Текст книги "Люди и боги. Триптих (сборник)"

– Хорошо, похромаю.

– Ладно, решили. Но вы уж постарайтесь, опишите ему красиво, подробно, как вас сильно били. Короче, чтоб на четыре сотни потянуло.

– Опишу. Не сомневайся.

* * *

Славик вытянул из внутреннего кармана пиджака пачку зеленоватых купюр, перетянутую резинкой, протянул мне.

– Три штуки, можешь не пересчитывать.

Я перегнул пачку пополам, вложил в передний карман джинсов – самое надежное место.

– А что это у тебя с лицом, Юра?

В глазенках вежливый интерес и полное спокойствие.

– Сукин ты сын, Славик. Думаю, ты лучше моего знаешь, что у меня на лице. И на ноге. И на ребре. И кем сделано.

Гримаса непонимания.

– В смысле?

– В смысле, третьего дня выхожу я из лифта на своем этаже, и вдруг какие-то твари, то ли двое их было, то ли трое, я так и не понял, налетели непонятно откуда – сзади, сбоку, – натянули реглан на голову, свалили с ног – и избивать… И ладно, если б хотели ограбить – нет. Бьют молча, старательно, явно с целью просто избить, покалечить, и ничего более. Можно считать, мне еще повезло: услышал сосед, пожилой человек, вышел из хаты и пригрозил, что ментов вызовет… Убежали. Но успели немало. И нос похрустывает, если пошатать, и в ребре, предполагаю, трещина. На рентген не ходил, но по ощущению – трещина. У меня когда-то была, в спортивной юности. И по щиколотке так треснули, что еле хожу. Не исключено, что тоже трещина. Я предполагаю, это ты нанял их.

Хватается за болтающуюся возмущением голову, как бы пытаясь ее застопорить, но безуспешно. Ну, твою, лицедея траханного, мать…

– Что ты мелешь, Юра! Чтоб я такое – да ни в жизнь!

– Насколько помню, ты мне даже угрожал.

– Ерунда, ты меня разозлил, я что-то сгоряча ляпнул, но чтоб по настоящему… Поверь, я к этому – никакого отношения.

И через минуту, вроде как чуть успокоившись:

– Ну и времечко… Раньше тоже было – и грабили, и избивали, но не так, как сейчас… Беспредел полный.

«Эх», махнул рукой, что, мол, говорить. После чего тоном задушевным, искренне сочувствующим:

– А зря ты не делаешь рентген, если трещина, то это серьезно, нужен – что там… гипс нужен, покой, лечение.

– Конечно, серьезно – каждый вздох такой болью отдается, что хоть не дыши. И щиколотка… Особенно ночами – не могу заснуть без обезболивающего.

– Хорошо, что хоть, как ты говоришь, сосед их спугнул, а то б могли еще хуже…

– Это точно. Если б не Рудольф Яковлевич… Пожилой человек, пенсионер, а не побоялся, вышел и громко, на весь подъезд: мол, если сейчас же не прекратите, милицию вызову. Если б не он, я б с тобой сейчас не разговаривал. Самое меньшее – лежал бы в полном гипсовом коконе на больничной койке.

Славик еле заметно дергает головой, в жесте этом досада: ну, блин, когда они уже повымирают на хрен, эти не в меру инициативные и бескорыстные пенсионеры.

– Ладно. Будь здоров, Юра. Что задержал долг – не обижайся, всякое, знаешь, бывает.

– Ну и ты – без обид. Пока.

* * *

Звонок на домашний. Игорек. Ну гаденыш, никак не отвяжется. В голосе всегдашние нотки развеселого фальцета.

– Вишь, Юр, как все нормально закончилось… Славик нам, как положено, две сотни отстегнул, доволен очень. Ты ему здорово расписал, как мы тебя… Прям, как в жизни.

– Ну да. Я в травматизме немного соображаю, когда-то в регби играл. Слышал о такой игре?

– Конечно слышал. Мячик такой маленький и ворота тоже маленькие.

– Нет, то гандбол.

– Ах, да, гандбол, верно, я просто спутал. Короче, Юра, все хорошо. Слушай, у меня к тебе дело есть.

