Текст книги "Люди и боги. Триптих (сборник)"

3

– Ну что могу сказать… Хата неплохая.

Грубый скуластый фейс, на голове шапка из меха норки, на ногах добряче растоптанные черные гавнодавы. Вчерашний селянин, сегодняшний городской деляга. Звать Леонид Иванович.

– Красиво, ничего не скажу. Чувствуется, для себя делал. Давай, хозяин, скидывай чуток – и возьму.

Разведясь с женой, продаем квартиру. Половинка полученной суммы – ей, половинка – мне, добавляем к половинам и покупаем – кто что хочет.

– «Чуток» – это сколько?

– Ну хотя б пятерку.

«Пятерка» – это пять тысяч долларов.

– Ничего себе – «хотя бы». Пять тысяч это уж никак не «хотя бы». Нет, столько скинуть, конечно же, не смогу.

– Брось. Что та пятерка – ерунда по нынешним временам.

– Ну а если так, то почему торгуешься?

– А потому, что потому. Принято так – вот почему.

– Ладно, если принято, то так и быть, скидываю. – Секунду размышляю – сколько же сказать. В ситуациях, подобных нынешней, одно слово равно труду нескольких месяцев. Тут тебе не на базаре торговаться при покупке пары килограмм помидоров. – Штуку скидываю.

– Да ну, штука – это несерьезно. Хотя бы четыре.

– Две.

– Три.

– Ладно, – соглашаюсь, – пусть будет три.

Продана квартира. Жаль немного, вложил я в нее, что говорится, часть души – в стенах ниши; в спальне – на всю стену и до потолка – шкаф – купе; розовая датская кухня на заказ, дорогущая плитка… Но ничего не поделаешь – такова се ля ви.

Брокер мне потом рассказал, что моя квартира чуть ли не десятая по счету, купленная этим типом. И останавливаться не собирается, поручение брокеру: «если что-то интересное на Подоле появляется – сразу же давай мне знать», – остается в силе.

Прошло более полугода. Звонок на мобильный. Леонид – тот самый – Иванович.

– Слушаю, Леонид Иванович.

– Слышь, тут такая у нас тут ситуация… Пришла бумаженция, что за тобой долг имеется по электричеству – двести гривен.

– Так что ты хочешь?

– Ну как что… Погаси долг.

Блин! Это ж встречаться, тратить время.

– Так ведь брокер все тогда проверил, и ты проверил – никакого долга не было.

– Ну а я откуда знаю. Может какой-то перерасчет. Короче, пришла бумажка, и я заплатил по квитанции двести гривен, так что ты мне отдай, пожалуйста. Что это я должен за тебя платить…

Подойдя к оговоренному месту встречи, с ходу протягиваю две сотни. Деляга берет их, что-то хочет сказать, сует мне бумаженцию какую-то – на, мол, посмотри, если не веришь, – но я поворачиваюсь и быстрым шагом ретируюсь. Что мне тебя слушать, жлоб хренов.

Прошел еще год. Звонок на мобильный.

– Это Леонид Иванович.

Что за Леонид Иванович? Ага, вспоминаю не без труда, этот тот разбитной скупщик подольской недвижимости, яркий представитель новой городской аристократии.

– Что надо?

– Тут, Григорьевич, такое дело, понимаешь, там ту твою хату сверху затопили, и пропал свет в хате. Ни света, ни напруги в розетках. На автоматах выход есть, а в хате – ничего. Короче, не могу найти разводную коробку, входную. Ты не подскажешь – где она?

– Послушай, я сейчас в кафе сижу с народом, и не очень трезвый. Давай как-нибудь потом о коробках – розетках. Потом, хорошо? Мне сейчас ну никак не до них.

Нажимаю на красную кнопочку. Пытаюсь вспомнить, о чем повествовал развеселой компании. Только вспомнил, только рот раскрыл, чтоб продолжить – опять звонок. Он. Ах ты ж скотина…

– Григорьевич, ты это… Ты, пожалуйста, не бросай трубку. В смысле, не разъединяй. Я тут всю стену обшарил, всю ее обстучал, не могу найти коробку. Мне входной провод нужен, понимаешь.

– Слушай, ты, чертыло рогатый, не звони мне больше! Никогда! Понял? Я тебя не знаю, и знать не хочу.

Разъединяюсь.

Звонит.

Не беру трубку.

Опять звонит.

