Текст книги "Воронцов"

1840 г.

Семья Коллинсов любила ужинать на террасе своего дома. Когда прохлада покрывала близлежащие окрестности и небо сменяло голубые тона на более темные, Коллинс-старший и его сын выносили стол из дома наружу, в то время как миссис Коллинс готовила вкусный ужин, всегда представляющий собой смесь из дешевых и незатейливых продуктов. Это семейство не было избаловано деньгами, но умело ценить главное богатство – свою жизнь и каждый проходивший ее миг.

– Понимаешь, Джон, – говорил мистер Коллинс своему сыну как то раз во время ужина. – Жизнь – это нечто неземное, то, что нельзя пощупать или положить в карман, но то, что неумолимо тратится, и что самое обидное – чаще всего тратится впустую. Люди, которые не совершенствуют себя, не ставят целей и не добиваются их, обречены на пустое проживание своих дней, без смысла и без пользы…

Он замер с открытым ртом, повернув голову в сторону. По полю медленно шла лошадь, бесшумно ступая копытами по мягкой земле. Судя по всему, она решила отдохнуть после долгой скачки. Припав к небольшой лужице, оставшейся после щедрого утреннего дождя, она принялась медленно пить. Все это не имело бы никакого значения, если бы к упряжи лошади не был привязан человек.

– Боже! – вскрикнула миссис Коллинз.

Ее муж вскочил со стула и побежал к лошади сквозь ночную мглу. Опустившись на колени возле незнакомца, как мешок лежащего на земле, он перевернул его лицом вверх и с трудом справился с позывом тошноты. Все тело человека было обезображено, одежда разодрана, кровь сочилась откуда только могла, а лицо просто не поддавалось описанию. Не оставалось сомнений в том, что лошадь провела в бегах добрую половину дня, а этот человек просто волочился за ней на веревке.

Мистер Коллинз принялся отвязывать тело. Справившись с этим, он хлопнул лошадь по боку. Она поскакала с облегчением, без тяжкой ноши, которую тащила помимо своей воли с самого утра. К мужу присоединились жена и сын, все это время не решавшиеся подойти ближе.

– Его нужно… нужно похоронить… – выдавила из себя миссис Коллинз, стараясь не смотреть на тело бедолаги.

Мистер Коллинз медленно кивнул. Нагнувшись, он хотел взять тело на руки, но, вздрогнув, отпрянул назад. Человек, который мгновение назад не подавал признаков жизни, тянул к нему руку.

1850 г.

Сотни людей неподвижно стояли, обратив взор на священника возле гроба Дмитрия Воронцова в ожидании услышать речь. У кого-то в глазах были слезы, как у Кристофера и Понфилова; у кого-то – сухая печаль, как у Александра Воронцова; кто-то же наоборот, смотрел на гроб без всякого сожаления о погибшем – как Борман, стоявший в углу, как Стивенсон со своими приспешниками, которые приближались к центру зала. Неоднозначность личности Воронцова вызывала разные реакции на его смерть: кто-то скорбил, кто-то пришел из-за приличия, а кто-то радовался его кончине.

Священник начал свою речь.

– Умер человек – для одних любимый отец, муж, сын, для других – верный друг, соратник, товарищ, для третьих – добрый знакомый. Никто не остается равнодушным перед лицом смерти, даже если смерть пока не касается его лично. Когда же умирает близкий человек, его кончина приносит с собой огромное горе, воспринимается как тяжелая, ничем не восполнимая потеря. И если при жизни покойный был действительно хорошим человеком, если все окружающие любили и уважали его, любимым и уважаемым он остается и после смерти. По исстари установившейся традиции ему отдают последние почести и провожают в последний путь…

– …и прежде чем мы проводим его в последний путь, я бы хотел взглянуть на него в последний раз, – раздался голос.

Все головы повернулись к Стивенсону, который с неприятной усмешкой стоял в первых рядах со своими наемниками.

– Простите? – переспросил священник, оторвав взгляд от книги.

Понфилов прищурился: голос священника отдаленно напомнил ему кого-то.

– Гроб, – сказал Стивенсон. – Я хочу, чтобы вы открыли гроб и дали мне возможность посмотреть на моего лучшего друга в последний раз.

Английский акцент не скрыл иронии в его словах, которую, впрочем, заметили далеко не все.

Гости подхватили слова Стивенсона.

