Текст книги "Воронцов"

Эпилог

Возле дома Понфилова стоял Александр Воронцов. Весь перебинтованный, он опирался на зонт, служивший ему тростью, и беспокойно смотрел на дорогу, словно ожидая кого-то. Это было раннее утро, город был пуст и радовал своим спокойствием и тишиной. Солнце еще не показалось из-за горизонта, но было уже светло. Александр достал карманные часы из-под плаща, и в этот самый момент из-за поворота показался экипаж. Остановившись на обочине напротив дома, кучер натянул поводья, чтобы успокоить разогнавшихся лошадей.

– Прости нас, Александр, – произнес Дмитрий, вылезая из экипажа и подавая руку Елизавете, – Мы заехали к моему знакомому священнику. Я хочу организовать похороны Понфилова как можно скорее. Он всегда говорил мне, что не любит, когда с этим затягивают.

– Помню эти слова, – с грустью улыбнулся Воронцов-старший. – В любом случае, он сейчас в лучшем мире. Такой человек, как он, заслужил счастье после смерти.

Елизавета заморгала от слез. Дмитрий обнял ее за плечи. Он посмотрел на дом.

– Значит, это здесь?

– Да, – кивнул Александр, открывая ему дверь. – Заходите внутрь.

Дмитрий в нерешительности потоптался на месте, словно не решаясь перешагнуть порог дома. Елизавета взяла его за руку.

– Иди, – прошептала она ему, – Он ждет тебя.

Воронцов кивнул ей и зашел внутрь. Он никогда не был в доме Понфилова, и был очень удивлен, когда его глазам предстала уютная светлая гостиная с камином, мягкими креслами и столиками с затейливой резьбой. Дмитрий-то думал, что жилище его покойного друга похоже на чердак с книжными шкафами вместо стен, с книгами о медицине, разбросанными на полу. На самом же деле дом Понфилова ничем не отличался от домов людей светского общества. Здесь было даже гостеприимнее.

– Хватит любоваться обстановкой! – прошипел за его спиной Александр. Елизавета издала смешок. – Иди в дверь напротив!

Дмитрий пошел вперед и, открыв белую дверь, зажмурился от потока света, хлынувшего ему в лицо. Он вышел прямо в маленький сад за домом. Подумать только, у Понфилова был даже сад за домом! Воронцов только сейчас осознал, как мало он знал о своем друге.

Здесь не было ни одного лекарственного растения, никаких целебных трав, на которые Понфилов буквально молился всю свою жизнь. Нет, здесь были потрясающие фруктовые деревья, не хуже тех, что росли в поместье Васнецовой. Сад был окружен высоким деревянным забором, что создавало ощущение отрешенности от внешнего мира, со всеми его страхами, опасностями и прочей суетой. Это был своеобразный маленький рай, утопия, в которой хотелось просто жить, забыв обо всем на свете. Воронцов с изумлением рассматривал каждую веточку, каждую травинку на земле, пока его взгляд не поймал маленького мальчика, стоявшего на другом конце сада. Дмитрий остановился, совершенно оцепенев, не в состоянии отвести глаз от ребенка, который тоже смотрел на него со всей своей детской робостью, в нерешительности вертя в руках какую-то мягкую игрушку. Елизавета и Александр стояли в дверях, с улыбкой наблюдая за отцом и его сыном, которые замерли друг напротив друга, не в силах пошевелиться или произнести что-либо. Впрочем, слова здесь были не нужны.

– Понфилов был бы счастлив увидеть это, – шепнул Александр девушке. Елизавета со слезами радости на глазах усмехнулась.

– И я счастлива видеть это. Своими глазами.

Александр понял, что графиня имеет в виду отсутствие вуали на ее лице, которая все эти годы была невыносимым бременем. Он улыбнулся еще шире. Впервые за много лет он тоже почувствовал себя счастливым – ведь его брат наконец-то был рядом с ним.

Дмитрий смотрел на мальчика, словно стараясь запомнить его лицо. Необъяснимый страх сковывал его, страх, что он больше не увидит его. Вдруг он понял, что это не так. Все закончилось. Опасности позади. Он смотрит на своего сына, и будет смотреть на него всегда. Воронцов увидел в глазах мальчика, что тот тоже знает, что так будет.

Они одновременно побежали навстречу друг другу. Ребенок мчался с веселым смехом, протягивая вперед руки; Воронцов, забыв обо всем, бежал к нему, тоже заливаясь счастливым смехом, превратившись в такого же ребенка, как его сын, радуясь тому, что он обрел.

