Текст книги "Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность"

Если у МакМаллена социальная характеристика армии дана как бы изнутри, то в вышедшей почти в то же время статье Г. Альфёльди анализируются, так сказать, «внешние» аспекты социального бытия императорской армии, прежде всего ее положение в рамках общественной структуры ранней империи, а также корреляция социальной эволюции и политической роли армии[285]285
  Alföldy G. Das Heer in der Sozialstruktur des römischen Kaiserreiches // Idem. Römische Heeresgeschichte: Beiträge 1962–1985. Amsterdam, 1987. S. 26–42 (= idem. Heer und Gesellschaft im Römischen Kaiserreich // AANTHUNG. 1989 [1992]. Vol. 32. S. 169–187. Дополненный вариант статьи см.: KHG. S. 33–57).


[Закрыть]. Отмечая, что при принципате иерархия внутри военной организации отражала почти во всем многообразии социально-правовую стратификацию римского общества, Альфёльди подчеркивает, что положение различных групп военных в социальной структуре империи не было однородным. Внутренне дифференцированная и поначалу не укорененная в местных обществах, армия не могла создать «единого фронта» против императорской власти, стать самостоятельной силой, преследующей собственные цели. Но с конца II в. армия из органической части общества начинает превращаться в некое чужеродное образование, внутренне более гомогенное, чем раньше. Традиционная общественная иерархия утрачивает в армии свое значение, и военная служба открывает новые возможности социального возвышения. Переход к рекрутированию в районах постоянной дислокации способствовал распространению наследственности военной профессии и возникновению в пограничных зонах своеобразного «военного общества», состоявшего из солдат, ветеранов, их родственников и связанного с ними разнообразными узами местного населения. В результате этого процесса, по мнению Альфёльди, между военными районами и остальными частями империи разверзлась пропасть. Этой обособленностью армии во многом объясняется ее возросшая политическая активность и самостоятельность в период кризиса III в.

Под иным углом зрения проблема взаимоотношений армии, общества и государства рассмотрена в концептуальной статье В. Дальхайма[286]286
  Dahlheim W. Die Armee eines Weltreiches: Der römische Soldat un sein Verhältnis zu Staat und Gesellschaft // Klio. 1992. Bd. 74. S. 197–213.


[Закрыть]. Исходным пунктом его рассуждений являются вопросы о соотношении статусов гражданина и солдата и об эволюции военной организации в связи с этапами римской экспансии. Дальхайм акцентирует внимание на том факте, что главной задачей солдата была война, которая накладывала отпечаток на все его сознание и образ жизни в большей степени, чем какие бы то ни было его социальные связи и происхождение. Характер же и задачи армии определялись в первую очередь спецификой войн Рима на разных этапах его истории. При этом соответствующие изменения затрагивали не только структуру войска в целом и его место в государственной системе, но также социальную и духовную сущность солдата. Масштабность военных кампаний на отдаленных театрах военных действий требовала нового типа солдата, который уже мало напоминал воинов гражданского ополчения по своим профессиональным качествам и ценностным ориентациям. Последние определялись теперь отождествлением лагеря и родины, воинской доблести и морали, преданностью полководцу, одобрением со стороны тесного круга боевых товарищей. Для солдат, которые вступали в легион как в некий орден и жили обособленной жизнью, цивильный мир значил немного. Последний, в свою очередь, смотрел на солдат как на аутсайдеров, наделяя их всевозможными пороками. Но, несмотря на это отчуждение, армия оставалась частью римского мира, средоточием которого были император, главнокомандующий и патрон войска, а также сенаторы и всадники, которые становились высшими офицерами и были носителями римских традиций и ценностей, сохранявших свое значение и в поздние времена не только среди аристократии, но и среди простых солдат.

