Текст книги "Русская революция. 1917"

Но разъяснения были чисто политическими, безрезультатными. Вскоре конкретные действия двух других союзников, Людендорфа и Ленина, снова заставили дипломатию наших бывших союзников метаться между двумя политиками по отношению к России: политикой Альбера Тома и политикой Мориса Палеолога.

Глава 19
Гатчина

Последний акт борьбы Временного правительства против правых и левых экстремистов разворачивался между 6 и 14 ноября 1917 года.

После предотвращения столь фатальной по своим последствиям для всей страны попытки заговорщиков, стоявших за генералом Корниловым, свергнуть Временное правительство, поддерживавшие «диктатора» общественные группировки решили не оказывать правительству никакой помощи в случае столкновения с большевиками. Стратегический план предусматривал невмешательство при успешном большевистском вооруженном восстании, но своевременное подавление мятежа, если бы он не привел к свержению ненавистного Временного правительства. Таким образом предполагалось достичь цели, которую преследовало выступление генерала Корнилова.

Разрабатывавшие этот план военные и штатские стратеги решительно заверяли, что победа большевиков не представляет никакой серьезной опасности, через три-четыре недели «здоровые элементы» покончат с бунтовщиками и возродят в России «сильную власть». Увы! Успешно справившись с первой, так сказать, пассивной частью программы, свергнув Временное правительство при посредничестве большевиков, «патриотам» абсолютно не удалось осуществить вторую, активную часть собственных планов. Они не сумели одолеть большевиков не только за три недели, а и за десять лет!

6 ноября неизбежность восстания стала очевидной; оно даже уже началось. В тот день я около одиннадцати часов утра явился на заседание Совета республики и попросил председательствовавшего Н.Д. Авксентьева сейчас же предоставить мне слово. Получив разрешение говорить, я сообщил Совету, что имею точные доказательства подготовки Лениным с компаньонами восстания против Временного правительства. Я заявил, что последнее принимает все меры, чтобы овладеть ситуацией, и будет до конца бороться с предателями родины и революции. Я сказал, что правительство намерено безжалостно применять силу, но для успеха нуждается в немедленном содействии всех партий, группировок, всего народа. Я попросил Совет Российской республики оказать нам полное доверие и поддержку. Царившая на заседании атмосфера, эмоции участников выразились в овации по завершении моего выступления. Все присутствовавшие как один поднялись в едином порыве солидарности с Временным правительством в борьбе против врагов народа. В момент всеобщего патриотического негодования только лидеры двух крайних политических флангов не смогли преодолеть острую ненависть к рожденному мартовской революцией правительству и остались сидеть на месте.

Уверенный, что народные представители полностью осознали серьезность положения и собственную ответственность, я, не дожидаясь официального голосования, вернулся в штаб Петроградского военного округа, занялся кое-какими важными делами. Не оставалось сомнений, что через час-другой придет известие о принятых решениях и активной подготовке Совета республики к оказанию помощи правительству.

Ничего подобного. Совет, раздираемый внутренними разногласиями и непримиримым противоречием мнений, принял резолюцию только поздней ночью. Вместо организации нелегкой борьбы с предателями, лидеры антибольшевистских и демократических партий потратили целый день и вечер на бесконечные дискуссии и рассуждения.

Тем временем большевики, успевшие обосноваться в Смольном институте, готовясь к решающему удару, громогласно объявили, что все намеки на какое-то большевистское восстание являются чистым вымыслом контрреволюционеров и «врага народа» Керенского. Прекрасно изучив психологию своих противников, большевики подобным маневром успешно достигли цели.

Никогда не забуду последовавшую реальную историческую сцену.

Полночь 6 ноября, мой рабочий кабинет. Временное правительство после заседания взяло короткий перерыв. Завязался ожесточенный спор между мной и делегатами социалистических группировок в Совете республики по поводу окончательного содержания принятой большинством Совета резолюции, которую я предлагал утром. После принятия она оказалась никому не нужной, бесконечно длинной, путаной, недоступной разумению простых смертных. Хотя недоверие правительству открыто не выражалось, в ней четко проводилась демаркационная линия между левым большинством Совета и правительством по поводу участия в предстоявшей борьбе.

Выйдя из себя, я объявил делегации, что после такой резолюции правительство завтра возложит всю ответственность за дальнейшее развитие событий на ее авторов и голосовавших за ее принятие, которые, возможно, действительно не понимали сложившейся ситуации.