– Говори.

– Лучше не сейчас. Лучше давай встретимся и тогда поговорим, ну, чтоб без посторонних ушей.

– Так у проводов телефонных вроде как нет ушей.

– То-то и оно, что «вроде как».

И вновь залился от своей же шутки. Ну до чего ж жизнерадостный сукин сын.

Увидев меня, приветливо помахал над головой наполовину надпитой бутылкой пива.

– Приветствую, коллега.

– Привет.

– Пива не желаешь?

– Нет, не хочу.

– Угощаю.

– Спасибо, нет.

– Ну даешь, как можно не любить пиво.

– О чем разговор?

– Ну ты деловой, – сморщил шутейно нос. – Только встретились – и сразу к делу. А если просто так поболтать, о том, о сем, о музыке, о женщинах… Денек-то вон какой замечательный – солнышко, цветочки, птички.

– Короче, Игорек, давай по сути.

Успокаивающий жест рукой – ладно, как скажешь.

– Вот смотри, Юра: Славик должок тебе возвратил полностью, все три штуки, верно?

– Верно.

– Никаких у тебя проблем. Вообще. Деньги есть, хата есть, семья, здоровье, короче, все класс.

– Да и ты… да и вы двое живете неплохо, получили к тем двум сотням еще две. Вроде как ни за что.

– А ты хотел бы, чтоб «за что»?

На сей раз улыбнулись мы оба. Он – более искренне, я – менее.

– Ну так все-таки, что хотел сказать?

Игорек, закурил, мечтательно проследовал взглядом за поднимающимся к небу дымком.

– Вот смотри, Юра. Мы тебя могли избить, причем, сильно, покалечить могли, но не сделали этого. Доверились тебе, честно рассказали о Славике, о его заявке, предложили, ну, типа, кино разыграть. Типа театр. То есть к нам у тебя никаких предъяв. Правильно? Согласен?

– Правильно, Игорек. Дальше.

– А дальше что… Ты жив – здоров, бизнес твой процветает, в семье порядок, благодать…

– Игорек, что за манера у тебя… Прекращай словоблудие, давай по существу.

– Ну чё ты… Ну такой, прям, чуть что – раздражаться. Я и так по делу. Мы тебе ничего плохого не сделали, мы с тобой все честно, благородно, поэтому…

– Что «поэтому»?

Недолгая пауза заполнена извилистой игрой пальцами.

– Поэтому с тебя причитается.

– Причитается… Ах, вот что… И сколько?

– Сотни три. – И через секунду: – Ладно, давай две – и хватит. Мы ж не горлохваты какие, мы нормальные люди. Все по справедливости и тебе не накладно. Разве твое здоровье не тянет на пару сотен? Я думаю, на больше тянет.

Я предполагал, что эти двое не удовольствуются полученными от Славика деньгами, поэтому и звонок Игорька, и названная им «справедливая» сумма не стали для меня неожиданностью.

– Ну что ж, Игорек, я тебя понял. Теперь ты постарайся понять меня. Улавливай. Нас три стороны: я, вы двое и Славик. На сегодняшний день все три стороны довольны. Я – потому, что, как ты говоришь, жив – здоров. Зубы, ребра, черепно – мозговая коробка, мышечные ткани – все цело, невредимо. Вы двое довольны, потому что получили от Славика оговоренную сумму, в полном объеме. И третья сторона – Славик. И он доволен, ибо находится в полной уверенности, что заплатил вам не зря, что вы основательно повредили мне организм. Улавливаешь?

Ненадолго задумавшись, тянет носом воздух, кивает.

– Ну да, типа того.

– Но вы не желаете, чтоб на этом дело закончилось, и вот тут могут начаться проблемы. Ты и твой невидимый прапор желаете получить еще две сотни с меня. А ведь если я выделю вам хоть что-то, вы с меня потом ни в жизнь не слезете.

Здесь Игорек пробует что-то возразить, но я жестом останавливает его.

