисленные колонны дезертиров, с оружием и без, растянулись на сотни верст, нисколько не думая о своевременном наказании. Порой таким образом дезертируют целые части. По единодушному мнению комиссаров, ситуация требует самых крайних мер и чрезвычайных усилий, ибо мы не должны останавливаться ни перед чем, чтобы не допустить гибели революции. Уже сегодня главнокомандующий Юго-Западным фронтом (генерал Корнилов, назначенный мною на этот пост) и командующий 11-й армией отдали с одобрения комиссаров и комитетов приказ открывать огонь по войскам, покидающим свои позиции. Пусть вся страна знает правду о сложившемся положении. Пусть, наконец, очнется, найдет в себе силы и решимость безжалостно сокрушить тех, кто своей слабостью предает и губит революцию».

Подписавшие эту знаменательную телеграмму армейские комитеты целиком состояли из членов социалистических партий, причем некоторые из них вернулись с сибирской каторги после объявленной Временным правительством амнистии.

Аналогичные телеграммы шли к нам в Петроград со всех фронтов. Страна сразу отреагировала на отчаянный призыв, стараясь мощным усилием остановить развал. Советы, городские советы, другие подобные организации заговорили новым языком, призывая русский народ спасти революцию и государство.

Категорически требовались активные действия для восстановления боеспособности уставшей и расшатавшейся армии, но целебные меры вызывали жестокую, порой опасную реакцию. Можно привести в пример факт, случившийся во французской армии за три месяца до нашего июльского наступления. Я имею в виду злополучное наступление генерала Нивеля, закончившееся катастрофическим поражением и возмущением в войсках. Вспомним, что это произошло в стране с прочной политической организацией, не потрясенной никакой революцией[35]35
  В целом можно сказать, что вся летняя кампания 1917 года шла бы абсолютно иначе, если бы действия союзников (Англии, Франции и России) были лучше согласованы. Например, наступление генерала Нивеля, по всей вероятности, увенчалось бы успехом, будь оно предпринято одновременно с нашим при поддержке английского командования.


[Закрыть]. Г-н Пенлеве, военный министр во время неудачи Нивеля, сам рассказывал после войны о критической ночи, когда ему стало известно, что взбунтовавшийся французский корпус идет на Париж. Через три мучительных месяца после прорыва нашего фронта у Тарнополя австро-германскими войсками не только полностью распалась австрийская армия, но и в самой Германии возникли признаки слабости, проявившиеся в первых серьезных волнениях на кайзеровском флоте.

По всей справедливости надо иметь в виду, что в начале четвертого года войны те же самые признаки усталости армии проявились в России в гораздо более тяжелых обстоятельствах политического и экономического упадка, дополненного социальными и психологическими проблемами.

Чтобы покончить с ситуацией на нашем фронте после германского контрнаступления, замечу, что начавшееся 19 июля поспешное отступление русских войск длилось недолго. Неким чудесным образом русский народ ощутил новый прилив патриотизма, командиры проявляли незабываемую самоотверженность. 30 июля я получил телеграмму от комиссара с Северного фронта с известием, что после потери укрепленного района Юкскюль настроение в войсках улучшалось по мере приближения к родным границам. 9 августа командующий Юго-Западным фронтом в Галиции генерал Балуев уведомил нас в своем рапорте, что отступление наконец прекратилось, положение армии укрепилось. Новый главнокомандующий генерал Корнилов в первом сообщении Временному правительству 15 августа тоже проявил больше оптимизма, рассматривая общее положение на фронте, и объявил о своем намерении в ближайшем будущем предпринять наступление в Галиции.

Анализируя проявления глубоких, но слишком острых патриотических чувств в России в июле – августе 1917 года, я хочу дать читателю представление о психологической обстановке, в которой действовали сторонники вооруженного мятежа в ходе его подготовки.

В подготовительную работу входило: 1) намеренное преувеличение трудностей на фронте и действительно тяжелых страданий армии; 2) демагогическое требование от правительства явно неприменимых принудительных мер под предлогом восстановления дисциплины; 3) дискредитация всех демократических организаций в армии; 4) начало открытой кампании в прессе в пользу генерала Корнилова, единственного «спасителя России». Эта демагогическая кампания возбуждала в определенных кругах патриотическое негодование, далеко не ослабевавшее при ухудшении положения на фронте, а, напротив, усиливавшееся. В воцарившейся в стране атмосфере патриотического возбуждения заговорщики успешно играли на чувствительных струнах уязвленного патриотизма. К середине августа в обеих столицах насчитывалась масса конспиративных организаций всевозможного толка, военных и гражданских, полным ходом велись приготовления к государственному перевороту и утверждению военной диктатуры генерала Корнилова.

Глава 15
Лавр корнилов

Детские симбирские воспоминания связывают меня с семьей Ульяновых (Ленина). В юности судьба свела меня с Корниловым.

После нашего отъезда из Симбирска мой отец получил назначение главным инспектором учебных заведений Туркестана. Я провел школьные годы в Ташкенте.

Столица российского Туркестана прежде всего была военным центром. Многие выдающиеся командующие мировой войны, в частности штабные офицеры, в тот или иной период своей карьеры служили в Ташкенте. В их числе был и молодой капитан Корнилов, прибывший в Ташкент по окончании Высшей военной школы. Невысокий, худощавый, нервный, с чуть раскосыми калмыцкими глазами, Корнилов имел невысокое происхождение. («Я, генерал Корнилов, крестьянин, казацкий сын», – напишет в будущем мятежный генерал в одном из своих обращений к народу.) Он редко и неохотно бывал в модных салонах, всегда открытых для штабных офицеров, не любил светских дам. Его считали застенчивым, «диковатым».

