Текст книги "Аферисты. BIG-ЛАЖА-TOUR, или Как развести клиента на бабло"

Глава 19

Со среды будущих паломников принимали в офисе Ларчикова. Верочка встретила шефа привычным кудахтаньем. Доложила, складывая губы в рюмочку: неплохой заказ на германские визы, есть желающие высадиться на Тибет.

– Ну, оформляйте, оформляйте этих ваших копеечных буддистов, – хмыкнул Вадим. – Однако запомни, Вер: мы теперь будем в основном православными паломниками заниматься.

– В Соловецкий монастырь отправлять?

– Почему в монастырь? В светлый град Ерушалайм.

– Куда?

– В Иерусалим, дура. И закрой, пожалуйста, дверь.

Вскоре приехал Фрусман. Первым делом он приклеил скотчем на стену, не очень аккуратно, липовое благословение патриарха, переданное депутатом Полянским. Золотые каллиграфические буквы блестели на солнце, как ботинки жениха. Тут же выяснилось, что компаньон хочет единолично восседать в кабинете. Сцепились рогами, будто два оленя из-за любви к самке. Левины аргументы: мол, рассказы паломников похожи на исповедь, необходима строгая конфиденциальность – вызвали у Ларчикова язвительную усмешку. (Гнать этих безумных старух с их откровениями прямиком за Урал!) Здесь явно другое: Фрусман желает управлять финансами самодержавно, без всякого контроля. А вот это шиш.

– Мы же партнеры, должны все делить пополам: ответственность, тяжкий груз исповедей. – Хитринку на губах быстро проглотить, как фиолетовый инжир. – И потом, ты же иудей. Ты не можешь исповедовать православных.

– Какой иудей? Я тебя умиляю! – воскликнул Фрусман, воздев руки к липе «от патриарха». Но возразить ему было нечего.

Поворчав, он примостил свой термос с заваренной курагой (лекарство от иногда шалящего сердца) рядом с плодами смоковницы[10]10
  Смоковница – одно из названий инжира или фигового дерева.


[Закрыть], спасающими от гастрита Ларчикова. Затем выудил из портфеля и поставил на стол деревянный барабан с агрессивно заточенными цветными карандашами, фото старухи в рамочке, чайную кружку в форме слоненка с элегантно согнутой ручкой-хоботом.

– Это мама твоя? – спросил Вадим, обозревая портрет.

Лева поперхнулся:

– Это Голда Меир, бывший израильский премьер-министр. Ты что, Голду не знаешь?

– Слышал… имя.

– У вас тут не только солнца нет. Вообще – темнота!

Вошла Верочка, левое ее запястье было исцарапано в кровь.

– Что с тобой? – зевнул Ларчиков.

– Кот с улицы забежал. Я проветривала, дверь открыла. И он… это… шмыг. Весь облезлый, наглый! Еле поймала за шкирку. И вот – производственная травма. Можно домой, а?

– Какой домой? Начало рабочего дня. Запиши номер и соедини меня. Это клуб один, спросишь арт-директора. И возьми там йод в аптечке.

– Кстати, о клубе. Ты звонил в «Метелицу» насчет презентации? – спросил Фрусман, наливая из термоса.

– В «Метле» отказ, у них все на месяц вперед забито. Сейчас Верка с другим заведением соединит.

– С каким?

– С пафосным. О чем ты и грезил в ночи.

Переговорив с арт-директором, Ларчиков обрисовал ситуацию компаньону. В зале со сценой четыреста посадочных мест. Просят по восемьдесят долларов с носа.

– За вход?

– Да нет. За место на банкете. Сколько мы людей собираемся пригласить?

– Пока не знаю. – Фрусман задумчиво и с недоверием глядел на Вадима. – А точно по восемьдесят долларов?

– Блин, хочешь, сам позвони!

– Нет, я просто… А что там будет: черная икра, фуа-гра, французский коньяк?

– Сомневаюсь. Кухня простая, русская. Но ты же требуешь пафосный клуб – там все дорого.

– Ну да. А что с артистами? Мы можем своих привезти? Как Лариска предлагала.