– Действительно, откройте гроб…

– Его нужно показать людям… В каком бы виде он ни был…

– Воронцов заслуживает достойного прощания!

Священник вынужден был сдаться.

– Что-ж, воля ваша…

Он махнул двум слугам, стоящим возле лестницы. Они поспешно подбежали и приложились к крышке гроба.

– Быстрее! – прошипел Бартего на ухо Борману. – Иди и убедись в том, что Воронцов мертв!

Далее события разворачивались, словно замедленные временем. Слуги, отодвигающие крышку гроба. Стивенсон, склонившийся над ним в ожидании. К нему прорывался сквозь толпу Кристофер, сжимая под сюртуком рукоятку револьвера. Александр, наконец-то заметивший того, кого искал – Бормана, который, забыв о незаметности, рвался вперед, чтобы увидеть мертвого Воронцова. И, наконец, Понфилов, на протяжении всего времени не сводивший взгляд со священника. Доктор наконец-то понял, кто это был на самом деле.

Крышка гроба с гулким звуком упала на пол. Стивенсон с недоумением склонился над лежащей внутри девушкой в черном платье с вуалью на лице.

– Это не Воронцов… – заметил один из его приспешников сзади.

Стивенсон обернулся к нему, вероятно, чтобы сказать что-то резкое, и в этот момент Елизавета открыла глаза и скинула с лица вуаль. Не успел Стивенсон сказать хоть слово, как она вытянула вверх руку с пистолетом и нажала на курок. Застреленный с близкого расстояния прямо в голову, Стивенсон рухнул на пол. Гости закричали и побежали к выходу из поместья. Началась паника.

Трое приспешников Стивенсона, на время пораженные случившимся, схватили свои револьверы. Елизавета, все еще лежащая в гробу, понимала, что с ней сейчас будет и даже не пыталась защититься – она была готова к этому исходу событий с самого начала, как только узнала весть о гибели Воронцова от рук англичанина неделю назад.

«Я отомстила за тебя» – подумала она, закрыв глаза.

Раздался выстрел. Один из англичан с криком упал, двое оставшихся обернулись к Кристоферу, дрожавшему всем телом, но с горящим решимостью лицом.

– Подлые трусы… – со слезами на глазах произнес он, готовясь сделать второй выстрел. Но приспешники Стивенсона хорошо знали свое дело: несколько выстрелов пронзили воздух, заставив всю бесформенную массу присутствующих еще усерднее проталкиваться с криками к двери. Кристофер, пораженный пулями, рухнул на пол.

И тут сквозь толпу наконец-то прорвался священник. Англичане успели только обернуться к нему – и выстрелами из двух его пистолетов в руках они были убиты.

Бартего, все это время наблюдая за происходящим из другого конца зала, сжал руку в кулак.

– Воронцов… – прошипел он сквозь капюшон и рванулся с потоком гостей к выходу.

Весь хаос, начавшийся с отодвинутой крышки гроба и закончившийся последним выстрелом, сделанным Воронцовым в образе священника, длился меньше минуты, несмотря на количество выстрелов и смертей. Понфилов, продолжавший стоять на месте, с облегчением смотрел, как Дмитрий срывает с лица бороду и подбегает к Кристоферу, дрожащему на полу в ожидании своего последнего вздоха. Борман и Александр тоже застыли в одном положении до того момента, пока не признали в священнике Воронцова. Борман кинулся бежать, Александр помчался за ним, стреляя в него из револьвера. Понфилов подбежал к гробу, в котором все еще с закрытыми глазами лежала Елизавета.

– Лиза!

– Что бы там ни было, я не хочу это видеть…

– Он жив, Лиза! Он жив!

Елизавета открыла глаза. Воронцов, с бессилием оставив тело Кристофера, ушедшего в мир иной, поднялся на ноги. Воздух продолжал сотрясаться от криков гостей во дворе и выстрелов Александра, который преследовал Бормана. Дмитрий подошел к гробу. Он видел, кто там был, когда его открыли, но до сих пор отказывался поверить в это, но вот он имеет возможность убедиться в том, что он видел. Ведь это невозможно… Он убил ее шесть лет назад, в здании театра, и ее тело осталось в сгоревшем доме Бормана, а остальные годы он провел в муках о ее смерти… А она сейчас лежит в гробу, чуть приподнявшись, большими, полными надежды глазами смотрит на него с замиранием сердца, в ожидании его реакции, в черном платье и с револьвером в опущенной руке…

Женщина в черном… Быть этого не может… Она – женщина в черном… Все это время… Это была она..Она защищала его… Дмитрий приблизился к гробу, во все глаза смотря на Елизавету. Трудно было сказать, чей взгляд выражал большую любовь. Елизавета, все это время выдававшая себя за другую женщину, наконец-то смотрела на Воронцова без вуали, смотрела прямо ему в лицо, в его глаза, и видела в них тот блеск, что был у Дмитрия много лет назад, который вернулся, словно оросив засохшую землю водой, и вернул графа к жизни.

