Текст книги "Милый Ханс, дорогой Пётр"

Плюмбум

Уже в сумерках приехали втроем на видавшей виды легковушке и сразу застряли на краю поселка в снегу. Вылезли, стали выталкивать свой транспорт, тут один провалился в сугроб. Двое других вытащили товарища, и они двинулись своим ходом, уже не надеясь на легковушку. Дороги не было. Ни дороги, ни тропинки, ни приветливого огонька в занесенных снегом домиках. А они всё шли, шли – пробирались к поселку, – и, видно, знали, куда шли, подняв воротники, нахлобучив поглубже шапки, куда шли и зачем. Вот еще забор и еще дача в снегу, темная, необитаемая, – тут они, солидные уже мужчины, разом вдруг приободрились и без лишних слов полезли через забор. Знали, конечно, что делали, каждый выполнял свой маневр, окружая мрачный дом. Один встал под окном, прижался к стене. Другой поднялся на крыльцо, толкнул дверь, но она не поддалась. Третий, обойдя дачу, занялся другой дверью, дергать не стал, вытащил ключ, отпер.

Хоть и с черного хода проник он в заброшенный дом, был спокоен, шел не торопясь. Не удивился, услышав голоса. Не отшатнулся, столкнувшись с парочкой в загроможденном мебельным хламом закутке, – отшатнулась испуганно сцепившаяся в объятии парочка. Девица не успела вскрикнуть – на ходу прикрыл ей рот ладонью. Дальше была другая дверь, за ней комната и в комнате те, кого постарался застать врасплох. И застал. Еще парочка расположилась на диване, за столом играли в карты, не до него здесь было.

Он сел за стол и потребовал:

– Карту!

Тут только и увидели гостя.

– Это… это кто и откуда? Ты кто такой? – пробормотал усатый с сигарой в зубах.

– Откуда взялся, дядя? Сквозь стену, что ли? Эй! – вторил ему вихрастый юнец.

– Карту, карту, – твердил гость.

Прошла растерянность, компания очухалась, все же много их было, а он один, незваный гость, с виду не очень крепкий, седенький уже. Весело стало, заговорили разом, попыхивая сигарами, – почти все они почему-то были с сигарами.

– Так чего, играть будешь?

– В трусах замерзнешь, смотри.

– Дай карту, просит человек!

Гость взял карту, посмотрел. Еще одну взял.

– Плохие картишки, – сказал он.

– Не нравятся?

– Не нравятся.

– Фортуна, дядя, – вздохнул юнец.

Тут гость потянулся, против правил взял со стола всю колоду, стал вертеть в руках, разглядывать. Особый тут был какой-то интерес, с игрой не связанный.

– Ну ты! В чем дело-то? Не понял! – возмутился усатый. – Сел играть – играй или вон пошел!

– Сейчас в сугроб зароем! – пообещал юнец, самый из всех наглый.

Гость, не взглянув на юнца, приставил палец к губам: молчи! Бросил на стол колоду.

– Плохие картишки. Из киоска. Киоск вы третьего дня взяли. Угол Трубной и Энгельса. Трофейные картишки, плохие! – Он говорил без выражения, бубня себе под нос, а сам лез уже, не теряя темпа, в пиджак соседу, в боковой карман, в то же время другой рукой делал знак беспокойному юнцу: сидеть! Из пиджака была извлечена пригоршня вещиц, в том числе и свинчатка, но не свинчатка заинтересовала гостя, а новенький брелок, который он покрутил на пальце, заметив:

– Брелочек-то? У кого еще такие брелочки? На стол! Сигары изо рта вон! – вдруг, выходя из себя, закричал гость, а сам, привстав, уже тянулся к девице, наконец, изловчившись, выхватил у нее из волос заколку, сразу разрушив прическу. – И это… Не твое! И помада на губах ворованная! Накрасилась!

Вспыхнув, гость тотчас успокоился, поскучнел и, откинувшись в кресле, привычно пробубнил без выражения:

– Стекла для звона били? Ну, дверь взломали, вошли, стекла-то зачем? Свиньи!

Странно всё было, необъяснимо. Всё, начиная с появления, всё, что гость делал и говорил. Гипнотизировала его уверенность. И более всего вот эти вещицы на столе, ставшие доказательствами.

Кто-то тупо спросил в тишине:

– Ты мент, что ли?

И кто-то прошептал:

– Седой!.. Это ж Седой, ребята!

Гость, не реагируя, сидел в прежней позе, нога на ногу, но никто уже не сомневался: он, Седой! Седина и впрямь выделялась, не вязалась никак с внешностью гостя, с его лицом, вполне еще молодым.