– Можем. Хотя клуб заинтересован собственные программы и собственных артистов продавать.

– Мало ли в чем они заинтересованы!

Разговоры о презентации свернули, потому что пришел клиент. Верочка, наморщив лобик, похожий на раздолбанную взлетную площадку, шепнула в дверную щель:

– Приятный. Солидный. Седой.

– Впускай.

Это был старичок шнурообразного вида. Лоснящийся черный костюм в обтяжку, как у дайвера, только баллонов сзади не хватает. Желтая водолазка под горло. Стал с порога рассказывать, как мальчиком присутствовал на похоронах Федора Шаляпина на монастырском кладбище Пер-Лашез, как гроб великого певца везли на белой лошади с продольной подпалиной на боку, которую, по слухам, сам Федор Иванович факелом и начертал в пьяном кураже…

– Вы еврей? – вдруг перебил оратора Лева.

Уши старичка колоритно передернулись.

– По отцу – да. А почему вы спросили?

– Да так – родная кровь… Так что с Шаляпиным? Только не говорите, что это вы виноваты в его смерти. У нас паломническое общество, а не Петровка, 38. Что вы вообще хотите?

Посетитель кашлянул в горло водолазки:

– Я за свою долгую жизнь видел не только Шаляпина, множество знаменитых людей… Короче, я прошу скидку на вашу «карту». Даю не четыреста, а двести.

Фрусмана перекосило, как тогда, при виде дедульки-попрошайки, мечтающего о новом протезе.

– У нас это не принято. При всем уважении. Одному сделаешь скидку, потом целая рота прискачет.

– Значит, вы отказываете?

– Отказываю.

– Честь имею, – мрачно вымолвил шнурообразный и, по-белогвардейски кивнув, юркнул в щель.

– Еще один чокнутый, – пробормотал Лева. – Хорошенькие паломнички прут. Старуха нацистка, греховодник Папардю. Весело. Театр абсурда просто.

В паузе он напряженно и задумчиво смотрел на портрет Голды Меир: прическа-одуванчик, черные лычки бровей. Заглянула Вера.

– Лев Мордэхаевич, еще шесть клиентов на Иерусалим. Впускать? Да, и этот, в костюме и желтой водолазке, никак не уходит. Чего делать? Может, милицию вызвать?

– А он что, буянит?

– Да нет, пока тихо сидит.

– Наверное, одумался. Хочет купить «карту» по полной стоимости. Пусть ждет.

Дверь закрылась.

– Блин, а заработала реклама! – восхищенно проговорил Ларчиков. – И это только в одной газете!

– Круто, да.

Тут за дверью послышался какой-то шум. Он нарастал: икорный дождик оформлялся в затяжной ливень. Фрусман, поеживаясь, выскочил из кабинета. За ним Ларчиков. Перед горсткой будущих паломников, взобравшись на стул, вещал «хоронивший Шаляпина»:

– Вы думаете, Христос действительно мог ходить по воде? Ложь. Наглая ложь! Там, на Галилейском озере, где якобы свершилось чудо, есть отмели. Воды по щиколотку. Вы помните фильм «Бриллиантовая рука», когда Миронов идет за мальчиком по глади озера? Точно такое же «чудо». Точно такое же!..

Да что чудеса! Врут о том, когда родился Христос. Ведь даже на основании евангельских повествований приходится сделать вывод, что младенец родился за четыре года до новой эры. Однако, если мы обратимся к еврейскому Талмуду, окажется, что время жизни Христа – середина II века до нашей эры! Это заставляет еще больше усомниться в исторической достоверности образа, запечатленного в евангелиях. Кроме того, сравнительный анализ еврейских и христианских источников того периода выявляет целый ряд существенных расхождений…

Народ гудел, переругивался, но чем дальше, тем больше прислушивался к богохульским речам шнурообразного. Надо было срочно выправлять ситуацию (и спасать ускользающие бабки клиентов!), однако Ларчиков пребывал в некоем гипнотическом ступоре (возможно, старичок обладал теми же способностями, что и колдун Папардю). И тут во всей красе показал себя Лев Мордэхаевич Фрусман.