На мой взрыв возмущения спокойно ответил Дан, бывший не только лидером меньшевиков социал-демократов, но и председателем Исполкома Всероссийского съезда Советов. Я, естественно, не могу дословно воспроизвести подлинные реплики Дана, но за суть отвечаю. Прежде всего, сказал он, делегация осведомлена лучше меня, а я просто преувеличиваю значение событий, введенный в заблуждение своим «реакционным штабом». Столь неприятная для «самолюбия правительства» резолюция Совета республики, тем не менее, очень полезна и необходима, оказывая уже заметное психологическое воздействие на массы, благодаря чему влияние большевистской пропаганды начнет «быстро падать». С другой стороны, продолжал Дан, сами большевики в ходе переговоров с руководителями Совета заявили о готовности подчиниться воле большинства в Совете и согласились завтра же принять необходимые меры для прекращения восстания, начавшегося против их воли и без их согласия. Наконец, Дан заверил, что завтра же (вечное завтра!) большевики распустят свои военные организации, и заключил, что принятые мною для подавления восстания меры только будоражат массы, а мое вмешательство лишь затрудняет успешные переговоры большинства Совета с большевиками о прекращении восстания. В тот самый момент, когда он излагал мне свои рассуждения, вооруженные отряды Красной гвардии занимали правительственные здания одно за другим. Почти сразу же после ухода Дана с товарищами из Зимнего дворца на Миллионной был арестован министр по делам религий Карташев, возвращавшийся с заседания Временного правительства. Его доставили в Смольный, куда направлялся Дан для продолжения переговоров с большевиками.

Невозможно было препятствовать действиям последних, не столько искусным, сколько энергичным.

Пока восстание разворачивалось в полную силу, а Красная армия мало-помалу овладевала городом, некоторые большевистские лидеры, специально для этой цели назначенные, изо всех сил и небезуспешно старались отвлечь внимание представителей демократии в Совете от реальных событий. Первоклассные шулера всю ночь вели бесконечное обсуждение всяческих формулировок, которые якобы лягут в основу для выработки условий примирения и ликвидации восстания. Подобная симуляция «переговоров» позволила большевикам выиграть немало драгоценного времени. Организованные вооруженные силы меньшевиков и эсеров не успели вовремя мобилизоваться.

Едва закончилась стычка с Даном и его коллегами, ко мне явилась депутация расквартированных в Петрограде казацких полков, состоявшая, насколько помню, из двух-трех офицеров и нескольких казаков. Они первым делом хотели узнать, сколько в моем распоряжении войск для подавления мятежа. Затем заявили, что казацкие полки готовы защищать правительство, но под моей гарантией, что на этот раз кровь казаков прольется не напрасно, как в июле, когда я недостаточно энергично действовал против бунтовщиков. Наконец, заверили, что будут подчиняться только моим личным приказам.

Я ответил на это, во-первых, что подобные заявления абсолютно недопустимы со стороны военнослужащих, особенно когда стране грозит огромная опасность и каждый из нас должен выполнить долг до конца!

– Вам прекрасно известно, – добавил я, – что в момент большевистского восстания 16–19 июля я находился на фронте, где готовилось наступление. Вы точно так же знаете, что по возвращении в Петроград 19 июля я отдал приказ о немедленном аресте всех большевистских вождей, наконец, сразу уволил командующего войсками генерала Половцева за недостаточно активные действия во время восстания.

В результате казаки категорически подтвердили, что все их петроградские части исполнят свой долг. Тогда я подписал специальный приказ казакам находиться в распоряжении штаба Петроградского военного округа и следовать его распоряжениям. Нисколько с той минуты (был час ночи) не сомневаясь в верности присяге трех полков донских казаков, сразу отправил одного из своих адъютантов предупредить штаб, что на казаков можно полностью положиться.

И снова ошибся, как утром на Совете республики. Откуда мне было знать, что, пока я говорил с полковой делегацией, Совет казачьих войск, заседавший всю ночь, объявил о нейтралитете казаков в борьбе Временного правительства против большевиков.