В Ташкенте капитан Корнилов вскоре превратился в истинного героя дня. Освоив местные диалекты, он пустился в очень рискованное предприятие. В одиночку, под маской торговца, проник в нейтральную зону между российским Туркестаном и английской Индией, в самое сердце Афганистана, куда не допускались иностранцы, особенно военные. В Ташкент он вернулся героем. Но ничуть не увлекся перспективами светских успехов и опять поразил «высший свет» столицы Туркестана, женившись на дочери скромного административного служащего, подчиненного моего отца. Это было уже слишком: двери салонов перед ним закрылись.

Через много лет, накануне своего мятежа против Временного правительства, главнокомандующий генерал Корнилов как-то обедал со мной в Зимнем дворце. После весьма напряженной беседы в моем кабинете мы заговорили свободнее.

– Вы, наверно, не помните, – с усмешкой сказал генерал, – но я бывал в доме ваших родителей в Ташкенте и даже танцевал у вас!

– Как же я мог об этом забыть, – ответил я, напомнив о впечатлении, произведенном его дерзкой вылазкой в Афганистан.

Всю жизнь Корнилов оставался человеком неприхотливым, выходцем из народа. Он не имел ничего общего с наследственной дворянской или помещичьей землевладельческой аристократией. Интересно отметить, что три главных руководителя Белого движения – Корнилов, Алексеев, Деникин – имели скромное происхождение, самостоятельно достигнув вершин военной иерархии. Не имея состояния, они на личном опыте познакомились со всеми препятствиями на карьерном пути небогатого офицера при старом режиме. Все трое откровенно враждебно относились к привилегированным армейским элементам, представленным гвардией. Все трое с блестящим успехом закончили Высшую военную школу, быстро продвинувшись в ходе войны, когда рушились блистательные карьеры, начатые при дворе и в министерских приемных.

Генерал Алексеев пришел в 1915 году в Ставку в качестве начальника Генерального штаба Верховного главнокомандующего, императора Николая II. Революция застала Деникина и Корнилова в действующий армии, где они уже успели отличиться выдающимися операциями на фронте в Галиции. В ходе одной из таких операций Корнилов еще раз проявил свою личную безрассудную дерзость, попав в плен к австрийцам. После рискованного побега и театрального появления на русском фронте его имя в стране и в армии окружал ореол легенды, которая, однако, не дошла до широких народных и солдатских масс.

Из трех будущих вождей Белой армии Корнилов меньше всех годился в политики. Генерал Алексеев, напротив, обладал немалой политической интуицией, но был слишком привержен политике. Что касается военного искусства, Корнилов был не стратегом, а чистым тактиком, в полном соответствии со своим импульсивным опрометчивым характером; обо всем забывая в минуту опасности, он действовал безрассудно и молниеносно, не думая о неизбежных последствиях.

Видимо, чрезмерное рвение, чрезмерная решительность – качества, не всегда желаемые для ответственных военачальников, – препятствовали продвижению Корнилова. До революции он оставался в тени. После революции в его карьере произошел взлет, вопреки мнению непосредственного начальства. Даже его назначение с первых дней революции на пост командующего войсками Петроградского гарнизона не получило одобрения генерала Алексеева. Впрочем, Корнилов на этом посту проявил крайнюю «слабость» и, не сумев взять в руки Петроградский гарнизон, в мае вернулся на фронт.

Накануне отставки с поста военного министра Гучков хотел назначить Корнилова командующим армиями Северного фронта, но был вынужден отказаться от этого намерения ввиду энергичных протестов генерала Алексеева, угрожавшего в таком случае подать в отставку. В результате Корнилов был назначен командующим 11-й армией, где его вновь отыскал Завойко.

Когда я во время прорыва под Тарнополем и начала немецкого контрнаступления в Галиции предложил главнокомандующему генералу Брусилову заменить некомпетентного генерала Гутора генералом Корниловым на посту главнокомандующего галицийским фронтом, то столкнулся с его стороны с такими же возражениями, какие Гучков выслушивал от Алексеева. Тем не менее, Корнилов получил назначение на этот пост. Точно так же вопреки мнению военных властей я 1 августа назначил генерала Корнилова главнокомандующим русской армией вместо генерала Брусилова, больше не желавшего занимать это место.

Краткое описание карьеры генерала Корнилова, возможно, поможет читателю понять события, которые будут описаны дальше, и особенно понять, почему я до последней минуты не мог даже вообразить, что генерал Корнилов входит в число заговорщиков, несмотря на все имевшиеся в распоряжении Временного правительства сведения о готовящемся военном заговоре и многочисленные свидетельства, полученные лично мной. Выдвигая генерала Корнилова на самый высокий пост в армии, несмотря на возражения его начальства и непопулярность в левых политических кругах, не обращая внимания на его в высшей степени недопустимые замечания в адрес Временного правительства, проявляя к нему порой чрезмерную снисходительность, я твердо надеялся, что этот солдат, обладающий несравненной отвагой, не затеет политическую игру в прятки и не станет устраивать засаду из-за угла.

Но, к огромному несчастью для России, он это сделал.