Текст книги "Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России"

Первым на крайнем правом фланге стал Андрей Михайлович, вторым стал Андрей Антонович, затем Александр Михайлович и, наконец, я – на левом фланге, около опушки большого леса.

Прошло томительных минут пятьдесят; погода опять исправилась: появилось солнце и все кругом заблестело. Перед нами тянулись довольно редкие кусты, было видно далеко вперед, а вправо я видел всю линию стрелков. Но вот раздались звуки трещотки и отдельные, отрывистые выкрики Максима. Напряжение усилилось. Я превратился весь во внимание. Вдруг впереди справа что-то мелькнуло, затем опять, и эти две мелькнувшие движущиеся фигуры направились прямо на Андрея Михайловича. Прошло несколько минут, и я отчетливо вижу, как два волка, медленно пробираясь, очутились шагах в 50 от Андрея Михайловича. Но почему нет выстрелов? Томительно прошли несколько секунд, и раздались два резко прозвучавших выстрела. Я видел, как волки метнулись назад и полным ходом скрылись в кустах.

«Промазал, и волки уйдут», – с досадой я подумал. Но вот далеко впереди опять что-то мелькнуло, и я увидел одного из волков, полным ходом пересекающего лесной остров по направлению к большому лесу. Я был уверен, что напуганный волк перемахнет через флажки и скроется в большом лесу. На всякий случай и чтобы лучше видеть, я выскочил влево к самым флажкам – и что же вижу? Здоровенный волчина, подбегая к флажкам, вдруг их увидел; он резко остановился и бросился влево, вдоль флажков, прямо на меня. Я подпустил его на 30 шагов, и от посланного мною ему прямо навстречу заряда картечи он упал как срезанный.

Вернувшись на свой номер, я увидел через несколько минут второго волка, осторожно пробирающегося в направлении на моего соседа, Александра Михайловича. Волк выходит на чистое место и останавливается. Он шагах в 40 от Александра Михайловича, но выстрела нет. Я недоумеваю. И вдруг Александр Михайлович кричит: «Александр Сергеевич! Стреляй!» Волк от крика бросается в сторону и несется прямо на меня. Я его уложил в каких-нибудь 15 шагах от себя.

Спрашиваю Александра Михайловича: «В чем дело? Почему ты не стрелял?» – «Вышло совсем глупо, – отвечает Александр Михайлович, – я совершенно забыл, что у меня в руках бескурковое ружье и что предохранитель закрыт. Дергаю за собачки, а выстрела нет. Я и заорал, чтобы ты стрелял».

В большом огорчении был и Андрей Михайлович, пропустивший волков.

Когда мы вернулись домой, сын Сергей, которому тогда было не более шести лет, стал меня расспрашивать про охоту. «Дядя Коля (Александр Михайлович) убил волка?» – «Нет, не убил». – «Дядя Андрюша убил?» – «Нет, не убил». – «Андрей Антонович убил?» – «Нет, и Андрей Антонович ничего не убил». – «Ну а ты, папа, убил?» – «Да, я убил двух волков».

Это произвело сильное впечатление на Сергея, и он бросился снимать с меня валенки. Затем я повел его в сарай, где уже лежали убитые волки.

В следующем году мы опять собрались зимой в Конотоп. Я решил взять на охоту на волков Сергея. Поехали Александр Михайлович, Андрей Антонович, я, Сергей и, конечно, Максим. Решили ехать на два дня с ночевкой в сторожке у лесника.

День выдался отличный, ярко светило солнце, и на свежем снегу хорошо были видны следы. Волчьих следов было много, но, как мы ни кружили, везде видели выходные следы. Наконец, верстах в 20 от Драгомировского хутора, удалось обложить двух волков. Стали на номера, и начался гон. Оба волка вышли на Андрея Антоновича. По одному из них он промазал, другого смертельно ранил и затем его добил.

Немного дальше удалось обложить еще одного волка. Но надо было спешить. Солнце склонялось к горизонту. Наконец, стали на номера, и Максим погнал. Сергей стоял передо мной с монтекристом в руках. На вид он был совершенно спокоен, но волнение выдавалось очень частым глотанием слюны. Волк не вышел; становилось темно. Решили оставить этот участок леса окруженным флажками и ехать ночевать, с тем чтобы на следующее утро попытаться взять волка, если он не уйдет через флажки.