После встреч с Даном и с казаками я вернулся на заседание Временного правительства. Легко представить, в каком напряжении мы заседали, особенно когда поступило известие о захвате Красной гвардией центральной телефонной станции, почтамта, других административных зданий. Но никто из нас ни минуты не считал возможным вступить в переговоры с засевшими в Смольном предателями. Насколько помню, заседание длилось до двух часов ночи, потом министры разошлись по домам. Я остался с вице-председателем Коноваловым, министром торговли и промышленности, и мы проработали вместе всю ночь после того, как задержавшийся дольше коллег М. Терещенко тоже покинул Зимний дворец.

Тем временем восстание с молниеносной быстротой охватывало город. Большевистские вооруженные отряды приближались к Зимнему дворцу и штабу Петроградского военного округа. Солдаты Павловского гвардейского полка устроили настоящую засаду у своих казарм на углу Миллионной и Марсова поля, задерживая всех «подозрительных» личностей, направлявшихся в сторону Зимнего дворца. Дворец охраняли только юнкера военных училищ и несколько броневиков.

Как только закончилось заседание кабинета, ко мне явился командующий войсками округа с начальником своего штаба. Пришли они с предложением составить отряд из всех верных правительству частей, включая казаков, и взять Смольный, штаб большевиков. Во время разговора я с любопытством следил за неловким поведением полковника Полковникова, все больше удивляясь противоречию между его слишком уверенными речами и известной мне прискорбной действительностью. Было ясно, что все эти сообщения о событиях последних десяти – двенадцати часов, настроении солдат, готовности его собственных войск к решительной борьбе с большевиками не имеют под собой реальных оснований.

Тут прибыл правительственный комиссар округа Роговский с тревожными новостями, полностью противоречившими докладу Полковникова, коменданта гарнизона. Среди прочего Роговский сообщил, что в Неву входит множество военных кораблей Балтийского флота, готовых к бою, многие уже дошли до Николаевского моста. Мост, в свою очередь, занят отрядами бунтовщиков, способными продвигаться вперед к Дворцовому мосту. Роговский особенно обратил наше внимание на то, что большевики осуществляют свой план без всяких затруднений, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны правительственных войск. И добавил мне по секрету, что, по его наблюдениям, штаб Петроградского военного округа наблюдает за ходом событий с полным равнодушием, не подавая никаких признаков деятельности.

Подобное несоответствие сообщений Роговского и Полковникова показалось мне зловещим. Больше нельзя было терять ни минуты. Следовало срочно идти в штаб военного округа.

Вместе с Коноваловым и адъютантом я направился к штабу бесконечными едва освещенными дворцовыми коридорами, через помещения нижнего этажа, где свободные от службы курсанты военных училищ готовились спать. Здание штаба было заполнено офицерами всех рангов и возрастов, делегатами разных воинских частей, среди которых мелькали подозрительные штатские личности.

Прыгая через несколько ступенек, я взбежал на третий этаж к кабинету командующего войсками, разыскал Полковникова, потребовал немедленно доложить о сложившемся на данный момент положении. Выслушав доклад, мы с Коноваловым убедились, что уже нельзя полагаться ни на Полковникова, ни на большинство его штабных офицеров. Мне оставалось одно – в последнюю минуту взять командование в свои руки не только для наступления на большевиков, но и для защиты самого правительства до прибытия новых войск с фронта и реорганизации правительственных сил в столице.

Среди офицеров военного округа было несколько высших чинов, заслуживающих полного доверия. Правда, их было слишком мало. Я связался по телефону с теми, кто был мне особенно нужен, и попросил немедленно прибыть в штаб. Затем решил привлечь к действиям добровольные военные организации разных партий, в первую очередь многочисленную эсеровскую.

Ночные часы тянулись мучительно медленно. Ожидавшееся со всех сторон подкрепление не подходило. Бесконечные телефонные переговоры с казачьими частями ни к чему не приводили. Под разными предлогами казаки отказывались выходить из казарм, постоянно заверяя, что все образуется через пятнадцать – двадцать минут, уже начинают «седлать коней».

Со своей стороны, и партийные добровольческие отряды не проявляли особой активности. Это довольно странное обстоятельство объяснялось тем, что партийные комитеты, ввязавшиеся в бесконечные переговоры со Смольным и больше полагавшиеся на силу «резолюций», чем оружия, не отдали вовремя необходимых приказов.

