Текст книги "Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность"

Фактически такое же отношение обнаруживается и в постоянном подчеркивании присущих воинам бесхитростности, простодушия и склонности к суевериям. Солдатское простодушие отмечено не только в ряде занятных эпизодов[433]433
  В качестве примера можно указать на случай в войске Помпея, переправившегося в Африку по приказу Суллы. Какие-то его солдаты случайно наткнулись на богатый клад. Узнав об этом, остальные воины решили, что вся эта местность полна кладов, и несколько дней перекапывали всю равнину, не подчиняясь уговорам военачальника, которому оставалось только посмеиваться над их глупостью (Plut. Pomp. 11).


[Закрыть]и прямых высказываний[434]434
  См., например: Horat. Epist. II. 2. 39 об одном солдате Лукулла: ille catus, quantumvis rusticus; Tac. Ann. I. 16. 3: imperiti (cр.: Agr. 9. 2); Ann. I. 31. 4: rudes animi; Hdn. II. 9. 11 (об иллирийских легионерах): τὰς διάνοιας παχεῖς καὶ μὴ ῥαδίως σύνειναι δυνάμενοι, εἲ τι μετὰ πανουργίας ἢ δόλου λέγοιτο ἢ πράττοιτο («туповатые и неспособные легко понять, если что-то говорится или делается с хитростью или коварством»).


[Закрыть]. Simplicitas militum (простота, неведение, неопытность воинов) даже официально признавалась в императорских указах как основание для того, чтобы разрешить солдатам делать завещание без положенных формальностей, и как извинительное обстоятельство в некоторых других правовых случаях (Gai. Inst. II. 109; 114; 163)[435]435
  Cp. Cod. Iust. I. 18. 1: propter simplicitatem armatae militiae; VI. 21. 3: simplicitas militaris. Любопытно, что Юстиниан, упоминая в одном месте о привилегиях, предоставленных императором Гордианом солдатам в отношении завещаний, подчеркивает, что «священнейший законодатель полагал, что воинам оружие известно лучше, чем вопросы права» – arma etenim magis, quam iura scire milites sacratissimus legislator existimavit (Cod. Iust. VI. 30. 22 pr.). См. также: Dig. 29. 1. 1 pr.; 22. 6. 9. 1.


[Закрыть].

Простодушно-глубокая вера солдат в предзнаменования, в качестве которых часто истолковывались обычные природные феномены, может быть проиллюстрирована многочисленными примерами. Такой «порыв суеверия» (obiectae religionis – Caes. B. civ. III. 72. 4) cпособен был в корне изменить настроение войска, вызвать у солдат совершенно неожиданную реакцию. Так, огонь, внезапно засиявший на голове Луция Марция (римского всадника, взявшего на себя командование римскими войсками в Испании после гибели Публия и Гнея Сципионов), поверг воинов в трепет, но само это знамение побудило их вновь обрести прежнюю храбрость (Val. Max. I. 6. 2). Удары молний и скрытые роем пчел военные значки, как свидетельство воли Юпитера, вселили уныние и страх в воинов Помпея после сражения при Диррахии (Val. Max. I. 6. 12). Солдаты Брута и Кассия перед битвой при Филиппах в порыве суеверия зарубили эфиопа, попавшегося навстречу выходившему из лагеря знаменосцу, сочтя это дурной приметой (Plut. Brut. 48; App. B.С. IV. 134). Легат Далмации Фурий Камилл Скрибониан, попытавшийся поднять мятеж в правление Клавдия, был убит легионерами, которых раскаяться в нарушении присяги заставило чудо: перед выступлением в поход они не смогли ни увенчать своих орлов, ни сдвинуть их и свои значки с места (Suet. Claud. 13. 2; cp.: Val. Max. I. 6. 11). Исчезновение луны в результате затмения взбунтовавшиеся легионы в Паннонии сочли знаком небесного гнева на свое мятежное поведение и вновь вернулись к повиновению (Tac. Ann. I. 28; 30; Dio Cass. LVII. 4. 4). Лунное затмение повергает в смятение и солдат Вителлия во время сражения при Бедриаке (Dio Cass. LXIV. 11. 1). Подобного рода примеры нетрудно умножить[436]436
  Как исключительный случай вошел в традицию эпизод македонской кампании Эмилия Павла. Его легат Г. Сульпиций Галл поразил воинов «почти что божественной мудростью», заранее объявив на сходке о предстоящем ночью лунном затмении и указав на его естественные причины (Liv. XLIV. 37. 5–8; Val. Max. VIII. 11. 1; Cic. De senec. 14. 49; Resp. I. 15. 23; Quint. Inst. or. I. 10. 47; Plin. NH. II. 12. 53; Front. Strat. I. 12. 8; Plut. Aem. Paul. 17).


[Закрыть]. Ясно, однако, что подобные эпизоды, с точки зрения античных писателей, свидетельствуют не в пользу высокого интеллектуального уровня солдатской массы[437]437
  Ср. Kajanto I. Op. cit. P. 710.


[Закрыть]. Вместе с тем, на наш взгляд, их можно рассматривать и как указание на глубокую, хотя и своеобразную, религиозность солдат, которая, помимо прочего, непосредственно обусловливала форму их эмоциональных реакций и нередко использовалась полководцами в своих интересах.

Однако, когда речь заходит о солдатских мятежах и военных переворотах, нейтральный тон и высокомерное презрение к рядовому солдату сменяются инвективным пафосом и негодованием, замешанном на отнюдь не беспричинном страхе. Эти чувства и интонации неудивительны, ибо нигде столь концентрированно не проявляется порочная природа профессиональных солдат, ни в чем столь решительно не извращается самая сущность и предназначение армии, как в солдатском бунте. В этой ситуации войско, действительно, превращалось в непосредственную угрозу для тех, кому оно должно было служить опорой и защитой, – для государства и сограждан. Неудивительно также, что причины и смысл подобного рода событий трактуются почти исключительно в моральной плоскости[438]438
  Характерно, что Тацит, приступая к рассказу о волнениях в паннонских и германских легионах после смерти Августа, в качестве главной причины мятежа указывает на то, что смена власти открывала путь к своеволию и беспорядкам, порождала надежду на добычу в междоусобной войне, однако ниже в устах одного из зачинщиков, солдата Перценния, аттестованного крайне отрицательно, излагаются вполне реальные причины недовольства солдат (Ann. I. 16–17). Cp.: Auerbach E. Op. cit. P. 34.