Оба одновременно выронили из рук оружие, и через секунду Елизавета уже была в объятиях Воронцова, а их губы слились в жарком, не терпящем отлагательств поцелуе. Сладостный миг длился всего пару секунд в жизни, но вечность для влюбленных.

– Дмитрий!

К реальности Воронцова вернул голос Понфилова.

– Дмитрий! Борман!

Воронцов понимал, что медлить нельзя, иначе человек, забравший столько близких ему людей, снова ускользнет от него. Он посмотрел на Елизавету.

– Я покончу с этим раз и навсегда.

– Я с тобой.

– Ни за что. Я больше не допущу, чтобы тебе угрожала опасность.

– Я рисковала жизнью ради тебя пять лет. Позволь мне продлить их еще на пять минут.

Воронцов хотел было возразить, но взглянув на полное решимости лицо Елизаветы, понял, что это бессмысленно – что-либо запрещать этой девушке. Он кивнул.

* * *

– Хочешь догнать меня, Александр? – кричал Борман с диким смехом, мчась по саду через яблони и уклоняясь от выстрелов старшего Воронцова. – Ты ведь искал меня все это время, надеялся прекратить страдания брата! Но ты ведь знаешь правду! ОН БУДЕТ СТРАДАТЬ ВЕЧНО!

С этими словами он резко обернулся и выстрелил. Александр успел заскочить за дерево. Он еще не был способен столько бегать после своего ранения в ногу, и с трудом пытался подавить нараставшую в колене боль. Тяжело дыша, он засовывал пули в револьвер.

– Он перестанет страдать, когда я сживу тебя со света, Борман!

– Помнишь времена, когда ты командовал всем Жандармским корпусом? О тебе ходили грандиозные слухи! – воскликнул Борман, продолжая стрелять. – Ты прослыл хладнокровным убийцей врагов государства и жестоким служителем закона! Вот бы вернуть то время, да? Когда ты был на вершине своей карьеры, а у меня было мое положение и МОЯ ЖЕНА! – Борман в ярости достал второй револьвер.

– Как ты не понимаешь? Она жива! Лиза жива!

– Это не она! Лиза мертва! Я не поддамся этой уловке! Нет!

– Ты потерял рассудок, Борман! Тебе нужна помощь!

– Неужели?

Александр выскочил из-за дерева, и в этот момент Борман выстрелил. Воронцов-старший, разжав руку с револьвером, повалился на землю. Он был ранен.

– Та-та-та… – протянул Борман, медленно шагая к телу Александра и доставая карту пикового валета из кармана. – Гляди, что у меня есть… Последняя… Но ты должен не дышать, когда я кину ее на тебя, так что…

На тропу выбежал Воронцов-младший. Не успел Борман перевести на него оружие, как Дмитрий выстрелил в него, и снова, и снова, пока не закончились пули, а когда они закончились, он отбросил револьвер и вытащил другой, и выстрелил еще пять раз. Сергей Борман, с застывшим выражением ужаса на лице, замертво упал на землю, и карта с изображением пикового валета, кружась в воздухе, опустилась на его грудь. Воронцов подошел к телу, склонив над ним голову.

– Восемь пуль, – произнес он, с ненавистью взирая на мертвого врага. – Восемь пуль за восемь жизней близких мне людей, мерзавец.

Бросив револьвер, Дмитрий подбежал к брату. Александр тяжело дышал, из груди сочилась кровь.

– Я рад тебя видеть спустя столько лет, – со слабой улыбкой произнес он.

– Почему ты не появлялся? Все это время?

– Я…я всегда был неподалеку… – прошептал Александр. Дмитрий оторвал кусок одежды священника, в которую все еще был облачен, и принялся перевязывать рану брата. – Елизавета и Понфилов все тебе расскажут. Все расскажут… Дмитрий… послушай… есть второй…

– Что? О чем ты говоришь?