Ночь между тем подходила к концу. Чем ближе становился день, тем больше усиливалась напряженность обстановки в штабе. Один явившийся по моей просьбе честный преданный офицер, посмотрев на происходящее и внимательно проследив за суетившимся Полковниковым, сказал, что не может назвать увиденное иначе как предательством. Собравшаяся в штабе толпа офицеров весьма презрительно и высокомерно относилась к правительству, особенно лично ко мне. Позже стало известно, что они по инициативе Полковникова собирались арестовать меня. Сначала как-то сдерживались, просто перешептывались между собой, а к утру уже не боялись говорить в полный голос, нисколько не стесняясь присутствия «посторонних». Их обуяла безрассудная мысль, что без Керенского будет гораздо легче одолеть большевиков и сформировать наконец «сильное правительство». Несомненно, в течение ночи Полковников и некоторые другие офицеры штаба Петроградского военного округа поддерживали постоянные контакты с консервативными антиправительственными организациями, включая Совет казачьих войск, Союз георгиевских кавалеров, петроградское отделение Союза офицеров, прочие аналогичные военные и общественные группировки.

Естественно, накаленная давящая атмосфера не могла не подействовать на душевное состояние защитников правительства, поддерживавших связь со штабом. Уже накануне вечером охранявшие дворец юнкера держались не так храбро, хотя до той поры были полны уверенности. В отряде броневиков начались вспышки паники. С каждой минутой тщетного ожидания подкрепления боевой дух слабел.

В семь часов утра, переговорив по прямому проводу со ставкой командующего Северным фронтом, которого я попросил прислать в Петроград надежное подкрепление, поскольку казаки до сих пор «седлали коней», мы с Коноваловым, измученные ночными переживаниями, вернулись в Зимний дворец, чтобы чуть-чуть отдохнуть. Помню, по дороге к нам не раз подбегали взволнованные курсанты, которых я старался подбодрить, разъясняя, какие последствия для страны будет иметь успех большевиков.

Вернувшись к себе, я хотел собрать всю свою корреспонденцию и документы, переправив в более надежное место, но передумал из опасения произвести удручающее впечатление на людей, находившихся во дворце. В результате часть моих бумаг, включая очень интересные документы, попала в руки большевиков, а другая исчезла.

После ухода Коновалова я отдал несколько срочных распоряжений, предвидя возможное развитие событий, и остался один в своем рабочем кабинете. Не раздеваясь, рухнул на диван. Заснуть не мог, лежал с закрытыми глазами в полуобморочном состоянии. Не прошло и часа, как меня поднял министерский курьер с важной новостью: заняв центральную телефонную станцию, большевики перерезали все провода, связывавшие дворец с городом. Мост у дворца под моими окнами занимали пикеты матросов-большевиков, Дворцовая площадь пустовала. Никаких вестей от казаков.

Через десять минут мы с Коноваловым и всеми моими адъютантами снова побежали в штаб. За два часа нашего отсутствия ничего не изменилось. Нет, была, впрочем, новость: исчезли несколько экипажей броневиков. От брошенных машин теперь было не больше пользы, чем от поливальных. Подходы к Зимнему дворцу и зданию штаба, которые отделялись друг от друга только Дворцовой площадью, остались без охраны. Никаких известий о подходе подкрепления с Северного фронта, которое уже должно было быть в Гатчине. Близилась паника. Битком набитое людьми прошлым вечером и ночью здание штаба опустело в мгновение ока.

Только я вошел, явилась делегация молодых офицеров, охранявших Зимний дворец. Оказалось, что большевики предъявили форменный ультиматум с приказом сдать дворец под угрозой безжалостной кары. Делегаты пришли просить указаний, уверяя, что большинство их товарищей готовы до конца исполнить свой долг, если есть хоть какая-то надежда на подкрепление. В сложившихся обстоятельствах было ясно, что только прибытие подкрепления с фронта может спасти положение.

Как же это подкрепление получить? Единственным способом: не терять больше времени, ехать навстречу задержавшимся где-то у Гатчины эшелонам, сразу направить их на Петроград, несмотря ни на какие препятствия. Переговорив с Коноваловым и появившимся между тем Кишкиным[46]46
  Кишкин Н.М. (1864–1930) – врач, один из лидеров кадетов, министр Временного правительства.


[Закрыть], посоветовавшись с несколькими штабными офицерами, на которых я мог положиться, я решил прорваться через большевистские линии заграждения и лично встретить подходившие, как мы рассчитывали, к Петрограду войска.