Опять не беру. Отключаю звук.

Больше не звонил. Никогда.

4

Иерусалим. Первый по значимости Город у христиан, первый у иудеев и третий (после Мекки и Медины) у мусульман. Пуп Земли. Место, вокруг которого бьются копья на протяжении последних двух тысячелетий. Нет, не двух, а трех – и того тысячелетия, что предшествовало нашей эре. Евреи с ханаанами, римляне с евреями, крестоносцы с сарацинами, турки с арабами, англичане с турками, арабы с евреями. Что говорить, нескучный городишко.

Церковь Гроба Господня. Пере – переполненность чувствами и эмоциями – ничего себе, вот здесь, прямо здесь… Вот прямо здесь – о! Прямо здесь похоронен Он.

Я – атеист (может, правильнее агностик), но и у меня кожа рук в мурашках. Жена, выстояв в небольшой очереди, опускается на коленки, целует выложенное плитами место. Мне это кажется не слишком гигиеничным, но молчу, не комментирую. Ага, попробуй, скажи что-то такое…

По узкому проходу движется поп, грек, машет кадилом. Крупный нос, густые черные брови, густая черная в завитушках борода – красавец поп. Вытянув из кармана джинсов несколько купюр, выискиваю средь них десятку, кладу греку в специальную торбу. Грек на купюру ноль внимания (так же, как и на все остальные), продолжает торжественный свой ход.

Следующая по экскурсионному регламенту святыня еврейская. Храм Давида.

Храм… Ну не совсем тот храм, что в нашем представлении храм – и площадь небольшая, и интерьер такой, что скромнее не бывает. Но все равно… Все равно святыня. И изволь, всяк входящий, проникнуться.

Как могу, проникаюсь.

У входа в храм за столом восседает горстка евреев в ермолках – служители. На столешнице минора и, конечно же, приличных размеров ящик с широкой прорезью. Проделываю ту же, что и в Церкви, процедуру – выуживаю из кармана джинсов купюру – на сей раз это двадцатка, – всовываю в щель. Не уверен, но вроде бы один из сидящих за столом мотнул благодарственно головой. Ну-ну, хоть один нашелся культурный.

Выходим из храма, и тут раскрывает рот жена.

– А почему это ты нашему греку дал десять баксов, а своим евреям двадцать?

У меня и в мыслях не было, что так дело может обернуться.

– Да каким там… Какие они мне свои… А дал двадцатку, потому что (в самом деле, а почему дал десятку?)… Потому что закончились в кармане десятки, и самой малой купюрой оказалась двадцатка.

– Врешь.

– Честное слово. Ты что, не веришь?

– Нет, не верю.

Надо же, никогда раньше не пыталась меня во лжи уличить. Что это на нее нашло?

– Тебе что, карманы вывернуть? Если б сперва был храм Давида, а потом Церковь, то было бы наоборот: евреи недосчитались десятки, а греки на столько же больше получили б. Ты что это, в самом деле… Или я гнать тебе буду?

– А мне показалось, что ты для своих двадцатку приберег.

– Ладно, хорош тебе, в самом деле. Такое говоришь… Объяснил же раз, второй – сколько можно… Не смешно.

– А я и не шучу.

Ух ты, не шутит, видите ли… Нашла место, где скандал устраивать…

– Знаешь, милая, ты тут со мной, пожалуйста, повежливей, не забывай, где находишься. Тут мне стоит только подать голос: граждане, наших терроризируют! – и кой-кому придется очень даже несладко. Живо устроят погром. Но не еврейский, а наоборот.

– Ладно, успокойся, – машет рукой жена.

– Это кто «успокойся»? Это я «успокойся»? Это ты успокойся! Затеяла тут склоку на ровном, понимаешь, месте. «Успокойся»… Я-то как раз очень спокоен.

5

Сервис отвратительный. Всего и вся. Но не это самое страшное. И не то, что хамство поголовное. Хамство – для нашего гражданина явление привычное. Пляжи дерьмовые – узкие полоски, жуткая скученность тел, кучи мусора – но и к этому как-то притираешься – просто больше времени проводишь в воде. Несоответствие меж ценами и качеством выше гор, что невозмутимо взирают на все эти кошмары. Но и это не самое страшное.