Приехав в сторожку, растопили громадную русскую печь и приступили к закуске. Настроение у всех было отличное.

Рано утром разбудил нас Максим и объявил, что «волк сидит в кругу и нас ждет». Максим сказал, что ночью подходили волки снаружи к флажкам и перекликались с волком, сидевшим внутри. Последний выл, но перемахнуть через флажки не посмел.

Обсудив вопрос о том, как надо гнать, мы решили перерезать стрелками круг посередине и гнать от наружи на середину. Но когда мы становились на номера, совершенно неожиданно столкнулись с волком. Он вышел на поляну шагах в 80 от Андрея Антоновича и, увидев людей, как молния повернулся и, перемахнув через флажки (люди оказались страшней!), скрылся в лесу. Сергей был огорчен, что волк «удрал», но все же впечатление получилось сильное, и он был очень рад, что увидел все же волка.

В один из хороших зимних дней я и Александр Михайлович решили проехать в лес и попытаться обложить волка. Накануне и ночью шел снег и была отличная пороша. Вызвали Максима, прихватили Андрея Антоновича и в розвальнях, запряженных парой лошадей, двинулись в путь. Довольно скоро наткнулись на свежие следы двух волков. Первые две-три крепи они прошли, но при осмотре следующей лесной крепи (обошли на лыжах) выходных следов не нашли! Сейчас же стали окружать этот лесной участок флажками и стали на номера: я на правом фланге на лесной перемычке между двух болот; Александр Михайлович – посередине, на склоне одного из холмов, покрытом густым лесом и кустарником; Андрей Антонович – на левом фланге. Максим погнал.

Прошло каких-нибудь три-четыре минуты, и я увидел матерого волка, полным ходом идущего прямо на Александра Михайловича. Но волк уже совсем близко, а выстрела нет. Волк уже поравнялся с Александром Михайловичем, а выстрела все нет. От меня до волка шагов 60. Я решаю, что Александр Михайлович «прозевал», и вскидываю ружье, но в это время раздается выстрел, и волк перевертывается через голову.

Александр Михайлович потом объяснил, что ему вперед было стрелять неудобно: пришлось бы высунуться из-за дерева, и он, боясь вспугнуть зверя, решил дать ему пройти линию стрелков.

Второй волк вышел между Андреем Антоновичем и Александром Михайловичем, но вне их выстрела (они стояли далеко друг от друга). Услышав выстрел, этот волк поддал ходу и перемахнул веревку с флажками. По-видимому, он наткнулся на флажки неожиданно для себя и, вероятно перепугавшись, кубарем покатился через голову, перескочив веревку и флажки. От страха же он оставил на снегу длинный след мочи.

Зима 1907 года. Андрей Антонович сообщил из Конотопа, что волков много. Я дал указание обложить волков и прислать мне телеграмму. В Киеве я предупредил нескольких моих приятелей, и мы решили ехать немедленно по получении телеграммы.

Это совпало с моим назначением начальником штаба 42-й пехотной дивизии, и я принимал штаб от полковника Карцева¹⁶¹, назначенного командиром полка. В первый же день приема, около трех часов дня, жена сообщает мне по телефону, что из Конотопа от Андрея получена какая-то странная телеграмма. Имеется в телеграмме только одно слово: «Готово». Я ответил жене, что для меня все понятно и что вечером я еду в Конотоп.

Пошел я к полковнику Карцеву и попросил сделать перерыв приема штаба на один день. Он запротестовал, говоря, что его это не устраивает. Он не был охотником. Я обозлился, но не настаивал и решил ехать в Конотоп на следующий день. Предупрежденные мною приятели отказались ехать, говоря, что нет никакой надежды, чтобы волки в ожидании нашего приезда сидели двое суток, окруженные флажками.