Однако для этого требовалось сначала на глазах у всех проехать через весь город, не привлекая внимания большевистских отрядов и патрулей Красной гвардии, расхаживавших по улицам столицы. Дело чрезвычайно опасное. После недолгого размышления было решено рискнуть и действовать открыто, чтобы не возбуждать подозрений.

Я попросил подать мой открытый прогулочный автомобиль. Шофер-солдат, с которым мы объехали весь фронт, был человеком храбрым и абсолютно надежным. Один из моих адъютантов объяснил ему стоявшую перед нами задачу. Он согласился, ни секунды не колеблясь. К несчастью, на долгий путь не хватало горючего, не было запасных шин. Тем не менее, лучше рискнуть остаться без горючего или с проколотой шиной, чем привлечь к себе внимание долгими сборами. Я взял с собой помощника командующего войсками Петроградского округа полковника Кузмина и еще одного штабного офицера.

Не знаю, каким образом известие о намеченном отъезде дошло до послов союзников. Только мы собрались тронуться, прибыли несколько представителей английского посольства и, насколько помню, американцев, предложив мне от имени союзнических посланников автомобиль сопровождения под флагом Соединенных Штатов. Хотя было ясно, что в случае неудачи американский флаг не спасет ни моих спутников, ни меня и что лучше не привлекать внимания к нашему проезду по городу, я не счел себя вправе отказываться от предложения, которое свидетельствовало о внимании союзников к Временному правительству и их солидарности с нами.

В последний раз протянув руку Кишкину, ответственному за организацию обороны столицы в мое отсутствие, я вместе с сопровождающими спустился во двор. Мы уселись в авто. Один из моих офицеров, которому не хватило места, устроился в стоявшей поодаль американской машине, и мы выехали в город. Автомобиль под флагом Соединенных Штатов держался от нашего на почтительном расстоянии. По пути старательно соблюдался привычный распорядок моих ежедневных поездок по городу. Я занимал обычное место справа на заднем сиденье, одетый в обычную полувоенную форму, хорошо известную солдатам и столичным жителям. Ехали с разрешенной на улицах скоростью. Выезжая у телефонной станции на Морскую, миновали первый большевистский пикет, чуть дальше у гостиницы «Астория» и Мариинского дворца столкнулись с новыми патрульными отрядами большевиков. Стоит ли говорить, что встречные – прохожие, солдаты – мигом узнавали меня. Солдаты отдавали честь, как положено, я отвечал, как обычно. При этом каждый, по всей вероятности, сам никак не мог понять, почему не только пропустил «контрреволюционера», «врага народа», но еще и честь ему отдал. Благополучно проехав через центр, приближаясь к рабочим окраинам у Московской заставы, прибавили ходу и, наконец, помчались с головокружительной скоростью. Помню, на выезде из города к нам направился красногвардейский патруль, но не успел нас остановить и даже хорошо рассмотреть.

Приехав в Гатчину, остановились у дворцовых дверей в помещения коменданта. К величайшему нашему ошеломлению, в Гатчину никакие эшелоны с фронта не прибывали, и мы, промерзшие на быстром ходу до костей, решили при необходимости ехать до Луги и даже до Пскова. Однако нечего было даже думать о столь долгой поездке по разбитой дороге под осенним дождем без запасных колес и достаточного запаса горючего. Решили на полчаса остановиться у коменданта, выпить чаю, согреться, пока машины отведут в местный военный гараж, снабдив всем необходимым. Но, войдя в кабинет коменданта, я поразился его непонятному поведению. Он старался говорить как можно громче, постоянно держался поближе к открытым дверям в соседний кабинет, где находились солдаты, которые не спускали с нас глаз. Должно быть, повинуясь какому-то внутреннему голосу, я задержал свой автомобиль, предложил спутникам ехать дальше, не дожидаясь чаю и отправив в гараж лишь машину под американским флагом с сидевшим в ней офицером.

Мы уехали в самое время. Через пять минут после нашего отъезда в дворцовый двор въехала машина под красным флагом с членами Военно-революционного комитета, приехавшими арестовать меня. Позже стало известно, что предатели из Петроградского штаба предупредили Смольный о моем отъезде в Гатчину; были отданы приказы о моем аресте. Наша машина успела выехать из города, а другая столкнулась с серьезными трудностями. Она помчались по улицам Гатчины только через час с лишним. Прорвавшись под пулями через две заставы, третью преодолела не столь удачно. Один выстрел пробил шину, другой ранил в руку шофера. Моему офицеру пришлось выскочить и укрыться в ближайшем лесу. Все эти подробности мы узнали на следующий день на гатчинском фронте.