А что самое – музыкальный грохот. Тут, в Крыму он везде и всюду. Хотя, наверное, многих он не раздражает, многим даже нравится. В противном случае владельцы кафе и ресторанов, торговых точек и пляжей, маршруток и аттракционов не врубали б на полную.

Восьмой час вечера. Иду по улочке, что параллельно набережной. Долгая цепь кафе, а покушать негде. Ну не могу поглощать пищу, когда гремит вовсю, просто желудок не вырабатывает сок должным образом.

Заглянул – гремит – иду дальше. Заглянул – гремит – дальше. В этом гремит… В этом тоже… Ладно, идем дальше.

Ба! А в этом не гремит. В этом тишина и покой. Надо же… Благодать! Буэнос аппетитос, синьор, говорю себе, и захожу.

Усаживаюсь за стол, заказываю пиво, салатик, первое, второе. Второе придется немного подождать, говорит официантка. Ничего, отвечаю, подожду. Надеюсь, не три часа ждать? Нет, улыбается официантка, минут пятнадцать – двадцать, самое большее.

Ну и хорошо. Эх, сейчас как покушаем!

Принесли пиво в высоком, тонкого стекла стакане. Надпил где-то на четверть – класс! Холодное, вкусное. Прислушался к ощущениям – ну очень неплохие ощущения. Еще раз надпил – замечательно!

И тут появляются. Двое. Лабухи. Он – клавишник, она – так сказать – вокал. О боже!

С ходу, без разминки как заголосила… Мама родная! Глотка луженная, да еще мощное электронное усиление. И это в относительно небольшом объеме, ограниченном стенами, полом и потолком. В уши словно звуковые иголки и гвозди – кошмар! И не встанешь, не уйдешь, потому как уже заказано. Ну, блин!

Вкуса не чувствуя, выхлебал супчик. Перевел дыхание, жду второе. Дамочка – певица, между тем, отголосив песню вторую и обведя взглядом немногих сидящих за столиками, вдруг направилась ко мне.

Подошла, улыбнулась широко, как родному и долгожданному и спрашивает: «Что вам спеть?»

Ну что ж, человек спрашивает – нужно ответить. Потому как не ответить – это типа неуважение.

– Лучше было б, конечно, помолчать.

Опешила. Может даже, обиделась. Но, взяв себя в руки, заявляет:

– Что значит «помолчать»? Молодой человек, моя песня стоит десять гривен (давненько это было, ныне такса, думаю, раза в три выше).

– Хорошо, – соглашаюсь. – Даю вам десять гривен, и вы десять минут молчите.

– Что значит «десять минут»? Песня – в среднем – три минуты, значит, за десять минут я могу спеть три песни. Минимум – две.

– Это, в смысле, с меня двадцать гривен?

Улыбается. Не так широко, как в первый раз, но все же…

На тот момент своей биографии я был очень небеден, однако нагловатое требование (точнее, нагловатый намек) гражданки меня возмутил. Это что, новая форма рэкета? Гони, приятель, бабки за тишину. Ну, блин, наглость какая!

– Гражданка, повторяю свое предложение: я вам отстегиваю десятку, а вы на десять минут…

Стоп, стоп, одергиваю себя, только без резких слов.

– …а вы десять минут не поете.

Стерта улыбочка. В глазах неприкрытая ненависть. Протянутую купюру прям вырывает из пальцев и подносит к лицу моему часы – засекай, мол, пошло время.

Минут через пять официантка приносит долгожданное второе. Чтоб потом ее не ждать, сразу же рассчитываюсь.

И быстренько, быстренько… Может и вкусно. А может и не очень – так толком и не распробовал. Когда уже выходил, был уже у самой двери, в спину ухнуло:

 
Вот опять за окном стынет в лужах вода,
И не помню весна пролетела когда,
И понять не могу в этот вечер сырой
Скрылось лето моё за какою горой.
 

Ну ничего, главное, уложился в норматив.

6

Ох, как хорошо в Крыму в мае. Зелено, не жарко, народу туристического еще не понаехало. Относительно скромные цены на все и вся, да и сервис не сравним с июльским – августовским. Однажды заглянул в кафе, поморщился от музыкального грохота, а когда обслуга узнала причину моего неудовольствия – «да какие проблемы, молодой человек!» – вырубила музон. – «Мы для посетителя – все… Все, что он пожелает, любую его прихоть» – заверил меня бармен.

Я был потрясен.

