Текст книги "Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России"

После окончания позднего обеда дамы удалились, а мужчины оставались за столом, пили кофе, ликеры, коньяк и шампанское. На этот раз пиршество очень затянулось, и начало светать.

Генерал Драгомиров обратился к генералу Прескотту и отдал распоряжение ему со всеми офицерами немедленно отправляться в лагерь и ждать приказания, которое он, Драгомиров, сейчас пришлет. После отъезда начальника саперной бригады и офицеров Драгомиров приказал подать себе коляску, а верховых лошадей – для себя и сопровождавшего его адъютанта – отправить на рысях в саперный лагерь.

Драгомиров поехал в саперный лагерь и, приказав вызвать к себе начальника бригады, отдал последнему распоряжение поднять по тревоге саперный лагерь и произвести небольшое тактическое учение.

Все прошло хорошо, и довольный командующий войсками вернулся в город.

Разговоров этот случай вызвал много. Недоброжелатели и враги Драгомирова стали распространять ряд вздорных слухов, рассказывая, что командующий войсками был совершенно пьян и были совершенно пьяны и все офицеры, присутствовавшие на обеде.

Несколько офицеров, как мне впоследствии говорил генерал Прескотт, были действительно пьяны, но они были изолированы еще на квартире командующего войсками и по тревоге в строй не выходили. Сам же командующий войсками и другие офицеры были в совершенно приличном виде.

Приказывая поднять саперную бригаду по тревоге после ужина (или позднего обеда) и кутежа, на котором присутствовали все старшие чины бригады, Драгомиров имел в виду опять-таки подчеркнуть, что, разрешая пить и сам в этом участвуя, он придерживался поговорки: «пей, но дело разумей». Что всякий офицер должен знать, «что он может вместить» и быть всегда готовым исполнить служебный долг и быть трезвым при его выполнении. Как мне говорил тот же Прескотт, Драгомиров его вызвал на другой день после кутежа и смотра бригады по тревоге и сказал ему, что, не желая знать, кто из его гостей не оказался в состоянии стать по тревоге в строй, он только требует, чтобы сам генерал Прескотт это выяснил и «оплошавшим хорошенько намылил голову».

В 1906 или 1907 году я имел случай узнать, до каких размеров разрослись слухи об изложенном эпизоде и как он был перевран.

Будучи старшим адъютантом мобилизационного отделения, я был командирован командующим войсками Киевского военного округа генералом Сухомлиновым в Симферополь, чтобы отвезти командиру 7-го корпуса секретный пакет с распоряжениями о сосредоточении корпуса после окончания мобилизации (VII армейский корпус при мобилизации включался в состав группы корпусов, сосредоточиваемых против Австро-Венгрии и подчиняемых командующему войсками Киевского военного округа. Все распоряжения по сосредоточению этого корпуса и первоначальным действиям составлялись заблаговременно в штабе Киевского военного округа, и соответствующие предписания за подписью командующего Киевским военным округом передавались на хранение в штаб корпуса).

По приезде в Симферополь я явился к командиру 7-го армейского корпуса генералу Сахарову¹¹¹ (во время Русско-японской войны генерал Сахаров был начальником штаба у генерала Куропаткина; репутацию себе генерал Сахаров как начальник штаба составил очень неважную, он, между прочим, во время войны женился на сестре милосердия Вороновой). После моего доклада от меня были приняты Сахаровым привезенные мною документы, а затем командир корпуса пригласил меня к себе на обед.

Обед прошел очень оживленно. Тяжело было только за закуской, так как хозяева, сам Сахаров и его жена, настаивали на «рюмках водки». Сидя рядом с хозяйкой, я выпил с ней по пять рюмок водки и затем решительно отказался от шестой. Я почувствовал, что у меня слегка начинает кружиться голова, а жена Сахарова была совсем свежа. Ясно было, что к водке она привыкла и ее любила.

После обеда мы перешли в гостиную, куда подали кофе и ликеры. Во время разговора генерал Сахаров стал меня расспрашивать про службу в Киевском округе. Затем сказал: «Значит, вы выслужили более пяти лет в округе при Драгомирове. Драгомиров, бесспорно, был очень талантлив, но из-за своего безобразного пьянства он развращал войска округа и принес много вреда нашему военному делу».

