Текст книги "Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России"

Сухомлинов стал на вторую точку зрения. Из сухопутных крепостей на Западном фронте было решено сохранить: Ковно, Гродно, Новогеоргиевск, Осовец и Брест-Литовск, остальные же упразднить.

Я считал и считаю, что при бывшей обстановке другого решения Сухомлинов принять не мог. (Но надо сказать, что Сухомлинов в частных разговорах говорил, что он вообще за упразднение крепостей. Эти разговоры и вызвали впечатление, что Сухомлинов хотел упразднить все крепости.) Ошибкой, как это впоследствии было признано, было решение упразднить Ивангород. Но фактически, если бы и не было решено его упразднить, то все равно привести его в современный вид ко времени мировой войны мы бы не могли.

Затем, чтобы быть справедливыми, надо отмечать, что за упразднение крепостей высказался Сухомлинов не единолично, но это было мнение и Главного крепостного комитета и всех командующих войсками военных округов.

Вопрос кредитов очень сложный и для публики был мало понятен. Когда даже министр финансов (граф Коковцов[3]3
  В.Н. Коковцов был возведен в графское достоинство в 1914 г. (Примеч. ред.)


[Закрыть]) позволял себе под сурдинку пускать слухи о том, что он дает военному ведомству все испрашиваемые кредиты, а что военное ведомство (вследствие глупости и бездарности военного министра) не умеет распределять эти кредиты и значительная их часть возвращается обратно в государственное казначейство, многие члены законодательных палат и широкая публика этому верили и обвиняли во всем военного министра. В действительности же граф Коковцов, будучи формально правым, в то же время многого недоговаривал и умышленно стремился потопить Сухомлинова, которого он ненавидел. Чтобы понять всю историю с кредитами, надо ее разъяснить.

Во времена, когда военными министрами были Ванновский и Куропаткин, существовала так называемая пятилетняя смета. Военному ведомству определялся на пять лет кредит, с отпуском ежегодно определенной суммы. Если деньги, отпущенные на данный год, не были израсходованы, то военное ведомство имело право их израсходовать в последующие года в дополнение к кредитам, отпускаемым на эти года. В случае же если по прошествии указанного пятилетнего срока оставались неизрасходованные кредиты, они – только в этом случае – поступали окончательно обратно в государственное казначейство. При этом порядке не представляло серьезного затруднения сметное правило, по которому нельзя было переносить кредиты из одного сметного параграфа в другой. В случае если по истечении некоторого периода времени выяснялось, что на расходы по каким-либо параграфам не хватает кредита, а по другим оказывается излишек, делалось, по соглашению с министром финансов, представление на Высочайшее Имя о перемене назначения того или иного кредита.

После создания законодательных учреждений изменился порядок сметных исчислений и их испрошения. Было уничтожено и испрошение кредитов для военного и морского ведомств на пятилетний срок. Правда, были разработаны как по военному, так и по морскому ведомству программы о реорганизации и создании сухопутных и морских сил, кои были финансированы и кредиты на их проведение были одобрены, но самое испрошение кредитов на следующий год должно было производиться в сметном порядке именно только на этот год. Те же кредиты, кои оказывались неизрасходованными, поступали на приход в государственное казначейство.

Вот тут-то происходили два обстоятельства, кои существенно отражались как на испрошении кредитов, так и на их расходовании. При составлении сметы первоначально проект сметы рассматривался в особой комиссии под председательством помощника военного министра (еще раньше проект сметы рассматривался в комиссии под председательством начальника Канцелярии Военного министерства для предварительного разъяснения недоразумений, возникавших у представителей Министерства финансов и Государственного контроля).

В этой комиссии представители Министерства финансов и Государственного контроля (предварительно столковавшиеся между собой), по инструкциям министра финансов и государственного контролера, прежде всего заявляли представителям военного ведомства, что на следующий год Министерство финансов может ассигновать военному ведомству такую-то сумму, всегда значительно меньшую испрашиваемой. Начинался торг. После ряда заседаний и ряда взаимных уступок смета рассматривалась окончательно и выделялись вопросы, по которым не было достигнуто соглашения.

Затем возникшие разногласия переносились на рассмотрение новой комиссии под председательством товарища министра финансов. Военное ведомство шло на новые уступки, и затем, с оставшимися разногласиями, смета переносилась на окончательное разрешение в Совет министров, после чего она уже вносилась в Государственную думу.