Еще не начались подготовительные к сезону работы, когда везде и всюду грохот молотков, визг болгарок, ацетоново – скипидарная вонь. Вода в море холодновата (хотя она и в июле может быть такой же – это как повезет), но если солнечные ванны принимать – очень даже замечательно. В горах расцвели пеоны – ярко сиреневые лепестки, ярко желтая серединка. Жлобковатое, что по мне, цветосочетание, но все равно – очень эффектно. Еще не обгажены тропинки, а также пространство по обеим сторонам.

На Алуштинской набережной, на лавке с ажурной арматурой сидит тетечка. На голове широкополая шляпа, на груди табличка: «гадаю по руке».

Дома ни за что б не подошел к такой, но здесь, в майской Алуште… А почему бы и нет… Пускай побухтит, может чего интересного скажет.

– Сколько стоит? – спрашиваю.

– Я за сеанс беру тридцать гривен.

– Хорошо. Только вот о чем попрошу: вы мне сначала что-нибудь о прошлом.

О будущем, думаю про себя, любой может. И я тоже. Попал – не попал – это дело такое… Непроверяемое…

– Ладно, начнем с прошлого.

А теперь я попытаюсь войти в ее голову и смоделировать ход ее мыслей. Усевшийся рядом с ней – еврей (фейсом, во всяком случае, смахивает на еврея). Не из Алушты (алуштинские не будут разгуливать в будний день по набережной). Опрятен, одежка не копеечная, одеколон тоже не копеечный, тон корректный, но не заискивающий. Ну что ж, не так мало. В сумме получается…

– Вы здесь, в Алуште, по делам фирмы. Вашей фирмы. Верно?

Киваю наискосок головой – ни да, ни нет. Как хочешь, так и понимай.

– Закончили ВУЗ. Очень хорошо учились, но в перестройку вам пришлось сменить профессию. Поменяли профиль деятельности, потому что ваша специальность оказалась невостребованной.

Пауза. Смотрит на меня, ждет комментариев. Не дождавшись, продолжает:

– У вас семья. Жена, ребенок.

Заглядывает в глаза. Не найдя в них подсказки, вносит, на всякий случай, коррективу:

– Двое детей.

И опять паузу выдержав, спрашивает:

– Ну как, я права?

Вновь делаю косое движение головой – хочешь, понимай как «да», хочешь – как «нет».

– Скоро вы смените ПМЖ.

Ну конечно, чтоб еврей моих годков – да без полноценной семьи, да без верхнего образования, да без своей фирмы, да без мысли сменить ПМЖ…

Ну что… Дамочка высказалась, пожалуй, настал мой черед.

– Гражданка. Все. Абсолютно все, что вы сказали, – мимо. Институтов не кончал. С женой развелся. Детей не имею. Фирма… Фирма – да, фирма была, но ныне и ее нет. Когда с женой разводился, переписал на нее, и с тех пор пребываю в статусе бездельника. А сюда приехал не по бизнесу, а скажем так, отдохнуть – полазить по горам.

– А по поводу ПМЖ?

– Ну, это вы о будущем. Я ж вас просил о прошлом. Сменю – не сменю… Нет, не сменю. Во всяком случае, не собираюсь.

Тетка глядит мне в лицо. Ни тени смущения во взгляде, губы чуть растянуты в ироничной улыбочке. Ждет – как же поведу себя дальше.

– Ладно. Вот вам двадцать гривен за усердие, а о будущем мы как-нибудь в другой раз поговорим.

Поднимаюсь, отхожу и слышу в спину:

– Вот вспомните меня: скоро смените ПМЖ.

Ну блин, заладила… Просил же – не касаться пока будущего.

7

Ну вот я и внизу. Задрав голову кверху, с удовольствием величайшим констатирую: дотопал аж во-он туда, до самой вершины, насладившись видом и переведя дыхание, спустился. И все это за три с половиной часа.

Ну что ж, теперь домой, в гостиницу… По трассе километров пять-шесть – ерунда. Можно было б, конечно, и на своих двоих – этакий расслабляющий моцион перед ужином, но… нет, неохота.

Повернувшись лицом к движению, поднимаю руку.