[Закрыть]. Склонность к мятежам изображается как органическая черта основной массы солдат в ряду других ее пороков. Стоит только ослабнуть скрепам военной дисциплины и чинопочитания, и эти пороки выплескиваются неудержимым потоком, войско превращается в неуправляемую яростную толпу, полностью соответствующую той классической характеристике, которая дана Саллюстием: «…как бывает в большинстве случаев, толпа… переменчива, склонна к мятежам и раздорам, устремлена к переворотам, враждебна спокойствию и миру» (пер. В.О. Горенштейна)[439]439
  Sall. B. Iug. 66. 2:…volgus, uti plerumque solet… ingenio mobili, seditiosum atque discordiosum… cupidum novarum rerum, quieti et otio advorsum.


[Закрыть]. Хотя у Саллюстия в данном пассаже речь идет не о войске, его характеристика даже лексически совпадает с тем, что говорится в наших источниках о вышедших из повиновения солдатах. Особенно созвучна она высказываниям Тацита, известного своим крайне отрицательным отношением к vulgus[440]440
  См.: Карпюк С.Г. Vulgus и turba: толпа в классическом Риме // ВДИ. 1997. № 4. С. 131–132. Ср.: Newbold R.F. The vulgus in Tacitus // RhM. 1976. Bd. 119. Hf. 1. P. 85–92. Специально о характеристике Тацитом солдатской массы как vulgus см.: Kajanto I. Op. cit. P. 706 ff.


[Закрыть]. Именно у Тацита мятежные солдаты неоднократно прямо именуются vulgus в сочетании с пейоративными эпитетами. Солдатская «чернь», по Тациту, «всегда подвержена внезапным переменам настроения» (mutabile subitis – Hist. I. 69; cp. Dio Cass. LXIV. 10. 4), жаждет беспорядков[441]441
  Tac. Hist. I. 80: vulgus, ut mos est, cuiuscumque motus novi cupidum… Cp. I. 6: ingens novis rebus materia («вся эта масса, склонная к мятежу»).


[Закрыть], без руководителя она всегда безрассудна, труслива и тупа (praeceps pavidum socors – Hist. IV. 37; cp. Ann. I. 55. 2), лишена благоразумия (Hist. II. 37)[442]442
  Cp. Cic. Pro Planc. 9: non est… consilium in vulgo, non ratio, non discrimen, non diligentia.


[Закрыть]; ни в чем не знает середины (nihil in vulgo modicus – Ann. I. 22. 3), в веселье так же необузданна (immodicum), как и в ярости (Hist. II. 29). Аналогичные характеристики, окрашенные не меньшим негодованием, мы находим и у других авторов. Например, Валерий Максим, рассказывая об убийстве солдатами легата Суллы Авла Альбина (89 г. до н. э.), подчеркивает ужасную опрометчивость воинов (exsecrabilis militum temeritas), убивших военачальника из-за бессмысленных подозрений (IX. 8. 3)[443]443
  По другим сведениям, Альбин был убит из-за невыносимо надменного отношения к солдатам (Oros. V. 18. 4).


[Закрыть]. В другом месте (IX. 7. 3) Валерий пишет о нечестивой жестокости войска (exercitus nefarie violentus), низких и отвратительных нравах солдат (pravos ac tetros mores), убивших Гая Карбона, пытавшегося укрепить расшатанную во время гражданской войны дисциплину. Поздний автор имеет основание заявить о привычке воинов создавать себе императоров в результате беспорядочного решения, tumultuario iudicio (SHA. Alex. Sev. 1. 6). Как и всякая толпа, мятежное войско весьма подвержено влиянию демагогов, разжигающих недовольство и склоняющих большинство к измене или неповиновению[444]444
  Kajanto I. Op. cit. P. 706. См.: Махлаюк А.В. Auctor seditionis. К характеристике военного мятежа в Древнем Риме // Право в средневековом мире. Вып. 2–3. Сб. ст. СПб., 2001. С. 290–308.


[Закрыть]. Надежды на безнаказанность особенно возрастали в условиях гражданской войны, когда «солдатам позволено больше, чем полководцам», когда рядовые воины могли перейти на сторону противника, «подобно тому как меняют хозяев легкомысленные слуги» (App. B.С. IV. 123; cp.: Tac. Hist. I. 51; III. 31).

Структура и семантика солдатского мятежа в Римской империи, безусловно, заслуживает отдельного более пристального рассмотрения, которое будет осуществлено нами ниже при анализе вопроса о характере и формах участия армии в политических процессах (см. главу VIII). Для нас же важно пока подчеркнуть, что даже в изображении некоторыми античными авторами подобных критических моментов эксплицитно и имплицитно присутствует иной морально-психологический тип поведения. Реальное его присутствие засвидетельствовано, в частности, упоминанием у Тацита optimus quisque miles, т. е. лучшей части воинов, противостоящей зачинщикам бунта и колеблющейся массе. Даже не фигурируя непосредственно в тех или иных эпизодах повествования, этот optimus miles всегда присутствует как некий имплицитно подразумеваемый полюс, в противопоставлении которому порочность воинской массы в целом только и может быть выявлена и заострена как определенная антиценность, враждебная как гражданскому обществу и аристократическим идеалам, так и нормативной воинской этике. История последней не сводится только к бунтам и узурпациям. Во многих эпизодах военной истории императорского времени обнаруживается совпадение эталонной парадигмы воинского поведения с реальными поступками и подвигами римских солдат. На этих позитивно-ценностных моментах, образующих другую ипостась образа римского воина, в их корреляции с профессионально-корпоративными аспектами солдатской ментальности мы и сосредоточим внимание в последующем изложении.

Наблюдения же, сделанные в данном главе, можно резюмировать следующим образом. В литературных текстах позднереспубликанского и императорского времени достаточно четко акцентируется нарастающее обособление и даже отчуждение профессионального войска от остального общества. Римский солдат по своим специфическим интересам и ценностям, по своему все более варваризирующемуся внешнему облику и нравам предстает как фигура чужеродная и антипатичная прежде всего интеллектуальной элите римского общества. Закономерно поэтому, что обобщенный портрет рядового солдата малопривлекателен: в его морально-психологической характеристике превалирует топика пороков, обусловленных, по мысли античных писателей, его низкородным социальным происхождением и наемническим, по существу, статусом. Литературно-риторическая традиция трактует эти пороки как первичную мотивацию поведения солдатской массы, не смущаясь анахронизмами и фактически отождествляя эту массу с мятежной и своевольной чернью. Такого рода оценки, без сомнения, имеют под собой эмпирические основания, но показательны они не столько с точки зрения их соответствия реальным фактам, сколько как указание на те пределы, в которых социальные и моральные качества римского воина мыслились в качестве типических, общественно и идеологически значимых. Важно подчеркнуть, что приведенные характеристики почти полностью относятся к простым воинам, действующим в условиях гражданской войны или мятежа, в столкновении с обществом или своим командованием и властью. Поэтому совершенно прав Р. Алстон, который остроумно заметил, что доверять оценкам античных писателей, описывающих пороки и преступления солдат, – это все равно что использовать бульварные газеты для суждения о состоянии преступности и сексуальных нравов современного британского общества[445]445
  Alston R. Aspects of Roman history, A.D. 14—117. L., 1998. P. 271.