Во всей этой процедуре всегда происходила сильная урезка сметы по требованию министра финансов. Поэтому граф Коковцов говорит неправду, указывая, что он отпускал военному ведомству все испрашиваемые им кредиты.

Ошибка военного ведомства и слабость военного министра Сухомлинова заключались в том, что не было выработано программы постепенного проведения реформ по реорганизации армии с выделением главного от второстепенного, и в том, что военный министр ради сохранения своего положения не умел и не хотел быть достаточно настойчив в своих требованиях, предъявляемых к государственному казначейству.

Сметы, внесенные в Государственную думу, никогда не утверждались к началу следующего года; сплошь и рядом они проводились через законодательные учреждения лишь к середине года, а Военное министерство получало ежемесячно кредит в 1/2 годовой сметы. Это отражалось и на расходы – особенно по интендантскому и техническому (особенно по крепостным и казарменным работам) ведомствам. Сплошь и рядом военное ведомство не имело возможности как следует развернуть работы в начале года, и к концу года по некоторым параграфам сметы оставались неизрасходованные кредиты, в то время как по другим параграфам было не только все израсходовано, но можно было бы израсходовать еще много для выполнения общей программы. Переносить же кредиты из одних параграфов в другие ведомство не могло. Вот и получались те остатки, те неизрасходованные кредиты, о которых так много говорил и писал граф Коковцов.

Конечно, если б Сухомлинов был решительный и был более властный, картина могла быть иная, но в недочетах по сметным вопросам очень виновен и Коковцов, который на этой почве сводил свои личные счеты с Сухомлиновым.

Насколько далеко заходил граф Коковцов в этой борьбе с Сухомлиновым, может служить примером следующий случай. В 1913 или 1914 году (хорошо не помню) при рассмотрении сметы военного ведомства в Бюджетной комиссии Государственной думы под председательством Алексеенко граф Коковцов попросил слово и сказал приблизительно следующее: «Я позволю себе обратить внимание гг. членов Государственной думы, что военное ведомство слишком широко толкует параграф 85 законов и проводит в порядке военного законодательства такие законопроекты, которые должны были бы поступать на рассмотрение Государственной думы и Государственного совета. Вот, например.» И далее граф Коковцов указал на какое-то мероприятие, которое, по его мнению, не могло быть разрешено в порядке военного законодательства.

Председатель комиссии Алексеенко был, видимо, несколько удивлен заявлением Коковцова, но все же, обратившись ко мне, предложил дать разъяснение.

Я был чрезвычайно взволнован словами Коковцова и ответил приблизительно следующее: «Я чрезвычайно удивлен заявлением, сделанным графом Коковцовым, который является не только министром финансов, но и председателем Совета министров. Мне представляется, что вопрос, возбужденный графом Коковцовым, должен был быть внесен на рассмотрение Совета министров, а не рассматриваться в Бюджетной комиссии Государственной думы. Я, во всяком случае, не уполномочен вести по этому вопросу какие-либо дебаты и отказываюсь давать какие-либо разъяснения».

Коковцов после этого уехал. Я же, как только закончилось заседание комиссии, поспешил с докладом к начальнику Канцелярии Военного министерства, с которым мы вместе поехали к военному министру.

Я не знаю дальнейшего течения этого дела, но, по-видимому, были какие-то бурные объяснения между военным министром и министром финансов. Коковцов же настолько хорошо запомнил этот инцидент, что в 1925 году, встретив меня на Пасху у Великого князя Николая Николаевича, сказал: «Я очень рад встретить вас, генерал. Я очень хорошо помню, как вы меня отчитали в Бюджетной комиссии Государственной думы!»