Мы же, покидая Гатчину, только считали минуты, опасаясь при каждом толчке за судьбу своих шин. Нет смысла описывать суматошные поиски пропавших эшелонов, обнаруженных только в Пскове.

В начале девятого вечера мы не имели никакого понятия о происходящем. Не знали, известно ли в Пскове о петроградских событиях, и, если да, какое это произвело впечатление. Решили не сразу отправляться в штаб командующего Северным фронтом генерала Черемисова, а заехать сначала к его генерал-квартирмейстеру Барановскому, бывшему начальнику моего военного кабинета. Там мне стало известно, что из Петрограда приходят самые неутешительные известия, в Пскове уже действует большевистский Военно-революционный комитет, отдавший по телеграфу приказ о моем аресте за подписью лейтенанта Крыленко и матроса Дыбенко. Хуже того, оказалось, что сам генерал Черемисов делает всевозможные авансы ревкому, не принимая никаких мер для отправки войск в Петроград, считая это бесполезным, даже вредным.

Командующий фронтом не замедлил явиться по моему приказу. У нас состоялся очень неприятный разговор. Генерал Черемисов не скрывал нежелания связывать свою судьбу с судьбой «обреченного» правительства. Он старался меня убедить, будто у него на фронте нет лишних частей, предупредил, что не отвечает за мою личную безопасность в Пскове. Наконец, объявил, что отменил отданный мною по телеграфу приказ об отправке в Петроград полка и трех кавалерийских корпусов.

– Вы виделись с генералом Красновым? – спросил я. – Он разделяет ваше мнение?

– С минуты на минуту жду его из Острова.

– В таком случае, генерал, отправьте меня туда немедленно.

– Слушаюсь.

Генерал оставил меня, объясняя, что отправляется прямо в Военно-революционный комитет, где получит точные сведения о настроении в войсках, после чего вернется с докладом ко мне. Меня глубоко огорчила беседа с этим умным, способным человеком, необычайно довольным собой и полностью презревшим свой долг. Гораздо позже я узнал, что он вообще не ходил на заседание ревкома, а связался по прямому проводу с командующим Западным фронтом генералом Балоневым, уговаривая его спешно идти на помощь правительству.

Отсутствие Черемисова бесконечно затягивалось, тогда как каждая минута промедления могла привести в Петрограде к непоправимым событиям. Было уже одиннадцать часов вечера. Можно ли было подумать, что в ту самую минуту начался обстрел Зимнего дворца, где собралось на заседание Временное правительство, но он еще держится под заключительными атаками большевиков? Наконец явился генерал Черемисов с заявлением, что никакой помощи правительству он оказать не может. И добавил, что если я еще верю в необходимость сопротивления, то должен ехать в Могилев, так как в Пскове неизбежно буду арестован. Однако, говоря о Могилеве, умолчал, что генерал Духонин, начальник штаба Верховного главнокомандующего, дважды пытался переговорить со мной по прямому проводу, и оба раза Черемисов ему отказал, не уведомляя меня.

– Где же Краснов? – спросил я.

– Еще едет сюда, выехал из Острова.

– Но, послушайте, генерал, разве я не просил вас отправить меня?

Насколько помню, ответа не последовало. Преступная боязнь Черемисова исполнить свой долг была чересчур очевидна, и я поспешил с ним расстаться. Я не испытывал никаких колебаний, зная, что должен вернуться в Петроград хотя бы с одним отрядом. Обсудив ситуацию с генералом Барановским и своими юными спутниками, решил сейчас же отправиться в Остров, где располагался 3-й Конный казачий корпус, а в случае неудачи проследовать в Могилев. Ожидая авто, прилег немного отдохнуть. Казалось, в ночной тиши слышно, как с молниеносной скоростью бегут секунды. Ощущение, что с каждой пролетевшей минутой мы приближаемся к всепоглощающей бездне, становилось невыносимым.

Вскоре раздался звонок в дверь. Генерал Краснов с начальником своего штаба хотели немедленно меня видеть. Я одним прыжком бросился в комнату, где они ждали. Выяснилось, что, получив от генерала Черемисова приказ, как бы отданный мной, остановить уже начавшееся движение войск к Петрограду, генерал Краснов, сам не зная почему, усомнился в его подлинности и вместо поездки в Остров решил среди ночи отыскать меня в Пскове.