[Закрыть].

Действительно, совсем иным предстает рядовой римский солдат там, где он действует в согласии со своими командирами, сражаясь против внешних врагов. Иной социально-психологический тип римского военного человека представляют собой центурионы, составлявшие оплот и своего рода эталон истинно римских воинских качеств[446]446
  См.: Dobson B. Die Primipilares. Entwicklung und Bedeutung, Laufbahnen und Persönlichkeit eines römischen Offiziersranges. Köln; Bonn, 1978. S. 128–138.


[Закрыть], а также старшие офицеры и военачальники. Поэтому устойчивый комплекс литературно-риторических общих мест и идеологических тенденций, рассмотренный выше, отнюдь не исчерпывает всех граней образа римского солдата и служит лишь отправным пунктом дальнейшего исследования, образуя, в частности, тот контрастный фон, на котором с особенной яркостью высвечиваются иные черты солдатской ментальности. Кроме того, из рассмотренных подходов и оценок античных авторов вполне определенно вырисовывается еще одна принципиальная проблема, чрезвычайно, на наш взгляд, значимая для понимания социально-исторической специфики римской военной организации эпохи империи. Проблема эта касается соотношения, условно говоря, «полисно-республиканского» и «имперского» начал. Первое из них связано с традицией обязательности и почетности службы для гражданина, с неразрывностью статусов civis и miles и с соответствующими принципами построения вооруженных сил, а второе – с трансформацией этих принципов, с профессионализацией войска и превращением его в особый, обособленный от остального общества социальный организм. В исследовании данной проблемы в первую очередь необходимо выявить наиболее характерные черты воинского сообщества императорской эпохи с точки зрения соотношения в нем традиционных («полисно-республиканских») и принципиально новых («имперских») элементов и установок. Во-вторых, важно выяснить, как в условиях империи мыслилась и реально разворачивалась дихотомия civis – miles, какое влияние имели полисно-республиканские идеологические постулаты на реальную практику комплектования армии.

Глава IV
Дихотомия civis – miles в Риме позднереспубликанского и императорского времени

При исследовании полисно-республиканских элементов в структурах и традициях императорской армии нельзя обойти вниманием вопрос о корреляции таких категорий, как civis и miles. Соотношение между ними, бесспорно, является исходной, принципиальной основой римской военной организации на разных этапах ее исторической эволюции[447]447
  Dahlheim W. Die Armee eines Weltreiches: Der römische Soldat und sein Verhältnis zu Staat und Gesellschaft // Klio. 1992. Bd. 74. S. 199.


[Закрыть], ибо военная система Рима изначально формировалась и развивалась на полисной основе – как ополчение граждан, которые только и обладали почетным правом-обязанностью служить в войске, занимая в соответствии со своим цензом место в военной иерархии и боевых порядках. Лишь полноправные граждане могли пользоваться и связанными с военной службой привилегиями, получая соответствующую долю в добыче (включая наделы на завоеванных землях), почести и славу[448]448
  Nicolet C. Le métier de citoyen dans la Rome republicaine. 2e éd., rev. et corrigée. P., 1988. P. 127.


[Закрыть]. С гражданско-общинным и сословным характером римской государственности были связаны, таким образом, и сами принципы комплектования войска, и организация высшего военного командования, структура и боевое построение армии[449]449
  Игнатенко А.В. Армия в государственном механизме рабовладельческого Рима эпохи республики. Историко-правовое исследование. Свердловск, 1976. С. 6 и слл.; Токмаков В.Н. Тактическое деление римского войска периода ранней республики (V – первая половина IV в. до н. э.) // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1992. № 1. С. 51–62; он же. Социальный состав и структура военных сил Рима ранней республики // Античность Европы: Межвуз. сб. Пермь, 1992. С. 162–168; он же. Структура и боевое построение римского войска ранней республики // ВДИ. 1995. № 4. С. 138–160; он же. Военная организация Рима ранней республики (VI–IV вв. до н. э.). М., 1998. С. 176 слл.


[Закрыть], и специфика римского милитаризма[450]450
  Dawson D. War and Morality. The Origine of Western Warfare. Oxford, 1996. P. 4; 113–114.


[Закрыть], а в конечном счете – и наиболее впечатляющие успехи римского оружия[451]451
  На это специально указал Полибий в своих рассуждениях о причинах превосходства Рима над Карфагеном, подчеркивая, что, в отличие от пунийцев, римляне полагаются не на иноземные наемные войска, но на доблесть собственных граждан, защищающих свое отечество, и помощь союзников (VI. 52. 1 sqq.).


[Закрыть]. До возникновения в конце республики постоянной армии civis (Quiris) domi и miles militiae, т. е. статусы гражданина (и, что очень существенно для римского, цензитарного варианта полиса, собственника) и воина с идеологической и практической точек зрения были, по существу, двумя взаимообусловленными «испостасями», с необходимостью предполагавшими одна другую[452]452
  Nicolet C. Op. cit. P. 123 suiv.; 197; Patterson J. Military organization and social change in the later Roman Republic // War and Society in the Roman world / Ed. J. Rich, G. Shipley. L.; N.Y., 1993. P. 95.


[Закрыть]. Чередование военных кампаний и периодов мира в римской общине, которая с самого начала своей истории развивалась в ходе непрерывных войн[453]453
  Штаерман Е.М. Проблема римской цивилизации // Цивилизации. Вып. 1. М., 1992. С. 94.


[Закрыть], и, соответственно, превращение мирных граждан в воинов и обратно отмечали ход социального времени, подобно смене природных сезонов, в которой первоначально эти превращения и были укоренены[454]454
  Greg W. Roman peace // War and Society… P. 175–176; Harris W.V. War and Imperialism in Republican Rome 327—70 B.C. Oxford, 1979. P. 9—10; North J.A. The Developement of Roman imperialism // JRS. 1981. Vol. 71. P. 6.


[Закрыть].