Я выше сказал, что в Государственной думе (3-го и 4-го созывов) военное ведомство всегда встречало поддержку. Надо это уточнить. Государственная дума 3-го и 4-го созывов в своем большинстве была умеренная и вопросы государственной обороны стремилась разрешить в положительном смысле. Конечно, у различных партий Думы были различные отношения к правительству и правительственным законопроектам, но в общем правительство, а тем паче военное ведомство, всегда могло рассчитывать на поддержку большинства. Правое крыло Думы, возглавляемое Марковым 2-м¹⁸⁵, Пуришкевичем¹⁸⁶ и др., было всегда на стороне правительства. Октябристы, возглавлявшиеся сначала Н.А. Хомяковым, а затем А.И. Гучковым и М.В. Родзянко¹⁸⁷, «стоя на страже октябрьского манифеста 1905 года», были, так сказать, «оппозицией Его Величества». Они свободно критиковали действия правительства, но в тех случаях, когда вносимые законопроекты, по их мнению, действительно были полезны, они всегда их поддерживали. При этом никакой предвзятости программного характера у них не было. Это была вполне разумная и вполне государственная партия. Правда, к периоду, близкому уже к войне (примерно начиная с 1912 г.), усматривая, что правительство начинает все более и более уклоняться в правую сторону и начинает якобы нарушать то, что было даровано октябрьским манифестом 1905 года, они стали проявлять по отношению к правительству и отдельным министрам более резкую оппозицию. Этому «оппозиционному» настроению, по моему мнению, значительно способствовало личное отрицательное отношение к Государю Императору со стороны А.И. Гучкова, который и после ухода с должности председателя Государственной думы и перехода в Государственный совет продолжал иметь громадное влияние на партию октябристов Государственной думы. Но эти оппозиционные настроения октябристов не отражались отрицательно на их отношениях к армии и к вопросам государственной обороны. В этом отношении они принципиально старались оказывать полное содействие военному ведомству в его стремлении улучшить все, относящееся к государственной обороне.

Более сложные отношения к правительству и к Верховной власти были со стороны кадетской (Конституционно-демократической) партии, возглавлявшейся П.Н. Милюковым и сообразовавшей все свои действия с директивами своего партийного центра (громадное влияние на решения партии имел Винавер).

Кадетская партия стремилась добиться расширения «конституции», то есть ограничения Верховной власти (то есть чтобы Царь царствовал, а не правил), учреждения ответственного перед Государственной думой правительства, то есть полного перехода к парламентарному строю западных государств. При этом, конечно, сохранение в России монархии наподобие английской являлось лишь первым этапом: сохранение конституционной монархии хотя и поддерживалось официально лидерами партии, но в самой партии уже определенно намечалось стремление к установлению в России республиканского образа правления.

Боевыми вопросами партии являлись: еврейский вопрос (равноправие), ответственность правительства перед Думой, стремление к изменению законов об отбывании населением воинской повинности (приближение к милиционной системе, а не содержание сильной постоянной кадровой армии), всеобщее обучение (при передаче такового целиком на местах в руки земств).

Для достижения своих главных целей и также для оказания давления на правительство кадетская партия очень часто становилась принципиально в оппозицию по отношению к Верховной власти и правительству и старалась провалить законопроекты, независимо от их значения. Но конечно, все это проводилось под «соусом» выгоды (или пользы) для народа.

К вопросам, касавшимся армии и государственной обороны, кадетская партия относилась с большой осторожностью: она заигрывала с армией и не становилась в оппозицию по таким вопросам, которые ярко могли бы выявить ее отрицательное отношение к армии и к улучшению государственной обороны. Это последнее облегчало работу Военного министерства, и по главным вопросам мы не встречали противодействия и со стороны кадетов.

Как характерный случай «партийного отношения» к законопроектам могу рассказать следующее. Во время проведения через Государственную думу законопроекта о новом Уставе о воинской повинности после последнего заседания одной из согласительных комиссий Государственной думы, дня за два до рассмотрения законопроекта в пленарном заседании Думы, ко мне, при моем выходе из Таврического дворца, подошел Андрей Иванович Шингарев¹⁸⁸ (один из виднейших членов кадетской партии в Думе) и, узнав, что я иду домой пешком, попросил разрешения пойти со мной. Всю дорогу до площади Зимнего дворца (до здания Главного штаба, где я жил) он меня расспрашивал по целому ряду вопросов нами представленного в Думу законопроекта о воинской повинности. Мы еще довольно долго говорили у дверей моей квартиры. Шингарев, прощаясь со мной, сказал: «Генерал, я вполне удовлетворен вашими пояснениями. У меня был ряд сомнений, которые вы совершенно рассеяли. Мне поручено моей партией выступить в Государственной думе по внесенному военным ведомством законопроекту. Предполагалось решительно возражать против некоторых частей законопроекта. Но теперь это отпадает. Ваши исчерпывающие разъяснения меня убедили в том, что нам возражать было бы совершенно неправильно. Я завтра в совете наших старейшин доложу о нашем с вами разговоре и обещаю вам, что в лице нашей партии военное ведомство не встретит в Думе противников. Мы будем добиваться лишь незначительных поправок по некоторым совершенно второстепенным вопросам, и то в порядке постатейного чтения».