Хлопнула дверь, еще один гость бодро сказал с порога:

– Чего, привидения, поехали личности устанавливать? А то, понимаешь, слухи по городу, прямо паника! Завелся кто-то в поселке, по дачам туда-сюда шастает! Кто? Сила нечистая! Привидения!

Второй гость, сложением повнушительней первого, стал ходить взад-вперед по комнате с улыбкой на лице, но смотрел зорко, приглядывался. Усатый парень его сразу заинтересовал.

– Вот так, усы. Будем тебя устанавливать.

– А чего меня устанавливать?

– Силу нечистую надо устанавливать или нет?

– Да я с арматурного.

Второй гость засмеялся. Очень был веселый.

– Ты же не с арматурного, потому что я с арматурного. Встать! – посуровев, скомандовал он. – Кто такой? Отвечать. Откуда? Отвечать! – И тут же снова подобрел, подойдя к дивану. Долго стоял, глядя на девицу, стоял и смотрел любуясь, потом сказал ласково: – Опять вы? Мы с вами где-то встречались, нет? Не помните? Дырявая память? Что вы мне ответили тогда? Напомнить? И где встречались? Не надо? Почему? Стоять, усы! Отвечать! – снова перекинулся он на усатого.

– Так чего отвечать, чего? – промямлил тот. – Из Каменска я, Панов.

– По усам вижу, давно гуляешь.

– Если видишь, чего же спрашиваешь?

– С осени, что ли, с амнистии? А к нам чего залетел? В Каменске киосков не хватает?

Усатый усмехнулся:

– Много вопросов сразу. Ты по порядку.

– По порядку следователь спросит! – заключил назидательно веселый гость, а между тем в комнату входил еще один незнакомец, высокий очкарик. Никто не удивился – эти незваные гости уже были здесь полновластными хозяевами.

Но этот вломился не один, привел не очень трезвого малого, без пальто, раздетого.

– Через форточку из уборной, – прояснил он ситуацию.

Седой оживился:

– Ага, еще один, правильно. Пятеро и барышни две. – И скомандовал: – Вперед! Как говорится, с вещами на выход! Только без шалостей, чур!

Но без шалостей не обошлось, всё же трое их только было, конвоиров, а задержанных вдвое больше. И едва выбрались со двора, побежал вдруг юнец и еще двое увязались за ним. Седой тут же подсечкой свалил в снег усатого, хоть тот и не помышлял о побеге, стоял обреченно у забора. Веселый же с очкариком ленивой трусцой отправились вслед беглецам в темноту.

Невидимая погоня была недолгой, тут же привели двоих, в том числе и юнца, третий вернулся сам.

Седой распорядился:

– Этого резвого юношу – в машину. И Панова, разумеется.

Об остальных он и не вспомнил, только эти двое интересовали. Машина побуксовала и уехала, оставив компанию на темной аллее.

В дороге они словно поменялись ролями. Одни, сделав дело, успокоились, притихли, другие без надежды вдруг развеселились. Юнец особенно. Хоть и кривился от боли, держась за руку, болтал без умолку, смеялся громко.

– Слышь, Панов, чего они затеяли? Куда нас? Зачем мы им сдались? Вдруг честь такая особая! Вы как, мужики, добровольно по сугробам? Или платят вам за ваши подвиги?

Юнец, конечно, зарывался, держа шутливый тон, но внимания на него не обращали. Веселый невозмутимо крутил руль. Седой, прикрыв глаза, то ли дремал, то ли слушал музыку по радио. Молчал и очкарик, расположившись на заднем сиденье между задержанными.

Въехали в город. Замелькали улицы, дома.

– Так куда нас? – не унимался юнец. – Вообще, предъявите документы! Кто такие? По какому праву?

Усатый тоже ухмылялся, с охотой подыгрывал:

– Они себя предъявили. Батальонцы!

– Кто-кто?

– Батальонцы. В штаб везут.

– Что за батальон в мирное время?

– Ну, эти. Энтузиасты. Хуже ментов.

Седой очнулся:

– Панова сразу в милицию. Насильно мил не будешь. Разворачиваемся, Лопатов. В горотдел!

– Слушаюсь, – отозвался водитель.

Седой заерзал недовольно, уже, видно, нарушен был его покой. Выключил музыку и обернулся к усатому:

– Дружок твой где?

– Дружок? Вот он, дружок мой, рядом.

– Вот он я, здесь, – подтвердил юнец.

– Я про Ткача спрашиваю.

