Текст книги "Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России"

Вернандер возражал: «Это не есть укрепление Ровно. Это только выбросить на ветер десятки миллионов рублей. Пока я стою во главе Главного инженерного управления, я не допущу создания каких-то крепостных ублюдков. Если хотите укреплять Ровно – надо строить современную и законченную крепость».

В этом споре главную роль играл принципиальный вопрос о крепостных постройках. В Главном управлении Генерального штаба высказывали взгляды вообще о расчленении крепостных сооружений на местности, о большем применении к местности, о создании не старо-типичных крепостей, а укрепленных позиций с заранее подготовленными и расчлененными на местности опорными пунктами. Было решено (между Палицыным и Вернандером) командировать в Ровно своих представителей и поручить им совместно выработать проект укрепления Ровно.

От Главного инженерного управления был командирован в Ровно военный инженер полковник Колоссовский¹⁷², а представителем генерала Палицына (Главного управления Генерального штаба) был назначен я.

Приехав в Ровно, объехав с Колоссовским окрестности, мы стали договариваться. Выяснилось, что инструкции наши таковы, что договориться мы никак не могли. Запротоколировав это, мы решили составить каждому в отдельности свой проект и представить таковые по принадлежности.

Закончив работу, мы разъехались: Колоссовский – в Петербург, а я в Киев. Свой проект через начальника штаба округа я представил Палицыну. Примерно через месяц я был вновь вызван в Петербург.

В Петербурге, явившись Палицыну, я ему на словах доложил о моей работе с Колоссовским. Меня несколько удивило то, что, по моему впечатлению, Палицын к этому вопросу проявил очень мало интереса. Сказал мне, что вызов меня был сделан, собственно, вследствие желания начальника Главного штаба, генерала Мышлаевского, поговорить со мной по вопросам мобилизационного характера, что же касается вопроса об укреплении Ровно, то все дело находится у делопроизводителя Главного управления Генерального штаба полковника Елчанинова¹⁷³, к которому я и должен пройти. Пошел я к Елчанинову. Последний высказал некоторое удивление, что меня вызвали и что Палицын меня к нему направил. «Ведь вопрос с укреплением Ровно теперь почти отпал. Мы сдали по всей линии. Вот, прочитайте эту бумажку на имя генерала Вернандера, которую я завтра дам на подпись генералу Палицыну».

Я прочитал эту «бумажку» и пришел в ужас. Содержание ее было примерно такое: «Я остаюсь при прежнем мнении, что надо укрепить район Ровно, но на создание современной крепости вокруг Ровно я не согласен. Если вы не признаете возможным согласиться с моими предположениями, то вопрос об укреплении Ровно отпадает».

Это была действительно «сдача по всей линии». Зная первоначальное желание Палицына решительно отстаивать свою точку зрения и добиться отпуска нужных кредитов, будучи лично вполне согласен с этим и зная, что такого же взгляда придерживается штаб Киевского военного округа, я стал горячо доказывать Елчанинову необходимость переделать содержание «бумажки». Елчанинов только смеялся. «Ну хорошо, если вы так настаиваете – составьте ваш проект, и я даю вам слово, что завтра представлю генералу Палицыну оба проекта, ваш и составленный по его указанию; при этом доложу начальнику Генерального штаба ваши соображения».

Я составил свой проект. На другой день прихожу к Елчанинову, который мне показывает мой проект, перечеркнутый красным карандашом, и подписанную «бумажку», составленную им, Елчаниновым. «Вот результат, Александр Сергеевич. Вы, сидя в Киеве, совершенно незнакомы со здешней обстановкой и не понимаете, что здесь главное – поддерживать добрые отношения и не наживать врагов. Что действительно мог сделать Палицын? Добиваться, чтобы этот вопрос был перенесен на разрешение Государя? 99 процентов за то, что Государь решил бы этот вопрос так, как хочет Вернандер и с чем согласен и военный министр. Что же тогда оставалось бы делать начальнику Генерального штаба? Уходить в отставку? Нет, на этот риск Палицын не пойдет». Я был подавлен таким отстаиванием своей точки зрения и с грустью ушел от Елчанинова.