Я совершенно не знал отношений между этим генералом Сахаровым и генералом Драгомировым. Я только знал, что с братом этого генерала Сахарова, бывшим во время Русско-японской войны военным министром¹¹², отношения у Драгомирова были хорошие. Будучи удивлен и возмущен подобной характеристикой, данной М.И. Драгомирову, я все же постарался этого резко не высказать, а своими вопросами заставить генерала Сахарова развить более подробно то, что он уже сказал.

Я сказал, что очень удивлен такой характеристике, так как, служа в Киевском военном округе при Драгомирове, я никогда не слышал о его «безобразном пьянстве» и о том, что он «принес много вреда нашему военному делу».

Сахаров выразил удивление, что я так «мало осведомлен», и вновь подтвердил, что «всем известно, что Драгомиров безобразно пил и в пьяном виде показывался перед войсками». Я сказал, что в первый раз это слышу и был бы рад услышать не общее обвинение Драгомирова в безобразном пьянстве и в том, что он в пьяном виде появлялся перед войсками, а какой-нибудь конкретный факт, подтверждающий это чудовищное обвинение.

Сахаров ответил: «Хорошо, я вам сейчас приведу и конкретный факт». После этого он мне рассказал следующее: однажды Драгомиров пригласил к себе на обед обычную компанию, с которой он всегда кутил и пьянствовал. После обеда кутеж продолжался до утра. Рано утром Драгомирову пришла фантазия поехать в лагерь под Киевом и поднять по тревоге войска. Задумано – исполнено. Верховые лошади были отправлены вперед и послан был в лагерь адъютант с письменным приказанием произвести тревогу в лагере. Драгомиров, пригласив с собой нескольких своих собутыльников, столь же пьяных, как и он сам, поехал с ними в лагерь в колясках. Когда Драгомиров подъехал к лагерю, войска уже были подняты по тревоге и выстроены перед передней линией лагеря. Драгомиров вышел из экипажа, взобрался на подведенную ему верховую лошадь и подъехал к войскам. Но вина было выпито слишком много – Драгомирову стало дурно, и он свалился с лошади. К нему подбежали офицеры. Командующий войсками оказался без чувств. Его положили на шинель и понесли в лазарет; доктор скоро выяснил, что Драгомиров просто мертвецки пьян и привел его в чувство при помощи нашатырного спирта. Затем командующего войсками водворили в коляску и отправили домой.

Сахаров закончил так: «Хорош командующий войсками. Этим, конечно, он позорил себя и развращал войска. Случай, который я вам рассказал, был не единственный. Я знаю, что подобных случаев во время командования войсками округа с Драгомировым было несколько.»

Я был возмущен рассказом до глубины души, но, сдерживая себя, спросил Сахарова: «Ваше превосходительство, вы лично присутствовали хоть раз при каком-либо случае, о которых вы рассказываете, или слышали об этом от каких-либо „верных” лиц?» – «Сам я, к счастью, никогда этого не видел, но за достоверность рассказанного ручаюсь, так как слышал об этом от действительно „верных” лиц, которым не могу не верить», – ответил Сахаров. «Все это неправда, за это я ручаюсь. Я отлично знал генерала Драгомирова, знал его в частной жизни и на службе, и с полной уверенностью вам заявляю, что ваши „верные” лица все вам налгали», – сказал я.

Сахаров побагровел и сказал: «Я удивляюсь, полковник, как вы можете брать на себя смелость так резко опротестовывать мои слова. Я вновь повторяю, что все мною сказанное безусловная истина. Вы мой гость, но все же я должен вам сказать, что вам следует быть осторожней в опровержениях того, что вы слышите от человека, много вас старшего и чинами и годами. Наконец, как вы могли знать частную жизнь Драгомирова, хотя и служили в штабе Киевского военного округа. Вы вряд ли были к нему так близки».

На это я сказал: «Ваше высокопревосходительство, все же я вновь вам заявляю, что сведения о Драгомирове, которые вы получили от каких-то господ, являются ложью. Я же довольно хорошо знал частную жизнь генерала Драгомирова по той простой причине, что я женат на его дочери». Сахаров вскочил с кресла, на котором сидел, и воскликнул: «Ради Бога извините, почему же вы раньше не сказали, что женаты на дочери генерала Драгомирова?» Я встал и ответил: «Раньше я не имел никакого основания об этом говорить. Я очень рад, что вы не знали о том, что Драгомиров приходился мне тестем. В противном случае я был бы лишен возможности узнать, что даже корпусный командир русской армии, брат друга Драгомирова, имеет столь превратное понятие о генерале Драгомирове и об этом рассказывает.»