Понятно, однако, что соотношение между этими двумя статусами, их социальное, правовое, политическое и идеологическое наполнение исторически изменялись под воздействием разных факторов. Соответствующим образом менялись порядок комплектования, социальный состав и сам характер вооруженных сил Рима. В нашу задачу не входит анализ всех этапов и аспектов этого длительного и очень сложного процесса, при изучении которого исследователи обычно рассматривают материальную организацию и саму процедуру набора (dilectus) войсковых контингентов и, начиная с Т. Моммзена[455]455
  Mommsen Th. Militum provincialium patriae // EE. 1884. Vol. V. P. 158–249.


[Закрыть], сосредоточивают внимание на трех основных вопросах: каково было географическое происхождение солдат, из какой социальной среды приходили они в армию, были ли отмечаемые изменения следствием ясной политической воли или же происходили под влиянием разного рода внешних обстоятельств (финансовых, демографических, политических и т. п.)[456]456
  Ле Боэк Я. Римская армия эпохи Ранней Империи / Пер. с франц. М., 2001. С. 100–101.


[Закрыть]? Все эти вопросы получили достаточно детальное и разностороннее освещение в современных исследованиях[457]457
  Из специальных работ о dilectus см.: Mommsen Th. Die Conscriptionsordnung der römischen Kaiserzeit // Hermes. 1884. Bd. 19. S. 1—79; 210–234; idem. Römisches Staatsrecht. Bd. II. 2. Leipzig, 1887. S. 849 f.; Liebenam W. Dilectus // RE. Bd. V. 1905. Sp. 615–629; Watson G.R. Conscription and voluntary enlistment in the Roman army // Proceedings of the African Classical Association. 1982. Vol. 16. P. 46–50; Brunt P.A. Conscription and volunteering in the Roman imperial army // Acta classica Israelica. 1974. Vol. I. P. 90—115 (= idem. Roman Imperial Themes. Oxford, 1990. P. 188–214); idem. Italian Manpower, 225 B.C.ч– A.D. 14. Oxford, 1987. P. 625–634; Davies R.W. Joining the Roman army // BJ. 1969. Bd. 169. P. 208–232; Gilliam J.F. Enrollment in the Roman imperial army // Symbolae R. Taubenschlag dedicatae. Fasc. 2. Vratislaviae; Varsaviae, 1956 (Eos. Vol. XLVIII. Fasc. 1–3). P. 207–216; Gáspár D. The concept in numeros referri in the Roman army // AAntHung. 1974. Bd. 26. P. 113–116; Priuli S. La probatio militum e il computo del servizio militare nelle coorti pretorie // Rendiconti della Classe di Scienza morali, storiche e filologiche dell’Academia dei Lincei. 1971. T. 26. P. 697–718; Иванов Р. Новобранците в римската войска // Анали. София, 1995. Г. 2, бр. 1/2. С. 76–85. Об этническом и социальном составе императорской армии и его эволюции см.: Forni G. Il reclutamento delle legioni da Augusto a Diocleziano. Milano; Roma, 1953; idem. Estrazione etnica e sociale dei soldati delle legioni nei primi tre secoli dell’impero // ANRW. Bd. II. 1. 1974. P. 339–391; Kraft K. Zur Rekrutierung der Alen und Kohorten an Rhein und Donau. Bern, 1951; Webster G. The Roman Imperial Army. L., 1969. P. 104 ff.; Watson G.R. The Roman Soldier. N.Y.; Ithaka, 1969. P. 30 ff.; Le Bohec Y. La IIIe légion Auguste. P., 1989; Штаерман Е.М. Этнический и социальный состав римского войска на Дунае // ВДИ. 1946. № 3. С. 256–268; Болтинская Л.В. К вопросу о принципах комплектования римской армии при Юлиях – Клавдиях (по военным дипломам) // Вопросы всеобщей истории. Вып. 3. Красноярск, 1973. С. 18–22; Колобов А.В. Римские легионы вне полей сражений (эпоха ранней империи): Учебн. пособие по спецкурсу. Пермь, 1999. С. 12–21. В целом по проблеме см.: Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 97—147.


[Закрыть], на конкретные результаты которых мы имеем возможность опираться. Но в рамках данной проблематики правомерно поставить также и вопросы иного плана, а именно: какие идеологические постулаты лежали в основе проводимой в эпоху империи политики рекрутирования, какие исконные принципы и традиции при этом сохранялись или реанимировались, а какие и как трансформировались в новых исторических условиях либо же, напротив, безвозвратно отмирали? Иными словами, необходимо выяснить ту идеологию, которая (наряду, разумеется, с факторами объективного порядка и политической целесообразностью) в немалой степени, как представляется, обусловливала не только требования и ожидания, предъявляемые к армии правящими элитами, но и многие характерные черты практики комплектования вооруженных сил империи, конкретные мероприятия императорской власти в этой важной сфере. Эти идеология и практика в своих пересечениях и расхождениях как раз и концентрируются на проблеме «гражданского качества» воинских контингентов.

Такая постановка вопроса практически отсутствует в современных исследованиях, авторы которых в лучшем случае ограничиваются замечаниями общего плана[458]458
  См., например: Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 146; Nicolet C. Op. cit. P. 126, 127; Michel A. De Socrate à Mixame de Tyr: les problèmes sociaux de l’armée dans l’ideologie romaine // Mélanges Marcel Durry (= RÉL. 1970. Vol. XLVII bis.); Garlan Y. La guerre dans l’Antiqité. P., 1972. P. 64–65, 77.


[Закрыть], хотя практически всеми признается, что принадлежность солдат к тому или другому слою римского гражданства в первую очередь определяла социально-политический облик армий конца республики, эпохи принципата и поздней империи. Именно в разложении характерного для классической полисной организации триединства «гражданин – собственник – воин» исследователи видят один из важнейших симптомов кризиса Римской республики как гражданской общины, а в профессионализации войска и, как следствие, его эмансипации от гражданского коллектива и его структур (решающий шаг к чему был сделан военными реформами Гая Мария) усматривают едва ли не главную предпосылку установления в Риме монархического режима[459]459
  Ср. красноречивые выводы Т. Моммзена по этому поводу: «…эта военная реформа была настоящей политической революцией… Конституция респубики строилась главным образом на принципе, что каждый гражданин – в то же время солдат и каждый солдат – прежде всего гражданин. Поэтому с возникновением особого солдатского сословия этой конституции должен был наступить конец… Военная службы постепенно стала военной профессией… В армии, как и в гражданских учреждениях, были уже заложены все основы будущей монархии… Как двенадцать орлов, паривших некогда над Палатинским холмом, призывали царей; новый орел, врученный легионам Марием, предвещал власть императоров» (Моммзен Т. История Рима. Т. II. СПб., 1994. С. 145–146).


[Закрыть].