У Мышлаевского меня ждал несколько иной прием. Разговор с ним произвел на меня впечатление, что он человек более решительный и не побоится рисковать. Его взгляды на мобилизационные вопросы мне очень понравились и показали, что он хочет внести живую струю в наше мобилизационное дело. Генерал Мышлаевский сказал, что он на меня рассчитывает в двух направлениях: 1) что я соглашусь принять на себя председательствование в особой комиссии по переработке всех положений о мобилизации, учете и призыве запасных и поставке лошадей и повозок, 2) что я соглашусь произвести ревизию Мобилизационного отдела Главного штаба.

Я ответил, что вполне согласен принять на себя председательствование в намечаемой комиссии и надеюсь справиться с делом. Что же касается ревизии Мобилизационного отдела – я несколько недоумеваю, насколько возможно производить подобную ревизию молодым полковником, когда во главе Мобилизационного отдела стоит генерал-лейтенант Марков¹⁷⁴, пользующийся правами корпусного командира. На это Мышлаевский мне ответил: «Это наше дело. Я переговорю с военным министром и будет испрошено Высочайшее соизволение». Из Петербурга я уехал под впечатлением, что все это лишь подготовительные шаги перед моим переводом на службу в Петербург.

Осенью 1908 года я был вызван в Петербург, и по Высочайшему повелению на меня было возложено как председательствование в комиссии, о которой говорил Мышлаевский, так и ревизия Мобилизационного отдела Главного штаба.

Только благодаря исключительной корректности и выдержке генерал-лейтенанта Маркова мне удалось благополучно справиться со второй задачей. Когда в декабре 1908 года я перед отъездом из Петербурга явился Мышлаевскому, последний мне сказал: «Надеюсь, что до скорого свидания. Я хочу провести вас на пост начальника Мобилизационного отдела, но не скрою, что ваша молодость и ваш чин являются серьезными препятствиями. Как это ни странно, но больше всех возражает Палицын, хотя и дает вам блестящую аттестацию».

3 января 1909 года я получил от Мышлаевского телеграмму, что Высочайшим приказом я назначен начальником Мобилизационного отдела.

Петербург. Мобилизационный отдел Генерального штаба. 1909-1912 гг.

Оказавшись в чине полковника начальником Мобилизационного отдела, то есть на положении лица, ответственного за подготовку мобилизации всей русской армии, всех крепостей и наблюдающего за пополнением всех неприкосновенных запасов, я попал в очень трудное положение.

Прежде всего я встретил довольно неприязненное отношение в стенах Главного и Генерального штабов на почве зависти и нежелания признавать мой авторитет. С генерал-майором Михаилом Алексеевичем Беляевым¹⁷⁵, занимавшим скромный пост делопроизводителя в Организационном отделе Главного штаба, чуть не случился удар, когда ему стало известно о моем назначении. Впоследствии, когда он был назначен начальником Организационного отдела Главного (а затем Генерального) штаба, наши отношения сгладились, но первое время (особенно когда я был еще полковником и его раздражал вид моих полковничьих погон) чувствовалось, что он просто дрожит от негодования и, хотя в почтительной форме, но постоянно я встречал в его лице оппозиционера.

Мои сверстники по Генеральному штабу и даже некоторые старшие меня на три-четыре года были делопроизводителями, то есть ниже меня на две ступени по нашей иерархической административно-служебной деятельности. Даже из лиц старше меня на пять-шесть лет (как, например, генерал-майор Миллер Евгений Карлович¹⁷⁶) редко кто занимал генеральские места. Миллер, например, выдвигался вне очереди, но был обер-квартирмейстером Генерального штаба, то есть все же на ступень ниже меня.

Из-за этого же полковничьего чина первое время происходили трения с представителями других главных управлений, с которыми мне часто приходилось встречаться в различных комиссиях; причем, когда вопросы касались Мобилизационного отдела, то я, как начальник Мобилизационного отдела, всегда председательствовал, а ряд генералов (занимавших более низкие должности по сравнению со мной) были рядовыми членами комиссии.