– Борман был не один. Кто-то помогал ему. Этот кто-то… он сбил прицел в твоем пистолете… чтобы ты промахнулся и убил Елизавету.

Дмитрию показалось, что земля уходит у него из-под ног. Он обернулся. Елизаветы рядом с ним не было. Они ведь бежали сюда вместе…

Александр заметил страх на лице брата и словно прочитал его мысли.

– Беги. Беги за ним. Не дай ему отнять ее у тебя снова.

Дмитрий кивнул и что есть сил побежал к пруду. Он всей душой боялся того, что могло сейчас произойти.

1841 г.

Человек, укутанный в плащ с капюшоном, сидел в трактире. Ночь была морозная, буря сживала путников со свету, поэтому это место было набито людьми разных мастей, коротающих время здесь, за кружкой пива, в надежде, что буря скоро кончится. Хозяин трактира подошел к человеку в капюшоне и поставил перед ним наполненную кружку, получив взамен монету, выскользнувшую из уродливых, словно разодранных до костей пальцев незнакомца. Делая глоток за глотком, он согревался изнутри, но испытывал невыносимую боль снаружи от повышения температуры тела. Лоренс вспоминал дни в поместье Васнецовой, вспоминал свое лицо, которое теперь было обезображено до неузнаваемости, вспоминал всю свою бодрость духа, живую походку… А что с ним теперь? ЧТО ТЕПЕРЬ?

Он в ярости ударил кулаком по столу. Никто в трактире не обратил на это внимания, потому что здесь было очень шумно, да и все были пьяны. Лоренс тоже хотел напиться, как и все они, но горечь от того, что с ним произошло, мгновенно отрезвляла его рассудок. Он с бешенством вспомнил самый первый день, когда Васнецова привела в дом Воронцова, за которого вышла замуж в России. Он с первого взгляда не понравился Лоренсу… И когда он узнал о его романе с Оленькой, в которую сам был втайне влюблен, он сразу все рассказал графине… Хоть Воронцов и просил сохранить все в тайне. И она отреагировала, как Лоренс и предполагал. Это ничтожество было бы выброшено на улицу с позором… но он оказался хитрее… он отравил графиню… и получил все ее состояние… а что он сделал с Лоренсом? Что он с ним сделал?

– Что он сделал?! – заорал на весь трактир Лоренс.

На этот раз большинство присутствующих замолчали, с удивлением уставившись на человека в капюшоне. Наконец, решив, что он пьян, они продолжили свои дела, напрочь забыв о существовании странного посетителя. Лоренс, стараясь успокоиться, делал один глоток пива за другим, но яркие сцены, где Воронцов привязывает его к лошади, не давали ему покоя и сотрясали все его тело, наполняя каждую его клетку болью. Он вспомнил, как волочился за этой лошадью, привязанный за ногу, по земле, по траве… по камням. Лоренс сглотнул. Эта боль была хуже смерти. Да он и не считал себя живым. Больше нет… Единственное, чего страстно желал сейчас Лоренс – это отомстить Воронцову. Но он знал, что это невозможно, и что судьба слишком немилостива к Лоренсу чтобы предоставить ему шанс расправиться со своим врагом… Возможно, провести остаток своей жизни в этой забытой Богом глуши – лучшее, что можно сделать…

Дверь открылась, и в трактир вошел еще один укутанный в плащ путник. Стряхнув с себя снег, он подошел к стойке и попросил у хозяина кружку пива. Между ними завязался разговор. Лоренс не обратил на них никакого внимания и продолжал блуждать в своих мыслях. Его уже давно не заботил тот факт, что никто не хочет с ним разговаривать – кому же приятно разговаривать с куском мяса, покрытым плащом?

– …Воронцов? Я слышал эту фамилию. Ты случайно не сын Николая Воронцова?

– Это мой отец.

– Я знал его: когда-то мы служили вместе… Надеюсь, он в добром здравии?

Путник замялся.

– Я не знаю. Я давно не видел его. Я как раз хотел заехать в родную деревню, но столкнулся с тем, что в такую погоду без кучера мне не справиться. Вот я и ищу, кого нанять.