Вместе с тем в оценках характера и политической роли императорской армии, с точки зрения их обусловленности гражданским статусом римских легионов, среди исследователей обнаруживаются определенные расхождения. Одни авторы подчеркивают, что сам по себе вопрос о том, из каких слоев комплектовалась армия, не имеет особенного значения, ибо служба в ней отрывала людей от того общественного слоя, из которого они вышли, превращала их в деклассированных ландскнехтов[460]460
  Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М.; Л., 1949. С. 512.


[Закрыть]. Другие характеризуют службу в легионах раннего принципата как наилучшее средство своеобразной «социальной переплавки» люмпен-пролетариев в мелких рабовладельцев[461]461
  Евсеенко Т.П. Военный фактор в государственном строительстве Римской империи эпохи раннего принципата. Ижевск, 2001. С. 112. Ср.: Парфенов В.Н. К оценке военных реформ Августа // АМА. 1990. Вып. 7. С. 72–73.


[Закрыть]. Если же говорить о времени Августа и его ближайших преемников, то гораздо более основательной представляется точка зрения, что легионы раннего принципата уже не были войском пролетариев, но пополнялись выходцами из среднего класса, из наиболее цивилизованных слоев урбанизированных частей империи[462]462
  Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Римской империи / Пер. с нем. И.П. Стребловой. В 2 томах. Т. 1. СПб., 2000. С. 56; 110; Forni G. Il reclutamento… P. 119; Vendrand-Voyer J. Normes civiques et métier militaire à Rome sous le Principat. Clermont, 1983. P. 76.


[Закрыть]. В новейших исследованиях справедливо отмечается, что основная линия первого принцепса и других императоров в политике рекрутирования заключалась в ориентации на отбор качественного пополнения – как по социальным, так и по моральным критериям, высокие стандарты которых как раз и стремился утвердить основатель принципата, действуя в реставраторском духе, чтобы сделать из армии не сборище наемников и маргиналов, каким она в значительной степени была в эпоху гражданских войн, но своего рода элитный корпус граждан, специально отобранных и подготовленных, способных защищать величие империи и государственные интересы[463]463
  Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 69 suiv.; 76; 83 suiv.; 91; Le Bohec Y. L’armée romaine sous le Haut Empire. P., 1989. P. 74 et passim; Carrié J.-M. Il soldato // L’uomo romano / A cura di A. Giardina. Bari, 1989. P. 109 sgg.


[Закрыть]. Поэтому критерий гражданства для набора в легионы имел основополагающее значение[464]464
  Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 74–75.


[Закрыть], и, даже после того как армия окончательно сделалась постоянной и профессиональной и стала набираться на провинциальном и локальном уровнях, легионеры никогда (за исключением отдельных эксцессов) не вели себя как простые наемники, даже несмотря на то что сама категория гражданства все более и более опустошалась в своем реальном политическом содержании[465]465
  Carrié J.-M. Op. cit. P. 113–114. Cp.: Flaig E. Den Kaiser herausforden: die Usurpation im Römischen Reich. Frankfurt; N.Y., 1992. S. 165.


[Закрыть]. Более того, в новейшей литературе все более утверждается мысль, что не только об армии принципата, но даже о позднеримской армии IV в. можно говорить как об армии, «осознающей себя коллективом граждан» и в соответствии с этим определяющей свои политические приоритеты[466]466
  Глушанин Е.П. Ранневизантийский военный мятеж и узурпация в IV в. // Актуальные вопросы истории, историографии и международных отношений. Сб. науч. статей. Барнаул, 1996. С. 28 сл.; он же. Позднеримский военный мятеж и узурпация в эпоху первой тетрархии // Античная древность и Средние века. Екатеринбург, 1998. С. 11. Автор употребляет даже такие понятия, как «гражданственность армии», «военное гражданство» (Ранневизантийский военный мятеж… С. 29–30, 32), «особая отрасль римского гражданства – военная» (Он же. Позднеримский военный мятеж и узурпация в первой половине IV в. // Вопросы политологии. Барнаул, 2001. Вып. 2. С. 124; Глушанин Е.П., Корнева И.В. Представления о легитимности императорской власти в эпоху тетрархий // Исследования по всеобщей истории и международным отношениям. Барнаул, 1997. С. 59).


[Закрыть]. В целом с такого рода оценками можно согласиться скорее, нежели с характеристикой солдат императорской армии как простых наемников или ландскнехтов. При этом, однако, важно проследить реальную историческую подоплеку и преемственность базовых принципов и самой идеологии военной службы в императорском Риме, потому что именно их противоречивые и неоднозначные проявления и реализация в рамках профессиональной армии обусловливали принципиальное своеобразие всей военной системы принципата как историко-цивилизационного феномена.

Прежде всего следует обратить внимание на некоторые специфические моменты, которые вообще были характерны для отношения римлян к сфере военной деятельности начиная с самых ранних этапов римской истории и в известной степени предопределили последующие тенденции в развитии военной системы Рима. В этом плане необходимо указать на такой отмечаемый многими исследователями феномен, как изначальный дуализм военной и гражданской (мирной) сфер в Древнем Риме. В этом строгом разграничении, которое касается двух возможных состояний римлянина – как мирного гражданина (квирита) и как солдата – и корреспондирует с известным различением сфер действия высшей магистратской власти – imperium militiae и imperium domi, обнаруживается не только древнейшее функциональное разделение, присущее архаическому социуму[467]467
  [Brisson J.-P.] Introduction // Problèmes de la Guerre à Rome / Sous la direction et avec introduction de J.-P. Brisson. P., 1969. P. 12. Ср. Токмаков В.Н. Воинская присяга и «священные законы» в военной организации раннеримской Республики // Религия и община в древнем Риме / Под. ред. Л.Л. Кофанова и Н.А. Чаплыгиной. М., 1994. С. 137.


[Закрыть], но и исходный пункт формирования тех специфических норм и правил, которые относятся к статусу воина, организации войска и военной власти в последующие времена римской истории[468]468
  Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 55.


[Закрыть]. В раннем Риме войско (exrcitus) и совокупность мирных граждан (civitas), статусы miles и civis резко отделялись друг от друга как во времени и пространстве, так и в сакрально-правовом измерении, что для древних римлян, учитывая специфику архаического миропонимания, имело первостепенное значение[469]469
  Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 29 suiv.; Токмаков В.Н. Сакральные аспекты воинской дисциплины в Риме ранней республики // ВДИ. 1997. № 2. С. 49–50.


[Закрыть]. В сакрально-правовом плане войско рассматривалось в качестве самостоятельного, четко отделенного от других социальных групп и сакрализованного образования (sacrata militia – Liv. VIII. 34. 10), подчиненного не гражданскому праву (ius) и не просто воинской дисциплине, но тому, что у Тацита в одном месте именуется fas disciplinae (Ann. I. 19. 3), т. е. совокупности сакральных, установленных и освященных богами норм и отношений[470]470
  Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 55–56 et suiv.


