Текст книги "Воронцов"

* * *

Воронцов шел по аллее вдоль Невы, застывшей в ледяном изваянии. Снег перестал идти; лишь когда Дмитрий проходил под деревьями, ветер сбрасывал на его голову несколько снежинок. Несмотря на конец января, зима в Петербурге была теплая, лишь пейзажами напоминая о своем существовании.

Он уже с полчаса шел пешком по городу и вскоре понял, что явно не рассчитал свои силы после болезни. Усталость давала о себе знать, а до леса, в котором обосновался Метельников, не пройдена еще и половина пути. Зря он так рано отпустил Бартего… Самонадеянный глупец… Вообще не стоило покидать Елизавету, она так добра к нему, а он заставляет ее нервничать. Вспомнив о графине, Воронцов теперь не мог отогнать ее образ из своей головы. Становилось все темнее и темнее. Лишь огни домов освещали город, и их хватало, чтобы видеть, куда идти. Дмитрий еле передвигал ноги. Сапоги вдруг показались ему невероятно тяжелыми, пальто тяжким грузом висело на нем, а шарф Дмитрий уже просто не мог чувствовать на своей шее и поэтому нес его в руке. Послышался стук копыт. Оглянувшись, Воронцов с облегчением вздохнул.

– Может быть, вам угодно продолжать свой путь в карете, граф? – проскрипел Бартего, повернув свой капюшон в сторону Дмитрия. Воронцов, быстро убрав радостное выражение с лица, вызванное появлением Бартего, ответил равнодушным голосом:

– Пожалуй, можно.

Экипаж тронулся. Дмитрий наконец-то позволил себе расслабиться, думая о том, какой же все-таки у него замечательный кучер. А Воронцов даже ни разу не поинтересовался о его прошлом, о его семье, если она у него была. Бартего всегда был для графа кучером без прошлого и без лица.

«Надо как-нибудь побеседовать с ним об этом» – подумал Дмитрий, зная, что уже через минуту он забудет об этом.

* * *

Воронцов и Метельников шли через лес по тропинке, расчищенной от снега.

– Ты понимаешь, какой у нас потенциал, Дмитрий? – возбужденно говорил Метельников, – Мы сумели разбить отряд жандармов и вломиться в корпус – одно из самых защищенных мест в столице! Нам не составит труда атаковать Зимний дворец и сбросить Николая с самой высокой башни! Принцип внезапности – вот наше главное оружие! Дмитрий, мы с тобой будем вершить историю!

– Да, да, ты прав, – отстраненно отвечал ему Воронцов, которому почему-то везде мерещилась Елизавета. – Но, послушай, Павел, что, если мы идем неверным путем? Что, если смерть императора… что, если в ней нет необходимости?

– Нет необходимости? – повторил Метельников, остановившись. – А что, по-твоему, означает падение монархии? Только смерть самого монарха! Да что с тобой, Дмитрий? Мы же идем к этому уже много лет!

– Все верно… я просто… просто немного устал.

Метельников похлопал его по плечу.

– Я понимаю. Эти жандармские крысы сильно подкосили твое здоровье. Но не волнуйся. Они все получат свое. Вот увидишь.

* * *

– У меня такое чувство, будто у Воронцова уже нет энтузиазма по поводу планов Метельникова, – заметил я.

– Все верно. Взгляды Воронцова на жизнь поменялись.

– Это все из-за Елизаветы? Он ведь любит ее, верно?

– Ты так в этом уверен? В свое время он тоже думал, что любит Дуню, Оленьку, Катерину и других. Но время шло, и он остывал к ним. Быть может, это просто легкая влюбленность, не более того?

– Нет, в этот раз все по-другому, – упрямо сказал я. – Это видно по поведению Дмитрия.

– Что-ж, ты как всегда, чересчур догадлив, – усмехнулся мужчина. – Дмитрий оказался в непростом положении: продолжить свой путь бок о бок с Метельниковым, человеком, который стал для него, как брат; или же выполнить просьбу Елизаветы и покончить с участием в планах мятежников.