На другой день вечером, закончив прием штаба, я поехал в Конотоп. Поезд пришел туда в 4 часа утра. Лошади меня ждали на вокзале. Подъезжаю к драгомировскому дому, звоню. Дверь открывает мрачный Андрей Антонович и едва отвечает на мое приветствие. Принес он мне в столовую кофе и на вопрос «Как волки?» ответил: «Вы бы приехали еще через сутки! Что можно ответить на ваш вопрос? Третьего дня Максим окружил флажками целую волчью стаю, не меньше 12 штук, а остался ли теперь в кругу хоть один волк, я не знаю. Думаю, что не стоит и ездить». Я чувствовал себя сконфуженным и сказал Андрею, что все же надо попробовать. «Ну попробуем», – ответил Андрей. Напившись кофе и переодевшись, я и Андрей поехали в лес. Стоял изрядный мороз, было 18 градусов холоду.

Подъезжаем к окруженному флажками участку леса. Появляется Максим и тихим голосом докладывает, что до прошедшей ночи все волки (не меньше 12 штук) оставались в кругу, что ночью к флажкам с наружной стороны подходила другая волчья стая, что видно по следам; что волки перепрыгивали через веревку с флажками в одну и другую сторону, но что наследили так, что он, Максим, ничего разобрать не может, но думает, что все же волки в кругу есть!

Нас было всего два стрелка: я и Андрей. Стали мы шагах в 150 друг от друга. Вправо от меня Максим убрал флажки – также шагов на 150, но, дабы волки не прорвались в эти ворота, повесил на дерево шагах в 75 от меня, совершенно открыто, свой полушубок, сказав, что на лыжах ему будет тепло и без полушубка.

Максим и еще двое крестьян начали гон. Как только начался гон, я увидел матерого волка, медленно пробирающегося из лесу. Полушубок Максима не помог, и волк ушел, пройдя мимо меня шагах в 90. Я, конечно, не стрелял. Только я проводил глазами волка, как вижу второго, идущего по следу первого. Неужели и этот уйдет? Но нет, этот волк, по-видимому, заметил на дереве что-то странное и свернул в мою сторону. Когда он приблизился ко мне шагов на 40, я его положил. В это же время раздался дуплет Андрея Антоновича. Оказалось, что на него вышло два волка, но он по ним промазал. После его выстрелов еще три волка проскочили мимо него, но уже на дистанции вне выстрела. Таким образом, в кругу все же оказалось семь волков! Мои приятели были в полном отчаянии, что отказались ехать на охоту.

ОБЛАВЫ ВНЕ КИЕВСКОГО РАЙОНА

Из «дальних» моих выездов на охоту из Киева стоит отметить два: один под Ковель, а другой – к Лунинцу, в долину реки Припяти. Не доезжая от Киева до Ковеля, примерно в районе реки Стырь, тянулись большие казенные леса. В этих лесах было много кабанов и попадались лоси. Кабаны были местные, а лоси заходили с севера, из Пинских трущоб. Охота на кабанов была обеспечена, а на лосей – все зависело от случая. Поэтому всегда говорили: «Едем на охоту на кабанов». Устраивал облавы местный лесничий, страстный охотник, но плохой организатор охот. Последнее влияло на то, что никогда вперед нельзя было быть уверенным, что охота будет успешна. Портило эти охоты и то, что приглашение на охоты исходило от этого лесничего, совершенно не умевшего «подбирать» состав приглашаемых. Звал он на охоту очень широко знакомых и незнакомых из Киева, Житомира, Ровно, Ковеля и местных помещиков. Наезжало на охоты довольно много публики, и самой разнообразной; приезжали и господа, которые главный интерес в охоте видели в хорошей закуске в лесу с обильным возлиянием. Отсюда понятно, что эти охоты не всегда бывали приятны, но на них ездили, так как кабанов было действительно много.