[Закрыть].

Когда после соответствующих приготовлений и ритуалов римские граждане пересекали, выступая в военный поход, священную границу Рима, pomerium, в пределах которой вооруженному войску категорически запрещалось находиться (Gell. XV. 27), они превращались в воинов, чья миссия определялась правом войны, была связана с насилием, убийствами, кровью, и попадали в иное пространство и под покровительство других божеств, лишались части своих гражданских прав[471]471
  Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Риме // Культура Древнего Рима. В 2 томах. Т. II. М., 1985. С. 110–112; Токмаков В.Н. Сакральные аспекты… С. 49.


[Закрыть]. Для возвращения воинов в прежнее мирное состояние требовалось проведение соответствующих очистительных обрядов, которые, как и обряды и сезонные военные празднества, предшествовавшие выступлению в поход, посвящались главным образом Марсу[472]472
  Domaszewski A., von. Lustratio exercitus // idem. Abhundlungen zur römischen Religion. Leipzig; Berlin, 1909. S. 16–21; Le Bonniec H. Aspects religieux de la guerre à Rome // Problèmes de la Guerre à Rome / Sous la direction et avec introduction de J.-P. Brisson. P., 1969. P. 106, 110; Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 28–36. См. также: Махлаюк А.В. Римские войны. Под знаком Марса. М., 2003. С. 52–56.


[Закрыть](а также другим богам, в том числе, вероятно, и Янусу[473]473
  Грешных А.Н. Янус и «право войны»: один из аспектов культа // Ius antiquum. Древнее право. 2000. № 1 (6). С. 98—104.


[Закрыть]). Все эти обряды, справлявшиеся различными жреческими коллегиями (в первую очередь салиями[474]474
  Токмаков В.Н. Сакрально-правовые аспекты ритуалов жреческой коллегии салиев в архаическом Риме // Ius antiquum. Древнее право. 1997. № 1 (2). С. 9—17; он же. Жреческая коллегия салиев и ритуалы подготовки к войне в архаическом Риме в российской историографии // Ius antiquum. Древнее право. 1999. № 2 (5). С. 124–138; Жреческие коллегии в раннем Риме. К вопросу о становлении римского сакрального и публичного права. М., 2001. С. 180–212.


[Закрыть]), могут быть отнесены к так называемым обрядам перехода[475]475
  Van Gennep A. The Rites of Passages. L., 1909. P. 120 ff.; Dumezil G. La religion romaine archaïque. P., 1974. P. 216 suiv.


[Закрыть]. С характерно римским консерватизмом они сохранялись и в конце республики, и даже в императорское время, оставаясь, очевидно, понятными для большинства римлян[476]476
  Brisson J.-P. Op. cit. P. 13.


[Закрыть], хотя, скорее всего, и приобрели со временем рутинный характер[477]477
  Latte K. Römische Religiongeschichte. München, 1960. S. 119.


[Закрыть]. Exempli gratia, можно указать на отмеченное в Feriale Duranum (P. Dur. 54, 19–20) празднование дня 1 марта, посвященного Марсу Победителю. Люстрационный обряд с принесением в жертву Марсу свиньи, овцы и быка (suovetavrilia), введенный, согласно традиции, еще Сервием Туллием при проведении первого ценза (Liv. I. 44. 2; Dion. Hal. Ant. Rom. IV. 22. 1–2), в эпоху империи, судя по свидетельству литературных и изобразительных источников, совершался так же, как и в древнейшие времена[478]478
  Tac. Ann. VI. 37. 2; App. B.C. I. 96. Колонна Траяна № 37, 77–78 (ср. № 7, 63–64); колонна Марка Аврелия, № 6.


[Закрыть]. Примечательно в этом плане и свидетельство о том, что Марк Аврелий в юности входил в коллегию салиев и очень гордился тем, что сумел сам выучить все сакральные формулы и жесты (SHA.M. Aur. 4. 4).

С точки зрения сакрального права, войско конституировалось как таковое через религиозный по своей сути акт принесения воинской присяги (sacramentum militiae), который и превращал гражданина в воина, ставя его в особые отношения с носителем империя и богами[479]479
  Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 36 et suiv., особенно Р. 41; Rüpke J. Domi militiaeque: Die religiöse Konstruktion des Krieges in Rom. Stuttgart, 1990. S. 76 ff.; Seston W. Fahneneid // Real. Lexicon für Antike und Christentum. Bd. VII. 1964. Sp. 277 ff. См. также: Токмаков В.Н. Воинская присяга… С. 128 сл., 134.


[Закрыть]. И такое понимание воинской присяги сохранялось в эпоху империи. Есть все основания утверждать, что соответствующие сакрально-обрядовые установления, составлявшие стержень взаимоотношений общины и войска, будучи дополнены уже собственно правовыми формулами, создававшими связь воина с государством, оказались пролонгированы в новые социально-политические условия не только в раннереспубликанское время[480]480
  Токмаков В.Н. Сакральные аспекты… С. 52, 57.


[Закрыть], но и гораздо позже. Можно согласиться поэтому с выводом Ж. Вендран-Вуайе, что древние религиозные традиции, лежащие в основе римской концепции военной деятельности, признавались и уважались Августом и его преемниками[481]481
  Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 72.


[Закрыть]. Как мы попытаемся показать далее (глава V), в императорскую эпоху армия в значительной степени обособляется от остального общества и в социальном плане, и в пространственном, и в функциональном. Такое обособление можно, наверное, признать логическим завершением тех интенций, которые в своего рода эмбриональном состоянии обнаруживаются в более ранние периоды, но оно отнюдь не означало исчезновения древних традиций во внутренней жизни воинского сообщества.

Следует также подчеркнуть, что именно с древнейшими сакрально-правовыми принципами, согласно которым войско считалось сакрализованной группой, а воины соответственно являлись теми, кто «совершает священнодействия» (sacra faciunt – Fest. P. 352. L. 60), связано также категорическое запрещение рабам служить в армии[482]482
  Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 70–72.


[Закрыть]. Данный запрет, относящийся к принципиальным основам полисной военной организации, в полной мере сохранял силу и в эпоху империи (хотя в критических ситуациях, как и раньше, например после битвы при Каннах, было возможно пополнение войск рабами и вольноотпущенниками[483]483
  См., например: Vell. Pat. II. 111. 1; Dio Cass. LV. 31. 1; SHA.M. Aur. 21. 6. В целом об использовании рабов в вооруженных силах см.: Rouland N. Les esclaves romaines en temps de guerre. Bruxelles, 1977; Welwei K.-W. Unfreie im antiken Kriegsdienst. T. 3. Rom. Stuttgart, 1988.