Исследования императорской армии как особого социального организма продолжилось в ряде работ 1990‐х гг., акцентировавших как его внутренние связи и специфику, так и неоднозначные взаимоотношения римских гарнизонов с провинциальными сообществами. Можно, в частности, отметить сборник статей под редакцией И. Хейнса и А. Голдсуорти, хотя бо́льшая часть вошедших в него работ не затрагивает особенности воинского сообщества как такового[287]287
  The Roman army as a community / Ed. A. Goldsworthy and I. Haynes. Portsmouth, RI, 1999. Отметим здесь прежде всего Введение, написанное И. Хейнесом (Haynes I. Introduction: the Roman army as a community // Ibid. P. 7—14), в котором подчеркиваается, что армия включала различные сообщества (communities) с особой коллективной идентичностью. См. также его статью в этом сборнике: Haynes I. Military service and cultural identity in the auxilia // Ibid. P. 165–174.


[Закрыть]. В работах Б. Шоу и Н. Полларда, исследовавших социальную роль и характер провинциальных армий[288]288
  Shaw B.D. Soldiers and society: The Army in Numidia // Opus. 1983. Vol. II.1. P. 133–159; Pollard N. Nota et familiaria castra: Soldier and Civilian in Roman Syria and Mesopotamia. PhD Dissertation. University of Michigan. Ann Arbor, 1992; idem. The Roman army as ‘total institution’ in the Near East? Dura Europos as a case study // The Roman Army in the Near East / Ed. D.L. Kennedy. Ann Arbor, 1996. P. 211–227.


[Закрыть], было предложено рассматривать воинское сообщество как «тотальный институт», замкнутую на себе организацию с собственными задачами и ценностями. Но, как мы увидим ниже (в главе V) данный подход не встретил поддержки других исследователей. Более целостный концептуальный подход к изучению армейского сообщества был намечен в статье С. Джеймса, который исходил из того, что «воины» (milites) образовывали большую, четко определенную группу, наделенную особой идентичностью и самосознанием и представлявшую собой «воображаемое сообщество» всей империи, поэтому армия Римской империи должна рассматриваться скорее как социальный субъект (entity), нежели как государственный институт[289]289
  James S. The community of the soldiers: A major identity and centre of power in the Roman Empire // TRAC 98. Proceedings of the Eighth Annual Theoretical Roman Archaeology Conference, Leicester, 1998 / Ed. P. Baker et al. Oxford, 1999. P. 14–25.


[Закрыть]. Он верно замечает, что высокомерие, неуправляемость, а иногда и непокорность войск коренилась не только в насилии, присущем их идентичности, и привилегированном положении, какое они имели в имперском обществе, но и в традиционных правах на свободу слова римских солдат-граждан республиканской эпохи[290]290
  James S. Op. cit. P. 15.


[Закрыть].

В исследованиях 1980–1990‐х гг. все более отчетливым становится понимание, что функционирование римской военной системы самым тесным образом связано не только с организационно-правовыми и сакральными установлениями римской армии, с социально-политическими процессами в обществе, с характером отношений между императором и войском, но и со сферой традиционных ценностей, ментальных установок и идеологии. Соответствующие аспекты получили довольно подробное освещение в ряде современных работ. Так, система наград и знаков отличия, прямо связанная с вопросом о кодексе воинской чести, была детально рассмотрена в диссертации и монографии В. Максфилд, которые от предшествующих работ на данную тему[291]291
  См., например: Büttner A. Untersuchungen über Ursprung und Entwicklung von Auszeichungen in römischen Heer // BJ. 1957. 107. S. 127–180.


[Закрыть] отличает не только четкий исторический подход и более широкий охват материала, но и стремление выяснить ценностное значение воинских почестей[292]292
  Maxfield V.A. The Dona Militaria of the Roman Army. PhD Thesis. Durham University, 1972; idem. The Military Decorations of the Roman Army. L., 1981.