Помню одну из таких охот. Приехало на охоту человек десять. На этот раз публика подобралась вполне приличная. Из Киева приехали Розанов, я и граф О’Рурк. Из Ковеля приехал полковник Генерального штаба Острянский¹⁶² с еще каким-то офицером; из Житомира приехал вице-губернатор, фамилии которого не помню; из помещиков (было несколько человек) помню графа Потоцкого, местного магната и знаменитого стрелка, и полковника Бенуа¹⁶³ (командира Ахтырского гусарского полка), имение которого примыкало к казенным лесам, где устраивалась охота. Лесничий, устроитель охоты, нам сказал, что, так как мы приехали на охоту на два дня, он на этот раз сорганизовал облаву так, что мы захватим лучшие кабаньи места.

Погода была очень хорошая. Лежал в лесу небольшой снег, и температура была 2—3 градуса холода. Оба дня были солнечные, и в лесу было очень красиво и приятно.

На первом же загоне, в первый же день охоты, на меня вышел одинец (старый, здоровенный кабан). Но или я стоял неспокойно, или вообще чем-либо привлек внимание кабана, но он заметил что-то неладное: я сначала услышал впереди подозрительный хруст сухих ветвей, а затем увидел шагах в 80 от себя здоровенную кабанью голову, выдвинувшуюся из кустов. Замер я, но остановился и кабан, пристально глядя в моем направлении. Так мы простояли несколько секунд. Решив, что кабан видит или чует что-либо неладное, и опасаясь, как бы он не удрал, я стал медленно в него прицеливаться из моего прекрасного двуствольного штуцера. Видна была только голова. Я прицелился ему между глаз и выстрелил. Прогремел выстрел, и кабан, метнувшись назад, скрылся. На снегу не было ни капли крови; ясно, что я промазал.

В следующем загоне на меня выкатила полным ходом здоровенная свинья в сопровождении четырех поросят. Первый выстрел я сделал, когда свинья была от меня шагах в 15; свинья шарахнулась в сторону, я выстрелил вторично, но безрезультатно. Поросята, подбежав ко мне почти вплотную, бросились за матерью. На снегу опять ни одной кровинки.

После дневного привала был устроен еще один загон. На меня вышли две свиньи среднего размера, и опять промахи из обоих стволов. Я был в полном отчаянии и не знал, чем и объяснить мои промахи. Мне казалось, что я спокойно и хорошо прицеливаюсь; ружье, я знал, бьет хорошо. В голову пришла мысль, что или мушка слегка сдвинулась, или патроны плохо приготовлены. Решил проверить стрельбу ружья, выстрелив в цель.

Охота в этот день была закончена часа за полтора до темноты, так как лесничий решил устроить небольшой пикник на выбранном им, как он сказал, очень красивом месте. Приехали мы на это место еще засветло. Место было действительно красиво: мы расположились на холме, на опушке большого соснового леса, и под нами далеко тянулось мелколесье.

Я прежде всего достал у какого-то лесника кусок доски (он, вероятно, выдрал его из саней), очертил на нем небольшой круг, прикрепил к дереву и с дистанции 50 шагов сделал четыре выстрела. Оказалось, что все четыре пули легли рядом у центра круга; расколотая дюймовая доска в местах попадания пуль ясно показывала, что пули действовали сильно и очень разрушительно. Значит, виноват я сам; значит, только не замечаемое мною волнение было причиной плохой стрельбы. Было, конечно, досадно, но я утешал себя тем, что исправлюсь на другой день охоты.

Смотревший на мою стрельбу в цель граф Потоцкий сказал: «А вы стреляете хорошо». В этой фразе мне показалось, что я слышу иронию, и я решил показать Потоцкому, что я и по зверю стреляю хорошо.

Чудный вечер, веселая компания вокруг костра, охотничьи рассказы и воспоминания, а также хорошая закуска исправили мое настроение. Охота была в общем удачна. Было убито четыре или пять кабанов и свиней, все были веселы. До сих пор вспоминаю приятное вкусовое ощущение от поджаренного на вертеле на костре свиного сала, копчушек, а затем отлично приготовленный шашлык, сдабриваемый хорошим красным вином.