– Планы мятежников безумны! Как Воронцов и Метельников вообще могли задумать подобное – убить императора?

– Они были юными кадетами, полными безрассудной храбрости и фанатичных идей изменить этот мир. Только Воронцов пошел дальше. А Метельников так и остался в том времени.

* * *

Апрель. Снега в столице почти не осталось. Лишь лужи на дорогах напоминали о минувшей зиме, но и они постепенно высыхали.

Воронцов проснулся, когда часы пробили полдень. Он встал с постели и подошел к окну. Возле его гостиницы стояла карета Бормана.

Он хлопнул себя по лбу и принялся быстро одеваться. Он совсем забыл, что договорился с Борманом вместе поехать на бал к семье Гориных и, если он правильно помнил, они должны были вместе встретиться у дома Бормана полчаса назад.

Дмитрий вышел из гостиницы. Напротив него стояла карета, из окна которой выглядывали лица Елизаветы и Бормана. И если они хоть как-то скрывали свои эмоции по поводу медлительности графа, то у их кучера на лице было явное желание зарезать Воронцова.

Дмитрий сел в карету, стараясь побороть одышку.

– Прошу простить, друзья, у меня были…

– …неотложные дела? – язвительно произнесла Елизавета.

– Да, именно они.

– Неважно, нам пора в путь, – сказал Борман, усмехнувшись, – Горины, должно быть, уже заждались нас. Трогай!

Воронцов сидел напротив Бормана и его супруги и старался смотреть в окно, как это делал Борман. Но это было трудно, потому что Елизавета невозмутимо ела взглядом Дмитрия, насмешливо оглядывая его с ног до головы. Наконец, она заметила:

– У вас в волосах перо от подушки, Воронцов.

Дмитрий отряхнул волосы. Конечно, Елизавета до сих пор сердилась на него за то, что он продолжал общаться с Метельниковым, и поэтому всячески пыталась задеть его самолюбие.

– Спасибо, графиня Борман, – ответил Воронцов, делая акцент на последнее слово. Елизавета прищурилась, что всегда было отличительной чертой ее бешенства. Дмитрий подавил улыбку и вновь уставился на ничем его не интересовавший городской пейзаж за окном.

* * *

Бал в доме Гориных уже был в самом разгаре. Огромных размеров помещение было заполнено танцующими парами. Золотистые платья то и дело поблескивали в толпе, вызывая недовольство Елизаветы, одетой в одно из таких. Воронцов, только окончательно проснувшийся, со скучающим видом оглядывал присутствующих и периодически кидал беглый взгляд на Елизавету, которая делала то же самое в те моменты, когда взгляд Воронцова блуждал по залу. Вскоре Дмитрию надоело слушать нудные беседы Бормана со статскими советниками, и он растворился в толпе. Стараясь не задевать танцующих, он шел по залу, желая найти кого-нибудь более-менее интересного. Наконец, в поле зрения Воронцова попал Понфилов, сидевший с бокалом шампанского в углу. Дмитрий направился к нему.

– Воронцов! Какая встреча! – воскликнул доктор, завидев издалека приближавшегося к нему друга. – Как твое самочувствие?

– Здоров и полон сил – спасибо вам, доктор.

– Вы пришли сюда один?

– Нет, с Борманом и Елизаветой.

– Что же вы покинули их?

– Наскучили.

– Даже Елизавета?

Воронцов промолчал. Понфилов, как всегда видел его насквозь.

– Друг мой, не ищите себе неприятностей. Прошу вас. Вы знаете, как это все обычно заканчивается.

Воронцов отвернулся. Да, он помнил. Перед глазами у него пронеслась Дуня, висевшая на петле; Катерина, которая не дождалась его и уехала во Францию; Оленька, которая не смогла вынести того, что Дмитрий сделал с предателем-лакеем, и покинула поместье. Остальные девушки же вообще пронеслись в его жизни, подобно ветру.