[Закрыть]). Совершенно недвусмысленные формулировки на этот счет содержатся в сочинениях правоведов III в.[484]484
  Jung J.H. Die Rechtsstellung der römischen Soldaten: Ihre Entwicklung von den Anfängen Roms bis auf Diokletian // ANRW. II. 14. 1982. S. 885–886.


[Закрыть]Согласно Марциану, «рабам возбраняется всякого рода военная служба под страхом смертной казни»[485]485
  Dig. 49. 16. 11: Ab omni militia servi prohibentur, alioquin capite puniuntur. Впрочем, на практике смертная казнь к рабам, теми или иными путями оказавшимся в армии, могла и не применяться, однако срок давности у данного преступления, по всей видимости, отсутствовал, и даже успешная служба не являлась смягчающим обстоятельством. Об этом может свидетельствовать сообщение Диона Кассия о том, что Домициан, будучи в 93 г. цензором, вернул господину некоего Клавдия Паката, который дослужился уже до звания центуриона, после того как было доказано, что он является рабом (Dio Cass. LXVII. 13. 1).


[Закрыть]. По словам же Аррия Менандра, если воином становится тот, кому это запрещено, это считается тяжким уголовным преступлением, и кара за него, как и при других преступных деяниях, усиливается в зависимости от присвоенного достоинства, ранга и рода войск[486]486
  Dig. 49. 16. 2. 1: Dare se militiam, cui non licet, grave crimen habetur et augetur, ut in ceteris delictis, dignitate gradu specie militiae.


[Закрыть]. Тот же автор ниже конкретизирует, на кого именно распространяется этот запрет. Ему подлежали, в частности, лица, пораженные в правах: уголовные преступники, приговоренные ad bestias, сосланные на острова с лишением прав, обвиняемые в тяжких уголовных преступлениях (reus capitalis criminis), включая тех, кто обвинялся по закону Юлия о прелюбодеяниях (Dig. 49. 16. 4. 1–2; 7). Более того, вступление на военную службу возбранялось также и тем лицам, чей юридический статус оспаривался, хотя бы в действительности они являлись свободными, независимо от того, решался ли вопрос о потери или приобретении ими свободы[487]487
  Исключение, однако, делалось для тех, кто был обращен в рабство по ложному навету: per calumniam petitus in servitutem est (Dig. 40. 12. 29 pr. Menander).


[Закрыть]. Также не имели права быть зачисленными на военную службу и те свободные, которые добровольно находятся в услужении (qui ingenui bona fide serviunt), а также выкупленные от врагов, до тех пор пока они не уплатят внесенной за них суммы (Dig. 49. 16. 8; cp.: Dig. 40. 12. 29 pr.; 1).

Наши источники не позволяют ответить на вопрос о том, насколько распространенными были случаи вступления в армию рабов и прочих лиц из приведенного перечня. Но, по-видимому, их нельзя считать чем-то совершенно исключительным[488]488
  Вероятнее всего, это были беглые рабы. См.: Dig. 40. 12.29 pr.; Isid. Etym IX. 3. 39; CTh. VII. 13. 8; VII. 18. 9. 3. Cp.: Rouland N. Op. cit. P. 58 suiv.; Welwei K.-W. Op. cit. S. 5 ff.


[Закрыть]. С этой проблемой пришлось столкнуться Плинию Младшему в бытность его наместником Вифинии. К нему для расследования были присланы двое рабов, оказавшихся среди новобранцев и даже уже успевших принести присягу[489]489
  Как известно, в обычных условиях присяга приносилась через четыре месяца после проведения probatio (специальной комисси по отбору новобранцев). См.: Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 106.


[Закрыть]. Вероятно, именно с последним обстоятельством связано затруднение, возникшее у Плиния при рассмотрении этого дела и побудившее его обратиться к императору (Plin. Epist. X. 29). Из ответа Траяна (Х. 30) явствует, что рабы, сами предложившие себя в качестве добровольцев, подлежали смертной казни; если же они были взяты по набору или в качестве vicarii (т. е. в замену кого-либо), то это рассматривалось как ошибка чиновников, проводивших смотр новобранцев (inquisitio)[490]490
  См. комментарий к этим письмам: Sherwin-White A.N. The Letters of Pliny: A Historical and Social Commentary. Oxford, 1966. P. 601–602.


[Закрыть]. Неясным остается, какому наказанию подлежали чиновники, допустившие такого роду ошибку. Не исключено, что в некоторых случаях чиновников к подобным «ошибкам» могли побудить взятки. Известно, что с коррупцией при проведении наборов в армию пытался бороться еще Цезарь, предложивший в 59 г. до н. э. lex Iulia de repetundis, согласно которому получение взятки при наборе в армию рассматривалось и каралось как опасное должностное злоупотребление[491]491
  Dig. 47. 11. 6. 2: ne quis ob militem legendum mittendumque aes accipiat. Источники свидетельствуют о распространенности подобного рода злоупотреблений и в эпоху империи. См.: Tac. Ann. XIV. 18. 1; Hist. IV. 14. 1.


[Закрыть].

Если рабам и уголовным преступникам военная служба воспрещалась в любых родах войск, то вольноотпущенники могли служить, но только в наименее престижных частях – в отрядах ночной стражи (cohortes vigiles) и на флоте, что являлось в императорское время устойчивым обычаем, потому что, судя по юридическим источникам, какого-либо прямого запрета отпущенникам служить в других частях армии не существовало[492]492
  Jung J.H. Op. cit. S. 898.


[Закрыть]. Исключения лишь подтверждают это правило. Как и рабы, liberti призывались в войско лишь в экстремальных ситуациях, подобных тем, что возникли в 6 и 9 гг. н. э. во время Паннонского восстания и после гибели легионов Вара или в результате эпидемии чумы в период Маркоманнских войн. При этом, однако, они составляли отдельные отряды и не смешивались со свободнорожденными[493]493
  Suet. Aug. 25. 2; Plin. NH. VII. 149; Dio Cass. LVI. 23. 3; SHA.M. Aur. 21. 6. Императоры в этом отношении следовали более ранним прецедентам: по сообщению Ливия и Макробия, впервые отдельные когорты из отпущенников были сформированы во время Союзнической войны Гаем Марием (Liv. Per. 74; Macr. Sat. I. 11. 32). См.: Mommsen Th. Römisches Staatsrecht. Bd. III. Leipzig, 1888. S. 450; Libenam W. Op. cit. Sp. 621 f.