[Закрыть]. Для современных исследователей представляется очевидным, что ни римская тактика, ни римская военная мысль, ни отношение к армии и военной профессии в обществе не могут изучаться без учета социокультурных и ментальных факторов, системы традиционных ценностей и представлений[293]293
  Oakley S.P. Single combat in the Roman Republic // CQ. 1985. Vol. 35. P. 392–410; Lee A.D. Morale and the Roman experience of battle // Battle in Antiquity / Ed. A.B. Lloyd. L., 1996. P. 199–217; Wiedemann Th. Single combat and being Roman // AncSoc. 1996. № 27. P. 91—103; Lendon J.E. The rhetoric of combat: Greek military theory and Roman culture in Julius Caesar’s battle discriptions // ClAnt. 1999. Vol. 18, № 2. P. 273–329; Alston R. Arms and the man: soldiers, masculinity and power in republican and imperial Rome // When Men were Men. Masculinity, Power and Identity in Classical Antiquity / Ed. L. Foxhall and J. Salmen. L.; N.Y., 1998. P. 205–223.


[Закрыть]. В соответствующем ключе написана работа А.К. Голдсуорти, в которой предпринята попытка не только по-новому осветить организационные и тактические структуры римской армии и дать реалистическую реконструкцию различных моделей боя, но и раскрыть мотивацию поведения римского солдата в сражении, выяснить сущность римской солдатской храбрости[294]294
  См. примеч. 98.


[Закрыть].

С учетом ментально-идеологических факторов разрабатывается в настоящее время и тема «полководец и войско». В частности, можно назвать работу Р. Комбе, который подробно исследовал различные аспекты понятия и титула «император» в республиканском Риме, рассмотрев в том числе римскую «идеологию победы», включая и комплекс качеств, характеризующих деятельность и образ полководца, его взаимоотношения с войском и обратив внимание прежде всего на идеологическое и пропагандистское значение соответствующих понятий и идеалов, влияние на них традиционных представлений, философского, риторического и официального дискурса[295]295
  Combès R. Imperator. (Recherches sur l’emploi et signification du titre d’imperator dans la Rome républicaine). P., 1966.


[Закрыть]. На связь и взаимообусловленность римской идеологии и военной деятельности указал В. Харрис, отметивший, в частности, что аристократические ценности, стремление римских нобилей к славе на военном поприще и, соответственно, к увеличению своего общественного престижа были одним из значимых факторов военной активности Рима[296]296
  Harris W.V. War and Imperialism in Republican Rome 327—70 B.C. Oxford, 1979. P. 10 ff.


[Закрыть]. К теме военного лидерства в республиканском Риме прямое отношение имеет и исследование Н. Розенштайна[297]297
  Rosenstein N. Imperatores victi: Military Defeat and Aristocratic Competition in the Middle and Late Republic. Berkeley, 1990. Cp. idem. War, failure, and aristocratic competition // CPh. 1990. Vol. 85. № 4. P. 255–265.


[Закрыть]. Автор обратил внимание на весьма парадоксальное отношение в Риме к военным поражениям, которые практически не оказывали влияния на успешность или неуспешность последующей политической карьеры полководцев, и, пытаясь объяснить этот парадокс, пришел к выводу, что суть дела заключается прежде всего в своеобразном понимании римлянами роли и личностных качеств полководца и тех обязанностей, которые возлагались на рядовых солдат.

Названная тема в рамках императорской эпохи рассматривается в книге Б. Кэмпбелла и новейшей монографии Я. Штекера. В своем обстоятельном исследовании Кэмпбелл наряду с попыткой комплексно и во многом по-новому осветить ряд традиционных вопросов (присяга, жалованье, донативы, почетные наименования воинских частей, чинопроизводство, политическая лояльность, правовые привилегии, предоставляемые императорами воинам, и т. д.) специально остановился на социально-психологических и идеологических сторонах взаимоотношений императора и солдат и, говоря об императоре как военном лидере, обратил внимание на неформальные стороны взаимоотношений императора и войска, особенно подчеркнув символическое и практическое значение идеи воинского товарищества для этих отношений[298]298
  Campbell J.B. The Emperor and the Roman Army: 31 B.C. – A.D. 235. Oxford, 1984.


[Закрыть]. Рассматривая вопрос о политической роли армии, автор приходит к выводу, что у солдат полностью отсутствовало политическое сознание, не было ни общих политических целей, ни опыта, ни способности реализовать их в целенаправленных действиях; поведение войск определялось непосредственными реакциями и материальными интересами; сами же императоры в целом использовали армию ответственно и осторожно, стараясь никак не акцентировать тот факт, что она по сути была частной наемной силой[299]299
  Ibid. P. 386 ff.; 393.