В самом Мобилизационном отделе почти все делопроизводители были по производству в полковники старше меня, а некоторые, как, например, Фрейман¹⁷⁷, были в генеральских чинах. Фрейман был всегда чрезвычайно корректен, но я знал, что он очень обижен тем, что попал в подчинение к полковнику. Как-то до меня дошло, что он в каком-то доме в присутствии посторонних лиц высказывал свое неудовольствие по поводу моего назначения начальником Мобилизационного отдела. Я его пригласил к себе в кабинет и отчитал за бестактную болтовню. Закончил я так: «Я, Ваше Превосходительство, отлично понимаю, что вам, может быть, неприятно подчиняться полковнику, но вы должны считаться с тем, что я ваш начальник, и не позволять себе, особенно при посторонних, выражать неудовольствие, что по Высочайшему повелению я назначен начальником Мобилизационного отдела. У вас есть выход: попросите, чтобы вас перевели на другое место. Если же вы предпочитаете сидеть в Петербурге и хотите оставаться в Мобилизационном отделе, я требую, чтобы вы были по отношению меня вполне корректны». Я был очень рад, когда через два или три месяца после моего разговора с Фрейманом он был назначен начальником штаба корпуса.

Было трудно с одним старым полковником, именно Дубенским, который был большим другом бывшего начальника Мобилизационного отдела Маркова, с которым он издавал различные инструкции и наставления. Я же совершенно пресек эту частную торговлю различными полуофициальными руководствами, которые издавали служащие Мобилизационного отдела и покупка коих «рекомендовалась» всем управлениям воинских начальников. Я «способствовал» переводу Дубенского в другой отдел Главного штаба.

Ложность моего положения заставила начальника Генерального штаба генерала Мышлаевского возбудить ходатайство о досрочном моем производстве в генерал-майоры (по закону не допускалось производство в мирное время из полковников в генерал-майоры раньше прослужения в чине полковника шести лет). Высочайший приказ о моем производстве в генерал-майоры состоялся в апреле 1910 года, то есть после прослужения в чине полковника всего четырех лет. Но и производство меня в генерал-майоры не избавило от периодических шероховатостей, основанных на том, что «молодой генерал-майор дает указания старшим».

Могу привести несколько курьезных примеров. В 1910 году штабом Виленского военного округа был представлен разработанный штабом мобилизационный план по округу. Составлен он был чрезвычайно плохо, и не был исполнен ряд руководящих указаний, кои были преподаны мною как начальником Мобилизационного отдела.

Я письмом на имя начальника штаба Виленского военного округа генерал-лейтенанта Преженцова¹⁷⁸ указал на все замеченные ошибки и предложил в течение двух месяцев переработать мобилизационный план и представить его на утверждение. Преженцов обиделся и написал на имя начальника Генерального штаба длинное письмо, в котором он отстаивал первоначально составленный план и просил отменить распоряжение «молодого и, вероятно, малоопытного начальника Мобилизационного отдела». Я подробно все доложил начальнику Генерального штаба, и в результате генерал Преженцов получил изрядный нагоняй с предложением в точности исполнить указания начальника Мобилизационного отдела. Письмо заканчивалось указанием на статьи закона, по которым начальник Мобилизационного отдела являлся ответственным за правильность составления мобилизационных планов, представляемых на Высочайшее утверждение.

Другой раз, на этой же почве, у меня произошло столкновение с начальником штаба Киевского военного округа генерал-лейтенантом Алексеевым (Михаилом Васильевичем). Он также обиделся на указания «молодого начальника Мобилизационного отдела, позволяющего себе учить» его, генерала Алексеева, который много старше генерала Лукомского и который, как он думает, гораздо более опытный.

Мышлаевский, зная обидчивость Алексеева и щадя его самолюбие, ответил ему очень мягким письмом, указывая, что «генерал-майор Лукомский исполняет лишь то, что законом на него возложено». Алексеев этим не удовлетворился, и последовало на эту же тему новое письмо, но уже от командующего войсками округа, генерала Иванова, на имя военного министра. Я спроектировал очень мягкий, примирительный ответ, но военный министр, генерал Сухомлинов, внес ряд поправок, и ответное его письмо получилось очень ядовитым и неприятным для Алексеева.

Эти трения и недоразумения были в 1909 и первой половине 1910 года; в последующий же период начальники штабов округов примирились с моей молодостью и признали мой авторитет в мобилизационных вопросах. Дальнейших недоразумений не было. Но в Петербурге представители и чины различных главных управлений еще долго шипели, но. за спиной. Впрочем, однажды на меня обиделся начальник Канцелярии Военного министерства генерал-лейтенант Данилов¹⁷⁹ (рыжий), и «инцидент» вызвал целую переписку.