– Воронцов? Вы здесь?

Дмитрий пришел в себя: Елизавета, улыбаясь, стояла над ним.

– Добрый день, доктор! – приветствовала она Понфилова.

– Рад вас видеть, графиня, – склонил голову тот. Елизавета снова повернулась к Воронцову.

– Мой муж увлекся беседой с господином «кем-то таким важным и богатым» и оставил меня скучать. Вы не хотите потанцевать со мной?

Понфилов многозначительно кашлянул; Воронцов, пропустив его намек мимо ушей, встал.

– С удовольствием, графиня.

– Не перетанцуйте там, Воронцов, – пробормотал едва слышно доктор так, чтобы слышать мог только Дмитрий.

Играла музыка. Воронцов и Елизавета неспешно вальсировали.

– Вы хорошо танцуете, – заметил Дмитрий.

– Мне лестно это слышать.

– Вы сердитесь на меня?

– Ну что вы? С какой стати?

– Во время нашей последней встречи мы с вами не сошлись во мнениях и, я полагаю, вы остались мной недовольны.

– Ничуть не правда. Не опускайте локоть, граф.

– Простите.

Несколько минут они провели в молчании, вальсируя по кругу. Воронцову приятно было вдыхать сладкий цветочный аромат тела Елизаветы, ощущать касание черной пряди ее волос, вздымающейся на ветру, смотреть в эти теплые карие глаза, мистическим образом скрывающие все мысли, проносящиеся у графини в голове.

– Вам нравится здесь, граф?

– Безусловно.

– Вам… вам нравится танцевать со мной?

– Большего удовольствия трудно представить.

– И вы готовы рискнуть всем этим? Готовы потерять все это, будучи застреленным при попытке убить императора?

– Вы все-таки сердитесь…

– Вовсе нет!

– …хотя уверяли меня в обратном.

– Я… да, да, Воронцов, я сержусь! В жизни не встречала столь безрассудного человека, готового потерять все, что он имеет, ради достижения ненужной ему цели! Вы относитесь к своей жизни как к разменной монете! Локоть поднимите!

– Графиня, я…

– Не нужно оправдываться; я уже во время нашей последней встречи поняла, что вы одержимы мыслью убийства императора! Этот ваш безумный блеск в глазах, когда вы говорили о ваших планах с этим… Метельниковым! Если вы не думаете о себе, так подумайте о тех, кому вы дороги! Что ваша гибель сделает с ними? С вашим другом Понфиловым, с моим мужем… со мной?

Воронцов посмотрел прямо вглубь этих таинственных глаз, с отчаянием смотревших на него в тот момент, и, кажется, начал понимать, что видит в них.

– …но нет же, вы упрямее любого гусара, готовы вершить историю, не понимая, чего вы хотите, не зная, чего ждать, бросая вызов судьбе… Вы невыносимы, Воронцов! Поднимите, в конце концов, свой локоть!

Дмитрий вместо этого прижал к себе графиню и поцеловал. При этом он заранее кинул взгляд на Бормана, чтобы убедиться, что тот поглощен беседой со своими знакомыми.

Когда губы их разомкнулись, пара обнаружила, что они все еще танцуют, не сбившись с круга, и поцелуй длился всего миг, хоть и казался вечностью. Елизавета, бледная как полотно, ничего не сказала и продолжала танцевать с Воронцовым, не сводя с него потрясенных глаз.

Когда музыка закончилась, Дмитрий поцеловал руку графине и оставил ее с Борманом, который только подошел к ним, так ничего и не заметив. Воронцов двинулся по залу. Он не знал, что произошло, но этот поцелуй каким-то образом заставил огни зала блестеть еще ярче, а присутствующие вдруг показались ему довольно милыми и любезными собеседниками. И что-то новое теперь чувствовал Дмитрий. Что-то, не поддававшееся объяснению, но точно еще не посещавшее душу Воронцова до этого дня.