– Итак. Если вы станете давить на меня, я делаю вот что. Иду к Славику и рассказываю ему о том, что вы меня не трогали, а полосы пластыря на моем лице были туфтовыми. Но это не все. Я оказываю давление на Славика с помощью людей… как бы объяснить тебе, чтоб понятно было… чуток покруче твоего прапора, есть у меня такие, ты уж поверь, и Славик любезно указывает нам твой адресок. Сомневаюсь, что он из тех, что ни в жисть не предадут, не заложат. Ну а дальше… Дальше нам и идти далеко не надо, ты ж ведь с ним в одном доме проживаешь. Кстати, с кем проживаешь? С мамулей? С сестричкой? Отец, наверное, давно вас бросил – ну как, угадал? У него уже давно другая семья… Продолжить дальше? Развернуть картину собеседования неких граждан – ну очень серьезных – с тобою, а, возможно, и с твоей родней?

Думаю злорадно: ну как, тварь, каково тебе, когда твоих родственничков в таком контексте упоминают?

Задергалась румяная щечка, и долго не перестает дергаться. Но на сей раз не улыбкой.

– А ведь на сей момент и волки сыты, и овцы целы – полнейшая идиллия.

– Это кто – овцы, мы, что ли? – раскрывает наконец рот.

– Милый, да что ты, в самом деле… Это образное выражение. Надеюсь, ты знаешь, что такое «образное выражение»?

Опять молчок, завис безответно мой вопрос. Елозит пальцами по щекам, по подбородку. Похоже, требуется помощь.

– Короче, Игорек, давай вот как поступим. Я сейчас угощу тебя бутылочкой пива, и себе заодно возьму, ты ж давно хотел со мной в компании попить пивка, и будем считать, что мы краями. Согласен?

Посопев с минутку, что-то про себя прикинув, буркает:

– Согласен.

И вскоре, взяв себя в руки, тянет рот в улыбочке как бы дежурной.

– Только ты это, Юр… ты без обид, ладно?

– Ладно, Игореша, и ты – без обид.

Черт, совсем недавно я этими же фразами обменялся… Но с кем? Ах, да, со Славиком.

И уже перед расставанием.

– Знаешь, Юра, ты запиши на всякий случай мой телефон… Если какие проблемы, в смысле, надо помять кого там – звони. Качество исполнения гарантирую. Прапор мой всегда готов в бой.

– Вообще-то, Игорек, в случае чего мне есть к кому обратиться, я ж тебе об этом, помнится, рассказывал (ерунда, никого такого у меня и близко нет).

– Да, ты говорил, я помню. Просто знаешь, всякое в жизни бывает, может на какой-то момент лучше будет ко мне.

– А знаешь, ты прав, – киваю в ответ. – Если вдруг что-то такое непредвиденное – мало ль что в жизни случиться может, – обязательно обращусь. Непременно. Говори номер.

Время – времечко…

Да, он, Биток. Но как изменился, как изменился… Насколько соответствовал кличке тогда, настолько ныне… Тот был здоровым, мощным, громогласным, этот – тихенький и смурной. Шейка против прежней вдвое тоньше; щеки потеряли упругость, плохо выбриты; глазенки припухшие и потухшие – типичный завсегдатай вонючих пивных, заплеванных дворовых лавочек, а в утренние часы – узеньких коридоров поликлиник и собесов. Но те же заостренные скулы, выпяченная челюсть, чуток проваленный нос, а главное, переломанные, бесформенные уши – этакая увеличенная проекция пережеванной и выплюнутой жвачки.

Иль не он?

Он, он, Биток. Тот самый, что когда-то швырял меня на ламинатный пол офиса, словно утяжеленный брезентовый манекен, используемый «классиками» и «вольниками» для отработки бросков. Иль нет, не манекен, а чучело, да, чучело – так это у борцов зовется.

Давненько это было… 2012 минус 1993… нет, минус 1994… да, то был 94-й… получается 18.

18 лет, подумать только. Ах, Время – Время – Времечко.

Девяностые… Вспомнить и вздрогнуть.

Все и вся разваливается, развалившееся растаскивается – по карманам, по домашним антресолям, по складам, по счетам в оффшорных зонах, и тут главное – не прохлопать, не упустить момент.