На заседании Государственной думы, к моему большому удивлению, Шингарев стал горячо возражать по некоторым принципиальным вопросам, и именно по тем, по которым мы с ним говорили и относительно которых он мне сказал, что мои разъяснения его убедили в ошибочности предположений его и его партии.

Когда он кончил и вышел в кулуары, я пошел за ним, догнал его и спросил: «Андрей Иванович, я ничего не понимаю. Ведь вы же мне сказали, что ваши возражения отпадают, а сейчас вы возражали именно по вопросам, по которым, по вашим же словам, я вас переубедил. В чем же дело?» У Шингарева был очень сконфуженный вид. Он ответил: «Меня-то вы убедили, но я не мог разубедить старейшин нашей партии. Я просил, чтобы меня освободили от необходимости возражать против законопроекта, но не оказалось никого, кто мог бы меня заменить. Мне пришлось согласиться и подчиниться вынесенному решению».

Конечно, в этом вопросе сыграло роль не то, что Шингарев не мог «переубедить» старейшин, а суть в том, что, по принципиальным соображениям, признано было необходимым, в целях показать, что кадеты стремятся к облегчению для населения воинской повинности, возражать по внесенному законопроекту.

Довольно частая оппозиция со стороны кадетской партии не имела для военного ведомства существенного значения, так как в заседаниях Государственной думы кадеты при голосованиях военных законопроектов в тех случаях, когда они возражали, большей частью оставались в меньшинстве. Большим же облегчением для военного ведомства было то, что в Комиссию обороны Государственной думы кадеты не входили. Участь же законопроектов при рассмотрении их в Думе решалась предварительно именно в Комиссии обороны.

Часто приходилось слышать недоуменные вопросы о том, как это правое крыло Думы и октябристы достигли того, что в Комиссию обороны не попали кадеты. Правые и октябристы приписывали это себе; они говорили: «Мы не допускаем в Комиссию обороны кадетов и левое крыло Думы». Относительно левого крыла Думы, явно революционно настроенного (но очень незначительного по своему составу), они были правы, но кадетов они могли не допустить лишь при нежелании самих кадетов участвовать в работах комиссии.

Кадеты отлично понимали, что их участие в работах Комиссии обороны не дало бы им никакого перевеса в решении вопросов в ту или иную сторону. Но участие их представителей в комиссии, принимавшей решения, могло связать им руки в общих заседаниях Думы. Не принимая же участия в работах Комиссии обороны, члены кадетской партии были свободны в своих речах в заседаниях Государственной думы. Здесь они могли с кафедры произносить якобы высокопатриотические речи и, обращаясь к народу, доказывать, что только они являются истинными защитниками всех прав этого народа.

Для нас же, повторяю, отсутствие в Комиссии обороны представителей кадетской партии являлось облегчением в порядке проведения законопроектов. Кроме того, надо сказать правду, правительство не доверяло кадетской партии и было бы стеснено трактовать перед ее представителями некоторые вопросы, связанные с государственной обороной; без их же участия в Комиссии обороны военное ведомство не делало от членов комиссии никаких секретов.

В составе Государственной думы, как и во всяком выборном парламентарном учреждении, были всякие члены, и талантливые, и ординарные, и никуда не годные, но все же общий состав членов Думы поражал своей серой массой, значительно ниже среднего уровня. Я не имею в виду состав депутатов от духовенства, крестьян и рабочих; среди этих групп посредственность и уровень «ниже среднего» были естественны. Но поражала посредственность среди интеллигентной массы, среди лиц, кои, казалось бы, должны были бы представлять «соль земли Русской».