На обратном пути к дому лесничего, где мы должны были провести ночь, я решил подшутить над Розановым, который хвастался, что он знаток хороших сигар. Он знал, что у меня были хорошие сигары, и, когда мы после пикника сели в сани, он попросил меня угостить его сигарой. Я ему сказал: «Хотя на воздухе грех портить очень хорошую сигару, но, так и быть, я вас угощу очень хорошей сигарой. Такой сигары я вам еще никогда не давал, я случайно достал ящик изумительно хороших сигар». После этого я дал ему грошовую сигару из купленных мною недавно перед тем на австрийской стороне около Подволочиска. Розанов всю дорогу наслаждался и на другой еще день меня благодарил за «чудное угощение». Только в Киеве я ему признался в моем некрасивом поступке. Он, по-видимому, тогда рассердился, но объявил, что все же сигара была хороша.

На следующий день на первом загоне мне пришлось стоять между графом Потоцким и полковником Острянским. Когда шли становиться на номера, лесничий нас предупредил, что, судя по следам в загоне, кроме кабанов надо ожидать и лосей. Граф Потоцкий, обращаясь ко мне, сказал: «Надеюсь, что по движущейся цели вы будете сегодня так же хорошо стрелять, как вы стреляли вчера в мишень». Я ответил: «Постараюсь не мазать, но думаю, что нет такого стрелка, который мог бы с уверенностью сказать, что он не промажет».

На это Потоцкий сказал: «Все зависит, конечно, от условий стрельбы, но я могу смело сказать, что по кабану или по лосю, раз он хорошо виден и на подходящей дистанции, я никогда не промажу». Я слышал, что Потоцкий славится своей стрельбой, но все же подумал, что он хвастается.

Стали на номера. Начался гон. Прошло каких-нибудь две-три минуты, и я увидел, что среди сравнительно редких деревьев крупного леса, нас окружающего, впереди что-то мелькнуло, затем опять. Присматриваюсь и вижу, что на меня идет полным ходом лось, а несколько правей – крупный кабан. У меня создалось впечатление, что и кабан идет на меня. Кто выйдет первый? По ком стрелять? Лось вышел первым. Он шел полным ходом, прямо на штык. Подпустив шагов на 40, я выстрелил. Лось, взметнув массу снега, перевернулся через голову и только задергал ногами. В это время справа слышу выстрел графа Потоцкого. Оборачиваюсь и вижу, как кабан круто повернул назад и со всех ног бросился обратно в лес. Подходят загонщики. Я так обрадовался промаху графа Потоцкого, что не удержался и, подойдя к нему, злорадно сказал: «А вы, граф, кажется, промазали?»

На это он мне ответил: «Поздравляю вас с прекрасным выстрелом по лосю; что же касается моего кабана – пойдемте посмотреть, в чем дело. Я промазать не мог».

Мы пошли вперед. Потоцкий, показывая на следы крови, сказал: «Пройдемте несколько вперед. Я уверен, что кабан где-либо близко лег; я ударил его прямо в грудь». Действительно, пройдя шагов 100, мы увидели мертвого кабана, лежащего около свалившегося дерева. Он получил пулю в грудь. Я был, к сожалению для себя, посрамлен.

На третьем и последнем загоне в этот день моим соседом слева оказался С.Н. Розанов. Стояли мы среди высокого соснового леса. Через несколько времени после начала гона я увидел маячивших впереди двух кабанов. Подвигались они вперед медленно и прямо на меня. Приблизившись ко мне шагов на 50, они остановились, но стали так, что один из них был совершенно закрыт толстой сосной, а от другого я видел только переднюю часть головы. Я подумал: «Выдвинись немного, и я тебя срежу». Кабан действительно выдвинулся вперед всей своей тушей и прислушался к гону. Я решил на этот раз не промазать. Хорошенько нацелившись под левую лопатку, я выстрелил. Кабан осел на землю и, лежа на животе, взбивал кверху снег своими задними ногами. «Готово», – я подумал и в то же время увидел, что второй кабан бросился вперед со всех ног. У меня промелькнула мысль: «Может быть удачный дуплет». Я пропустил кабана за линию стрелков и выстрелил. Но сейчас же увидел, что примерно на аршин выше кабана моя пуля отщепила от дерева кусок коры. Кабан ушел. В это же время случилось для меня что-то неожиданное. Мною сбитый кабан вдруг вскочил и полным ходом, шагах в 10 от меня, проскочил линию стрелков и скрылся в кустах вслед за другим кабаном. Я так растерялся, что совсем забыл, что рядом со мной, прислоненным к дереву, стояло второе ружье, заряженное картечью. По-видимому, моя пуля скользнула по позвоночнику кабана и временно его парализовала. Вообще мне не повезло на кабаньих охотах. Кабаны на меня выходили, но я никогда ни одного кабана не убил.