– Не знаю такого, – отрезал усатый.

Седой кивнул, отвернулся, снова включил музыку.

– Это ты зря, – сказал он. – Все равно по делу вместе с Ткачом пойдешь, никуда друг от дружки не денетесь. Нам только хлопот лишних, беготни.

– Не знаю Ткача, не знаю! – твердил усатый. – И возле киоска близко не был! Не знаю, не был!

– Ты про киоск, я про квартиру, – пожал плечами Седой. – Я про квартиру в Угольном толкую. С Ткачом вы ее брали. Еще в октябре месяце.

Панов рассмеялся:

– Давай-давай, вешай. Чего еще есть нераскрытое?

Выехали на площадь. Впереди бессонно светилось окнами здание горотдела.

Вдруг послышался стон усатого, возня, голос очкарика:

– Чего напрягся-то? Не напрягайся. Выпрыгивать не вздумай, вместе выпрыгнем!

Вылезли вдвоем, задержанный и конвоир, стали подниматься по ступенькам. Панов шел обреченно, не оглядываясь, очкарик дружески держал руку у него на плече. Так неразлучной парочкой и скрылись в массивных дверях.

Другой задержанный, юнец, оставшись один, хранил молчание, все тер, кривясь, ушибленный локоть. Глядя на его муки, Веселый, он же Лопатов, предложил:

– Давай потяну, герой. Давай. Раскряхтелся!

– Сколько весу в тебе? – спросил юнец.

– Весу-то? Ну, под центнер.

– Тайга ты, вот ты кто! Всей тушей навалился!

– А как бы я тебя достал, когда ты драпанул? Чего драпанул вдруг?

– Ну, для правдоподобия.

– И я для правдоподобия! – нашелся Лопатов. – Терпи, казак, терпи… Роман Иванович, это он и есть. Тот самый парнишка.

– Я понял, – кивнул, не оборачиваясь, Седой. – Наш человек в Гаване.

– Ваш, ваш, – усмехнулся юнец. – Плюмбум. Моя подпольная кличка. Обойдемся без фамилии.

– Да Чутко он, – вмешался Лопатов. – Ты чего, темнило? Сосед мой, в одном дворе. Руслан Чутко. В батальон к нам стремится…

– Возраст, возраст, – развел руками Седой.

– Это я молодо выгляжу, мне семнадцать, – сказал юнец. – Не хватает немного, но, думаю, не в возрасте дело, а в том, что я готов вам помогать. Ну, конечно, заранее ничего не обещаю и тем более не гарантирую…

Он говорил и мог говорить еще долго, но его не слушали. Лопатов уже завел мотор, в машину ввалился очкарик, плюхнулся на сиденье. Лопатов кивнул, что означало “поехали”, – и они поехали.

Очкарик сообщил:

– Из рук в руки. Майор на седьмом небе.

Остановились на людном перекрестке.

– Приехали, – сказал юнцу Лопатов.

Юнцу пора было вылезать, очкарик уже выбрался наружу, чтоб выпустить лишнего пассажира. Но юнец вылезать не собирался.

– Совершаете ошибку. Недооцениваете! – сказал он веско. – Могли бы меня использовать. Сегодня вы же меня использовали!

– Ну? И что? – нехотя отозвался Седой.

– И в дальнейшем. В плане информации.

– Мы не нуждаемся в информации, – теряя терпение, отрезал Седой.

– И что же, нет ко мне вопросов?

Седой вдруг сменил гнев на милость:

– Один. Почему именно Плюмбум?

– А почему Седой?

– Ну, мягкий же металл свинец. Понимаю – сталь.

– Сталь!.. Без намеков. Я всего лишь Чутко, – улыбнулся юнец и объяснил без перехода: – Отдам вам Ткача по случаю знакомства. В “Сатурн”, шеф!

Седой наконец обернулся:

– Ткач? Ткач в баре? Сейчас? Откуда известно?

– Информация, – усмехнулся юнец.

– Знаешь его в лицо? Он тебя?

– Лишние вопросы, – посуровел юнец. – Поехали!

В баре Плюмбум долго стоял со значительным видом. Смотрел. А трое во главе с Седым, ожидая поодаль, смотрели на него, ловили каждое выражение. Но лицо Плюмбума ничего не выражало. Он с удовольствием тянул паузу. Капризничал: “Да отойдите вы, чего встали, засветился уже с вами, деятели!” И, слыша его свистящий шепот, троица послушно отступала дальше и дальше.

Потом он сам к ним подошел с загадочной ухмылкой.

– Ну? – не выдержал Лопатов.

