Текст книги "Милый Ханс, дорогой Пётр"

– Я молодец, – сказал Клюев.

– Эти все волны еще схлынут, Паша.

Мария Петровна замолчала, стала смотреть бумаги, которые лежали перед ней стопкой.

– Тут у меня подколото, счета и прочее. Но, главное, Андрей Андреевич обещал заново оформить дарственную, это решит дело.

– Какой Андрей Андреевич?

– Ну, Гундионов. Я ему утром звонила.

– Вот как, – слегка удивился Павел Сергеевич.

– Ну да. Ему, кстати, тоже не понравилось твое настроение, – усмехнулась жена. – Опасается, как бы ты не наломал дров, неправильно истолковав его слова.

– Какие?

– Уж не знаю, что он тебе говорил, когда был здесь в мое отсутствие, – сказала Мария Петровна и снова углубилась в бумаги.

– Ты часто ему звонишь? – спросил, помолчав, Клюев.

Жена подняла голову:

– Иногда.

И снова склонилась над бумагами. Павел Сергеевич сидел напротив, смотрел на жену. Потом поднялся и, зайдя ей за спину, закрыл ладонями лицо. Мария Петровна вздрогнула, замерла. Он опять долго стоял сзади, а она сидела в напряжении и вот дотронулась до его руки. И, обернувшись, подалась к мужу, тот вдруг схватил ее, сжал, стал целовать. Но она уже испуганно отстраняла его, объятия ее душили, и тогда Клюев столкнул жену со стула, она неловко повалилась на пол. Только и успела вскрикнуть: “Шакал, Шакал!”

Автомобиль Гундионова стоял у парадного подъезда многоэтажного здания. Водитель в костюме, при галстуке дожидался в салоне с книжкой в руках.

Павел Сергеевич, робея под взглядом милиционера, подошел к машине.

– Хозяин скоро твой выйдет? – спросил он водителя.

– Не докладывал.

Водитель был молод, подтянут и исполнен достоинства. Клюев смотрел на него с улыбкой.

– Демобилизованный?

– И призванный, – отвечал молодой человек, не отрываясь от книжки.

– Десантник?

– Опять угадали.

– Хозяин тебе за спину садится. И свет в салоне всю дорогу!

– Точно! – удивился наконец водитель. – Вы это откуда?

– В самосвал не пересаживался?

– В какой?

– Всё впереди, – усмехнулся Павел Сергеевич. – А как насчет скорости? Ведь он тот русский, который не любит быстрой езды.

– Вы его как облупленного знаете! – восхитился водитель. – Только мне кажется, он не русский.

Заметив оживление у входа, Клюев сказал на прощание:

– Бывай, Павел!

И поспешил к подъезду. Водитель помахал ему вслед. Раскрылись массивные двери, милиционер взял под козырек. Вышел Гундионов. Павел Сергеевич был тут как тут.

– Повестку получил! – проговорил он, подстраиваясь под шаг хозяина.

Гундионов его словно не видел, не слышал. Не останавливаясь, шел к машине.

– Повестка мне пришла, Андрей Андреевич, – повторил Клюев.

Хозяин наконец нарушил молчание:

– В военкомат?

– Совсем не в военкомат! – теряя терпение, сказал Павел Сергеевич. Но надо было успеть сказать все, до автомобиля оставалось все меньше шагов. – Их Брызгин, видно, дожал. Ведь и для вас чревато, а? Что-то надо делать!

– А это кто, Брызгин? – последовал вопрос. – Не знаю такого.

Павел Сергеевич начал понимать игру, усмехнулся:

– А меня знаете? Я кто?

Гундионов впервые на него посмотрел. Недоумение его было столь искренним, что Павел Сергеевич поспешил представиться:

– Да Клюев я, Клюев. Водитель ваш бывший.

– Клюев? Да, ты водитель мой, да! – оживился хозяин, будто и впрямь только узнав Павла Сергеевича. – Клюев, точно. В Белогорске меня возил, было дело. Ты Клюев, да!

Не останавливаясь, он с ходу как бы вошел в автомобиль и уехал. Павел Сергеевич стоял у здания, смотрел вслед. Большая машина Гундионова по-хозяйски вписывалась в напряженное движение города.

Он сказал:

– Здравствуй, отец Василий! Мы с тобой в одном гараже, помнишь? Ты Зеленяева возил, я Гундионова. Ты от этого уже отрекся?