– Не трожь Христа, жидовская морда! – заорал он. – Штайнзальца цитируешь? Иудейские бредни пропагандируешь?!

На глазах у растревоженной публики между Левой и шнурообразным завязался высокий теологический спор. Но неожиданно старичок ударил ниже пояса: заговорил о своих сомнениях в беспорочном зачатии Иисуса. И как же грамотно, гад, заговорил! Мол, на фоне кризиса язычества идеи христианства, обернутые в знакомую мифологическую оболочку, были обречены на успех. Потому и вбросили мыслишку: понесла Дева Мария от Бога. Язычникам это было понятно и близко, ведь вседержитель Зевс, к примеру, не раз овладевал земными женщинами, то явившись к ним золотым дождем, то в облике лебедя или быка. А потом и дети рождались – либо герои, либо чудовища.

– У меня, кстати, тоже были сомнения насчет непорочного, – подал голос мужик в летней ветровке. – И как это она, Мария, с чего понесла? Ну с какого хрена, простите великодушно?

Фрусман проигрывал вчистую. Лицо его полыхало – хоть пожарных вызывай. Неожиданно очнулся Ларчиков (видимо, сама рука Божья остановила эти гипнотические качели):

– Ну же, Лева! Где твои козыри? Народ сейчас в синагогу ломанется!

– Да он же, мерзавец, Штайнзальца цитирует слово в слово, – зашипел Фрусман. – Куда мне против патриарха еврейской мысли?

– Что же делать? Я в этих христианских легендах ни бум-бум.

– Не знаю, что делать. Морду бы ему набить – да не поймут. Будем ждать.

– А крест? – Воодушевленный молчанием главного оппонента, еще громче заголосил старик. – Крест – это же позор!

– А что? А что крест? Почему? – забубнили вокруг.

– Римляне казнили на кресте рабов и людей низших сословий. Это была позорная казнь. Чего же мы гордимся крестом, отчего возвеличиваем его? И кстати, у ранних христиан крест вовсе не являлся символом новой религии. Напротив, они стыдились его. Символом их религии была рыба. Рыба, а не крест! Все лживые церковники перевернули с ног на голову!

Пожар с физиономии Фрусмана перекинулся на лица вероятных паломников. Запылало вовсю. «Хоронивший Шаляпина», чувствуя горячее людское дыхание, даже отставил по-певчески руку, будто собирался затянуть арию. И затянул, но из-за своей самонадеянности и наглости сфальшивил. Иисус-де питал слабость к женскому полу, ни одной юбки не пропускал, долгое время сожительствовал с блудницей Марией Магдалиной. Поджигать, конечно, можно со всех сторон, но балка когда-нибудь рухнет и на твою голову.

– Он что же, бабником был, наш Иисус? – загрохотало по углам. – Ходочком?

И мгновенно все изменилось. Слепые прозрели – поводырь предстал перед ними в облике средневекового демона, с волчьей головою и змеиным хвостом. Фрусман, чутко уловив ситуацию, завопил:

– Братцы! Православные! Что же это мы, как в гипнозе, стоим? Ведь нашего Бога распутником обозвали! Доколе оскорблять себя позволим? А ну, расступись!.. Бей жидов, спасай Расею!!!

И если бы не быстрые, на удивление проворные ноги, заломали бы шнурообразного, затоптали…

Глава 20

Когда все закончилось, Фрусман выхлебал весь свой термос с целебной курагой. Массируя в области сердца, он полуприлег в глубоком кожаном кресле, похожем на боксерскую перчатку.

– Если такая бойня будет каждый день, сам клиентов принимай. Я так и до Песаха[11]11
  Песах – праздник в память об исходе евреев из Египта, длящийся с 15 по 21 апреля.


[Закрыть] не доживу.

– Может, валидол из аптечки принести? – сочувственно произнес Ларчиков, поднимая флягу. – Слава павшим за веру героям!

– Дошутишься. Дай вот лучше коньячку.

Сделал глоток, другой. Его громадные глаза-шиповники повеселели, набухли.

– О, контингент! Паноптикум. Сейчас всех оставшихся примем – и шабаш.