– Здесь, здесь.

– И не тяни резину.

– Столик там, в углу.

– В каком углу? Где?

– Он не один, с подругой!

– Здесь все с подругами!

Да, юнец тянул резину. Он вдруг обмяк, на лбу его выступил пот. “Не обещаю и тем более не гарантирую…” – бормотал он свое и готов был говорить и говорить, но тут Лопатов ловко вставил ему в рот папиросу, развернул лицом к залу:

– Где он? Пойди прикури.

Тот же Лопатов слегка подтолкнул его, придав ускорение, и юнец устремился к цели. Словно в оцепенении лавировал он между танцующими, но шел и шел, не сводя с Ткача взгляда, приближался неотвратимо. Его выпустили, как торпеду, промаха быть не могло. Ткач, едва удостоив юнца взглядом, щелкнул зажигалкой и вновь обернулся к своей подруге. Так, щелкнув не глядя, и подписал себе приговор – троица мгновенно отделилась от стены, двинулась к столику.

Юнец задохнулся дымом, закашлялся. Ткач поднял голову. Подруга улыбнулась. Юный курильщик все кашлял. Ткач тоже улыбнулся. Потом снова улыбнулся, кивнул снисходительно – паренек непредвиденно потянулся к его даме, приглашая на танец. Дама, смеясь, поднялась навстречу. Плюмбум наконец поборол кашель, тоже выдавил улыбку: троица была на подходе, в нескольких метрах. Первым шел Лопатов. Седой замыкал.

Он прижался к партнерше. Танец был сверх плана, но самодеятельность доставляла удовольствие: партнерша была хороша, и хоть был он ей до плеча, в талию вцепился крепко. Развернул спиной к столику. Еще сильнее прижался. Партнерша шевельнулась недовольно, но Плюмбум внимания не обратил, наблюдал завороженно: трое у столика, быстрое слово на ухо, заминка, тяжелая рука на плече Ткача, тот послушно встает – пришли втроем, ушли вчетвером, все это в мгновение ока; а партнерша все шевелилась и шевелилась, отторгаясь, отодвигалась, уже отталкивала возмущенно.

– Тебе чего? Ты! Кому сказала! Тебе чего?

– Тебя.

– Ну-ка еще пошепчи. Ну-ка!

– Тебя! – громко сказал Плюмбум.

– А по шее? Пусти! – Девушка растерялась от его наглости. Обернулась, увидела пустой столик и еще больше растерялась.

– Ха-ха, – сказал Плюмбум.

– Сейчас он вернется, похохочешь!

– Он не вернется.

– Не вернется? Почему это он не вернется?

Плюмбум засмеялся и отпустил девушку.

– А теперь сама.

– Что?

– Иди сюда.

Лицо партнерши стало испуганным.

– Почему не вернется?

Плюмбум улыбнулся неясно, вытянул руки.

– Танцуй!

Теперь он не стал прижиматься, теперь он неотрывно смотрел на нее, буравил взглядом.

– Универмаг на Салютной. Продавщица. Так?

– В чем дело-то?

– Продавщица.

– Ну? Ну продавщица. И что?

– Продавщица краденого.

– Нет!

– Продавщица краденого!

– Ошибочка!

– Ну-ка, покрутись!

– Зачем?

– Красивая фигура. Повихляйся.

Она повихлялась, как он просил, лицо ее оставалось испуганным.

– С Лёхой была. Потом с Ткачом была.

– С тобой не буду. Пиявка!

– Шмотки эти у тебя дома?

– Какие?

– Эти самые шмотки. Давай танец живота!

Он стал прихлопывать, снова превратившись в зрителя, весьма заинтересованного, и партнерша уже готова была танцевать под неумолимые аплодисменты, но тут на плечо Плюмбума легла все та же тяжелая рука…

Лопатов смотрел на девушку. Седой с интересом – на юнца.

– Ну-ну, Плюмбум, – сказал он.

Потом Лопатов взял танцовщицу под руку, еще мгновение – и они растворились в толчее. Седой тоже исчез. Плюмбума под руку никто не взял, он стоял, смотрел оторопело.

Потом стоял на улице у входа в бар, опять смотрел. Урчал мотор “москвича”, рассаживались по местам пассажиры. Втиснулись на заднее сиденье Ткач с подругой, следом сел очкарик.

Плюмбум в последнюю секунду подскочил к машине, рванул дверцу. Очкарик обернулся, поглядел без выражения, не узнавая. И с непреклонностью конвоира дернул дверцу на себя. “Москвич” поехал. Плюмбум побежал за машиной, поскользнулся, упал. Слепил снежок, швырнул вслед в темноту.