Кто-то тянет в сарай мешки кирпичей, ведра краски, рулоны рубероида; кто-то детали от военной самоходки – может когда-нибудь и сгодятся; кто-то общественную баню заграбастал в частную собственность, а в придачу к ней суденышко рыболовецкое; кто-то землицы урвал шмат здоровенный, с лесами на нем и водоемами; ну а кто-то – кто-то целое государство.

Впрочем, хватануть – это лишь часть дела, не менее важно – удержать, чтоб из рук не вырвали. Народец нынче хваткий, озлобленный – не просто вырвет, а с руками вместе.

Нового ничего – ничегошеньки не создается, на месте разваленного и разворованного – ничего. Работы нету, денег нету тоже. Вернее, деньги есть, но они уже не то, чем должны быть – эквивалентом товара. Потому как производится его, товара, уж очень мало – всем не хватает. Особенно проблемно с едой – полки продуктовых магазинов полупусты. Не то, чтобы голод, но близко.

По улицам склоняются бесцельно, на бордюрах и ступенях заплеванных сидят упившиеся, обкуренные, грязные, мутноглазые.

С какого-то момента все стало зыбким, хрупким, рассыпчатым, и пришло понимание: жить следует днем сегодняшним, о завтра думать – пустое, оно может и не настать – завтра.

Жизнь – сказал мудрец – есть способ существования белковых организмов. Вот уж точно – способ существования…

На производствах сокращения, сокращения… Сокращают десятками, сотнями, заводами, поселками, городками… Раньше только слышали это слово – безработица, а теперь она – наша действительность.

Впрочем, даже если и нашел ее – работенку какую-никакую, пусть разовую, даже если выполнил ее сполна, то вовсе не обязательно, что тебе за нее заплатят. Сначала государство перестало платить своим работничкам, а чуть позже почин этот с великим энтузиазмом подхватил деляга – частник. Платить работягам стало считаться как бы плохим тоном. Как бы: надо быть полным болваном, чтобы платить, если можно не платить.

* * *

– Ну что ты, милый, – вздохнув, сказал мне работодатель мой, – что ты, в самом деле… Я тебе объясняю ситуацию, а ты меня словно не слышишь. Нету денег, понимаешь, нету. Деньги за работу, что ваша бригада выполнила, заказчиком не перечислены. – И еще раз, по слогам. – Не пе-ре-числены, понимаешь? То есть, мне тебе платить – не из чего. Ни тебе, ни ребятам из бригады, ни еще кому. Нету денег.

– Но почему это меня должно волновать, Сергей Иваныч, – повторил я в очередной раз. – Ваши проблемы с заказчиком – это ваши проблемы, а я работу выполнил, и мне заплатить вы обязаны. Я два с лишним месяца по девять часов ежедневно, и вы мне каждый раз: потом, потом, через две недельки, через недельку, через пару дней… И сейчас: не заплачу, потому как не перечислены… Отдайте мне мои деньги! За два месяца. Отдайте, и я уволюсь.

Сидящий за письменным столом крутит хмуро балдой, взводит глазенки к потолку – ну до чего ж, мол, народ бестолковый – ему говори, говори – все как в вату, не в состоянии понять простейшее.

– Вот смотри, милый: чтоб я тебе заплатил… ну, чтоб заплатил тебе я деньги – понятно, да? – я должен иметь эти деньги. Это ж элементарно. А у меня их, денег – нету. Андерстенд?

Одежка у мужичка ну очень не дешевая, и котел наручный не из тех, что в подземных переходах за копейки продаются; еще гайка здоровенная – золотая с черной вставкой. А еще на столе рядом с папками мобила с антеннкой (по тем временам мощный индикатор крутости). Сукин сын, он даже не пытается придать внешности своей ту безденежность, о которой бубнит.

Ну почему… почему я должен вникать в его проблему: перечислено – не перечислено. К тому ж, как мне шепнула некая девица – доброжелатель из его приближенных (и ее, похоже, обидел чем-то), заказчик деньги перечислил.

А даже если и не перечислил… К тому ж перечислил.

Да – нет… Нет – да… Почему меня это должно волновать? Пусть рассчитается со мной, а потом выясняет отношения с теми, кто ему должен. Свою работу – электромонтаж – я выполнил, в полном объеме, а перечислены деньги – не перечислены – не моя проблема.