Случилось это так. При составлении годовой сметы по Мобилизационному отделу был представлен расчет испрашиваемого кредита на поверочные мобилизации. Расчет сопровождался объяснительной запиской. Николай Александрович Данилов не согласился с некоторыми доводами объяснительной записки и прислал мне письмо, в котором просил дать объяснение по некоторым вопросам и высказал предположение, что я, составляя записку, допустил какие-то ошибки. Я ответил по пунктам, отстаивая свою записку. В одном месте письма, совершенно не имея в виду допустить некорректность, я написал: «Кроме того, позволяю себе указать Вашему Превосходительству» и т. д.

Дня через два вызывает меня начальник Генерального штаба и говорит: «Александр Сергеевич, вы чем-то жестоко обидели начальника Канцелярии Военного министерства Данилова. Прочтите это письмо и объясните мне, в чем дело». Данилов в письме на имя начальника Генерального штаба писал, что в ответ на свой запрос он получил от начальника Мобилизационного отдела генерал-майора Лукомского письмо, в котором генерал-майор Лукомский «указывает» ему, Данилову, как надо понимать вопрос, вызвавший переписку. Затем следовало длинное и крючкотворное рассуждение о том, что «указывать» может только старший младшему, да и то ему подчиненному; «указывать» же младший старшему никак не может. Заканчивалось письмо просьбой принять меры, чтобы генерал-майор Лукомский вперед не дерзил.

Начальник Генерального штаба после моего объяснения сказал мне, чтобы я составил для его подписи соответствующее письмо на имя Данилова. Я попросил, чтобы пока никакого ответа Данилову не посылалось, а было мне разрешено пойти лично к нему и попробовать покончить дело личным разговором. Я получил разрешение и пошел к Данилову. Принял он меня довольно сухо, но, когда я ему все разъяснил, он, как умный человек, понял, что наглупил своим письмом, и мы расстались друзьями. Впоследствии я узнал, что его подзудил послать это письмо начальник Счетного отдела.

Если не считать этих трений из-за моей «молодости», все шло у меня в Мобилизационном отделе очень хорошо. Работы было много. Мною была составлена программа на три года, с распределением по годам того, что надо было проделать. Требовалось переиздать все положения и инструкции по учету запасных, лошадей и повозок и по их призыву и поставке при мобилизации.

Необходимо было совершенно переработать и провести наново Устав о воинской повинности. Нужно было произвести коренную ломку в порядке и в системе составления мобилизационных планов. Нужно было, насколько это было возможно по трудным русским условиям (неравномерности населения, составу инородческого населения в разных районах империи, несоответствия наличных в данном районе категорий запаса потребностям в них войск при мобилизации, неравномерности и несоответствия потребности конского состава в различных районах, плохими сообщениями во многих районах империи и т. д.), приблизить пополнение армии как в мирное, так и в военное время к территориальной системе укомплектования.

Надо было составить, кроме плана общей мобилизации (на случай войны на Западном фронте), целый ряд планов на случай частных мобилизаций. Нужно было выяснить соответствие всех мобилизационных запасов потребностям армии при мобилизации. (По закону требовалось, чтобы по Мобилизационному отделу ежегодно составлялся доклад на Имя Государя о состоянии запасов, но это требование закона с 1896 года до 1910 ни разу не исполнялось. Приняв должность начальника Мобилизационного отдела в январе 1909 года, я мог выполнить требование закона только в 1910 году, и то произошло у меня крупное недоразумение с помощником военного министра, Поливановым, описанное мною в моих «Воспоминаниях»¹⁸⁰ (издание Отто Кирхнера).

Нужно было поставить на прочные основания ежегодные опытные и поверочные мобилизации (первые производились с действительным призывом запасных и поставкою лошадей и повозок). Наконец, нужно было применительно к современной обстановке, когда война должна была вестись не сравнительно небольшой армией, а вооруженным народом, расширить понятие о мобилизации и выработать подготовку к мобилизации всей страны.