– Шаббат, – усмехнулся Вадим.

– Шаббат еще впереди!

Концовка первого рабочего дня в офисе Ларчикова прошла буднично и по-деловому. Никаких душещипательных исповедей: договора, деньги, выдача «карты».

– А не ударить ли нам в колокола? – Лева шлепнул на стол варежку баксов. – А? Девочек пригласим. Дашку, Верочку.

– Понравилась моя секретарша?

– А что, симпатяга. А губки какие. Ты ее, скажи честно…

– Было дело, но давно. Так что дарю. Только прежде давай деньги поделим.

Лицо Фрусмана перекосило.

– Какой ты все-таки неромантичный и меркантильный тип.

– Лева, я абсолютно пустой. Или ты за нас с Дашкой в кабаке заплатишь?

– Я тебя умиляю! И думать не моги.

Сегодня они приняли шесть паломников. Умножаем на четыреста баксов, стоимость «карты», получается две четыреста. По десять процентов Полянскому и Казанцевой – двести сорок плюс двести сорок, значит, четыреста восемьдесят в сумме. Вычитаем, остается тысяча девятьсот двадцать. Делим пополам – по девятьсот шестьдесят баксов на человека. Недурно.

Дашу подхватили возле кинотеатра «Ударник». Приземлились в какой-то итальянской траттории – на вывеске аппетитно нюхал спагетти поваренок в сплющенном колпаке. Заказали грибную пиццу на четверых, две бутылки красного вина. Верочка, не знакомая с планами Фрусмана и, собственно, с Дашкой, норовила прижаться к Ларчикову, но лисичка проявила сибирский характер и придушила ее одним мимолетным взглядом, как курицу. Лева посмеялся над этой немой сценкой, покровительственно обнял секретаршу:

– Моя теперь. Про-те-же.

Попивая столовое вино с привкусом смородины, обсуждали дальнейшие шаги по раскрутке конторы – благо все свои. Во-первых, Фрусман хотел изменить название.

– Надо что-то звучное, в тему. Типа «Вечный странник».

– Можно «Пилигрим», – внесла предложение Даша. – Или просто «Паломник».

– А чем наше «Фрегат» не нравится? – наморщила лобик Верочка. – Уже устоялось, все к нему привыкли.

– Невкусно как-то. Некошерно. Схавать нельзя, – объяснил популярно Лева.

– Есть хорошее название, просто супер, – усмехнулся Ларчиков.

– Какое?

– «Большая лажа»! – Он расхохотался на весь ресторан. – Класс! Супер! «Большая лажа»!..

Понятно, скрещение красного вина с коньяком из фляги не на пользу мозгам. Но ведь нужно сдерживать свои эмоции, соблюдать какие-никакие правила конспирации. Пьяный болтун – дивная находка, скажем, для налоговиков. Таково было мнение компании, по крайней мере Левы и Верочки (Даша, не зная, как реагировать, согревала дыханием малокровные руки).

– Шутка, – пробормотал Ларчиков. – Пардон. – Разлил вино, поднял бокал.

– За что? – спросила лисичка.

– За Льва Мордэхаевича Фрусмана – самородка земли орской!

Лева купился на ювелирную лесть, заулыбался и выпил с Вадимом на брудершафт. На этой светлой примиряющей ноте решили оставить название «Фрегат». Юридических хлопот меньше, да и права Верочка – «устоялось».

Еще один насущный вопрос: как и далее продуктивно использовать депутата Полянского С.С, примадонну Казанцеву Л.А. и колдуна Папардю Ю.А.?

Лева покрутил глазами-шиповниками и начал с колдуна: мол, гипнотизировать огромные залы и забривать таким образом в паломники тысячи граждан – вот путь к неслыханному обогащению, стратегическое направление работы «Фрегата». Все одобрительно постучали вилками по грибной пицце. И это значит, продолжил Фрусман, что следует с помощью Полянского настроить Папардю на тяжелую и кропотливую совместную работу. Пицца оказалась горькой на вкус. Лица собеседников сморщились, как зонты под шквалом ветра. Впрочем, заслушавшись Леву, жевать не перестали.