1848 г.

– А здесь вы можете видеть портрет императрицы Екатерины Великой, написанный Боровиковским в 1794 году, – говорил смотритель посетителям, указывая на внушительных размеров картину в золотой раме, висевшую на стене. – Многие эксперты сходятся во мнении, что художник писал ее несколько лет… Что-ж, пройдемте дальше.

Процессия прошла по коридору, поднялась на второй этаж и остановилась перед дверью.

– А сейчас, – сказал смотритель, обернувшись к гостям, – вы сможете своими глазами увидеть художников в процессе своей работы. Мы не будем долго задерживаться в этом зале, чтобы не отвлекать их от создания произведений искусства. Попрошу вести себя как можно тише.

Он открыл дверь, и все вошли в большое светлое помещение. Около дюжины художников были разбросаны по залу, и для каждого из них на данный момент не существовало ничего, кроме холста перед собой. Посетители проходили мимо них, с любопытством разглядывая причудливые картины. Около восьми художников писали портреты, поэтому в зале также присутствовали натурщицы, каждая из которых совершенно неподвижно сидела перед своим художником. Люди проходили мимо них, иногда останавливаясь возле некоторых рисунков, наблюдая, как художник грациозно махает кистью. Наибольшее внимание толпы привлек человек, расположившийся в углу зала; его длинные черные волосы спадали на лицо, которое уже несколько месяцев не видело лезвия; рубашка была запачкана красками. Он настолько был погружен в работу, что не замечал никого и ничего; он будто и не чувствовал, что за его спиной остановилось человек двадцать. Этот художник привлек внимание гостей тем, что рисовал портрет без натурщицы, словно имея образ у себя в голове.

Картина его была почти готова: художник наносил последние штрихи в области глаз. Казалось, он пытался сделать их более живыми и выразительными, чем сейчас, хотя глубина нарисованных глаз уже поражала присутствующих. Но художник все равно был недоволен собой. Меняя краску за краской, умудряясь держать в руке две кисточки, он продолжал вырисовывать их. Люди, словно зачарованные, не могли сдвинуться с места, глядя, как творец полностью отдался своему порыву. К посетителям вскоре подошел смотритель.

– Господа… дамы… нам пора в следующую комнату.

Голос его словно вернул людей к реальности; они с трудом отвели взгляд от портрета и двинулись к выходу из зала.

Спустя несколько минут картина была закончена. Похоже, художник смирился с тем, что холст никогда не передаст блеск настоящих глаз. Он помыл кисточки в банке с водой, упаковал краски и, отбросив пряди волос с лица, взглянул на свое творение. С картины на него смотрела хорошенькая девушка с длинными, черными волосами, белым, как снег, лицом, с родинкой справа над губой. На ней было изумрудного цвета платье, всей красоты которого невозможно было оценить ввиду того, что девушка была нарисована по пояс. Больше всего внимания привлекали ее глаза: неведомые и притягательные, они не давали возможности что-либо в них прочесть.

Две капли слез упали на пол.

Художник, вытерев глаза рукой, снова открыл краски и обмакнул тонкую кисть в ячейку черного цвета. Мимо в этот момент проходил руководитель художественной академии и остановил свой взгляд на портрете.

– Превосходно, Воронцов, превосходно, – произнес он, кивая головой. Художник даже не услышал его. Прильнув к картине, он старательно выводил надпись тонкой кисточкой в самом низу холста. Закончив, он уложил свои краски в коробку и вышел из зала. Портрет остался на мольберте. Ничего в нем не изменилось, кроме того, что появилась надпись расписными черными буквами.

 
                              Елизавета Борман
                                   1821—1844
 

1844 г.

Из дома Гориных Воронцов вышел, погруженный в мрачные мысли. Бартего уже был тут как тут и спал, свесив голову вниз и ожидая своего графа, находился в царстве сна.