– Есть такое понятие, милый мой…

– Послушайте, Сергей Иванович, не называйте меня милым…

– Ладно, – вскинул послушно ладошки, – если тебе не нравится – не буду. Так вот, Дыбин… по фамилии нормально? (я киваю – да, нормально)… есть такое понятие: кризис неплатежей. Надеюсь, слышал. Если нет, не слышал, попробую объяснить популярно: икс должен деньги игреку за какой-то объем произведенных работ, должен, но не выплатил; у игрека, соответственно, нет средств, чтоб рассчитаться с зетом; зет же, в свою очередь не может выплатить… Ну и так далее. Ты понял. Нынче даже государство… прикидываешь, Дыбин, даже государство, – потряс пальцем, усугубляя значительность слова, – не имеет возможности разрулить эту проблему. Нет рычагов воздействия на неплательщиков… Соответствующей законодательной базы – нет.

Конечно же я знаю, что сволочное государство частенько не выплачивает – об этом и в телевизоре, и в газетах… Нынче ведь гласность – как бы ничего не скрывается. Только разве мне легче от этого? Разве это отговорка? Почему мне… Почему я… Почему мне за выполненную работу, потраченное время, усилия… Два месяца интенсивного труда! Ну, блин, аж колотит от возмущения. Я ведь не требую чего-то сверх – пусть отдаст мне мои! К тому же, не знаю, как у государства (и знать не хочу), но у этого гада деньги есть. Есть! Есть! Есть бабки у коммуниста вчерашнего, деляги нынешнего, есть, но он тупо не желает отдать мне мое.

Грабеж средь бела дня. Разбой!

И не к кому апеллировать. Просто не к кому. Не к государству же жуликоватому, которое само… Хоть головой о стену бейся – впустую. Скотство! Блядство! Другими словами не выразить!

* * *

Коллеги – работяги на мой призыв пойти к гаденышу всем вместе, потребовать заработанное, вплоть до «вытрясти бабки вместе с кишками», прореагировали вяло, точнее, никак. Покуривая «Приму» свою вонючую, бормотали нечто невразумительное, грязно – матерное. Да уж, от коллег бздливеньких помощи не дождешься. Впрочем, это можно было сразу предположить. Удивительно, как только дедушка Ленин сумел в свое время подтолкнуть рабочий да крестьянский классы «на бой кровавый, святой и правый».

Кстати, я не прав – они вовсе не беззащитные, не безынициативные и не лоховатые, наоборот, очень даже ушлые: просчитав такое развитие событий, некоторые замечательно сумели подстраховаться: один свистнул болгарку, другой – перфоратор, третий что-то еще, в белом синтетическом мешке. Это только то, что я знаю…

Между прочим, на тот исторический момент электроинструмент стоил очень недешево, а потому украденное в значительной степени компенсировало последующую невыплату.

Мысль! А почему б мне… И не втихаря, а в открытую… В самом деле, я что, рыжий? Или святее Папы Римского?

Незаметно приближусь к столу и резким движением… Не думаю, что пухнорылый попрется в ментовку – заявление подавать. Хотя, с его-то коммунистической примороженностью… Ну а если даже и напишет – пусть докажет. Ничего такого не было, ни о какой мобилке знать не знаю. А вот он – он мне не заплатил. Зарплату. Мне. Мою. Не заплатил. Вот. Вы, граждане милиционеры, лучше с этим разберитесь.

Нет, о невыплате денег лучше не заикаться. Поймут, что забранная мобилка – месть. Точнее, компенсация. К тому ж, в споре чиновника и работяги менты да суд примут сторону – ясно чью. Это без вариантов. Плюс у гаденыша в ментовке, в суде кумовья да земляки, да бывшие собутыльники – сослуживцы. Не иначе. Нет, нет, никаких мобил. Мобила – это срок.

Но ведь можно ее… Можно ее не себе в карман, а о пол… Со всей дури… Даже не о пол, а о стену, потому как пол деревянный, а стена бетонная… Чтоб ни один умелец потом не смог собрать. Трах – о бетон, и разлетится на куски мелкие симпатичный черный четырехугольник с кнопочками, экранчиком и трехсантиметровым пупсиком – антеннкой. Стоимостью ну очень, очень приличной, очень…

А как же тогда трудовая книжка – ведь не отдаст.