Юрий Андреевич пока выступает несколько раз в неделю. («Надо со временем перейти на ежедневку!» – заметил между прочим оратор.) Залы ломятся от желающих снять с себя порчу. Ведь ноу-хау Папардю – перенос порчи на другой объект с помощью собачьей шерсти – пока так никто и не освоил. Перспективы следующие: Юрий Андреевич в первом отделении гарцует над «прокаженными», во втором – культурненько вводит зрителей в гипнотический транс.

– А дальше могу я сам или может он.

– Что «сам», что «он»? – не поняла Верочка, выплевывая грибок.

Фрусман крякнул, пригладил взъерошенные волосы. Встав, красивым баритоном почти запел:

– «…С волнением приближаешься ко Гробу Господню. Ведь тысячу лет наши предки считали это место одним из самых священных мест на земле, может быть, самым святым. Ученые изыскатели доказывают, что Христа не могли бы положить здесь в гробницу: здешние места находились внутри городской черты, а хоронили только вне стен города. Дело не в этом. Миллионы пилигримов, грубых сердцем крестоносцев, русских паломников в лаптях, болгарских селяков, людей из всех стран, простодушной верой и слезами сделали это место святым».

Лева закончил. Мошка села ему на нос, он даже не шелохнулся.

– Великолепно! – заулыбалась Верочка. – У нас батюшка так же великолепно читает.

– Где это «у нас»? – хмыкнул Ларчиков.

– В церкви для глухонемых.

Фрусман звонко прихлопнул мошку, все рассмеялись. Дашенька с детским любопытством глядела на секретаршу – «глухонемая» истово чесала исцарапанное котом левое запястье.

Оставалась без серьезного дела примадонна Казанцева. Впрочем, Лева тут же вспомнил о презентации:

– Вадим, звони в тот клуб, ну где по восемьдесят баксов с носа. Соглашайся, решай все вопросы, но артисты будут наши. Так им и заяви. Вот Казанцева пусть своими дружками-певцами и занимается. Пусть процент отрабатывает, сутенерша старая!

Доели пиццу. Кусочки остывшего плавленого сыра прилипли к тарелкам, как свечной воск. Разлили вино. Чокнулись, и Ларчиков на секунду зажмурился: впереди, на растянутой резинке горизонта, балансировал его давний приятель Фигаро, ловкий слуга графа Альмавивы. Изо рта неуемного шалопая извергались золотые монеты, будто блевотина, прости господи… Без тоста выпили. Дашенька толкнула Вадима в бок: мол, спроси Леву, поможет он нам когда-нибудь уехать насовсем в Израиль? (Засекла, что ли, Фигаро на горизонте – с его неопределенным «тут-там»?) Ларчиков спросил.

– Думать надо. Не все так просто, – с чиновничьей миной ответил Фрусман. – Думать… А что вы туда намылились? Я же говорил – дерьмо страна. И жить там не каждому под силу. Запреты несусветные, традиции, обычаи, проблемы. Вот, к примеру, проблема пятого бокала.

Верочка как раз допивала остатки красненького, ее рука дрогнула.

– Это четвертый, – заметила она, совершенно пьяная.

– Не то, не то. Древняя аггада гласит, что пророк Элияху…

– Кто-кто? – Дашка вся превратилась в слух.

– Илья-пророк, по-вашему. Так вот, Элияху посещает людей в ночь седера… ну, это праздничная трапеза в вечер наступления Песаха. Законники еврейские когда-то спорили, сколько бокалов вина пить в ночь седера: четыре или пять? И один из мудрецов предложил, чтобы пятый бокал оставался полным на столе до прихода пророка Элияху, который решит все проблемы, в том числе и проблему пятого бокала. Вот мы и сидим в седер, как идиоты, на голодном пайке. Ждем этого Элияху!

– А проблему утреннего похмелья пророк не может решить? – усмехнулся Ларчиков. – Очень страдаю.

– Уймись, антисемит, – в полудреме пробормотала Верочка.

– Ну и что, разве это сложности, проблемы? – вдруг разволновалась лисичка. – А у нас в России что? Вот еще Карамзин говорил, к примеру, о невероятной жестокости древних славян…

– Ну-ка, ну-ка! – оживился Лева.