Как меня ни удерживали, я сейчас же ушел. Сахаров проводил меня до выходных дверей, и через два дня его жена, приехавшая в Севастополь, заходила на квартиру моих родителей и оставила мне записку, что очень просит зайти к ней в гостиницу Киста и поехать с ней в Балаклаву. Я уклонился от этого приглашения.

Как я упомянул выше, М.И. Драгомиров любил бывать в расположении 2-й сводной казачьей дивизии, принимать приглашения Кубанцев и Терцев на «шашлык», стакан кахетинского вина и смотреть лезгинку.

Как-то в 1897 или 1898 году, после смотра 12-й кавалерийской дивизии, Драгомиров был на вечеринке, устроенной Волжским и Урупским полками недалеко от Межибужья. Ужин закончился часов в 9—10 вечера, и затем командующий войсками в коляске поехал на вокзал железной дороги. Ночь была очень темная, и поэтому, кроме конвоя, назначенного сопровождать командующего войсками, впереди и по сторонам экипажа ехали казаки с факелами. Этот кортеж, конечно, на всем пути следования (около 25 верст) обращал внимание населения селений, через которые лежал путь, и привлекал внимание в попутных польских помещичьих усадьбах.

Недоброжелатели Драгомирова и из этого создали целую легенду, как он пропьянствовал всю ночь с казаками и затем «пьяная орава, с гиком и криком» промчалась к вокзалу. Среди поляков говорили: «Хорош начальник края, подающий такой пример офицерам, которые и без того ведут себя буйно». Через несколько лет после этого мне случилось слышать в Севастополе отзвуки этого «безобразного поведения Драгомирова». Приехав в Севастополь в отпуск к родителям, я зашел с визитом к моим старым знакомым Смульским (Смульский¹¹³ был поляк, полковник, военный инженер; его жена была рожденная Хорват, сестра начальника Восточно-Китайской железной дороги¹¹⁴).

У Смульских гостила какая-то полька (их родственница), приехавшая из Подольской губернии. Смульский спросил у меня что-то про Драгомирова. Бывшая в гостиной полька, придя прямо в раж, стала рассказывать про М.И. Драгомирова совершенно невероятные истории. На мой протест она разразилась еще большими нападками и рассказами про пьянство у казаков около Межибужья, указав год, в котором, как я выше описал, действительно М.И. Драгомиров был на вечеринке у казаков.

По ее рассказу, пьянство продолжалось до 9 часов утра, после чего Драгомиров, будучи совершенно пьян и в сопровождении «банды пьяных казаков», поехал на вокзал. Проезжая через какое-то местечко, Драгомиров, обозленный, что кучка евреев, мимо которой он проезжал, не сняли шляпы, приказал их тут же, при себе, выпороть нагайками. Проделав эту расправу, Драгомиров поехал дальше. Увидев в этом же местечке костел, он приказал остановиться и, узнав, что в костеле идет служба, приказал ее прекратить. На протест ксендза он ответил угрозой, что, если сейчас все молящиеся не выйдут из костела, он прикажет их перепороть. Ксендз резко запротестовал, и тогда, по приказанию Драгомирова, пьяные казаки стали выволакивать мужчин и женщин из костела и тут же на паперти избивать их нагайками.

Я сказал польке, что все это самая беззастенчивая ложь. Она заявила, что сама была этому свидетельницей и впала в истерику. Пришлось просто уйти, и я перестал бывать у Смульских.

Я думаю, что этих примеров достаточно, чтобы показать, какие невероятные и нагло-дикие рассказы распространялись про М.И. Драгомирова.

Наряду с этими злостными вымыслами относительно М.И. Драгомирова очень широко распространялись про него различные анекдоты и рассказы о его «острых словечках». Эти анекдоты и рассказы большей частью не имели в виду его задеть, а, наоборот, выставляли его как очень остроумного и острого на язык. М.И. про эти анекдоты и рассказы неоднократно высказывался так: «Из того, что доходило до меня, более половины или переврано, или выдумано. Спасибо хоть за то, что большая часть посвящаемых мне анекдотов и рассказов остроумна».

Вот несколько образцов таких рассказов. Недоразумение между М.И. Драгомировым и архиепископом Платоном, бывшим ректором Киевской духовной академии. Слышал я этот рассказ несколько раз в Киеве, а затем мне его дословно подтвердил митрополит Платон в Нью-Йорке в 1924 году.