После описанной охоты (это была моя последняя охота на кабанов) Соня надо мной смеялась, говоря, что я, когда она проходила мимо меня на нашей квартире, прищуривал левый глаз и мысленно прицеливался ей под лопатку.

Как-то зимой полковник Иван Николаевич Толмачев (командовавший тогда полком) заехал ко мне и предложил поехать на Рождественские праздники на охоту в имение генерала Витта¹⁶⁴ (командовал 9-м корпусом). По словам Толмачева, Витт недавно купил громадное лесное имение недалеко от Лунинца, Минской губернии. В качестве приказчика в имении сидит хороший охотник, бывший вахмистр из полка, которым прежде командовал Витт. Генерал Витт сказал Толмачеву, что этот приказчик пишет, что в имении отличная охота на лосей, медведей, кабанов и волков. Витт сам не был охотником, но предложил Толмачеву собрать компанию охотников и поехать в его имение, где имеется хороший помещичий дом, который он предоставляет в распоряжение охотников. Рассказ был соблазнительный, и я согласился поехать, хотя это было и далеко и надо было ехать не менее как на неделю.

На охоту собрались: Толмачев, генерал Шишковский¹⁶⁵ (начальник штаба 9-го корпуса), граф О’Рурк, Розанов, ротмистр Киевского гусарского полка, кажется, Семенов, и Мельников (впоследствии волынский губернатор). В последнюю минуту к нам присоединилось еще два офицера.

Выехали мы почему-то (теперь не помню) не через Сарны и Лунинец, а кружным путем через Бахмач и Гомель. Конечной станцией была небольшая станция, не доезжая двух перегонов до Лунинца. От этой станции надо было ехать на лошадях 75 верст. Во время довольно длинного переезда (кажется, не меньше суток) мы навязывали на бечеву куски бумазеи, чтобы обкладывать зверя.

Когда мы приехали на конечную станцию (был вечер), нас уже ждали несколько саней, приготовленных распоряжением виттовского приказчика. Сели и поехали, но скоро начались неприятности. Зима еще не установилась как следует, последние дни стояла оттепель, и дорога по гатям и по болотистой почве была убийственной. Несколько раз лошади проваливались или выбивались из сил волочить за собой сани не по снегу, а по грязи. Приходилось выходить из саней, помогать вытаскивать лошадей, подталкивать сани. Среди ночи пришлось остановиться на привал в небольшой встречной деревушке. Встретивший нас на станции приказчик предложил зайти в избу, сказав, что сейчас он устроит чай.

Я вошел в избу, но уже через несколько минут выскочил обратно и предпочел ожидать дальнейшего путешествия сидя на завалинке. Изба (по словам приказчика, «лучшая в деревне») оказалась курной. Спертый воздух вперемешку с гарью от печки без труб (в курных избах дым от печки шел прямо в избу и выходил через отверстие в крыше) положительно не позволял дышать. А тут я еще услышал плаксивый голос кого-то из крестьянских детей: «Мамка, вша заела». Я побоялся и прокоптиться, и набраться насекомых.

Часа через полтора двинулись дальше. Часов в 8 утра, среди леса, нас остановил какой-то верховой. Оказалось, что это помощник приказчика, который по уговору с приказчиком устроил нам по дороге в имение охоту на медведя. По словам наших новых хозяев, в полуверсте от места, где мы остановились, была «верная» медвежья берлога. Мы, конечно, с радостью согласились на устройство неожиданной для нас облавы на медведя. Стали на номера. Собранные заранее загонщики погнали. Но голоса загонщиков совсем уже приближаются, а зверя никакого нет. Слышим крики: «Зверь ушел!»