И Дашенька, подув на сливовые ручки, процитировала:

– «…всякая мать имела у них право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишком многочисленно…» – сглотнула, торопливо продолжила: – И еще: «Сему обыкновению не уступало в жестокости другое: право детей умерщвлять родителей, обремененных старостию и болезнями, тягостных для семейства и бесполезных согражданам». Вот.

Пауза затянулась. Растроганный Фрусман наконец поднял свой «пятый бокал»:

– Будем считать, что я пророк Элияху, и я обещаю решить эту вашу проблему с отъездом. И пятый бокал разрешаю всем выпить. Ну, вздрогнули!

Выпили, и Фрусман, в благодушнейшем настроении, вынес-таки на суд общественности свою сионистскую одиссею.

Глава 21

Первое жилище на Земле обетованной Лева снял в Ришон-ле-Ционе, городишке неподалеку от Тель-Авива. Возле крутых богатых вилл ютились бетонные пристройки, как раз для сдачи олимам – новым репатриантам. В этих домишках, махсанах (по-русски – сарай), отсутствовал фундамент, отчего зимой было холодно, а летом стояла несусветная жара. На мазгане, кондиционере, хозяева, конечно, сэкономили.

Две маленькие комнаты, душик с электрическим бойлером, кухонька-крохотуля, она же прихожая. И за все это убожество – триста пятьдесят долларов в месяц. Плюс плата за электричество, газ, воду, телефон, земельный налог – арнона…

Это было время сплошной «романтики»! Из-за отсутствия фундамента в махсанчик постоянно лезла всякая тропическая тварь: муравьи, жуки, тараканы. Однажды квартиросъемщик проснулся ночью, почувствовав на лбу легкое шевеление. Вскочил, зажег свет – на пол шлепнулся зверь сантиметров десять в длину, с сотней ног и раздвоенным хвостом, как у скорпиона. С воинственным кличем Лева опустил тапочку на плоскую спину твари и встал на нее всем своим девяностокилограммовым весом. Попрыгал для верности. Соскочил. Поднял обувку – зверюга шмыгнула в темень как ни в чем не бывало.

Слава богу, дела в «махон бриюте», который они открыли с компаньоном Моше Райзманом, шли неплохо. Шесть девочек, креатура Фрусмана, пахали на износ, обслуживая в основном иностранных рабочих. Одна беда – из Ришон-ле-Циона Леве было трудно добираться до южного Тель-Авива, где располагалась контора. В часы пик вообще стояли в пробках по нескольку часов. Срывались важные встречи, серьезные переговоры.

Через год после приезда Фрусману полагалась так называемая «сохнутовская ссуда», восемь тысяч шекелей, или, по тогдашнему курсу, около двух тысяч долларов. Получив ее, Лева решил перебраться поближе к месту работы. На улице Алия, где он снял квартирку, на каждом углу висел красный фонарь. Лева даже стишки сочинил на эту тему: «Моше красит красным цветом фонари на Алия. Просыпается с рассветом вся еврейская земля». Смешно! Родной «махон бриют» находился через дорогу напротив. В банном халате на голое тело Лева часто навещал по утрам своих пассий.

Квартирка, правда, была тоже не ахти. В доме, который построили лет пятьдесят назад и который по большому счету нужно было давно сносить. Все те же две комнаты и кухонька-крохотуля. Покосившиеся двери, текущие краны, с потолков сыплется штукатурка. Но – Тель-Авив. И потому выкладывай, Лева, пятьсот баксов чистыми. А еще электричество, газ – далее по списку…

В тот год Фрусман познакомился с Борисом Вальским, ювелиром со знаменитой Бриллиантовой биржи, которая находится недалеко от Тель-Авива. Был ВИП-заказ в центр города – две девочки на всю ночь. За такими суммами (а платили по штуке баксов за каждую) компаньоны ездили лично. Моше гулял на свадьбе двоюродной сестры, поэтому в путь отправился Лева. Как принято писать в газетных статейках, «эта встреча круто изменила его жизнь».