Все мною намеченное и было проведено в жизнь до 1912 года, кроме последнего пункта о расширении самого понятия о мобилизации и выработке подготовки к мобилизации всей страны. Вопрос этот поднимался несколько раз, но не встретил должного сочувствия у других министров, а военный министр, генерал Сухомлинов, не проявил необходимой настойчивости и не настоял на необходимости этот вопрос провести.

Кроме большой работы по проведению в жизнь всего намеченного, приходилось тратить массу времени на текущую работу, на сношения и переговоры с Министерством внутренних дел (Управление по делам о воинской повинности), на переписку со штабами, на проведение законопроектов через законодательные учреждения, на участие в различных комиссиях и т. д. Я по должности был членом Мобилизационного комитета (затем Комитета Генерального штаба), Главного крепостного комитета и Комитета по государственному коннозаводству.

К началу 1912 года я мог с удовлетворением констатировать, что все главное из мною намеченного было проведено и можно было спокойно ожидать экзамена – действительной мобилизации. Как известно, этот экзамен прошел хорошо.

Приняв Мобилизационный отдел, я, с места, повел кампанию с целью добиться перевода отдела из Главного штаба в Генеральный штаб. При бывшем с 1905 по 1909 год выделении из подчинения военного министра Главного управления Генерального штаба и создании самостоятельной должности начальника Генерального штаба, подчиненного непосредственно Государю, в ведении начальника Генерального штаба были сосредоточены вопросы:

1) Все вопросы по личному составу Генерального штаба (за исключением собственно наград, производств и назначений, оставшихся в ведении начальника Главного штаба, подчиненного военному министру), а именно: руководство службой, порядок ее прохождения, аттестации. Начальнику Генерального штаба была подчинена Академия Генерального штаба.

2) Вся оперативная подготовка к войне и составление планов сосредоточения отмобилизованной армии. Заведование военными агентами, назначаемыми в другие государства, изучение иностранных армий и собирание сведений о планах вероятных противников и о планах их действий.

3) Военные сообщения и составление всех планов перевозок как в мобилизационный период, так и в период сосредоточения к границе.

4) Военно-географическая часть.

В подчинении начальника Генерального штаба оставались все мобилизационные и организационные вопросы (Мобилизационный и Организационный отделы Главного штаба). Сохранение этих вопросов в ведении начальника Главного штаба, подчиненного военному министру, вопросов, тесно связанных с оперативными вопросами, делало то, что фактически начальник Генерального штаба был в полной зависимости от деятельности начальника Главного штаба. При сложившихся же ненормальных отношениях между военным министром и начальником Генерального штаба последний оказался связанным по рукам и по ногам.

Я не буду подробно останавливаться на вопросе о том, должен ли быть подчинен начальник Генерального штаба военному министру или нет. За и против можно привести много доводов, которые не убедят сторонников того или иного решения.

Скажу лишь следующее. Ссылки на блестящую организацию и подготовительную работу германского Генерального штаба ровно ничего не доказывают. Был Император Вильгельм I, а с конца XIX столетия до мировой войны Вильгельм II, которые выделяли начальника Генерального штаба и давали ему самостоятельные работы. А главное, были Мольтке, Гнейзенау и др.; особенно Мольтке, система коего была жива до мировой войны.

У нас, во времена Милютина¹⁸¹ и Обручева, а затем Ванновского и того же Обручева, при объединении всех военных вопросов в руках военного министра и начальника Главного штаба (Ник. Ник. Обручева) был расцвет оперативной работы нашего Генерального штаба (особого Генерального штаба не было, а оперативная часть входила в состав Главного штаба), и никто не может пожалеть, что в тот период не было особого Генерального штаба, выделенного из подчинения военного министра. Был Обручев, и были умные военные министры.

За период существования у нас самостоятельного Генерального штаба с генералом Палицыным во главе была, конечно, произведена довольно крупная работа по Генеральному штабу, и по оперативным вопросам в частности, но ничего серьезного, особо отмечавшего этот период сделано не было. Сам Палицын, будучи крайне трудоспособным и образованным, был безвольный и боялся с кем-либо ссориться (стремился все устраивать по-хорошему и не сердить сильных мира сего или лиц властных и занимающих крупные посты). Другими словами, в этот период у нас не было своего Мольтке, а был прекрасный человек, большой работник, но слабый и елейный Палицын, годный на вторые роли, на роль начальника штаба при сильном и волевом начальнике.