Не прошло и получаса, и он с жаром рассказывал, сидя в уютной гостиной:

– Окружили, вломились без стука. Мы в картишки по второму кругу пошли, я как раз на банк сел, вдруг – явление! Для меня, положим, неожиданности не было, я их сам на эту кодлу навел, а все равно – мороз по коже! Дверь скрипит, откуда ни возьмись седенький такой появляется, за стол садится… Брр!

– Мистика! – кивал моложавый очкарик, внимая рассказчику.

– Колоду сразу заграбастал, игру поломал. Благодаря ему я в плюсе остался.

– Какой же получился плюс?

– Рубль.

– Ого! – оценила молодая женщина в очках.

– Потом я спровоцировал побег. Вы слушаете?

– Очень внимательно. Ну? А потом?

– Потом ничего. Всё.

– Да мы слушаем, слушаем! – запротестовали очкарики. Это были родители Плюмбума. – Чем все кончилось? Успешный побег?

– Безуспешный.

Плюмбум помрачнел. Отхлебнул чай и уставился в телевизор.

– Нет, – сказал отец. – Это плохая концовка. Как известно, доблестный барон с честью выходил из любых положений.

– Мюнхгаузен, что ли?

– Именно. Жанр! – заметила мать.

Плюмбум зевнул громко, мог себе позволить дома.

– Вы про жанр, я про жизнь.

– То есть?

– Как на самом деле было.

– И как же было? Значит, поймали?

– Поймали, потому что должны были поймать. Это только начало. А финал в баре. Там я выявил рецидивиста.

– С рецидивистом пришлось повозиться?

– Я повозился с его подругой. То есть подержался. Не мог отказать себе в удовольствии.

– Фу! – сказала мать.

Отец засмеялся:

– Не скажется на завтрашней контрольной?

Плюмбум задрал рукав, показал опухший локоть.

– Что это? – ахнула мать.

– Оперативник навалился.

– Гм. Правда? – Отец задумался, глядя на внушительный синяк.

– Я всегда говорю правду, – сказал Плюмбум.

Родители озадаченно молчали, созерцая локоть-доказательство. Потом отец рассмеялся, погрозил пальцем:

– Опять мистификация! Ты что мистифицируешь?

– Войдет в привычку, Руська, – предупредила мать.

Плюмбум локоть, однако, не убирал. Неумолимо демонстрировал.

Отец вдруг поскучнел, зевнул, правда, прикрылся ладонью воспитанно.

– На лыжах упал. В воскресенье. Вопрос снят.

– Нет, – сказал Плюмбум.

– С горки вперед носом! Забыл? Вот мать свидетель.

– Я свидетель! – Мать была тут как тут. – Летел ты, Руська, вверх тормашками!..

На перемене он был конем, скакал с седоком на спине по школьному коридору.

– Голос, Гюльсары! – командовал верзила с лицом ребенка.

– И-го-го! – отзывался Плюмбум.

– До слез твое ржание, соскучился! Где пропадаешь?

– Задают нам много, зубрежка…

– Эх, лошади пошли образованные!

В лихой кавалерийской схватке сошлись два класса, все кончилось детской кучей-малой.

В классе он сидел за партой с девочкой, бледненькой, неприметной, похожей на отличницу. Но девочка отличницей не была, наоборот, она привыкла у Плюмбума списывать.

Вот и сейчас, во время контрольной, выполнив уже задание, он сидел, равнодушно отвернувшись к окну, а соседка, не поворачивая головы, привычно скашивала глаза в его тетрадь.

Пожалуй, он был демонстративно равнодушен. Учитель сказал:

– Не скучайте, Чутко. Тетрадь на стол – и свободны.

Плюмбум отдал учителю тетрадь. Тот раскрыл, посмотрел.

– Даже так? Оба варианта? Аплодирую.

– Тянем, тянем на медаль, стараемся, – сказал Плюмбум.

– Заметно. А общественные нагрузки?

– Ну, красный следопыт. Стенгазета. Два кружка. Умножаем знания.

– Поделились бы с соседкой. Она себе зрение испортит.

– Это свершившийся факт, – проворчал Плюмбум.

Девочка догнала его на улице. Он радости не выказал.

– Что, Орехова, что?

– У тебя новая нагрузка, я слышала.

– Это какая же?

– Будешь делиться со мною знаниями. А то я совсем окосею!

– Ладно, ладно.