Митрополит Платон рассказал следующее. «Как-то военно-полевому суду в Киеве было предано несколько человек за революционную деятельность. Утверждать приговор должен был М.И. Драгомиров, как командующий войсками. Киевская интеллигенция очень беспокоилась за участь обвиняемых. Попытка воздействовать на М.И. через некоторых влиятельных гражданских лиц успеха не имела: узнав, о чем они пришли его просить, он просто приказал их не принимать.

Обратились ко мне, зная, что я был в очень хороших отношениях с М.И., и, кроме того, в расчете, что духовного пастыря Драгомиров не выгонит, а выслушает. Я согласился и поехал. Должен сказать правду: было жутковато. А вдруг выругает? Что тогда делать?

Приехал. Послал доложить. Михаил Иванович сам вышел в переднюю, подошел под благословение и повел меня в свой кабинет. «Чем я обязан, владыка, вас видеть сегодня у себя?» Я оробел и говорю: «Да уж дело-то очень серьезное, боюсь только, что вы, ваше высокопревосходительство, уж очень серчать будете». – «Говорите, владыка, я слушаю. Раз вы приехали без предупреждения, да в такое неурочное время (Михаил Иванович принимал доклады), значит, дело серьезное». Я перекрестился и одним духом все выпалил. А М.И. сидит и внимательно на меня смотрит, только глаза как будто смеются.

Выпалил я все и замолчал. Молчит и Михаил Иванович. Прошло так, вероятно, всего несколько секунд, а мне показалось – целая вечность.

Наконец М.И. заговорил, но о чем-то другом, я сразу и не разобрал. «О том, что вы мне сказали, владыка, мы сейчас поговорим, а вот прежде я хочу вам сказать кое-что касающееся Киевской духовной академии.» И начал он говорить о различных непорядках, о которых говорили в городе, и стал мне давать какие-то советы.

У меня кровь бросилась в голову, я и забыл то главное, из-за которого приехал. «Ваше высокопревосходительство, простите меня, но ведь эти вопросы касаются только меня, как ректора академии, а никак не вас, как генерал-губернатора и командующего войсками». – «Так, а тот вопрос, который вы, владыка, изволили возбудить, – касается вас как ректора академии или меня как правителя края и командующего войсками?» Я совсем растерялся, попросил извинения и уехал. С тех пор «советов» я Михаилу Ивановичу не давал, а когда приходилось за кого-либо просить, я всегда подчеркивал, что прошу как иерарх, на обязанности которого лежит заступничество и за виновных, а также умилостивление сердца правителя. Потом мы больше никогда не ссорились».

Рассказывали, что однажды во время игры в винт в доме командующего войсками его три партнера, все евреи, по очереди сказали: «Je dis passe» [«Я пасую» (фр.)]. На это будто бы Михаил Иванович, когда дошла очередь до него, подал такую реплику: «Ну, если жиды пас, то и я пас».

Когда Михаилу Ивановичу передали этот рассказ, он заметил: «Неостроумно – в том отношении, что не учли свойств моего характера: я в своем доме хозяин, старающийся всегда быть вежливым с гостями, а не держать себя хамом и оскорблять своих же гостей. Кроме того, никогда не было случая, чтобы мои партнеры были все жидами. Явно это изобретено с целью подчеркнуть, что Драгомиров близок с жидами».

При объезде генерал-губернаторства в каком-то пункте представлялась Драгомирову депутация от сахарозаводчиков. Один из представлявшихся, назвав свою явно еврейскую фамилию, якобы добавил: «православный». На это Михаил Иванович, как рассказывали, ответил: «Драгомиров, тоже не из жидов». Справедливость этого рассказа М.И. не отрицал.

Рядом с кабинетом М.И. Драгомирова в доме командующего войсками в Киеве была приемная, в которой дежурил адъютант, а когда адъютант куда-либо уходил, его заменял дежурный унтер-офицер жандармского полевого эскадрона. То, что говорилось громко в приемной, было отчетливо слышно в кабинете.