В квартире, похожей на огромное бомбоубежище, гуляла компания русских. Получив деньги, Фрусман хотел было улизнуть, но щупленький хозяин апартаментов, одетый в цветастый экзотический сарафан (так наряжались и нынешние соседи Левы – гастарбайтеры из Заира и Нигерии), остановил его прямым вопросом:

– Коллега, вы водку пьете? А то здесь одни винохлебы собрались.

Лева улыбнулся:

– Только не местную.

– «Абсолют».

– Подойдет.

Оказалось, ко всему прочему, что они земляки. Борис всю свою доизраильскую жизнь прокантовался в Орске, ну а Лева там, как известно, закончил среднюю школу. Когда он рассказал Вальскому историю про дерьмо и старушку-божий одуванчик, слетевшую с унитаза, присутствующие в ужасе заголосили, будто рядом, в десяти шагах, подорвал себя какой-нибудь шахид. А это был всего лишь борисо-левушкин хохот, только хохот…

С тех пор они стали дружить, несмотря на сокрушительную разницу в социальных статусах: Борис Вальский был «придворным» ювелиром знаменитой Бриллиантовой биржи, имел там свой маленький кабинетик и получал в месяц по шесть – восемь тысяч долларов, а Лева – ну, тут все ясно…

Если кто думает, что устроиться мастером-за-крепщиком на эту биржу очень просто, пусть примерит перед зеркалом клоунскую кепку, как у Олега Попова, пусть посмеется над собой. Бриллиантовая биржа, единственная в мире, – это государство в государстве, со своими законами и своей валютой – американским долларом. Чтобы получить возможность торговать и покупать на ней, нужно предоставить двенадцать гарантов, членов существующего при бирже товарищества. В торговом зале – уникальный в современной практике случай – сделки совершаются в основном по телефону, без всяких письменных договоров. Как раньше на Руси – под честное купеческое слово. И вот работать в этой влиятельнейшей структуре выпало счастье Боре Вальскому, обыкновенному орскому ювелиру, каких на Землю обетованную слетелось несносное количество (спасибо дяде Арону и в особенности дочке его Розанне за протекцию!).

Когда их дружба окрепла (сколько было выпито водки вместе, сколько баб на пару перемято!), Боря посвятил Леву в тайны ремесла. Ну, точнее, в свои левые дела на бирже, а чуть позже даже взял его в бизнес. Да-да, ювелир Боря Вальский приворовывал. Но – очень изысканно.

К примеру, какой-нибудь постоянный клиент приносил ему камень наивысшей чистоты и идеального цвета. Три карата, блеск, красота! У проверенных людей Боря покупал другой камень – чистоты и цвета на порядок ниже (ну и ценой ниже соответственно). Без микроскопа отличить два этих брюлика было совершенно невозможно, да и репутация у Вальского за долгие годы работы на бирже сложилась безупречная – кому придет в голову проверять? Боря аккуратно «упаковывал» более дешевый брюлик в золото и отдавал изделие клиенту. А камень заказчика продавал все тем же проверенным людям и со спокойной совестью клал в карман разницу – несколько тысяч долларов.

Бизнес шел успешно, но была нужда в оборотных средствах. И тут, как нельзя кстати, подвернулся Фрусман со своими «грязными» деньгами. Сначала Лева помаленьку давал, по пятьсот – шестьсот баксов, потом больше. Доход от камушков – две-три штуки в месяц – помог ему встать на ноги, и вскоре Лева перебрался в Холон, престижный «белый» город, без гастарбайтеров из Конго и Вьетнама.

Поселился на улице Герцог в доме с чистоплюйскими лестницами, огромными зеркалами и цветочным оазисом в холле. В окно был виден елово-пальмовый сквер и крутейшая синагога, которую посещали все жильцы, выходцы из Америки и Англии. По вечерам во дворике гуляли аккуратные старушки в серо-фиолетовых париках, с благовоспитанными мопсами и таксами. В квартире было чисто и уютно. Конечно, и стоила она соответственно – семьсот пятьдесят долларов плюс газ, электричество…

Такая беззаботная, богатая и веселая жизнь длилась около года. Но как-то у Бори случился прокол. У нового клиента, некоего Ицхака Шенхара, возникло подозрение, что ему подменили камень. Впрочем, претензий он сразу предъявлять не стал, решив провести в частном порядке «следственный эксперимент».