Она взяла его под руку:

– Нагрузки для тебя святое. Бедный! Встречаться хочешь не хочешь лишний раз. Приходить меня подтягивать…

– Хорошо хоть, не натягивать.

– Ну-ну.

– Может, перестанешь наконец за мной шпионить? – пробурчал Плюмбум.

– Я не шпионю!

– А кто целый месяц по пятам, интересно?

– Ты от меня бегаешь, поэтому так кажется.

– А трубки кто бросает? – не мог успокоиться Плюмбум.

Он свернул в переулок, остановился.

– А сейчас? Соня!

– Что – сейчас? Нам просто пока по пути.

– Нет!

Плюмбум побежал от Сони по переулку, нырнул в подъезд, который, конечно, был проходным, потом выскочил на площадь и вдруг замер на переходе посреди проезжей части… У светофора, в нескольких от него метрах, дожидаясь сигнала, стоял среди других машин видавший виды зеленый “москвич”!

Плюмбум подошел, распахнул дверцу водителя.

– Я вам Ткача отдал, а вы из меня клоуна!

– С ума сошел, парень! – Лопатов пытался захлопнуть дверцу, но Плюмбум не отпускал, держал крепко.

– Не узнаёшь! Короткая память, – усмехнулся он.

– А, это ты.

– Кто же еще. Ваш человек в Гаване!

Сзади дружно сигналили, образовалась пробка, но Плюмбум всем телом навалился на дверцу. Он кричал сквозь гудки:

– Сделал дело – гуляй смело, что ли?

– Гуляй, гуляй! – прокричал Лопатов, теряя терпение.

– Ага! На все четыре стороны! – не унимался Плюмбум. Он все кричал, но слов уже было не разобрать среди сигналов. К перекрестку спешил милиционер.

Лопатов сделал знак – в машину, садись в машину!

Плюмбум сел, они поехали.

– Чего концерт устраиваешь? – пробурчал Лопатов.

– Болезненно реагирую на вашу неблагодарность.

– Что? Нам нервные не нужны.

– А какие нужны?

– Скромные! – произнес назидательно Лопатов. – Сделал на копейку и благодарность вымаливаешь. На всю площадь орешь.

– Делай и помалкивай, – сказал Плюмбум. – И обиду проглоти.

Лопатов продолжал ворчать:

– Ты видел, сколько нас было. Машина не резиновая.

– Так вы меня берете в ряды? Или еще надо выявить?

– Кого? Ты о чем? Кого выявить?

– Ну, может, еще нужны заслуги.

– Чего ты вдруг прилепился, я не пойму? – проговорил Лопатов. – Какая такая у тебя цель?

– Я бы сказал.

– Вот и скажи. “В ряды”, “в ряды”!..

Плюмбум потерял интерес к разговору.

– Чего говорить. Ты все равно не решаешь.

– А кто же решает? – удивился Лопатов. – Я второй человек в батальоне. Ну, третий!

Подъехали к стадиону. Плюмбум вылез вслед за водителем. Лопатов извлек из багажника спортивную сумку.

– Тренировка?

– Да, разомнемся, – сказал Лопатов. – Так кто ж решает, по-твоему? – повторил он свой вопрос. – Кто ж решает, если решаю я?

– Решает мозг, – сказал Плюмбум. – А ты исполнитель. Ты водитель-энтузиаст. И грубая сила по совместительству. Это комплимент!

Лопатов поверил.

– Правильно. Добро должно быть с кулаками, слышал? – И он продемонстрировал свой внушительный кулак. – Ну вот. А где твои кулаки? Идем! – скомандовал Лопатов. И они двинулись по аллее к стадиону.

В зале Плюмбум сидел в сторонке, наблюдая за событиями на борцовском мате. Лопатов, разумеется, был в самом центре этих событий.

– Захват, подсечка, бросок с переводом в партер! – комментировал он свои действия. Очередной партнер падал на мат, Лопатов, лежа на нем, продолжал: – Действия в партере, смотрим в оба: переворот, захват запястья и… болевой, пожалуйста!

После “пожалуйста” партнеры хлопали Лопатова по спине, что означало “сдаюсь”, кое-кто даже взвывал негромко – болевой прием, конечно, действовал. Среди батальонцев были совсем молодые ребята и мужчины постарше, уже даже с некоторой солидностью, и всем происходящее было по душе. Падали, вскакивали, снова падали, возились, кряхтя, слегка зверея в единоборствах, кому-то становилось больно – и все эти муки были в удовольствие, терпели их с улыбкой.

Лопатов очень удивился, увидев перед собой Плюмбума. Он позабыл о нем. Плюмбум был без пиджака, в носках, в школьных форменных брюках.