По словам помощника приказчика, берлога оказалась пустой. Мы решили проверить. Прошли вперед и действительно увидели берлогу, еще теплую. Кругом было много волчьих следов и след улепетывавшего медведя. Ясно, что за несколько часов до нашей охоты поохотились на небольшого медведя волки. Волков, по-видимому, была крупная стая, и они погнали медведя.

Приехали мы к помещичьему дому де Витта только к вечеру. Там нас ожидали два крестьянина, явно браконьеры, которые должны были сорганизовать облавы. От де Витта приказчик получил письмо, в котором давалось указание нас всячески ублаготворять и было сказано, что он, де Витт, как владелец имения предоставляет нам право, вопреки закону об охоте, стрелять козлов и коз (охота на козлов разрешалась законом только до 1 ноября) и лосих (закон указывал, что за убитую лосиху виновный уплачивает в казну 500 рублей). Я первый запротестовал, сказав, что мы должны придерживаться закона. Не думал я тогда, что скоро сам нарушу закон.

После ужина приказчик нам сказал, что браконьеры знают две медвежьи берлоги, но не хотят их показывать; он советовал угостить их хорошенько коньяком и постараться уговорить продать берлоги. Взялся уговорить браконьеров сначала Толмачев, а затем Мельников. Но как они ни вливали в здоровенных мужиков драгоценный коньяк, ничего не выходило. Мы предлагали за каждую берлогу по 100 рублей (цена невиданная для тех мест), но браконьеры только мотали своими бородами. Наконец старший из них, слегка подвыпив, сказал: «Вот что, господа мои хорошие, сколько ни предлагайте, хоть по 500 рублев за берлогу, все равно не покажем берлог. Расчет у нас другой; он простой и для нас много выгодней, чем продавать вам берлоги. Дело в том, что наш минский губернатор, господин Эрдели, охотник и особенно любит охоту на медведей. Мы уже послали ходока в Минск с предложением предоставить ему эти две берлоги. За берлоги мы ничего с него не возьмем, а. попросим только устроить нас лесниками в казенный лес. А как будем лесниками, мы за эти берлоги заработаем в один раз не 200 или 300 рублев, а получим верный ежегодный заработок не меньше как по тысяче рублев». Расчет хитрых и жуликоватых мужиков был верный, и возражать не приходилось.

Первая облава была на следующий день. Устроено было в этот день два или три загона. Загоны были устроены втемную, то есть не знали, что можно ожидать, что попадется. В первый загон я убил зайца (это был единственный заяц, которого мы видели за все время охоты в этом районе); другими было убито несколько тетеревов, которых в лесу оказалось очень много. Во втором загоне на стрелков вышли козлы и козы (штук восемь), но мы, помня наше заявление «соблюдать закон», не стреляли.

Между мной и графом О’Рурком пролетела целая стая тетеревов. О’Рурк, стреляя вперед, по направлению леса, бывшего от нас шагах в 50 (мы стояли на несколько возвышенном гребне, окружавшем этот участок леса и покрытом редким кустарником), сбил одного тетерева. Я стрелял уже за линией стрелков и чисто промазал.

Когда подошли загонщики, то один из них наклонился на опушке и поднял какую-то большую птицу. Затем, обращаясь ко мне и О’Рурку, крикнул: «Ловко сбили. Кто из вас стрелял?» Когда он подошел, мы увидели в его руках великолепный экземпляр глухаря, у которого сочилась кровь из головы. По-видимому, одна дробинка угодила ему прямо в голову. Кто стрелял? По глухарю никто из нас не стрелял, но по направлению леса по тетеревам два раза выстрелил О’Рурк. Ясно, что сидевший на дереве глухарь был убит случайной дробинкой от выстрела О’Рурка. О’Рурк был в восторге.