Вжих… вжих… вжих – проносятся легковые… Обдавая плотной и вонючей воздушной массой – бру-у-у… бры-ы-ы… бру-у-у – грузовые. Все мимо, мимо, мимо. Те, что за рулями, не пресекают меня в упор. А может и пресекают, только вот одежка моя неопрятная ну никак не вяжется в их сознании с мало-мальской денежной выгодой. В самом деле, что может заплатить этот тип в штанишках потертых, посередке пузырящихся, в футболке густо присыпанной пылью – скорей всего, из тех пролетариев, что за гроши малые горбатят на ударных строках полуострова. В ветра и снега и солнцепеки нестерпимые, с утра раннего и до ночи поздней – рабы, одним словом.

Наконец останавливается. Видавшая виды черная иномарка, за рулем грузный – пузом в руль – среднего возраста мужчина. Говорю куда мне. Это в любом случае ему по пути, потому как по трассе. Сколько, спрашивает драйвер, и, получив ответ – двадцать – кивает на место рядом с собой – садись.

Ну и хорошо.

Некоторое время едем молча, но вот толстяк подает голос.

– Это уже мой участок.

– В смысле…

– Что «в смысле»?

– Что означает: «мой участок»?

– А то означает, что вот этот ларек – мой, – указывает на ларек, где продается все для курортников – маски и ласты для ныряния, стиральные порошки, кремы для и против загара, панамки и вьетнамки, перочинные ножики и зубные щетки, карточки пополнения счета, батарейки – все то, что азербайджанцы характеризуют емким словосочетанием «всякий хуйня – муйня».

– Теперь понятно.

– И вот этот – мой.

В этом уже газеты, журналы и всякая сопутствующая муйня – авторучки, иголки, нитки, брелоки, переводные картинки, те же ножики и карточки пополнения счета.

– И этот тоже.

На сей раз продукты и напитки. В пластике и фольге – из тех, что как бы без срока годности.

– Здорово, – говорю. – Вы такой крутой.

Толстяк кидает на меня недоверчивый взгляд – не подкалываю ли?

И я на всякий случай поправляюсь:

– В смысле, деловой.

Мужчина произносит затяжное «ну-у-у», видимо означающее, что эпитет «деловой» ему более по нраву. Далее какое-то время едем молча – закончился участок его ларьков.

– А вы откуда? – подает наконец голос.

– Из Киева.

– Не понял, эт чё, из Киева сюда на заработки?

– Почему на заработки – отдыхать приехал.

– Так ведь сезон еще не начался.

– Для меня – лучшее время. Я здесь в апреле люблю по горам походить, раструсить за зиму…

Вторую половину фразы «…появившийся жирок» решаю не произносить – еще обидится.

– Да, отпуск в апреле – это мало кто любит.

– Отпуск – не отпуск… У меня отпусков пять – шесть в году.

– Вот как… – ухмыляется. – И кем эт вы трудитесь, что пять – шесть раз на год можете себе позволить…

– У меня свое предприятие. Людей – два десятка, временами чуть больше, временами меньше, все профессионалы своего дела, без меня справляются.

– В самом деле? – с ноткой откровенного недоверия. – А какого профиля предприятие?

– Швейное. Шьем одежку.

– Вот как! Швейное, значит… И что, нормально шьется – продается? Ну, в смысле, на жизнь хватает?

– Вполне, – отвечаю. – Я ж говорю вам, раз по пять – шесть на год куда-нибудь ездим. За границу – вдвоем с женой, а весной в Крым – я сам. По горам. Ну а она без меня – в Карловы Вары, там мне не интересно.

– Ну-ну, – косо дергает головой. – Так говорите, процветает предприятие?

Не люблю эти стандартные словечки… «Процветает»… К тому ж глагол этот, пожалуй, слишком сильный для моего бизнеса. Хотя… Хотя жаловаться не приходится.

– Ну да, я ж сказал: дела – вполне.

Поворачивается ко мне лицом, чуть наискось и сверху вниз проводит взглядом по моей одежке – запыленной, старой. Отдельным взглядом на часы – скромненький дизайн, ремешок вытерт добела, на стекле трещина. Ну да, правильно, ныне каждому гражданину стран независимых и дружественных втиснуто в голову: истинный финансовый статус можно определить по башмакам и часам.

– А какая у вас машина?

Ах да, еще по модели авто.

– Нет у меня машины.

– Ну как же так, говорите, что процветаете, а машины нету. Неувязочка, знаете ли…

– Именно так, – киваю, – машины нету.

Но нет, драйверу требуется не просто факт, но и причина.

– А почему ж это нету машины?

– А потому что не хочу покупать.