– Как ты это делаешь? Давай! – сказал Плюмбум.

– Что?

– Ну, это… Через что там бросок? Через бедро?

– В другой раз. Сегодня ты зритель.

– Давай. Я тебя прошу.

Лопатов еще больше удивился, но сделал все, как просил Плюмбум. Захват, бросок, болевой прием в партере. И напомнил:

– Когда сдаешься, надо по спине, понял?

– Я не сдаюсь, – отозвался Плюмбум.

– Так я ж прием провел!

– Не подействовал.

Лопатов в очередной раз удивился и изо всех сил налег партнеру на руку. Плюмбум никак не отреагировал.

– Ну, морально-волевые! – оценил кто-то из зрителей.

Напрягшись, Лопатов даже крякнул. И вдруг отпустил партнера, сел.

– Ты чего? – спросил растерянно.

– Ничего. – Плюмбум, смеясь, поднимался с мата.

– Ты это брось, парень.

– Ладно, – сказал Плюмбум.

Он отошел к скамейке, стал натягивать пиджак.

– Я ж тебе руку ломал, ты не чувствовал, что ли?

– Нет.

– Ну как? Я ж ломал! – доказывал Лопатов.

– Я не чувствую боли, – сказал Плюмбум.

Лопатов не нашелся что ответить. Пошел к скамейке, стал переодеваться.

– Чтоб это в последний раз, – сказал он Плюмбуму.

– Это такая хитрая публика, сразу не ухватишь. Ухвати его, если он нигде и никем. Нос высунет – и обратно в нору, нет его! И ведь у него чутье, у невидимки этого, привык маскироваться…

– В Угловом одним рейдом вычистили. Все вместе взялись. Они как? Они с утра к магазинам, к открытию. Час времени вся акция!

– Не надо никого вылавливать. Надо двоих-троих взять – и под суд. Чтобы процесс показательный, остальные разбегутся. Там и бродяжничество, и уклонение от алиментов, и паспортный режим. По принципу – бери любого, никто без статьи не останется…

Плюмбум был весь внимание. Он, как в укрытии, сидел за широкой спиной Лопатова. Разговор внезапно прервался на полуслове, все присутствующие дружно встали. Плюмбум тоже поднялся… В дверях появились трое, среди них Зарубин – Седой. Батальонцы расступились, пропуская троицу к столу.

– Сели. Сколько будет групп? – спросил Седой.

– Четыре. В каждой по двадцать человек.

– Это вы на парад собрались? А, Лопатов?

– Почему на парад, Роман Иванович? Мы рассредоточимся.

– Для начала сосредоточьтесь, – сказал Седой. – После того, что случилось, показухой заниматься поздно. А военное положение вводить рановато. Так что маневры под командованием маршала Лопатова отложим до следующего ЧП. А пока будем скромнее: сорок человек. Вполне достаточно, если разобьемся на группы по трое-четверо. Список старших у Лопатова. Рейд планируем на воскресенье. Инструктаж в семь утра в милиции. Вопросы?

– Не числом, а умением, браво! – раздался вдруг мальчишеский голос. Это помимо воли вырвалось у Плюмбума. Он сказал про себя, но слишком громко.

Его не услышали. Слово взял средних лет мужчина в кожаном пиджаке.

– Акция эта вынужденная, деликатная и отчасти запоздалая. Нам надо было в свое время вмешаться, кое-кого изолировать в их же интересах. А вмешались подростки и кое-кого совсем изолировали, простите за каламбур. Есть две жертвы, выявлена группа молодых людей, которая прямо-таки устроила охоту на этих бродяжек. Вы должны понять, что наш рейд в интересах тех же людей, против кого он направлен…

– Гуманизм! – снова раздался голос. То ли опять у Плюмбума поневоле вырвалось, то ли он не утерпел, решил вмешаться…

На этот раз Седой услышал.

– Это что еще за гость у нас?

– А я разве гость? – сказал Плюмбум.

– Чего вы здесь, я не понял?

Лопатов подошел к Седому, пошептал на ухо.

– Какой же я гость, если на вас работаю и в курсе всех дел? – продолжал удивляться Плюмбум.

Но Седой был непреклонен:

– Так я не понял, что вы здесь делаете? Выйдите. Ну-ка, выведите его.

– Да как же “выведите”, когда я знаю ваши секреты! – сказал Плюмбум.

– Это кто ж такой? – спросил Седого мужчина в пиджаке.