– О, немногие, друг мой, захотят помочь тебе, тем более в такую бурю…

Лоренс сидел, склонив голову над кружкой, и не мог поверить в то, что он сейчас слышит. Судя по этому разговору, путник, вошедший только что в таверну – не кто иной, как сам Дмитрий Воронцов. Лоренс осторожно повернул голову набок и искоса взглянул на путника. Он сразу узнал это ненавистное лицо. Это просто невероятно… Граф попал прямо к нему в руки… Вот он и шанс отомстить.

– Прошу… прощения… – обратился Лоренс к путнику, наклонив свой капюшон. – Я случайно услышал, что вам нужен кучер… и мне кажется, я могу помочь вам…

Воронцов с интересом посмотрел на незнакомца. Конечно, его внешний вид оставлял желать лучшего, и Дмитрий был рад, что не может как следует рассмотреть его лица, но, в конце концов, зачем кучеру изысканность и излишняя чопорность? К тому же, как сказал хозяин трактира, это чудо – найти кучера в такое время.

Он улыбнулся и протянул руку.

– Дмитрий Воронцов.

Лоренс на мгновение замялся, а затем его слух перехватил имя «Бартего» из разговора двух крестьян неподалеку. Он подал Воронцову жилистую руку.

– Бартего. Зовите меня Бартего.

1850 г.

Дмитрий выбежал из сада и остановился у пруда. Гости уже покинули поместье, ни одной кареты не было видно во дворе. Внезапно оживший Воронцов, начавшаяся перестрелка и мертвые тела, – все это заставило их исчезнуть, подобно призракам, и только хорошо прислушавшись, можно было услышать отдаленный топот множества лошадей. Дмитрий отчаянно смотрел на пустые окрестности и понимал, что все кончено, он остался один, все гости сбежали, люди, которые защищали его, мертвы, а его возлюбленная, которую он считал погибшей шесть лет, вновь утеряна.

Кто-то окликнул его. Воронцов медленно повернул голову и словно в тумане увидел Понфилова, выбегающего из дома. Уж кто-кто, а доктор никогда его не бросит… он всегда был рядом в трудные минуты… это наверняка он вытащил Елизавету из горящего дома в тот день… Понфилов подбежал к нему и начал трясти за плечи. Он что-то кричал, что-то неистово пытался объяснить Воронцову, но его слова словно звучали под водой, выливаясь в непонятные для Дмитрия гулкие звуки. Вероятно, печаль слишком быстро и слишком сильно поглотила его сердце: краски дня вновь утратили цвет: словно выцвел сад, голубая гладь пруда, белый дом со всеми своими верандами и балконами.

«Бартего».

На небе пыталось светить солнце, но его лучи почему-то не достигали сознания Воронцова. Дмитрий опять шел в свой мир. Он вспомнил это состояние шесть лет назад, в ночном Петербурге, когда бежал к горящему дому Бормана.

«Бартего».

Дмитрий дернул головой, будто пытаясь отогнать звук этого имени как надоедливую муху. Ну причем здесь его кучер? Бартего это меньшее, что сейчас может волновать его. Зачем Понфилов упорно продолжает называть его имя?

Неожиданно из конюшни, проломив деревянный забор, выехала повозка с двумя лошадьми. Воронцов без труда узнал в ней свой экипаж и сгорбленную фигуру Бартего в капюшоне.

– Дмитрий! У него Елизавета!

Воронцов вернулся в настоящий мир. Он лихорадочно переводил взгляд с Понфилова на приближающуюся к нему карету.

– Он – предатель, Дмитрий! Бартего-предатель!

Он не успел договорить, как Воронцов прыгнул на него и отбросил в сторону. В эту же секунду карета проехала по месту, где они только что стояли. Дмитрий наконец-то понял, что происходит. Он поднялся с земли и что есть сил помчался за экипажем в сторону ворот. Но повозка уже набрала достаточную скорость, так что Дмитрий очень скоро понял, что не догонит Бартего. Для того, чтобы достичь ворот, карете нужно обогнуть пруд… тогда как Воронцов может просто переплыть его. Ухватившись за эту мысль, Дмитрий, не раздумывая, прыгнул в воду. Холодная вода сразу сбила ему дыхание, одежда тянула на дно. Не отрывая взгляда от движущейся кареты, Воронцов поплыл вперед, стараясь захватить как можно больше расстояния руками. Плыть было невероятно трудно, учитывая, что в последний раз Дмитрий плавал только в Махотке, когда еще учился в Кадетском корпусе. Но мысль о том, что этот человек, корень всего зла, уходит от него, отобрав его любимую, поднимала в нем необъяснимую злобу и желание плыть еще быстрее, рассекая воду руками, справляясь с неимоверной тяжестью своего халата священника, в который он был одет.