– Так уж и не хотите…

– Именно так: не хочу.

– А почему не хотите?

– А потому что я фанат велосипеда.

В следующий момент в салоне что-то взорвалось, да так, что я аж опешил – это водила ухнул смехом. Через минуту, не ранее, смех перешел в фазу кудахтающую, а еще через минуту – в булькающую.

– Ну ты меня рассмешил.

– Чем это?

– Чем – чем… Ну ты это… Ну ты юморист!

И вновь заблеял.

– Все приехали, мне здесь выходить.

Я протянул купюру, но драйвер небрежно отстранил мою руку.

– Короче ты – крутой бизнесмен, но тачки не имеешь, потому как фанат велосипеда – верно, а?

– Именно так. Только не пойму, что тут смешного?

– Ну как что, – вновь всхрюкнул сошедшим было на нет смехом толстяк, протер пальцами под повлажневшими глазами. – Ну, блин, додумается ж человек до такого: держит частное предприятие, процветает, и это… и фанат велосипеда.

Я недоуменно вскинул плечами, а он в очередной и последний раз произнес:

– Ох, рассмешил ты меня.

После чего дал по газам.

Вот так дела – чтоб крымчанин, да не взял бабки… Видно, в самом деле, здорово я его рассмешил.

Улыбчивый Игореша

Появившись из-за спины, засеменил рядом и вскоре подал голос.

– Мужчина, разрешите спросить?

Я даже не скосил взгляд.

– Нет.

«Разрешите спросить?» Так на улице спрашивают, точнее, просят одно-единственное – деньги. А давать попрошайкам я с определенного времени перестал. Пришло понимание: просят вовсе не те, у кого по-настоящему безвыходное положение, а для кого попрошайничество – дело обычное, привычное, не требующее ни малейшего душевного напряга. В свою очередь, подают им не столько добрые, сколько слабые, не умеющие сказать то, что сказал я: краткое «нет».

Обычно после такого ответа попрошайки молча отваливают, но этот – нет, этот продолжил следовать рядом. Пришлось притормозить мне.

– Я тебя чё, со слухом неважно, я ж сказал: нет.

Парень остановился, улыбчиво уставился мне в лицо. Ни малейшего смущения. Нет, не из тех, что немытые и небритые. Чищеные зубы, здоровый цвет физиономии, да и одежка уж никак не копеечная. Возраст – двадцать три – двадцать пять, – не юнец.

– Нет – так нет. Я только спросил.

– Ты спросил, а я ответил: «нет». Так что отвали.

– Ладно, ладно, – успокаивающе выставил ладони, все, мол, больше не буду надоедать.

И уже в спину выдал:

– Хоревая тридцать два бэ, квартира восемнадцать.

Это был мой адрес.

– Кодовый замок не фурычит, этаж седьмой.

Пришлось мне вновь остановиться.

– Номер домашнего телефона… – назвал мой номер, – жену вашу звать… – назвал имя жены. Я даже имя вашей дочурки знаю.

И вновь растянул в улыбке губы.

Сердце бешено заколотилось, в горле, затрудняя дыхание, образовался горячий комок. О боже, я слышал о шантажистах такого рода, но на себя подобный кошмар даже не примерял. Я не из деляг, что ворочают многими миллионами, не оппозиционный политик, не главарь банды, что воюет с другой бандой за сферы влияния. Кому мог встать поперек дороги – даже ума не приложу.

Разумеется, самым страшным из им произнесенного были имена – жены и дочери (пусть и непроизнесенное)…

– Кто ты такой? Что тебе надо?

– Ну вот, теперь вы меня спрашиваете. Я вам отвечу, я не злопамятный, хотя когда я вас спрашивал, вы мне ответить не захотели.

– Так что?

– Что «что»?

– Через плечо, – не удержался я. – Что тебе надо? От меня – что?

Ненадолго замолчал, после чего вновь улыбнулся. В голове аж зазвенело от желания: эх, врезать бы прямым по мерзкой улыбочке.

Но нет, осек себя, только не сорваться, не врезать. И еще: только б он не уловил мой страх. Точнее, мое волнение.

– Звать меня Игорь. Как вас зовут – я знаю: Юрий. Отчество Александрович. Фамилия… и ее тоже знаю. Знаете, Юрий, я бы пива выпил. Вы любите пиво?

– Нет, не люблю.