[Закрыть]. Однако конкретные механизмы и формы политического влияния армии в работе Кэмпбелла не получили анализа. Ряд его концептуальных построений и выводов (это относится к вопросу о viri militares, а также к проблеме политической роли армии и некоторым другим моментам) вызвал серьезные критические отзывы и, очевидно, нуждается в корректировке[300]300
  См., например, рецензии Г. Альфёльди. П. Ле Ру и М. Кристоля: Alföldy G. // Gnomon. 1985. Bd. 57. Hf. 5. S. 440–446; Le Roux P. // REL. 1985. T. 63. P. 42–49; Christol M. Le prince et ses soldats. A propos d’un livre récent // REA. 1985. T. 87. № 3/4. P. 359–366.


[Закрыть]. В то же время отдельные наблюдения и сама постановка проблем заслуживают, на наш взгляд, дальнейшего развития.

В книге Яна Штекера[301]301
  Stäcker J. Princeps und miles: Studien zum Bindungs– und Nachverhältnis von Kaiser und Soldat im 1. und 2. Jahrhundert n. Chr. Hildesheim, 2003.


[Закрыть]подробно исследуется комплекс многообразных средств, обеспечивавших особые узы между императором и войском. В отличие от Кэмпбелла, немецкий исследователь не склонен преувеличивать наемный характер императорской армии, но в большей степени акцентирует символические и моральные факторы во взаимоотношениях принцепса и воинов, связывая специфику этих отношений с традиционными взаимными моральными обязательствами, существовавшими между патроном и клиентами. С этой точки зрения оценивается практика использования донатив (по мнению Штекера, они отнюдь не были средством покупки лояльности войск: важен был сам акт их предоставления, а не размер), организация ветеранских колоний и предоставление praemia militiae отставным воинам. В соответствующем ключе рассматривается значение воинской присяги (sacramentum), императорских статуй, воздвигавшихся в лагерях, и изображений императора на военных штандартах и наградных фалерах. Автор считает, что они имели почетное, но не религиозное значение, и вообще, по его заключению, императорский культ в армии до времен Северов не являлся значимым механизмом обеспечения связей между войском и принцепсом. Выводы и исследовательские подходы, представленные в монографии, далеко не бесспорны, но представляют несомненный интерес.

Социально-политическая история императорской армии в последние годы, как мы уже сказали, получила солидную разработку в многочисленных работах, посвященных отдельным провинциям. Для автора одной из наиболее важных работ этого рода, французского историка Я. Ле Боэка, посвятившего солидный труд истории III Августова легиона, скрупулезное и разностороннее исследование этого, казалось бы, локального сюжета стало основой для создания нового синтетического труда по императорской армии в целом[302]302
  Le Bohec Y. La III^e légion Auguste…; idem. L’armée romaine sous le Haut-Empire. P., 1989. Об этих работах подробнее см. нашу рецензию: ВДИ. 1995. № 1. С. 211–218. Показателем значения второй из этих работ является ее перевод на ряд европейских языков, в том числе на русский (см.: Ле Боэк Я. Римская армия эпохи ранней империи / Пер. с франц. М., 2001).


[Закрыть]. Армия рассматривается автором не как некая абстрактная структура, но как своеобразный сложный организм, взаимодействующий с обществом в широком контексте социальной и политической истории. Ле Боэк отмечает противоречивость образа римского воина и настаивает на необходимости дифференцированного учета рода войск, их социального состава, хронологической и региональной конкретики. Вполне справедливо его мнение о том, что в ментальности военных первостепенное значение имели профессиональные аспекты. Но, на наш взгляд, эта специфика недостаточно четко акцентируется. При безусловной важности таких моментов, как карьера, дисциплина, почитание императора и деньги, ими, наверное, далеко не исчерпывается система ценностей римских солдат. Нельзя в то же время не согласиться с утверждением, что существенную черту воинской ментальности составляла pietas («благочестие»), проявлявшаяся в интенсивной культовой практике, армейских ритуалах и пронизывавшая все военные традиции Рима с древнейших времен, так что военная сфера в своих глубинных основах теснейшим образом переплеталась со сферой сакрального. Важно, что религия воспринималась как долг скорее коллективный, чем индивидуальный. В целом же, по мнению французского историка, императорская армия благодаря своему социальному составу, обусловленному политикой качественного рекрутирования, выступала как хранительница римских традиций, и легионеры сознавали себя настоящими квиритами, наследниками Римской державы[303]303
  Le Bohec Y. L’armée romaine… P. 268; idem. La III^e légion… P. 570.