Несколько рывков – и Воронцов вылез из пруда, упираясь руками в твердую землю. И как раз в этот момент в паре метров от него впереди пронеслась карета. Дмитрий успел прыгнуть и вцепиться в дверь кабины. Внутри он увидел Елизавету – она была без сознания.

Бартего, увидев, что Воронцов уцепился за карету, резко дернул поводья, отчего кабину занесло в левую сторону, а лошади помчались еще быстрее. Пальцы разжимались, Дмитрий понял, что долго ему так не выдержать. Он протянул свою свободную руку и ухватился за капюшон Бартего. По-видимому, это причинило ему невыносимую боль, потому что он взревел и натянул поводья на себя. Лошади резко замедлили свой ход, карета перевернулась, отчего Дмитрий и Бартего были отброшены в сторону. Проехав некоторое расстояние на левой стороне, карета остановилась, повалив с собой лошадей.

Воронцов и Бартего поднялись на ноги. Они стояли напротив друг друга, и трудно было сказать, чье лицо искажала большая ненависть. Дмитрий впервые видел лицо своего кучера без капюшона, и оно потрясло его. Словно обожженное, покрытое десятками шрамов, оно было похоже на лицо мертвеца.

Бартего криво улыбнулся.

– Ты не узнаёшь меня. Это неудивительно, ведь с момента нашей последней встречи прошло десять лет, а если бы ты запоминал лицо каждого убитого тобой человека, то наверняка сошел бы с ума.

Воронцов с непониманием смотрел на этого человека. Кто это мог быть? Дмитрий не помнил никого, чье лицо было бы так изувечено.

– Возможно, – тихо прошептал Бартего, – Ты вспомнишь меня, если я привяжу твою любимую к лошади и выстрелю в воздух, чтобы лошадь испугалась, поднялась на дыбы и скакала целый день, волоча за собой то, что останется от Елизаветы!

Дмитрий побледнел. Этого не может быть…

– Лоренс?

– Ты узнал меня. Значит, в тебе есть хоть капля совести и память о содеянном. Видишь, что со мной стало? – Бартего провел рукой по лицу. – Это все из-за тебя. Я живу с этим… из-за тебя.

– Лоренс, я…

– НЕ НАЗЫВАЙ ЭТО ИМЯ! – взревел Бартего с искаженным от ярости лицом. – Лоренс умер в тот день, десять лет назад! А кто я теперь? Скажи мне! Я даже не могу назвать себя человеком… Да лучше бы я умер!

– Бартего… ты не представляешь, какие муки терзали меня за то, что я совершил! – воскликнул Воронцов. – Я был молод, глуп и полон бредовых мыслей! Мой необузданный характер стал причиной гибели многих близких мне людей!

– Как ты смеешь просить прощения за то, что сделал? Как за это вообще можно простить?!

– Ну так убей меня! – завопил Воронцов. – Убей и покончим с этим раз и навсегда!

– Ты так ничего и не понял, Воронцов? – Бартего облизнул засохшие губы. – Я мог убить тебя сотню раз, пока был твоим кучером. Но разве смерть – это мука? Нет. Ты просто был – и тебя не стало. Судя по твоей жизни, смерть была бы подарком для тебя. Мне доставляло наслаждение просто быть рядом с тобой и смотреть, как твоя душа постепенно погибает. Но вдруг случилось непредвиденное – появилась она…

Дмитрий вспомнил о Елизавете и посмотрел на упавшую карету. Он не мог видеть девушки, но не сомневался, что ей нужна помощь.

– Она стала для тебя всем, хоть ты и не показывал этого. Ты даже бросил дело всей своей жизни, над которым вы с Метельниковым бок о бок трудились долгие годы. И тут я понял, что пора нажимать на рычаги.

Дмитрий похолодел.

– Ты сказал Метельникову о Елизавете…

– Да. Я тонко намекнул ему на причину ухода Воронцова. И, зная решительный характер главы мятежников, я примерно предполагал, что он сделает. И предположил, в какую ситуацию ты попадешь. В ситуацию, где от твоего выстрела будет зависеть все.