– Нет, – отвечал священник.

– Ты узнал меня?

– Конечно.

– Вот я и пришел к тебе, Василий… отец Василий.

– Зачем?

– Просто. Посмотреть. Все сейчас ходят на меня смотреть, а я пришел на тебя.

Малолюдно было в церкви, сумрачно. Мерцали огни, смотрели с высоты лики святых.

– Ты мне не скажешь ничего, и я тебе не скажу. Наверное, мы виноваты, что они такие и мы их возили.

– Да, – отозвался священник.

– Ты тоже святым не был, а, видишь, стал. И я хотел, да не судьба, видно!

Павел Сергеевич двинулся к выходу, вернулся. И вдруг, склонившись, приник губами к руке бывшего коллеги.

Вышел из церкви. Свет дня ударил в глаза, ослепил. Клюев не сразу заметил “москвич”, двоих его пассажиров. Они как раз вылезали из машины. Он не увидел – услышал:

– Маэстро! Опять в наших краях!

– Ну как? Отпустил тебе Васька грехи?

Это были они, его горячие поклонники. Они шли к Клюеву бодрым шагом, и он тоже пошел навстречу.

– Дай, Паша, четвертной до получки! – уже начал свою песню бывший механик.

И вторил ему часовых дел мастер:

– А мне не надо. Мне искусство давай!

– Сейчас, сейчас, – успокаивал их Павел Сергеевич, приближаясь. – Все будет, все. И искусство будет, обязательно! Ну что, – сказал он весело, когда они сошлись, – приступим, помолясь?

Он бил их по очереди. Он дирижировал руками и ногами тоже. Механика, часовщика, снова механика…

Часовых дел мастер кричал с земли, уже не мог подняться:

– Тебе руки для другого даны!

– Для этого! – отвечал Клюев.

Механик оказался покрепче, лицо его было в крови, но он еще стоял, пошатываясь, и Павел Сергеевич последним ударом добил его, свалил наповал.

– Шакал, Шакал! – прохрипел с земли механик, на лице его мелькнул ужас. – Шакал!

– Ключи! – сказал Клюев часовщику, тот отдал. Павел Сергеевич сел в “москвич” и уехал.

Старики прохаживались по тенистой аллее. Брызгин, как всегда, был в окружении свиты. Его не оставляли одного ни на минуту. Не раз и не два он прогуливался мимо кустов, где сидел в засаде Павел Сергеевич. Даже приостанавливался в соблазнительной близости. И уходил. Меж тем уже зажигались окна массивного здания, где коротали свою жизнь старики, подступали сумерки.

В конце концов Клюев не выдержал, открыто вышел из-за кустов и, вежливо взяв Брызгина под руку, вывел из плотного кольца телохранителей. Старики ничего не поняли, застыли на месте. Брызгин тоже растерялся, шел покорно рядом, не требуя объяснений. Так они миновали ворота, Павел Сергеевич распахнул дверцу машины, и тут наконец Брызгин запоздало дернулся, а свита его устремилась к “москвичу”. Но было поздно, похищение состоялось, заурчал мотор, машина поехала. Старики недолго бежали следом, потрясая кулаками.

– И куда же ты меня? – спросил Брызгин.

– Далеко. Наберитесь терпения.

– Грубо, очень грубо.

– Наоборот. Полон к вам почтения и сочувствия, как и вы ко мне.

– Ответишь.

– Уже все равно. За мной угон, избиение. Плюс изнасилование собственной жены, – вздохнул Клюев.

– Полицай. Вот самое точное слово, – сказал, помолчав, Брызгин.

Водитель обернулся к нему с улыбкой:

– Роман Романович, вы когда-нибудь пробовали кляп? Это невкусно.

Долго ехали. Всю ночь. В кромешной тьме, по пустым, будто забытым дорогам. Павел Сергеевич гнал и гнал машину. Пассажир затих за его спиной, его, казалось, вообще не было.

И вот среди ночи фары выхватили из тьмы: “Павловская слобода”. Вспыхнули и погасли буквы на придорожном щите, сзади раздался смех Брызгина. Пронеслась уже, отвалилась в бездну деревня Клюева, сгинули родные огоньки, а старик все смеялся, не мог успокоиться.