[Закрыть].

В русле такого же внимания к «человеческому фактору», какое отличает работы Я. Ле Боэка, написан и чрезвычайно интересный, насыщенный оригинальными наблюдениями очерк Ж.-М. Каррие о римском солдате в коллективной монографии «Римский человек»[304]304
  Carrié J.-M. Il soldato // L’uomo romano / A cura di A. Giardina. Bari, 1989. P. 99—142.


[Закрыть]. Отвергая анахронизмы в трактовке римской императорской армии, автор стремится, по его собственным словам, реализовать социологический и антропологический подход к римскому солдату, рассмотреть его с точки зрения профессии, как особый социальный тип, носителя специфического поведения и ментальности. Для адекватного решения этой задачи, по мнению Каррие, очень важно, во-первых, понять характер литературного образа римского солдата как выражение определенной общественной идеологии и общественного мнения, а во-вторых, сопоставить этот образ с реальными фактами жизни армии и с теми представлениями, которые сами военные имели о себе. Подчеркивая политическую установку на качественное с точки зрения социального состава пополнение легионов, автор отмечает возникновение спонтанной тенденции к образованию в зонах локального рекрутирования особых военных сообществ с фактической наследственностью профессии и собственной коллективной идентичностью. Но как бы ни опустошалось реальное значение статуса гражданства для легионеров, они, по мнению исследователя, никогда не вели себя как простые наемники, но отождествляли в своем сознании службу и интересы общества, сохраняя гражданскую (в широком смысле) ответственность. Вместе с тем военное сообщество отличалось специфическими поведенческими чертами, среди которых автор называет особую роль товарищеских связей, сплоченность и профессиональную солидарность. Обоснованно звучит вывод о том, что армия не была интеллектуальной пустыней, но, разделяя многие культурные ценности современного общества, обладала и собственной «военной культурой», которая помогала пришедшим в конце III в. к власти военным решать сложные политико-административные проблемы. Главный же пафос рассматриваемой работы заключается не столько в реабилитации римского солдата, ставшего, по словам автора, жертвой превратных суждений и литературных топосов, сколько в объективной оценке его места и роли в общественных и идеологических структурах Римской империи.

Рассмотренные работы МакМаллена, Альфёльди, Дальхайма, Кэмпбелла, Ле Боэка и Каррие с очевидностью свидетельствуют о явно обозначившемся в 1980‐е гг. повороте исследователей римской армии к антропологическим и социально-историческим подходам и проблематике[305]305
  Эта тенденция была отмечена в историографическом обзоре: Hanson V.D. The Status of ancient military history: Traditional work, recent research, and on-going controversies // The Journal of Military History. 1999. Vol. 63. No. 2. P. 379–413.


[Закрыть]. Эта тенденция получила развитие и в 1990‐е – начале 2000‐х гг., что выразилось в появлении ряда работ, в которых непосредственно трактуются различные проблемы воинской ментальности. На исключительно важном компоненте солдатской ментальности подробно остановился Дж. Лендон в книге, посвященной той роли, какую в функционировании Римской империи играли представления и отношения, связанные с понятием «чести»[306]306
  Lendon J.E. Empire of Honour. The Art of Government in the Roman World. Oxford, 1997.