В 1909 году опять у нас Генеральный штаб подчиняется военному министру, хотя и остается отдельным Главным управлением. Назначается начальником Генерального штаба умный, энергичный и волевой Мышлаевский. Работа закипела; казалось, что мы обрели своего Мольтке, второго Обручева, но. Мышлаевский метил выше, стал подкапываться под Сухомлинова. Военный министр Сухомлинов сверг Мышлаевского, отправив его на Кавказ командовать корпусом (по строевой и по командной части, как показала впоследствии война, Мышлаевский оказался более чем слаб), а сам, опасаясь интриг со стороны ближайших сотрудников, на пост начальника Генерального штаба выдвинул Гернгросса¹⁸², а затем Жилинского¹⁸³, при коих (хотя и по разным причинам) никакого управления сверху не было: работа велась начальниками отделов.

Таким образом, по нашему опыту как бы выходит, что обе системы ничего не гарантируют. Все зависело от людей, занимавших посты военного министра, начальника Главного и Генерального штабов. Но так как строить какую-либо систему или организацию в расчете не на средних людей, а на таланты вряд ли правильно, то более подходит та система, при которой сама организация до известной степени все же гарантирует правильность работы.

Исходя из этого и считаясь со слабостью людей (каждому хочется быть выше), по моему мнению, начальник Генерального штаба должен быть подчинен военному министру. В противном случае налаженность, продуктивность и талантливость работы будут зависеть не от двух лиц – военного министра и начальника Генерального штаба, а от трех: военного министра, начальника Генерального штаба и начальника Главного штаба, в руках коего, при всяком разграничении, все же останутся вопросы, при разрешении коих он может помогать или мешать начальнику Генерального штаба.

В случае же разногласий между военным министром или ему подчиненными начальниками главных управлений – инженерного (технического), воздухоплавательного, артиллерийского, интендантского – корректив может вносить только одна верховная власть. А следовательно, успех дела в значительной степени будет зависеть от качеств лица, олицетворяющего эту верховную власть. По нашему, русскому, опыту ясно, что масса трений и задержек в работе происходила вследствие того, что Государь Николай II, по своей застенчивости и слабости характера, не всегда являлся регулирующей верховной властью. Был создан особый орган – Совещание по государственной обороне под председательством Великого князя Николая Николаевича. Просуществовал этот орган почти три года и никакой существенной пользы не принес: если военный министр или начальник Генерального штаба оставались недовольны решениями этого совещания, они неоднократно особыми Всеподданнейшими докладами испрашивали у Царя отмены или изменения принятого решения или, оставаясь при особом мнении, тормозили проведение в жизнь этого решения.

Все это учитывая, приняв должность начальника Мобилизационного отдела, я представил генералу Мышлаевскому доклад о необходимости усилить значение начальника Генерального штаба, передав в его ведение Мобилизационный и Организационный отделы. На словах, кроме того, я докладывал Мышлаевскому, что после проведения в жизнь этой реформы начальник Генерального штаба получится столь мощным, что подчинение его военному министру (начальник Главного штаба при сохранении в его ведении Мобилизационного и Организационного отделов мог вставлять палки в колеса и действовать через военного министра) не будет портить дела.

Мышлаевский, вполне со мной согласившись, сказал, что я ломлюсь в открытую дверь, что он уже решил сам все это провести, и дал мне на ознакомление свой доклад по этому вопросу военному министру. К сожалению, ни он, ни я не учли еще одной слагаемой: возможность ревности военного министра и страха его перед чересчур сильным начальником Генерального штаба. А это случилось, и Мышлаевский был убран.

В своих «Воспоминаниях» я коснулся очень характерного факта: по мобилизационному расписанию, до 1910 года готовность части местных парков затягивалась до года. И это при условии, что норма артиллерийских снарядов на орудие была принята всего в 1000 выстрелов! Подобный факт мог произойти только потому, что оперативная часть (генерал-квартирмейстерская) была в подчинении у начальника Генерального штаба, а Мобилизационный отдел в подчинении начальника Главного штаба. Оба штаба недосмотрели, а Главное артиллерийское управление, по-видимому, совсем не обращало внимания на мобилизационный план и на необходимость срочно снарядить снаряды, хранившиеся в местных парках.