– В самом деле? А я люблю. Обычное, отечественное. Светлое. Вам не накладно будет меня угостить пивком? И беседа потечет веселей.

Уж куда веселей, улыбочка и без того не сходит с твоей отвратной рожи.

– Ты так и ответил – что тебе от меня надо?

– Отвечу, отвечу, вы только не волнуйтесь, мы ж просто беседуем. Спокойно, культурно беседуем… Так как насчет пивка, а?

Я протянул разбитному хмырю купюру.

– О, другое дело. Я сейчас возьму в киоске бутылочку, а потом мы отойдем в сторонку и спокойно поговорим. Вы не возражаете?

Подойдя к амбразуре киоска, вновь растянул губы.

– Точно не хотите? Иль может за компанию…

* * *

Основательно отхлебнув из литровой бутылки, – холодненькое, класс! – приступил к сути.

– Короче так. Дело было на улице Руставели, четыре дня назад, на летней площадке кафе. Там вы сидели с одним человечком, разговаривали, разговаривали, потом треснули его по роже, прямехо в нос. У человечка из носа кровь, а вокруг масса народу – тетечки, дядечки, девушки, бабушки… (Ах, вот оно что, вот чьи это козни). Пришлось ему потом долго сидеть с запрокинутой головой, чтоб кровь остановилась. Ну и все, кто в кафе сидел, на него глазели и жалели. Короче, опозорили вы Славика на весь город. Верно говорю, так ведь дело было?

– Примерно.

– Он вам задолжал три штуки баксов, ну вы потребовали: гони должок, а он попросил, чтоб вы подождали. Ну а вы ему: никаких «ждать», я и без того слишком долго ждал – и прямо там его, с положения «сидя» в нос – хлоп! Верно?

– А вот тут – если тебе это так интересно… Тут было несколько иначе (черт, правильно ли я делаю, что беседую с этим типом, может уйти? – нет, пожалуй, имеет смысл продолжить). Он меня не просил. Если б просил, а то в грубых выражениях… Не буду сейчас эти выражения пересказывать, но уж поверь – очень грубые… Одним словом, по хамски повел себя Славик. За что и схлопотал.

– А потом, когда кровь перестала течь, вы вышли из кафе, и он вам сказал: ладно, должок, так и быть, через неделю отдам, но что ты меня на людях опозорил – так просто не оставлю. Верно?

– Верно.

– В пятницу, в двенадцать, вы встречаетесь на Севастопольской площади, он вам принесет бабки.

– Все верно.

– Видите, я все знаю. Что-то от Славика, что-то мы сами узнали. Мы вас уже три дня пасем, знаем, когда вы выходите из дому, когда приходите, когда жена ваша выходит – приходит, короче, все – все о вас знаем.

– Мы? Кто «мы»?

– Мы – это я и мой друг. Я плюс он, в сумме нас двое. Я – типа пресс секретарь по связям с обществом, а он – типа исполнительный директор. Может за пять секунд, честно говорю – за пять секунд исполнить такое, что человек – раз! – и в больничку на несколько месяцев. А если захочет, может даже за секунду – в смысле, с одного удара вырубить. Может даже в морг отправить. Чеснслово, не гоню. Знает – как бить, куда, с какой силой. Все отработано. Профессионал, короче.

– Да, интересный паренек!

– Это точно, – энергично кивнул Игореша, – очень интересный. Бывший прапор ВДВ. И плююсь большие проблемы с психикой… ну, того, чуток нарушена психика. Даже не чуток, а очень даже: бытовые проблемы, в недалеком прошлом горячие точки, а еще наследственность неважная, и еще что-то такое… Короче, лучше не связываться – псих натуральный. Как сейчас говорят, неадекватный тип.

– Ну и где ж он, твой прапор?

– Недалеко. Глядит на нас из укромного местечка. Я его к деловому разговору стараюсь не подпускать. Он нормально, чисто по-человечески разговаривать вообще как бы не умеет. Может тупо, ни с того, ни с сего – хлоп! – и вырубил человека. Молчит, молчит, потом что-то там у него в голове перемкнуло, и как треснет… Тресь, и у человека что-то там переломано. И лежит без сознания на асфальте, ждет «Скорой помощи». Юрий, вы это… не угостите меня сигаретой?

Выщелкиваю сигарету собеседнику, закуриваю сам.