[Закрыть]. Рассматривая «честь» как элемент и своеобразную форму осуществления власти в античном обществе, Лендон строит свое исследование на анализе устойчивых восприятий и оценок соответствующих отношений в литературных источниках. Армия, отмечает Лендон, была миром с особыми обязательствами и собственным кодексом чести. Для солдат огромное психологическое значение имела принадлежность к армейскому сообществу в целом и к той малой общности, какой была отдельная воинская часть. Ориентация на мнение референтной группы делала армию общностью, в котором честь ценилась исключительно высоко, были сильно развиты соперничество из-за чести и чувство стыда. Понятие чести было органически связано с высоким престижем физической силы и индивидуальной храбрости, а также с занимаемым в военной иерархии местом, с сознательным подчинением дисциплине и личной преданностью императору. Лендон отмечает, что в армии ценности простых солдат в целом доминировали над ценностями аристократии, но в сфере чести они во многих моментах соприкасались друг с другом, ибо в Риме аристократия была по своему происхождению сражающейся знатью и военные достижения всегда сохраняли в ее среде высокий престиж. Работа Лендона является одним из пока еще редких в современной историографии обращений непосредственно к теме военно-этических ценностей римской армии[307]307
  Примечательно, однако, что в последнее время, в отличие от недавнего прошлого, эта тема поднимается и в общих работах по истории императорской армии. Так, в новейшей работе по армии Поздней римской империи специальная глава посвящена морали: Southern P., Dixon R. The Late Roman Army. New Haven; L., 1996. P. 168–178.


[Закрыть]. Не исчерпывая всех аспектов данной темы, она привлекает внимание самим стремлением вскрыть глубинные механизмы и модели жизнедеятельности римского общества в целом и армии как его части. Данная проблематика получила дальнейшую разработку и в другой капитальной работе Дж. Лендона, посвященной роли морально-психологических и культурно-исторических факторов в истории военного дела в Античности[308]308
  Lendon J.E. Soldiers and Ghosts: A History of Battle in Classical Antiquity. New Haven, 2005. Подробнее о ней в настоящее время см.: Махлаюк А.В. Духи предков, доблесть и дисциплина: социокультурные и идеологические аспекты античной военной истории в новейшей историографии // ВДИ. 2010. № 3. С. 141–162.


[Закрыть]. Главный исходный посыл – и в то же время конечный вывод – состоит в том, что в основе происходивших изменений и инноваций в античном военном деле лежали не столько технологические изменения, социальные, институциональные факторы, сколько определенные социокультурные установки, прежде всего ориентация на парадигмы, предлагаемые прошлым (точнее, идеализированными и мифологизированными представлениями об этом прошлом), опытом предков. В «римских» главах книги рассмотрены базовые ценностные категории, во многом определявших специфику римской (и не только) военной организации, а именно virtus и disciplina. Первая, по мнению автора, обусловливала особую состязательную агрессивность римских воинов в бою (в отличие от пассивного мужества греческих фалангитов), а дисциплина, противоположная этой «доблести» по своей цели, была призвана сдерживать честолюбивые порывы отдельных бойцов, но тоже была включена в агональный контекст.

Пристальное внимание к социокультурным факторам военной деятельности и общественно-политической роли армии, несомненно, является характерной приметой текущего этапа развития историографии. Свидетельством этого может служить появление в последние годы новых трудов, в которых исследуются различные аспекты данной проблематики. В их числе можно назвать сборник работ, вышедший в 1993 г. под редакцией Дж. Рича и Дж. Шипли[309]309
  War and Society in the Roman World / Ed. J. Rich, G. Shipley. L.; N.Y., 1993.


[Закрыть]. На его страницах поднимаются такие проблемы, как факторы и мотивы римских войн в эпоху республики[310]310
  Rich J. Fear, greed and glory: the causes of Roman war-making in the middle Republic // War and Society in the Roman World / Ed. J. Rich, G. Shipley. L.; N.Y., 1993. P. 38–68.


[Закрыть], взаимообусловленность военной организации и социальных изменений в поздней республике[311]311
  Patterson J. Military organization and social change in the later Roman Republic // War and Society in the Roman World / Ed. J. Rich, G. Shipley. L.; N.Y., 1993. P. 92—112.