Высоко в небе светило солнце, посылая свои теплые лучи в этот мир. Счастье было рядом. А большего и не надо.

* * *

Кто-то настойчиво называл меня по имени. Я все никак не мог вернуться к реальности: все мое воображение было там, в доме Понфилова, где Воронцов впервые прижал своего сына к груди. Так эта сцена мне и запомнилась: зеленый сад, ослепительное солнце на голубом небе, радостный Александр в дверях и Елизавета, прислонившаяся к дереву, со счастливой улыбкой смотревшая на отца и его ребенка. Это было так потрясающе наблюдать… Мне даже казалось, что я сам нахожусь с ними в саду, стою на зеленой траве, вдыхаю аромат фруктовых деревьев… Я не хотел покидать это место… но кто-то продолжал звать меня. В конце концов я поддался этому звуку и обнаружил себя там же, где и был последние несколько часов – на станции.

Мой рассказчик, который, судя по всему, окликал меня все это время, уже стоял.

– А… что? – протянул я.

– Все. Конец.

Я смотрел на него, словно не понимая, что он только что сказал. Мне действительно ужасно не хотелось верить в то, что история о Воронцове подошла к концу. Перед глазами у меня все еще была та последняя сцена.

– С тобой все хорошо? Мне показалось, ты глубоко задумался над чем-то.

– Я… да… да, я задумался… Остался под впечатлением… А…а почему вы встали?

Он махнул рукой, указывая назад. Я увидел поезд, который только что подошел к станции.

– Прямо к концу моей истории, – усмехнулся рассказчик. – Что-ж… – он назвал меня по имени. – Кажется, нам пора прощаться.

– Прощаться?

Я растерянно смотрел на него. До меня до сих пор не доходил смысл происходящего. Я медленно встал. Мы пожали друг другу руки.

– Я знаю тебя не так хорошо, как хотелось бы, – произнес он. – Но я с первого взгляда понял, что ты славный малый. Держи нос по ветру и иди вперед. Всегда. Никогда не думай останавливаться.

– Спасибо…

Он улыбнулся и пошел к поезду. Пройдя пару шагов, он обернулся ко мне.

– Кстати, у тебя теперь есть история Воронцова! Ты можешь попробовать написать книгу о его жизни. Сейчас на этом можно неплохо заработать. Вполне возможно, что кому-то она также придется по душе. Хватит тебе уже скитаться в поисках ненужной никому работы. Так что подумай над моим предложением.

– Она… она многим придется по душе! – вскричал я, ощутив небывалый прилив сил. – Я это знаю! И я…я обязательно напишу ее!

Он кивнул мне и двинулся к поезду, возле которого уже собралась толпа уезжающих людей и их родных. Он слегка замедлил шаг, словно выискивая глазами кого-то, и, найдя, приблизился к женщине и мальчику, которые также стояли возле поезда. Должно быть, его семья, подумал я. Потрепав мальчика по голове, он взял за руку девушку, которая что-то увлеченно начала ему рассказывать. Наверное, что-то смешное, потому что мой рассказчик весело смеялся. Я сел обратно на скамейку, продолжая наблюдать за ними.

И вдруг меня словно окатило холодной водой. Я потрясенно смотрел на эту девушку. Я узнал ее. Я не мог ее не узнать! Не мог, потому что ее образ наиболее подробно был изложен в истории, которую я только что услышал. Это потрясающей красоты лицо, обрамленное черными кудрявыми волосами до пояса, родинка над верхней губой и… глаза. Эти глаза были в жизни еще прекрасней, чем я себе представлял. Даже смотря в них с такого дальнего расстояния, я будто проваливался в их глубину. Девушка, в которую дважды стреляли; девушка, которая на протяжении шести лет скрывала свое лицо под вуалью; девушка, изображенная на единственной картине Воронцова, которую он не продал. Елизавета Борман…

Мой мозг лихорадочно соображал. Если это – Елизавета Борман, если этот мальчик – их сын, то…

Воздух наполнили клубы пара. Поезд отходил от станции. Троица поспешила к своему вагону. Я продолжал смотреть на них. Пока его жена и сын садились в поезд, он снова обернулся и, встретив мой взгляд, подмигнул мне. Затем он залез в вагон и исчез с поля моего зрения. Поезд медленно набирал скорость. Вскоре он отошел от станции.