– Значит, Славик вас подрядил, чтоб вы… чтоб этот твой прапор меня в больницу отправил – так?

– Ну да. Типа того. Он заплатил нам две сотни аванса, и две сотни – как исполним. Знаете, гарячий кавказский кровь, все такое, а вы его в нос при людях. При полном этом… как его… аншлаге.

– Даже не знал, что в Славике течет кавказская кровь.

– Наполовину. То ли по матери, то ли по отцу – точно не скажу, но что-то такое есть.

– Хрен с ним, не важно. Ну и что же вы до сих пор меня…

– В смысле, не избили?

– Ну да.

– Так я ж об этом и хотел поговорить, а вы не захотели. «Нет» – и точка, спиной ко мне повернулись, и никаких разговоров. Чем-то я вам не понравился, а чем – даже не знаю, ничего плохого вам не сделал, очень все культурно, вежливо. Мы три дня за вами следили, выследили все, что нужно было…

– Это ты уже говорил.

– …и решили: а ведь он… в смысле вы… вообще-то нормальный мужик. Если чисто по человечески, то даже нет желания его калечить. А вот Славик… а вот он скользкий тип. Это меж нами. Знаете, я вас даже где-то понимаю, в смысле, поддерживаю, что вы его в нос… Если б за те же бабки да его отметелить – это мы б с удовольствием, без проблем.

– Не понял. Ты предлагаешь мне перекупить вас, чтоб вы его побили?

– Нет, я вам такое не предлагаю. Не получится, – вздохнул Игорек. – Просто я с ним в одном доме живу, понимаете… А потому нам его – никак.

– А прапор? Он что, тоже в вашем доме?

– Нет. У прапора вообще нет своей хаты, он у бабки какой-то в сельском пригороде. Я ж говорил: бытовые проблемы. То ли в пристройке там обитает, то ли в сарае. Платить – ничего не платит, но типа как охрана. Он бы Славика, конечно, мог, запросто отметелить, но Славик – так получилось, не буду подробно – видел его и знает, что я с ним в паре. Вот в чем проблема. Хотя, если вы захотите, чтоб Славика в больничку положили, я могу подсобить – познакомлю с ребятами. Очень серьезные ребята, пишусь за них полностью. Вот как закажете им, так и выполнят. Закажете, чтоб по внутренним органам, без внешних этих… сделают без внешних, закажете, чтоб что-то поломали – без проблем, исполнят по высшему классу. Что скажете, то и поломают. Руку скажете – поломают руку, скажете нос – поломают нос, скулу скажете выбить – выбьют скулу. На все органы свои расценки.

– Нет, не надо.

– А чего не надо? Вот вы, Юрий, напрасно спешите с таким ответом. Вам что, не хочется, чтоб его чуток помяли? После всего, что я вам рассказал…

Хотел бы – не хотел? Пожалуй, нет. К тому же с привлечением третьих «очень серьезных» лиц, рекомендованных этим сукиным сыном.

– Так что ты… или вы… что вы двое мне предлагаете?

Прежде, чем ответить, Игорек основательно прочесал за ухом.

– Короче так. Когда через три дня… Короче, когда вы пойдете к нему на встречу, скажите ему, что вас кто-то избил в подъезде. Очень сильно. Ну, в общем, подробно распишите, как страшно вас измолотили. Какие-то непонятные человечки прямо в подъезде. А кто именно – вы не знаете. Ну, может, это были малолетки, они нынче совсем безбашенные, могут натурально за копейки, чтоб только на ширку хватило. А что потом за копейки эти – прощай свобода, они об этом даже не думают. Ну, вы сами это знаете. Ну как, согласны?

Настала моя очередь задуматься.

– Пожалуй… Не вижу причин отказаться.

– Вот и хорошо, – улыбнулся Игорек, после чего присосался к пластиковому горлышку. Нескоро оторвавшись, спросил: – А может, чтоб реально было, что-то такое придумаем… Например, перебинтуете голову, а? Ну, в смысле, когда пойдете на встречу.

– Думаю, вполне хватит полоски пластыря.

– Маловато – пластырь. Ну да ладно, две-три полоски. На лицо.

– Хорошо. Одну на лоб, другую на нос.

– А может еще на лицо грим – типа синяки там, гематомы? Я вам принесу, у меня дома должно быть.

– Хватит пластыря.

– Тогда еще хоть легонько похромайте – типа болезненный ушиб голени.