[Закрыть], отношение римских поэтов и философов к войне[312]312
  Cloud D. Roman poetry and anti-militarism // War and Society in the Roman World / Ed. J. Rich, G. Shipley. L.; N. Y., 1993. P. 113–138; Sidebottom H. Philosopher’s attitude to warfare under the principate // Ibid. P. 241–264.


[Закрыть], характер римской экспансии и военной политики в императорский период[313]313
  Cornell T. The End of Roman imperial expansion // War and Society in the Roman World / Ed. J. Rich, G. Shipley. L.; N.Y., 1993. P. 139–170; Woolf G. Roman peace // Ibid. P. 171–212.


[Закрыть]. К во многом аналогичным и смежным проблемам обращаются и авторы коллективного труда, в котором война в античном мире рассматривается как культурная и социальная сила, а также Б. Кэмпбелл в своей новейшей работе[314]314
  War as a cultural and social force: Essays on warfare in Antiquity / Ed. T. Bekker-Nielsen, L. Hannestad. Kobenhavn, 2001; Campbell J.B. War and Society in Imperial Rome, 31 B.C. – A.D. 284. L., 2002.


[Закрыть].

Заключая обзор современной западной историографии, необходимо указать еще на два момента, характеризующих достигнутый ею новый качественный уровень. Во-первых, своеобразной формой подведения итогов исследований в послевоенные десятилетия стало издание начиная с 1984 г., сначала в Амстердаме, а потом в Штутгарте, серии «Mavors. Roman Army researches», которая включает сборники работ наиболее крупных специалистов по истории римской армии. На некоторые из них мы уже ссылались[315]315
  См. примеч. 59 к данной главе. См. также: Keppie L.J.F. Legions and Veterans. Roman Army Papers 1971–2000. Stuttgart, 2000 (Mavors XII); Forni G. Esercito e Marina di Roma Antica: Raccolta di Contributi / Ed. M.P. Speidel. Stuttgart, 1992 (Mavors V).


[Закрыть]. Второй момент заключается в значительном расширении в последнее время тематики и проблематики проводимых научных конференций, в повестку которых специально выносятся социально– и культурно-исторические вопросы. Так, подход Р. МакМаллена и других исследователей к изучению римской армии как своеобразного сообщества получил развитие в конкретных исследованиях, представленных в материалах конференции в Лондоне[316]316
  The Roman Army as a Community / Ed. A. Goldsworthy and I. Haynes. Portsmouth, 1999.


[Закрыть]. Отметим здесь вводную статью Я. Хейнеса и его же работу о культурной идентичности в вспомогательных войсках (р. 7—14; 165–174), а также статьи Дж. Вилкеса и Р. Алстона, посвященные соответственно рассмотрению римской армии как сообщества на примере VII легиона (р. 95—104) и связям солдат и общества (р. 175–210). Из работ недавнего времени следует также указать на сборник материалов, само название которого звучит весьма симптоматично с точки зрения современных подходов и проблематики исследования римской армии, – «Военные как культуртрегеры в римское время»[317]317
  Das Militär als Kulturträger in römischer Zeit / Hrsg. H. von Hesberg. Köln, 1999.


[Закрыть].

Таким образом, в целом можно констатировать, что в научной литературе последних лет все более ярко выраженной становится тенденция не только к общей диверсификации изучаемой проблематики, но к углубленной, разносторонней разработке таких тем и ракурсов исследования, в которых раскрывается значение «человеческого фактора» и преемственности многих традиций в развитии римской военной организации. Эта позитивная тенденция, несомненно, заслуживает дальнейшего развития. Немалый задел имеется в изучении вопроса о специфике социальных традиций римской армии. В настоящее время вполне очевидно, что именно здесь нужно искать ключ к пониманию как высоких боевых качеств и политической активности армии, так и специфической ментальности римского солдата. Вместе с тем анализ историографии показывает, что к числу наименее изученных установлений и традиций императорской армии относятся военно-этические нормы и представления простых солдат. Ясно, однако, что этот неписаный военно-этический кодекс имел существеннейшее значение для функционирования той совершенной военной машины, какой была армия императорского Рима.