Среди правого крыла выделялись как лидеры Марков 2-й, Пуришкевич, Павел Крупенский и Замысловский. Все их хорошо знают, и делать им характеристику не приходится. Из октябристов прежде всего надо остановиться на трех последовательных председателях Государственной думы: Хомякове, Гучкове и Родзянко. Хомяков, конечно, был очень значительной фигурой по своему благородству, образованию и житейскому опыту, но, к сожалению, не обладал достаточным характером и часто, стремясь к справедливости, был недостаточно определен и недостаточно тверд. В Думе про него сложили непристойную песню, что он «между правой и левой болтается».

Гучков был очень волевым и крупным человеком. Говорил он мастерски. Речи его не блистали ораторским искусством, и говорил он довольно тихим голосом, но были всегда настолько умны и содержательны, что зала замирала и было отчетливо слышно каждое его слово. Помешало ему стать действительно большим государственным человеком то, что он был слишком личный человек. Болезненное самолюбие в связи с безусловной аморальностью делали то, что он вопросы личных антипатий часто переносил на дело, которому иногда этим мешал, и этим же подрывал свой авторитет. Начал он борьбу с военным министром Сухомлиновым и прибегал иногда к недопустимым приемам. Затем возненавидел Государя и позволял себе недостойные выходки. Думаю, и поехал он в Псков в 1917 году с предложением Государю отречься от престола, главным образом чтобы удовлетворить чувство личной мести.

Родзянко был красочным, но. глупым. Недаром его кто-то прозвал носорогом. Сам того не желая, он, безусловно, много содействовал нарастанию настроений, которые облегчили революционерам произвести весной 1917 года государственный переворот.

Из октябристов выделялись: Никанор Васильевич Савич¹⁸⁹ – очень скромный, но честный человек и превосходный работник. Он специализировался по морской и артиллерийской частям. Николай Николаевич Львов¹⁹⁰ – высоко порядочный, но увлекающийся донкихот. Его специальность были вопросы внутреннего настроения, деревенский, сельскохозяйственный. Если он говорил кратко – выходило ярко и хорошо; если выступал с длинной речью – выходило нудно. Кто-то из его же товарищей по партии прозвал его «скрипучая телега». Граф Беннигсен и Балашов были довольно посредственными, хотя, по-видимому, играли роль в своей партии. Значительную из себя фигуру представлял председатель Бюджетной комиссии Алексеенко.

Для меня представляло всегда загадку выдвижение в Государственной думе на первые роли (был товарищем председателя Думы) Ал. Дм. Протопопова¹⁹¹. Не блистал умом и другой товарищ председателя Думы, князь Волконский (правого крыла), но был человеком с характером и безукоризненно порядочным. Протопопов же всегда производил впечатление человека и не умного, и не волевого, и не устойчивого в своих убеждениях, и не твердого в вопросах моральных.

Волею судеб мне пришлось познакомиться с ним довольно близко. Сначала нас свел Сухомлинов, который рекомендовал мне установить с Протопоповым хорошие отношения, как с человеком очень полезным для военного ведомства (по началу службы Протопопов был офицером лейб-гвардии Конно-гренадерского полка и подчеркивал, что военное дело ему ближе всего); затем Протопопов был избран докладчиком в Государственную думу нашего законопроекта об отбывании воинской повинности. Работать мне с ним по этому вопросу пришлось много; он действительно нам (военному ведомству) очень помогал, являясь как бы нашим агентом в Государственной думе. Когда этот законопроект был проведен, Протопопов обратился ко мне с просьбой устроить ему подарок от Высочайшего Имени, но. не оглашая, что это делается за содействие по проведению в Думе законопроекта об отбывании воинской повинности. Я доложил военному министру. Сухомлинов это дело провел, и Протопопов как-то под сурдинку получил портсигар с вензелем Государя Императора. После этого Протопопов воспылал ко мне нежными чувствами и, приезжая ко мне на квартиру (часто довольно поздно по вечерам), давал мне на заключение проекты своих речей в Государственной думе или делился со мной различными сведениями. Помню, что от него впервые я услышал о сплетнях, которые распускались относительно близости Распутина ко Двору. В этот период Протопопов был настроен против Распутина, но впоследствии, как известно, постарался приблизиться к «старцу» и не без содействия последнего приобрел благосклонность Императрицы Александры Федоровны.

Из кадет наиболее яркой фигурой в Думе был, конечно, их лидер Милюков. Все его знают. Затем, яркими фигурами были Маклаков¹⁹², Родичев¹⁹³, Шингарев и некоторые другие. По талантливости и образованности эта партия имела в своем составе довольно много заметных лиц, но. все это по духу было враждебно нам, и к ним не было никакого доверия.