Он пришел к президенту Бриллиантовой биржи и рассказал ему о своих сомнениях. Президент, также являвшийся клиентом Вальского, в предчувствии грандиозного скандала стал нервно названивать маме, умершей пять лет назад. Но вскоре быстро взял себя в руки и покорно выслушал план господина Шенхара, пронизанный особым коварством.

Смысл его был в следующем. В Японии изобрели материал, по сути ничем не отличающийся от натурального алмаза. Даже ювелир со стажем не определил бы подделку без специальной экспертизы. Заговорщики – обиженный клиент и бриллиантовый президент – заказали япошкам из этого материала десятикаратный камень. Натуральный, подобной величины и чистоты (а узкоглазые выдавали фальшивку за «камень чистой воды», то есть за алмаз высшего качества: если такой бросить в стакан с водой – не увидать его в этом стакане), стоит порядка полумиллиона долларов. С этой вот роскошной туфтой Ицхак Шенхар и явился к Боре.

Боря, как и все отпетые мошенники, никак не предполагал, что его могут когда-нибудь надуть. В смысле, надуть на его же поле. Ну ладно в винной лавчонке подсунут польский «Курвуазье». Вместо настоящей виагры продадут байеровский аспирин. Беспородного щенка впарят как «собаку Сталина», выращенную в спецприемнике НКВД. Но камушки, камушки! Его вотчина!..

Клиент-заговорщик попросил поставить дорогущий бриллиант в хорошее кольцо и выполнить заказ недели за две. Вальский в этот день молился особенно истово: настал его звездный час. Дурак! Индюк!

Он купил почти копию брюлика Шенхара за триста тысяч долларов, вложив весь свой нажитый воровским путем капитал и уговорив Леву снять со счета все деньги, заработанные на изнурительной и опасной сутенерской работе. И кто говорит, что Лева не идиот? Снял!..

Итак, Вальский считал, что камень Шенхара тянет на полмиллиона долларов. От пятисот отнять двести – триста тысяч чистого дохода хотел поиметь Боря. Поэтому кольцо он сделал быстро, на неделю раньше установленного срока. А ведь мог не спешить, рискуя такой огромной суммой. Мог не полениться, отдать камень заказчика на экспертизу. Самоуверенный болван!

Короче, финал трагикомедии таков. Шенхару отдают кольцо с настоящим брюликом за триста тысяч баксов. Японскую фальшивку Вальский тут же пытается толкнуть на черном рынке в Штатах за полмиллиона долларов. Потенциальные покупатели, естественно, отдают камень на экспертизу, где выясняется, что это подделка. Боря резко седеет, но, взяв себя в руки, звонит Шенхару и просит отдать кольцо буквально на один день: ему, видите ли, пришла в голову ювелирная идея поинтересней. Разумеется, получает отказ. На следующий день в его мастерскую заявляется Шенхар и президент биржи. Слава богу, без полиции. С каменными лицами они показывают Вальскому на дверь. Его увольняют тихо, во избежание грандиозного мирового скандала.

Но ведь триста тысяч долларов – на ветер, в пустоту, к черту на рога!..

После такого страшного удара Лева долго не мог оправиться. Нет, он, конечно, искал Борю – целая свора охранников перетряхивала домишки, караванчики и махсаны от Метулы на севере страны до Эйлата на юге. Но все это была пустая затея – Боря уже мог скрываться, к примеру, в подвалах орских четырехэтажек, построенных немецкими военнопленными. Поди достань…

Проститутки, впрочем, работали исправно, и Лева кое-как выбрался из финансовой ямы, но нужна была крылатая идея, сумасшедший проект, который позволил бы с триумфом взлететь на иерусалимские холмы (Лева всегда мечтал жить в белокаменном Иерусалиме). На их вершинах покоятся звезды. Взлететь на эти холмы и остаться там навсегда.

Так возникла идея с «картой паломника».