Приехал представляться генералу Драгомирову какой-то важный Остзейского края барон, с многозначительной фамилией. Застав в приемной дежурного унтер-офицера, немец стал его обучать, как надо о нем доложить, и несколько раз заставил унтер-офицера повторить свою сложную фамилию. Убедившись, что унтер-офицер ее хорошо зазубрил, он сказал: «Хорошо, пойди и доложи, что я приехал». Унтер-офицер открыл дверь в кабинет и, не закрывая ее, сделал шаг в кабинет и отчетливо, раздельно доложил вызубренную им фамилию. Михаил Иванович громко на это сказал: «Проси всех четверых…» Немец, конечно, был крайне обижен и вряд ли впоследствии поминал М.И. добрым словом. Михаил Иванович не отрицал этого случая.

Рассказывали, что во время одной из своих ежедневных утренних прогулок, в сопровождении кого-то при нем состоявшего, Михаил Иванович наткнулся в саду на солдата, который, ухаживая за хохлушкой, запустил обе руки ей за пазуху. Увидев командующего войсками, солдат страшно растерялся и замер со своими руками за пазухой у своей дивчины. Михаил Иванович будто бы остановился и сказал: «Молодчина, действуешь по уставу. Раз руки заняты – правильно отдаешь честь глазами».

М.И. подтвердил, что действительно на такую сцену он наскочил, но что он не похвалил солдата, а изрядно выругал. «Переврали же этот случай, – добавил Михаил Иванович, – чтобы показать лишний раз, что я потворствую солдатам; удивляюсь, что не выдумали какой-нибудь аналогичный случай с офицером, чтобы показать, что вот офицерам я не спускаю».

Однажды свою утреннюю прогулку Михаил Иванович делал в сопровождении приехавшего представиться вновь назначенного черниговского губернатора. Прошли они в городской сад. Губернатор, идя рядом с Михаилом Ивановичем, чувствует сильный запах чеснока, но не может понять, откуда он идет. Нюхал, нюхал губернатор и говорит, обращаясь к М.И.: «Удивительно поганое это жидовское племя. Вот мы с вами, Ваше Высокопревосходительство, находимся в городском саду, ни одного жида не видно, а жидом разит; это, верно, ветерок доносит чесночный запах с Подола.» – «Нет, батенька, – говорит Драгомиров, – вы уж простите меня, старика, это я вчера у себя на хуторе наелся пампушек с чесноком, и от меня сегодня воняет жидом».

Война с Японией. Михаилу Ивановичу приписывали слова: «Да, это верно, что японцы макаки, да только мы – кое-каки». При назначении генерала Сахарова начальником штаба к Куропаткину М.И. Драгомирову приписывали слова: «Плохо дело; сочетание куропатки с сахаром ничего путного не даст». Михаил Иванович категорически отрицал эту фразу, говоря, что это одно из глупых изобретений, ибо ему и в голову не пришло бы фантазировать на сочетание куропатки с сахаром. Если вспомнить изложенный мною выше отзыв генерала Сахарова о М.И. Драгомирове, то, может быть, в этой «куропатке с сахаром» был ключ к ненависти Сахарова к Драгомирову.

Какой-то крупный петербургский сановник, приехавший в Киев, поехал с визитом к Драгомирову и приказал о себе доложить: «Генерал такой-то.» (гражданские чины, получая по должности или по чину титул «превосходительства» или «высокопревосходительства», любили себя величать по-военному генералами). Михаил Иванович любезно его принял, а затем, приехав отдавать визит, приказал доложить: «Архиерей Драгомиров». На недоуменный вопрос смущенного сановника М.И. ответил: «Простите меня, Ваше Высокопревосходительство, вы изволили пошутить, приказав доложить мне о себе как о генерале, а я позволил себе пошутить, назвав себя архиереем».

М.И. приехал как-то в Полтаву на смотр частей войск. Вечером в его вагоне собралось несколько лиц из старших чинов полтавской администрации. Сели играть в винт. Среди играющих был один, «X», бывший прежде адъютантом у одной высокой особы и славившийся тем, что был в молодости недостаточно грамотен и часто путал мужской род с женским.

Михаилу Ивановичу очень не везло. Когда кончился робер и по картам М.И. мог выбрать место, он все же остался на прежнем своем месте. «X» говорит: «Ваше высокопревосходительство, вам на этом месте очень не везло, не перемените ли место?» М.И. был в скверном настроении духа и ответил: «Стар, батенька, чтобы зад. счастье искать». Присутствовавшие усмотрели в этом намек на прошлое «X». Михаил Иванович впоследствии говорил, что сказал это без злого умысла, совсем забыв скользкую репутацию партнера.

Можно было бы вспомнить еще много рассказов и анекдотов, но я заканчиваю на этом.