[Закрыть]. Служба в частях auxilia и в легионах вольноотпущенников крайне редко фиксируется документальными источниками, вероятнее всего, потому, что бывшие рабы старались по возможности не указывать свой статус[494]494
  Wesch-Klein G. Soziale Aspekte des römischen Heerwesens in der Kaiserzeit. Stuttgart, 1998. S. 157–158; Forni G. Il reclutamento… P. 116 sg.; 125; idem. Estrazione etnica e sociale… P. 353; Davies R.W. Joining the Roman army… P. 213.


[Закрыть]. Так, во времена Тиберия известен вольноотпущенник, служивший в вспомогательной части[495]495
  AE 1912, 187: Iulius Saturnio Iuli l(ibertus) dom(o) Haed(uus) missic(ius) ala Capit(oliana). Об этой надписи см., в частности: Welwei K.-W. Op. cit. S. 20 f. Anm. 52.


[Закрыть]. Из среды отпущенников, возможно, происходил Аврелий Аргив, центурион III Италийского легиона (АЕ 1982, 730; 182 г.), хотя он, скорее всего, получил полные гражданские права еще до поступления на службу[496]496
  Wesch-Klein G. Op. cit. S. 158. Anm. 64, с литературой.


[Закрыть]. В Дигестах (29. 1. 13. 7) упоминается miles libertus, но неизвестно, в каком роде войск он служил.

Таким образом, можно сказать, что бывшие рабы, хотя они и приобретали с отпуском на волю римское или латинское гражданство, в отношении военной службы стояли ниже перегринов или незаконных солдатских детей, которые имели возможность стать римскими гражданами одновременно с поступлением в легион, не говоря уже о том, что им был открыт такой путь, как служба во вспомогательных войсках. Юридических препятствий для этого не существовало[497]497
  Jung J.H. Op. cit. S. 903.


[Закрыть]. Практика рекрутирования перегринов в легионы начиная с Флавиев получает все большее распространение. В середине II столетия Элий Аристид в своем «Панегирике Риму» (Or. 26. 75 Keil; ср. 78), подчеркивая, с какой тщательностью римские власти отбирают солдат, как особую мудрость римлян отметил то, что поступающим на военную службу предоставляется римское гражданство: «Сделав гражданами, вы таким образом делаете их и солдатами, и таким образом граждане, принадлежащие к известной общине, не несут военной службы, а несущие ее остаются вполне гражданами, так как, лишившись своего прежнего гражданства со вступлением в ряды войска, становятся с того самого дня гражданами вашего города и хранителями его» (пер. Ив. Турцевича). Такой подход, пусть даже сам старый республиканский принцип взаимосвязи прав гражданства с правом служить в легионах приобретал все более формальное значение[498]498
  Mommsen Th. Die Conscriptionsordnung… S. 78.


[Закрыть], несомненно позволил Риму расширить территорию рекрутирования практически на весь средиземноморский мир и примирить между собой принципы добровольности и качественного отбора контингентов[499]499
  Carrié J.-M. Op. cit. P. 109–110.


[Закрыть].

Известны, однако, случаи (правда, сравнительно немногочисленные и связанные с особыми ситуациями), когда перегрины принимались в легионы с сохранением своего исходного статуса, без предоставления гражданства. Такой прецедент был создан еще Юлием Цезарем, который зимой 52–51 гг. до н. э. сформировал из трансальпийских галлов знаменитый legio Alauda – легион Жаворонков (Suet. Iul. 24. 2)[500]500
  Ritterling E. Legio (Prinzipatszeit) // RE. Bd. XII. 2 (1925). Sp. 1564.


[Закрыть]. Во время гражданской войны 68–69 гг. н. э. Нероном и Веспасианом были созданы два легиона из флотских солдат – I и II Adiutrix[501]501
  Ibid. Sp. 1380 ff.; 1437 ff.; Kienast D. Untersuchungen zu den Kriegsflotten der römischen Kaiserzeit. Bonn, 1966. S. 61 ff., 69 ff.


[Закрыть], воины которых получили права гражданства только по выходе в отставку, о чем свидетельствуют сохранившиеся военные дипломы[502]502
  I Adiutrix: CIL XVI 7 = III p. 847, IV+1959+1957 = X 770 = ILS 1988; CIL XVI 8 = III, p. 848,V+1058+1957 = X.771; CIL XVI 9 = III p. 1958, VI = X.7891; RMD, 136. II Adiutrix: CIL XVI 10; 11 = III, p. 849, VI+1959 = X. 1402 = ILS 1989.


[Закрыть]. Особый случай представляет ситуация с 22 моряками мизенского флота, родом из Александрии, которых в связи с Иудейской войной (132–135 гг.) император Адриан перевел в Х легион Fretensis (PSI IX. 1026 = CPL XVI. App. 13 = Smallwood, № 330). Примечательно, что, какими бы ни были мотивы этого перевода, он рассматривается как особая императорская милость (ex indulgentia divi Hadriani in leg(ionem) Fr(etensem) translatis) (стрк. 5–6). Гражданство этим солдатам было, вероятно, даровано в момент самого перевода. Интересно, однако, что, когда в 150 г. (или в конце 149 г.) эти солдаты вышли в почетную отставку и решили вернуться на родину, они обратились с петицией (libellus) к наместнику Сирии – Палестины Велию Фиду, прося, чтобы тот дал им официальное подтверждение (instrumentum) для префекта Египта, что они уволены в отставку не из флота, но из легиона. В своей резолюции (subscriptio) Велий, хотя и соглашается дать соответствующее свидетельство, так как они действительно были уволены им по приказу императора (attamen sacramento vos a me iussu imperatoris n(ostri) solutos), но при этом отмечает, что легионным ветеранам такое подтверждение обычно не дается: veterani ex legionibus instrumentum accipere non solent (стрк. 22–23). Дж. Манн, обративший внимание на эту формулировку и проанализировавший ряд других документов, констатирует, что, в отличие от солдат вспомогательных войск (которым до времени Каракаллы при отставке в обязательном порядке выдавался военный диплом), легионеры, если они нуждались в подтверждении своей службы и соответствующих прав, должны были сами позаботиться о получении свидетельства. По заключению Манна, такой порядок свидетельствует, что, несмотря на все изменения в практике комплектования легионов, римляне продолжали рассматривать легионеров, в отличие от всех прочих военнослужащих, как граждан, которые, подобно тому как это было во времена республики, выполнив свой воинский долг, возвращаются после очередного похода по домам и не нуждаются в подтверждении своего статуса[503]503
  Mann J.C. Honesta missio from the Legions // KHG. P. 156 f., 161.


[Закрыть].