Дмитрий кашлянул.

– Хррр… ааа? – протянул Бартего, встрепенувшись. – Это вы граф… куда изволите ехать? В гостиницу?

– Да. Хотя, нет, езжай в лес, к Метельникову.

Карета скрипнула колесами, и черная тройка лошадей понесла ее по ночным улицам Петербурга.

Когда Воронцов добрался до леса, он увидел, что мятежники были все в работе, перетаскивая большие увесистые коробки из глубины леса в здание типографии. Воронцов хотел найти Метельникова среди десятков сновавших туда-сюда людей, и ему не нужно было прикладывать больших усилий – через мгновение Павел стоял перед ним, улыбаясь и вертя в руке револьвер.

– Изумительно, друг мой, не правда ли? – произнес он, махнув рукой на груду коробок. – Это лучшая взрывчатка, какую я только смог достать за последнее время. Пару коробок мы использовали для штурма Жандармского корпуса, но здесь еще достаточно для того, чтобы Зимний дворец вместе с императором и его подданными взлетели на воздух.

– Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, Павел, – сказал Воронцов. – Я…я пас.

Повисла тишина, сопровождаемая лишь топотом мятежников, перетаскивавших коробки. Метельников долго и внимательно смотрел на Воронцова

– Оставьте нас, – проговорил он, не сводя взгляда с Дмитрия. – ОСТАВЬТЕ НАС!

От крика Метельникова стая птиц со свистом поднялась с деревьев. Повстанцы, похватав коробки, поспешили убраться отсюда. На поляне остались только Воронцов и Метельников. Павел начал тяжело дышать.

– Ты хоть… ты хоть представляешь что говоришь? – наконец, медленно произнес он. – Ты представляешь, что сейчас делаешь?

– Да. Я выхожу из игры.

– Выходишь из игры? – заорал Метельников. – Какая, к черту, игра? Мы с тобой годы потратили на то, чтобы приблизить этот долгожданный миг, а когда до него остаются считанные дни, ты говоришь, что ты пас? Так не пойдет, братец!

– Павел, прошу, прими эту новость спокойно. Мои взгляды на этот мир изменились. Мы не можем стоять на месте. Надо идти дальше. Все эти годы мы блуждали во сне, в своем мире, где все так просто! Но на самом деле жизнь не так проста. Наши с тобой планы не приведут страну к лучшей жизни, а наоборот, повлекут за собой страшные последствия.

– Что с тобой случилось? – яростно закричал Метельников, схватив Воронцова за воротник плаща. – Я не узнаю тебя! Мы стремились к этой революции, мы с тобой все спланировали! Это ведь тебе принадлежит большая часть наших замыслов! Ты заложил основы, Дмитрий!

– И мне стыдно за это! – воскликнул Воронцов. – Прости меня, Павел! Прости за то, что все эти годы я вводил тебя в заблуждение, вел тебя дорогой иллюзий! Прошу тебя, оставь это дело, пока не поздно!

Метельников отпустил его. Он, что-то шепча и качая головой, медленно отходил от Воронцова.

– Павел!

Но Метельников развернулся и побежал прочь, скрывшись во мраке ночного леса. На поляне остался один Воронцов.

* * *

– Смелый ход, – заметил Борман, кидая Воронцову туза крести, – Должно быть, Метельников сильно расстроился: своим уходом ты разрушил труды всей его жизни и поставил крест на его планах. Но ты правильно поступил. Движение мятежников не принесет с собой ничего, кроме неприятностей. Признаться честно, я и сам отдался этому порыву с детской беспечностью, когда участвовал в атаке Жандармского корпуса. То, что делает Метельников, и то, как он это делает, захватывает дух, но вместе с тем угрожает разрушить традиционный уклад общества.

– Павел поймет, я знаю его, – сказал Воронцов, хмуро разглядывая свои карты, – Пару дней будет сердиться, а потом смирится со всем этим.