На третьем загоне долго пришлось ждать начала гона. Наконец послышались голоса загонщиков; в это время уже стало смеркаться. Внимательно всматриваясь вперед, я увидел, что что-то мелькнуло на снегу среди кустов. Смотрю, но разобрать не могу. Что-то двигается по снегу довольно медленно, но что это? Лисица? Нет, не лисица. Заяц? Как будто нет. Это что-то проходит мимо меня шагах в 60 и направляется прямо на генерала Шишковского. Я решаю, что это заяц и что он по праву должен принадлежать Шишковскому. Я не стреляю. В это время из леса вылетает глухарь и тянет очень низко над головой Шишковского. Но почему Шишковский по нему не стреляет? Не может быть, чтобы не видел. Я возмущаюсь, видя, что он предпочитает «зайца», в которого прицеливается, и пропускает глухаря. Раздается выстрел, «заяц» резко прибавляет ходу; второй выстрел – и «заяц» уходит. Загонщики приближаются. Я, возмущенный, подхожу к Шишковскому и говорю: «Как это вы, ваше превосходительство, предпочли зайца глухарю, да еще и промазали?» – «Какой там заяц. Это была рысь, а не заяц. Почему вы прозевали? У меня в ружье были патроны с мелкой дробью, так как я ожидал тетеревов, вот и пропустил рысь!» Я бросился смотреть след. Да, это действительно была рысь, а не заяц.

Когда вернулись в усадьбу, я почувствовал себя плохо. Поставил градусник; оказалось больше 39 градусов. Горло сильно болело, и я ничего не мог глотать. Схватил я, по-видимому, гнойную жабу. (При возвращении в Киев заболел Толмачев. Возможно, что он заразился от меня, выпив что-либо из того же стакана, из которого я пил. Доктор определил у него гнойную жабу; он долго болел и поправился только недели через три.) Не было ни доктора, ни лекарств. Я решил лечиться коньяком. Трое суток я ничего не ел, но выпил изрядное количество коньяку, которым полоскал горло. Через три дня я был здоров, но следующий день после первого дня охоты я провалялся дома (в усадьбе); болело горло, страшно болела голова и был сильный жар.

На второй день охоты мои компаньоны убили только несколько тетеревов. Когда они вернулись и сели ужинать, пришел один из «браконьеров» и заявил, что он обложил лосей, затянул их флажками и что на следующий день надо ехать их стрелять. Я решил также ехать. Меня отговаривали, но я настоял на своем. От места остановки саней нужно было идти довольно далеко на лыжах. Я тогда почти не умел ходить на лыжах, а потому страшно устал и, несмотря на мороз в 5—6 градусов, пропотел насквозь.

Минут через двадцать после того, как мы стали на номера, начался гон. Прошло минут пять, и я услышал прямо перед собой в густом и высоком кустарнике изрядный треск. Явно было, что что-то большое ломило напролом. Страшное напряжение, теряешь расчет времени, секунды кажутся страшно длинными. Но вот совсем близко из кустов громадным скачком выскакивает прямо передо мной, шагах в 40, громадная туша. Мне представилось, что это лось с опущенной головой и с опущенными рогами. Я вижу правую его сторону, вскидываю штуцер и стреляю. Лось падает с перебитой в лопатке правой передней ногой, затем с трудом подымается и, ковыляя на трех ногах, проходит мимо меня. Я отчетливо теперь вижу, что это не бык, а громадная корова-лосиха. За ней выскочил и пошел на моего соседа, Семенова, молодой лось с небольшими рогами (один отросток).

Досадно, обидно, но делать нечего; надо добивать. Я прицеливаюсь и вторым выстрелом укладываю корову. Семенов убивает молодого лося. Лосиха (выпотрошенная) оказалась весом в 24 пуда. Мне было до слез обидно, что я так проштрафился и, как мне казалось, оскандалился чуть ли не на всю жизнь.

Больше мы облав не устраивали, а следующие два дня выезжали в лес на маленьких санках, чтобы с подъезда стрелять тетеревов. Ездить по лесу было очень приятно и красиво, но, как я ни старался, мне только раз удалось подъехать к тетеревам и убить одного. Задачливым оказался Толмачев; он привозил по 6—8 тетеревов. Умел ли он сам к ним подкрадываться, умел ли его подвозить его возчик, или просто ему везло. Это так и не выяснилось. Он нас уверял, что все дело в его умении и знании тетеревиной повадки.