Теперь я перейду к характеристике военных, с которыми меня свела судьба в Петербурге, а также тех, с которыми мне пришлось познакомиться при моих ежегодных поездках по России.

Сухомлинов — военный министр. О нем я уже довольно много сказал как про командующего войсками Киевского военного округа. Конечно, и на посту военного министра он остался тем же умным человеком, быстро схватывающим суть дела, чарующим собеседником и чрезвычайно приятным знакомым. От работы он не бегал, но таковой и не искал. Я бы сказал, что на посту военного министра он старался читать и делать все, что полагалось с наименьшей затратой энергии.

Еще на посту командующего войсками он всегда вставал рано и садился за работу. Ложиться любил также рано, совершенно не умея работать по вечерам (он это объяснял тем, что, еще проходя академический курс, серьезно заболел мозговыми явлениями от нагрева головы от керосиновой лампы).

На посту военного министра он сохранил привычку сравнительно рано вставать, но это часто не выходило из-за нового уклада жизни. Этот новый уклад жизни произошел не так из-за новой должности (это отчасти нарушало времяпрепровождение вследствие необходимости иногда присутствовать по вечерам на различных поздних обедах или вечерах), как из-за женитьбы в третий раз на молодой и красивой женщине – Екатерине Викторовне Бутович.

Этот брак принес Сухомлинову несчастье. Екатерина Викторовна хотя и была очень неглупой женщиной, но была довольно аморальна и, по-видимому, свой брак со стариком (Сухомлинов был старше ее более чем на тридцать лет) решила использовать вовсю, как в смысле положения, так и в смысле возможности широко жить. Еще ее сильно сдерживала болезнь почек (пришлось одну почку вырезать и каждое лето ездить в Египет), а то бы она показала секунды. Но и при своей болезни она очень дорого стоила Сухомлинову, а своей легкомысленной жизнью (приемы у себя и вечерние посещения всяких театров и кабаков) она совсем нарушила Сухомлинову его привычный уклад жизни.

В Петербурге ему надо было почти всюду сопровождать жену, а это отражалось на работе и являлось следствием того, что, будучи и без того чрезвычайно легкомысленным, Сухомлинов стал относиться и к работе более чем легкомысленно. Правда, первый период на посту военного министра он подобрал серьезных и чрезвычайно работоспособных главных и ближайших сотрудников (Поливанов как помощник военного министра и Мышлаевский как начальник Генерального штаба) и не мешал им работать, благословляя все их начинания. Но затем, как я скажу дальше, он

переменил этих своих сотрудников на неспособных, но для него удобных, и работа пошла много хуже.

Второй серьезный вопрос, вставший перед Сухомлиновым, – это денежный. Жена стоила дорого, требовала денег, и он их старался достать. Остановлюсь на этих двух вопросах.

Выбор Поливанова как помощника был чрезвычайно удачен: Поливанов был умный и чрезвычайно трудолюбивый, образованный и знающий работник. Особенно хорошо он знал административные и хозяйственные вопросы. Он умел ладить с людьми, и к нему представители главных политических партий, октябристы и кадеты, относились хорошо, особенно октябристы, лидеры коих Поливанову вполне доверяли. Представители правого течения находили, что Поливанов слишком либерален, но отдавали ему должное за его знание и ум. При этих условиях Поливанов являлся ценным помощником Сухомлинову, особенно при соприкосновениях с законодательными учреждениями и при проведении через них военных законопроектов. Поливанов был в хороших отношениях со старшими чинами Министерства финансов и Государственного контроля. Он пользовался полным доверием со стороны министра финансов и государственного контролера.

Начальники главных управлений Военного министерства – технического, артиллерийского, интендантского и санитарного – признавали авторитет Поливанова. Все это чрезвычайно облегчало работу военного министра и способствовало правильному направлению деятельности хозяйственных органов Военного министерства и проведению смет Военного министерства. Первоначально Сухомлинов оказывал Поливанову полное доверие.