– И ты сбил прицел в моем пистолете… – произнес Воронцов, с яростью смотря на Бартего.

– Да. И вышло, что не напрасно, не так ли? Метельников и Елизавета мертвы, а лучший друг Борман становится сумасшедшим, готовым на все ради мести.

Бартего задумался.

– Но я просчитался. Как я убедился только что, Елизавета жива, а значит, она не погибла ни от пули Воронцова, ни от огня в доме Бормана. Вы же объясните нам, как так вышло, правда, доктор?

Воронцов оглянулся и увидел поспевавшего к ним Понфилова. Тяжело дыша, он с вызовом взглянул в ужасающее лицо Бартего.

– Елизавета не была ранена в сердце. Пуля попала в плечо, но ввиду того, что у графини лейкимия, она потеряла очень много крови. Это выглядело так, будто она действительно погибла.

– И из горящего дома, стало быть, вытащили ее вы?

– Я.

– Великолепно, – воскликнул Бартего, доставая револьвер. – Умрите, доктор.

Воронцов закричал, но крик его был заглушен выстрелом. Понфилов упал навзничь. Дмитрий хотел было броситься на кучера, но тот прицелился в него.

– Не стоит, Воронцов, поверь мне. Иначе игра закончится совсем не так, как я предполагаю.

Дмитрий отчаянно смотрел на него. Револьвера у Воронцова не было – он прыгнул в пруд без него.

– Итак, я, кажется, остановился на смерти Елизаветы, – продолжал Бартего, медленно двигаясь в сторону кареты и держа Воронцова на мушке. – Ты покинул Петербург и с головой окунулся в жизнь за границей, пытаясь топить горе в вине, женщинах и путешествиях. Но вдруг вокруг тебя стали… гибнуть люди… Борман, как возмездие свыше, отбирал у тебя одного за другим… Надо отдать ему должное: он прекрасно справлялся со своей задачей.

– А ты, как мой кучер, повсюду следовал за мной, и сообщал ему о моих передвижениях?

– Именно.

Воронцов сжал кулаки: Бартего был причиной всего этого кошмара, начавшегося со смерти Елизаветы… Каждой клеткой своего тела Дмитрий хотел разорвать его на части.

Бартего подошел к карете, открыл дверцу и осторожно вытащил оттуда Елизавету. Дмитрий сделал было рывок по направлению к ним, но Бартего погрозил ему оружием.

– Как я и говорил, Воронцов, мне нет смысла убивать тебя. Но есть смысл убить твою любимую. Снова. – Бартего с улыбкой, еще более портившей его лицо, посмотрел на Елизавету, лежащую в его руках без сознания. – И мы повторим историю.

Он кинул револьвер Воронцову. Дмитрий с расширенными глазами смотрел на Бартего, который держал перед собой Елизавету, как когда-то это делал Метельников.

– Это твой шанс положить конец всему этому, – сказал Бартего. – Тебе всего лишь нужно… нажать на курок. Впрочем, как и всегда. Время идет, а ничего не меняется, да, Воронцов?

Дмитрий чувствовал, как рука его дрожит, поднимая с земли револьвер.

– Я не буду стрелять.

– Не будешь? – угрожающе прошипел Бартего. – О, нет, ты будешь, Воронцов. У тебя, как всегда, нет выбора.

И с этими словами он достал из-за пояса длинный нож и приставил к горлу бесчувственной девушки.

– Тебе решать, кто сделает это первый.

Дмитрий стоял, прицелившись в голову Бартего. Он знал, что пистолет исправен – Бартего застрелил Понфилова пару минут назад этим оружием. Но ведь и исправное оружие дает сбои. И эта дрожь… Воронцов пытался зафиксировать руку в одном положении, но она тряслась так, что дуло прыгало от Бартего к Елизавете и обратно. Он не мог снова попасть в такую ситуацию, не мог…

– Воронцов!

Бартего сильнее надавил лезвием ножа на горло девушки. У Дмитрия потемнело в глазах. Он знал, что надо действовать, что через пару секунд Бартего с торжествующим криком перережет ей горло, и тогда уже будет все равно, пускать пулю во врага или себе в лоб. Воронцов вспомнил, как целился в Елизавету, когда на ее плече было яблоко. Он ведь так и не выстрелил…

Рука Бартего сделала движение. Воронцов нажал на курок.