Параллельно с работой по усовершенствованию мобилизационной готовности армии и проведению новых законопроектов шла большая работа по реорганизации армии.

Мне, по моей должности, пришлось вплотную соприкасаться с работой законодательных учреждений: Государственной думы и Государственного совета.

Знакомясь по делам и различным журналам со старой работой Главного штаба, эпохи Милютина и Ванновского и начальника Главного штаба Обручева, невольно обращалось внимание, что тогда, по сравнению с деятельностью Главного штаба эпохи Куропаткина и периода японской войны и первых лет после нее, работа велась гораздо серьезней и основательней. Работы же последнего периода были и по замыслу и по разработке много хуже. Получалось впечатление, что сверху не было достаточного контроля, а исполнительные органы как-то халатно относились к работе, а самые исполнители как-то измельчали.

Вот в этом-то отношении Государственная дума 3-го и 4-го созывов сыграла большую роль. Почувствовался известный посторонний контроль, стало зазорным выслушивать обидные замечания от членов Думы или Государственного совета, и наши военные главные управления сильно подтянулись, и законопроекты стали представляться в более разработанной и более обдуманной форме.

Были, конечно, трения с Государственной думой на почве лично неприязненных отношений Думы к военному министру Сухомлинову и обратно, но все же, как мною было отмечено в «Воспоминаниях», Государственная дума (кроме ее левого крыла) всецело шла навстречу военному ведомству в вопросах усовершенствования готовности армии.

Было два вопроса, которые особенно сильно ставили в вину Сухомлинову. Это вопрос об упразднении крепостей и то, что, жалуясь на недостатки кредитов, он не умел наладить дело так, чтобы расходовались и те кредиты, которые отпускались из государственного казначейства военному ведомству.

За упразднение крепостей Сухомлинова ругают до сих пор очень многие, не исключая и военных (например, профессор Н.Н. Головин¹⁸⁴), а за неумение распоряжаться кредитами на Сухомлинова особенно сильно нападал бывший министр финансов граф Коковцов. На этих двух вопросах следует остановиться.

Из наших крепостей в вполне современный вид была приведена только одна Владивостокская крепость (ко времени мировой войны не были закончены некоторые крепостные работы). Севастополь имел современные морские батареи (то есть для действий по неприятельскому флоту).

Кронштадт представлял из себя устаревшую крепость, но путем устройства дальнобойных батарей на обоих берегах Финского залива подступы к Кронштадту были обеспечены от покушений со стороны неприятельского флота. Ряд укреплений у Гельсингфорса, Ганге, Ревеля, Балтийского порта и острова Нарге давали серьезную опору нашему флоту и в связи с минными заграждениями давали почти полную уверенность, что неприятельский флот (кроме подводных лодок) не посмеет рискнуть на продвижение в Финский залив. Для обеспечения от прорыва неприятельского флота в Рижский залив имелась также целая система батарей, вооруженных современной артиллерией.

Для выноса действий нашего флота в Балтийское море с целью непосредственно угрожать побережью Германии, в Либаве сооружалась база для флота и устраивалась крепость (впрочем, против этого мероприятия были очень веские соображения). Но ко времени мировой войны сделано было в этом смысле мало, и Либаву пришлось эвакуировать, дабы она не досталась легким трофеем неприятелю. В общем, прибрежная оборона России ко времени мировой войны была в довольно сносном состоянии.

Не то было с сухопутными крепостями. Ковно как крепость была в чрезвычайно плачевном состоянии как в инженерном, так и в артиллерийском отношении. Гродненская крепость строилась по современным требованиям, но далеко была не закончена и не вооружена. Варшавский треугольник крепостей был крайне устаревшим и имел на вооружении старую артиллерию. Брест-Литовск также устарел. В еще худшем положении был Ивангород. Дубенский форт – устарел. Все же остальные крепости Варшавского военного округа были крепостями лишь по названию. Перед военным ведомством возникла дилемма: сохранить ли все эти крепости или нет. Для сохранения необходимо было привести их в современный вид, на что требовались десятилетние работы и громадные средства, которые государственное казначейство могло бы отпустить, но не в одно, а только в несколько десятилетий, и то в ущерб средствам на другие потребности армии. Если же решиться на упразднение ряда крепостей, то являлась возможность выделить более крупные кредиты на нужды армии.