На рассвете вкатились в большой город. Высотные башни, площади, проспекты… Павел Сергеевич ехал против правил, куда хотел, сворачивал. А потом были улица, двор, дом. Затормозил у подъезда, выскочил.

Стоял в парадном, наугад, без успеха давил кнопки кода. Вышел. Примерившись, прыгнул, вскарабкался на пожарную лестницу, полез вверх. Снова прыгнул, по-обезьяньи ловко перескочил через решетку балкона и вошел в квартиру. В первой комнате спали и во второй спали. Никто не проснулся. Только девочка привстала с постели и снова легла, Клюев ей привиделся.

Он эту квартиру прошел насквозь. На лестнице вызвал лифт и поехал в другую квартиру. Дверь, звонок. Старушка на пороге, совсем дряхлая.

– Таисия Ивановна, это я, это Паша Клюев. Супруг еще отдыхает?

Гундионов лежал в постели, глаза его были закрыты. Павел Сергеевич склонился над ним: нет, не было сна на лице хозяина, только страх.

– Вставай, – приказал Клюев.

Он вывел Гундионова во двор. Хозяин был в пижамных брюках, тапках, в пиджаке на голое тело. Видно, Клюев не дал одеться.

– Иди, он там.

Гундионов поковылял к “москвичу”. Подошел к машине, постоял и вернулся.

– Ты мертвого привез, – сказал он.

Павел Сергеевич побежал. Рванул дверцу. Брызгин сидел в машине с открытыми глазами. Он был как живой, но мертвый.

– Но я… я не хотел! – пробормотал Павел Сергеевич.

И услышал сзади рыдание.

– Роман! – плакал Гундионов. – Роман, все не стоит выеденного яйца! Роман, Роман!

– Я не хотел, – снова сказал Клюев. И закричал: – Я не хотел, я не хотел!

Эхо пустого двора ударило, оглушило его самого, он побежал, вернулся.

– Ты, ты этого хотел! Хотел, хотел. И я привез!

Гундионов смотрел на Павла Сергеевича с сожалением.

– Ты, Паша, перестарался, как всегда, – сказал он.

Павел Сергеевич побежал без оглядки. Через двор, в арку, по улице, по пустому проспекту.

Клюев стоял лицом к хору, спиной к залу. Он знал, что это в последний раз. Пели женщины в белом, мужчины в черном. Он дирижировал, он словно то бил с силой, то нежно касался своих черно-белых клавиш, исторгая из людей вместе с голосами души.

Да, он знал, что всё в последний раз. Знал, чувствовал, что в переполненный зал уже вошла, предъявив особые свои билеты, троица молодых людей в вечерних костюмах, вошла и встала воспитанно у дверей.

Потом Клюев уже воочию увидел их совсем близко, у сцены. Молодые люди хлопали в ладоши вместе с залом, хоть и были далеки от музыки. И он им кланялся, улыбался, и они тоже улыбались, вписываясь в среду, и терпеливо его ждали.

Но он добился новой отсрочки. Зрители всё аплодировали, Павел Сергеевич опять повернулся к хору. Поднял руки: приготовиться! И вдруг в наступившей тишине… оглянулся. И так стоял, обратив лицо в зал. Стоял, окаменев, как памятник.

Он увидел другой зал. Гундионова с Марией среди зрителей. Тогда был первый его концерт. Смущенный и неловкий, злой даже на себя и свою долю, стоял Павел Клюев перед публикой, и Гундионов с Марией хлопали ему громче всех и даже кричали “браво!”. А потом Мария поднялась, пошла к нему с букетом цветов.

В тот же вечер после концерта провожали Гундионова.

Поезд тронулся, он встал на подножку. Сказал:

– Еще увидимся, такое предчувствие!

Павел с Марией шли по перрону всё быстрее. Гундионов был еще рядом, они видели близко его лицо. Они пока не расставались, были все вместе. А поезд набирал ход, Павел с Марией уже бежали, Гундионов смотрел на них с подножки.

– Паша с Машей! – улыбнулся он.

И в эту последнюю минуту он был еще здесь, с ними, на расстоянии вытянутой руки, но вот и эта минута умчалась, канула, как все минуты. Кончился перрон, все кончилось. Павел с Марией стояли на краю, махали вслед поезду. Потом посмотрели друг на друга: началась жизнь!

1987