Я встал и медленно побрел в сторону выхода. Ноги плохо меня слушались после многочасового сидения, так что я немного прихрамывал. Я до сих пор не мог поверить в то, что историю своей жизни только что поведал мне Дмитрий Воронцов. И как я сразу его не узнал? Ну да… пока он рассказывал, я смотрел сквозь него, давая свободу своему воображению. У меня даже не было мысли о том, что мой рассказчик мог быть как-то связан с миром Воронцова. Я вспоминал его внешность, и понимал, что она полностью совпадает с образом Дмитрия, который был у меня в голове. Ну как так? Я даже не спросил его имя при знакомстве!

От злости на самого себя я пнул камешек на дороге. Продолжал идти. И, к удивлению для самого себя, я вдруг улыбнулся. Нет, не просто растянул губы в стороны, я улыбнулся так, как это и нужно делать, когда ты счастлив, давая прохожим возможность сосчитать все мои зубы. Мгновение – и я залился счастливым смехом. От чего? А я и сам не знал. Мне просто было хорошо в тот момент. Грусть от того, что история, так захватившая мое воображение, закончилась. Потрясение от того, что я увидел Воронцова с семьей вживую. Злость на самого себя от того, что я его не узнал во время всего его повествования. И, наконец, необъяснимая радость. Почему? Не знаю! Она же необъяснимая! Я даже не мог понять, о чем думал в тот момент. Точно не о том, что потерял очередную работу.

Держи нос по ветру и иди вперед. Всегда. Никогда не думай останавливаться.

Одного я не мог понять – что Дмитрий Воронцов забыл в моей Богом забытой деревушке? Почему он отъезжал именно от этой станции? Ответ я узнал на следующий день, когда расспросил долгожителей своей деревни о ее истории. Оказалось, что свое название – Игорево – она получила не так давно, всего пятнадцать лет назад. До этого она называлась Махотка. Это была деревня Воронцова.

Я нашел потом тот самый обрыв, где собирались в детстве Дмитрий, Александр… Борман… откуда когда-то сорвался Стаханов… Река давно пересохла, оставив на земле только острые камни. Я долго думал, зачем Воронцов вернулся сюда – он избегал этого места пятнадцать лет. А потом я понял, что так оно и должно было быть. Он вернулся туда, где все и началось. Он посмотрел в глаза тех, кто все еще его помнил. Он положил цветы на могилы родителей. И, несомненно, он несколько часов провел на обрыве, заново переживая события той ночи. Я знаю, что это все трудно назвать искуплением. Но, возможно, для Воронцова это значило много.

Я вспомнил об обещании, которое дал графу, когда мы прощались с ним. Книга. История, которую он мне рассказал, должна, обязана оказаться на листах бумаги! Помнил ли я ее в подробностях? Я мысленно пронесся по ней, начиная от событий в деревне и заканчивая садом за домом Понфилова. Радость отразилась на моем лице. Конечно, я помнил эту историю во всех деталях. И Воронцов знал это. Поэтому поручил написать книгу. И я напишу ее… Напишу…

Я шел в деревню, не подозревая, что через пять дней ко мне придет письмо, из которого я узнаю, что некий граф передал в мое распоряжение огромное поместье в Лондоне и свое немалое состояние. Я навсегда запомнил лицо своего деда в тот момент, когда я сказал ему, что уезжаю в Англию. Он точно не ожидал такого от своего внука-неудачника. Но я не так скуп как он, и тем более не злопамятен: я посылал ему деньги до конца его дней.

И вот я уже сижу в саду возле Васнецовской усадьбы и дописываю последние строчки своего романа. Я немедленно отошлю его человеку, которому и принадлежит эта история. В конце концов, я обещал. Да и не просто так же Воронцов в своих письмах постоянно указывает свой адрес. Хоть я и сомневаюсь, что он сидит во Франции, как он упомянул недавно – в мире много мест, которые стоит посетить. В любом случае, по приезду домой он увидит на своем столе эту книгу. И, несомненно, улыбка вспыхнет на его лице.

Ко мне приблизилась служанка с подносом.

– Я принесла вам чаю, – с добродушным видом обратилась она ко мне, поставив поднос на скамейку, – А то вы уже несколько часов сидите здесь: в горле-то наверное пересохло.

– Благодарю, Мишель. Я уже заканчиваю.

Когда она удалилась, я обмакнул перо в чернила и замер. Как же закончить эту историю? Я усиленно пытался вспомнить то, что услышал полтора года назад от графа на станции.

Солнце, висевшее высоко над моей головой, бросило свой луч на блестящую гладь пруда. Посмотрев на этот свет, я сразу вспомнил слова. Как же я вообще мог о них забыть? Перо со скрипом забегало по бумаге.

Счастье было рядом. А большего и не надо.