Плюмбум сам ответил за Седого:

– Это молодой человек, совсем молодой, который давно крутится у вас под ногами и клянчит, чтобы его приняли в оперотряд. Его единственный недостаток – молодость, но он рассчитывает на исключение, потому что… потому что он ненавидит зло, и у него есть на это причины. Он никогда не подведет вас, оправдает доверие, если надо, отдаст в борьбе жизнь, и это его клятва!..

Монолог был со слезами на глазах, причем, кажется, искренними. Раздались дружные аплодисменты.

Седой, однако, отвечал невозмутимо.

– Вы передайте этому молодому человеку, – сказал он, обращаясь к Плюмбуму, – что нам не нужна его жизнь. Это было б неверно, если бы он отдал жизнь в наше мирное время. И чтобы исключить даже малую вероятность этого, мы пока что не можем ему позволить оправдывать наше доверие. И пусть он не крутится под ногами и больше не клянчит, а займется учебой. И, кстати, пусть скажет там, в школе, что его не очень хорошо воспитали!..

– Да, ребята, с вами не договоришься! – заявил Плюмбум.

Но Седой уже углубился в бумаги. Ему надоело. Не поднимая головы, он сделал знак, и Лопатов, для ускорения событий подхватив Плюмбума, потащил его к выходу.

Но Плюмбум все-таки прокричал напоследок:

– По принципу холодно-горячо… Ищите, где горячо, не ошибетесь. Они возле батарей, сейчас зима. Ищите, короче, батареи!

Единой семейной стайкой мчались они по ледовой дорожке сквозь пеструю толчею катка. Отец, мать, мощные, фигуристые в облегающих трико, слившиеся в движении, – и Плюмбум с ними, неуместный, портящий дело коротышка. Первое время он еще поспевал за родителями, потом стал безнадежно отставать, и в конце концов они улетели, скрылись из виду.

Гремела музыка, перекрывая разноголосицу, в свете прожекторов, толпясь, катился по ледяному кругу город. Мелькали знакомые лица, Плюмбум кого-то окликал, кому-то махал, и кто-то бросил в него снежок, сбив с головы вязаную шапочку.

И здесь, в толчее, высмотрев группу парней с повязками на рукавах, не смог отказать себе в удовольствии прокричать:

– Деятели! Вы в темноту давайте, где шпана! Где ножичком чик-чик! Дружинники-фигуристы! Ловко!

Он переобулся и как раз в темноту и пошел – по безлюдной, освещенной редкими фонарями аллее. Так брел, пока после недолгого затишья не грянула на весь парк новая музыка. Первый же аккорд словно ударил Плюмбума по голове, он опустился на скамейку и так сидел, сжав ладонями виски.

– Ты что, Русик? Что с тобой? – услышал он голос и увидел рядом Соню, которая кричала, тормошила его. – Что, что, Русик? Тебя ударили?

– Да, нокаут, – пробормотал Плюмбум.

– Кто тебя, кто?

– Музыка.

– Не понимаю.

– Вот эта музыка. Проклятая.

Соня не знала, что сказать. Музыка, слава богу, смолкла.

– Так в чем дело? Ты скажешь?

– Эту музыку ненавижу. Не могу слышать.

– Именно эту?

– Да, да!

– Сейчас это самое модное. На каждом шагу. Тра-ти-та-та!

– Молчи, молчи, – сказал Плюмбум.

Они встали, пошли по аллее. Он впервые посмотрел на Соню. Она шла рядом, с коньками через плечо, слезы еще блестели у нее на глазах.

Усмехнулся:

– Наловчилась шпионить. Я и не заметил. Ну-ка!

Он остановил ее под фонарем, приблизился. И она уже закрыла глаза, ожидая поцелуя, но Плюмбум сказал строго:

– Смотри внимательно!

И прикрыл ладонью глаза. Потом уши. Потом рот.

– Не вижу. Не слышу. Молчу. Ты поняла?

Она торжественно, как ритуал, повторила его жест.

– А о чем молчать? – спросила погодя.

Плюмбум засмеялся:

– Я на всякий случай. Вдруг разоблачишь. Мата Хари!

Соня вздохнула:

– Да, у тебя, конечно, есть тайная жизнь. Я давно чувствую. Предполагаю.

– Что предполагаешь? – удивился Плюмбум.

– Что эта женщина старше тебя, на которой ты свихнулся по малолетству…

Плюмбум сказал, помолчав:

– Не надо, Соня. Не надо больше вопросов.

Соня тут же вопрос задала:

– Ты нарочно выбираешь места потемнее? Тебе не страшно?

– Видишь ли, я выработал в себе определенные качества.