Другим ближайшим сотрудником военного министра являлся начальник Генерального штаба, который руководил деятельностью генерал-квартирмейстерской части, Мобилизационного, Организационного и Топографического отделов и Управления военных сообщений. Ему же подчинялась Академия Генерального штаба. Выбор Сухомлиновым Мышлаевского на должность начальника Генерального штаба был чрезвычайно удачен. Мышлаевский был умный, энергичный, волевой и образованный работник. Он был чрезвычайно работоспособен. В руках же Мышлаевского сосредоточились вопросы по реорганизации армии. Он также первоначально пользовался полным доверием Сухомлинова, и работа шла очень успешно.

К сожалению, уже через год (в 1910 г.) начались недоразумения между военным министром и Мышлаевским. Надо по совести сказать, что в этом был виновен Мышлаевский: он переоценил свои силы, свой авторитет и свою «незаменимость»; он довольно часто, говоря с различными лицами, выражался довольно пренебрежительно относительно Сухомлинова, выставляя его легкомысленным и ленивым. Стали ползти слухи о том, что Коковцов и Великий князь Сергей Михайлович (который ненавидел Сухомлинова) неоднократно высказывали мысль, что работа Военного министерства зиждется не на Сухомлинове, а на Мышлаевском, которого и следовало бы провести на должность военного министра. Были слухи о том, что и сам Мышлаевский как бы поощряет эти слухи. Вообще, по-видимому, Мышлаевский был очень неосторожен и недооценил Сухомлинова, который, при некоторых крупных недостатках, был волевым и властолюбивым.

Слухи дошли до Сухомлинова, он потерял доверие к Мышлаевскому и, заподозрив его в стремлении под него подкопаться, в один прекрасный день сделал соответствующий доклад Государю, и совершенно неожиданно для всех, и прежде всего для самого Мышлаевского, последний получил рескрипт, в котором было сказано, что, чрезвычайно ценя высокий административный стаж Мышлаевского, Государь находит, что Мышлаевскому ради будущей карьеры надо получить соответствующий строевой стаж, а потому ему надо откомандовать корпусом. И вслед за этим состоялся Высочайший приказ о назначении Мышлаевского командиром корпуса на Кавказе. Мышлаевский совсем потерял почву под ногами, он рвал и метал, хотел подать в отставку. Затем несколько успокоился и поехал командовать корпусом на Кавказ.

Заместителем Мышлаевскому был назначен на должность начальника Генерального штаба генерал-лейтенант Гернгросс. Гернгросс хотя и окончил в свое время Академию Генерального штаба, но вернулся в свой Кавалергардский полк и затем служил только в строю. Штабной службы и службы Генерального штаба он совершенно не знал; с административными вопросами не был знаком. Он был хороший строевой начальник, безукоризненно порядочный и умный человек, но для должности начальника Генерального штаба он был совершенно не подготовлен. Для меня осталось загадкой, как мог Гернгросс согласиться пойти на должность начальника Генерального штаба.

Сухомлинов же остановил на нем свой выбор потому, что знал порядочность и честность Гернгросса и был уверен, что он не будет под него подкапываться. Кроме того, у Гернгросса были большие связи в придворном мире, и он пользовался расположением со стороны Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны. Назначая Гернгросса начальником Генерального штаба, Сухомлинов надеялся через него получить поддержку со стороны Вдовствующей Императрицы и придворных кругов.

Будучи назначен начальником Генерального штаба, Гернгросс, собрав своих ближайших сотрудников (Ю.Н. Данилова – генерал-квартирмейстера, начальника Организационного отдела – Беляева, начальника Мобилизационного отдела – меня, начальника Управления военных сообщений – Добрышина¹⁹⁴), сказал нам приблизительно следующее: «Государю было угодно назначить меня начальником Генерального штаба. Я откровенно сказал Его Императорскому Величеству, что я совершенно не подготовлен для этого поста, но Государь все же пожелал, чтобы я был назначен. Больше возражать я не счел возможным. Не скрою от вас, что я совершенно не знаком с работой начальника Генерального штаба и вся моя надежда на то, что вы мне поможете в моем трудном положении. Я постараюсь возможно скорей ознакомиться с вопросами, связанными с моей должностью, но пока руководить работой я не могу. Я прошу вас вести работу самостоятельно, держа меня в курсе дел и договариваясь между собой. Если же вы не договоритесь по какому-либо вопросу – приходите ко мне, и мы совместно будем решать вопрос».