– Странно, что ты принял такое решение. Ведь совсем недавно ты горел желанием воплотить в жизнь идею убийства императора. Что же заставило тебя одуматься? Или кто?

Дмитрий помолчал.

– Твоя жена.

Бормана, похоже, не удивил ответ Воронцова.

– Ну, тогда все понятно. Знал бы ты, как она укоряла меня все это время, когда я вместе с Метельниковым разрабатывал план твоего освобождения. Елизавета всей душой хотела, чтобы мы тебя освободили, но настаивала на менее радикальном способе. Женщины… Им никогда не понять, что некоторые вопросы можно решить только с помощью силы… Кстати, ты еще не сказал ей о своем уходе от мятежников? Она наверняка будет рада.

– Пока не имел возможности ее встретить.

– Возможность представится, причем уже сегодня. Мы вечером идем с ней в театр, но, увы, я вынужден буду задержаться на переговорах с высокопоставленным лицом. Почему бы тебе не сопроводить Елизавету? Мне было бы легче, если бы я знал, что до моего прихода она не будет одна.

Внутри у Воронцова все радостно запело, но виду он не подал.

– Почему бы и нет, – ответил он, мрачно посмотрев, как Борман заканчивает игру пиковым валетом.

* * *

Карета ехала по дороге. Лошади неустанно били копытами по мостовой, подгоняемые хлыстом Бартего. В карете напротив друг друга сидели Воронцов и Елизавета, сохраняя тишину и стараясь смотреть в окно. Наконец Дмитрий сказал:

– Графиня… по поводу того, что было на балу… Простите мою дерзость… Вы замужняя женщина, и с моей стороны это было…

– Все в порядке, Дмит… Воронцов, – произнесла Елизавета, слегка покраснев, – Забудем этот случай, как страшный сон.

– Разумеется, графиня.

«Лучше бы никогда это не забыть» – подумали оба.

– Кстати, графиня, я прислушался к вашему совету и отказал Метельникову. Отныне я не участвую в его делах.

«Наконец-то он сделал это» – подумала Елизавета, а вслух сказала как можно равнодушнее:

– Поступайте так, как считаете нужным, граф. Ваши дела меня не касаются. Для меня главное, чтобы мой муж не увлекся всем этим.

Они еще немного помолчали.

– Так значит, вас больше ничего не держит в столице?

– Меня? Нет… – ответил Дмитрий.

«Только вы» – подумал он.

– И куда вы намерены отправиться теперь?

– Возможно, во Францию, или же в Англию.

– Вы же уже были там? Неужели так интересно колесить по знакомым местам?

– В Петербурге я тоже не в первый раз, а колесить здесь мне все еще интересно, – заметил Воронцов.

«Особенно, когда вы рядом» – сказал про себя он.

«Хоть бы он никуда не уехал» – подумала она.

Они снова некоторое время ехали молча.

– У вас прекрасное платье, графиня, – произнес Воронцов, разглядывая платье изумрудного цвета.

– Благодарю. Это театр, а не бал, поэтому я одела первое, что попалось под руку, – небрежно ответила Елизавета, стараясь забыть, что провела полдня в поисках нового наряда.

– Оно вам очень идет.

Елизавета хотела что-то сказать, но в этот момент карета остановилась у здания театра, где у входа уже теснились посетители. Дмитрий вышел из кареты и протянул руку графине. Девушка, поколебавшись, взялась за нее, вылезла из экипажа, и пара направилась ко входу. Они не замечали, что за колонной притаился человек и пристально следил за ними.

Воронцов и Елизавета заняли свои места в зале, разделенные промежутком, заполнить который должен был Борман.

– Мой муж вечно заставляет себя ждать, – заметила девушка.

– У него важные дела; он обещал, что прибудет сразу же, как освободится.

– Как и всегда, – усмехнулась Елизавета, – Вот увидите, он не придет.

Свет в зале потух. Занавес открылся. Началось представление.