– А я, генерал, собрался ехать к вам в Остров, рассчитывая отправить на Петроград войска под вашим командованием, несмотря ни на какие препятствия.

Мы договорились вместе сразу же ехать в Остров, а утром отправиться в Петроград со всеми силами, какие удастся собрать.

Чтобы лучше и полней разобраться в дальнейших фатальных событиях, здесь надо ненадолго остановиться и вспомнить историю 3-го корпуса, с которым была связана моя последняя попытка спасти Россию от гибели в руках большевиков. Это был тот самый знаменитый 3-й Конный корпус, который в сентябре, во время своего мятежа против Временного правительства, генерал Корнилов бросил на Петроград под командованием генерала Крымова вместе с Дикой дивизией. После подавления мятежа «деморализованные» части корпуса были рассеяны по всей линии Северного фронта. Вот почему я нашел в Острове вместо корпуса лишь несколько частей. С другой стороны, участие в корниловской авантюре сильно подорвало моральный дух людей и военную дисциплину, возбудив в казаках неприязнь к офицерам. Последние, в свою очередь, не могли смириться с мыслью о провале предприятия Корнилова и на дух не выносили противников генерала, особенно меня.

Что касается генерала Краснова, он вел себя со мной очень сдержанно, но абсолютно прилично. Мне все время казалось, будто он постоянно умалчивает о многом, что хотел бы сказать, хотя я, тем не менее, чувствовал в нем полную готовность подавить большевистское восстание. Кроме того, несомненно, судьба не зря свела нас на пути, дав мне возможность продолжать борьбу.

Ночь прошла; в Остров мы прибыли на рассвете.

Приказ остановить переброску войск в Петроград был в очередной раз отменен.

Движение к Петрограду возобновилось.

Мы еще не знали, что правительство, которое мы торопились спасти, уже в руках большевиков, а министры находятся в Петропавловской крепости. Зато видели почти мгновенное эхо петроградских событий на фронте, где снова рушились едва восстановленные после Корниловского мятежа дисциплина и порядок.

В Острове со всех сторон слышались разговоры, что местный гарнизон решил силой заставить казаков выйти из города. Обратившись утром по просьбе Краснова с речью к собранию делегатов гарнизона и казачьих войск, я убедился, что с каждым часом промедления выступление казаков из Острова становится все более проблематичным. Вокруг штаба 3-го Конного корпуса постоянно росла дезорганизованная толпа солдат из армейских частей.

К десяти часам утра со станции наконец сообщили, что военные эшелоны готовы к погрузке. Мы поехали в автомобилях к станции под эскортом казаков, слыша угрожающие крики разъяренных солдат. На станции возникли новые осложнения, отправка составов задерживалась под разными предлогами. Только мое присутствие в войсках позволило покончить со всеми явными и тайными препонами, и эшелоны с 3-м Конным корпусом тронулись в конце концов к Петрограду.

«Боевую силу» корпуса составляли всего пять-шесть сотен казаков и несколько орудий. Тем не менее, решено было этим довольствоваться и любой ценой добраться до Петрограда, ни в коем случае не дожидаясь нового подкрепления.

Только к вечеру того дня я получил в Луге известие о взятии Зимнего дворца. Его доставил специальный курьер генерала Барановского, а последнему передал в Псков по телефону с телеграфной станции Зимнего дворца один из офицеров моего военного кабинета. Несмотря на очевидную подлинность, новость, как часто в жизни бывает, выглядела невероятной, тем более что сам курьер из Пскова внушал нам подозрения. С нами в поезде ехал один офицер, покинувший Петроград утром 8 ноября. По его словам, правительство в то время держалось, а большевики в городе сталкивались с нараставшим сопротивлением. Сопоставляя свидетельство «очевидца» с сообщением из Пскова, мы невольно усомнились в достоверности последнего, посчитав, что его сфабриковал какой-нибудь агент, чтобы спровоцировать панику в правительственных войсках. Сколь бы тяжелой, почти безнадежной ни была ситуация в Петрограде при нашем отъезде утром 7 ноября, казалось совершенно немыслимым, чтобы 8-го к десяти утра большевики успели взять Зимний дворец и здание штаба военного округа.