Ну и хрен с ней, с трудовой. Какая на хрен трудовая, когда все вокруг рушится, разваливается, и думать о дне завтрашнем – абсурд. Нанести же контрудар… Прям сейчас, не откладывая в долгий ящик… Компенсировать ущерб материальный торжеством душевным… Да еще каким…

Точно!

Низенько и мягенько я продвинул ногу в направлении письменного стола, подтянул другую. Еще один такой незаметный шажок и затем, подобно кобре…

Видимо, что-то почувствовав, сукин сын взял мобилу в ладонь и, задумчиво поглядев на нее, стал тыкать пальцем в кнопочки – одну, вторую, третью, четвертую.

– Але! – заорал во всю глотку. – Але! Что? – Свел брови в звукоуловительном напряге. – Ну да, я. Ты чего, плохо слышишь меня? Хорошо? Тогда слушай: тут у меня проблемка небольшая: молодой человек требует, чтоб я ему оплатил два месяца работы… Да, разумеется. Уже битых полчаса. Ну да, именно это и пытаюсь втолковать: нет денег, не перечислены. Что? Ну да, именно так, ему на мои объяснения плевать: давай – и точка. Что? Ну да. Да, один. Все ребята с его бригады… точно не скажу, человек пять – шесть… они с пониманием к нашим трудностям, а этот не желает. Да. Все, Биток, жду.

Разъединившись, вздохнул глубоко, выдохнул долго, шумно, поигрывая губами.

– Обещал быть минут через десять. Появится – разберемся. Разберется… Он как раз по этой части. Подожди за дверью.

Не спрашиваю – кто такой Биток, догадываюсь, и от того в верхней части груди появляется тревожный жар.

Нервно переминаясь с ноги на ногу в малюсеньком коридорчике, прикидываю: что ж делать?

Что делать… Что делать… Ну, блин… Перебираю варианты, и ни на одном не могу остановиться.

Вариант самый простой, и, пожалуй, правильный: на невыплаченные деньги плюнуть, и уйти. Сейчас уйти, а чуть позже – денька через два-три – явиться и забрать трудовую.

А еще позже… А когда-нибудь, с божьей помощью попытаться дельце это реанимировать…

Однако логике вопреки, не ухожу, стою, жду.

Что это – упрямство? принцип? А может, некое самоутверждение – я выше страха. Но это глупо, говорю себе, идти наперекор инстинкту самосохранения – глупо. Перед кем я не желаю выглядеть испугавшимся – перед самим собой? Иль перед этой сволочью?

Черт, чтоб не пожалеть потом…

Ну и хрен с ним, обрываю себя, пусть пожалею. Но иначе не могу.

* * *

Явился. Стандартный типаж профессионального выбивальщика денег: черная футболка плотно облегает мышечные дюны, поверх футболки толстая желтая цепура с массивным крестом; свободного покроя джинсы, плотный запах парфума. Дорогой и удушливый – запах тревоги, страха.

Уже входя в дверь, то есть, находясь ко мне спиной, подал знак рукой: за мной. И я зашел.

Штанишки, рубашечка, обувка – все старенькое, застиранное, мятенькое, толь с секондхэнда иностранного, толь с чужого плеча отечественного. Ну да, частенько некто сколь сердобольный, столь упакованный положит рядом с мусоркой хоть и мало ношенное, но здорово надоевшее – носи кто не гордый, пользуйся. А этот тип, что напротив меня, Биток нынешний, уж никак не из гордых.

Пьет? Да конечно пьет, чтоб такой да не пил… Но сейчас трезв. Значит не за что…

Ну и хорошо, что трезв. Какой разговор с пьяным…

Так поговорить, напомнить о себе, иль без разговоров – в рыло? Лучше, конечно, поговорить, и уже потом…

Эх, жизнь наша непредсказуемая. Эх, Биток, Биток… Впрочем, не такая уж странная метаморфоза – мало ль в истории человеческой примеров, когда личность с высот высоченных падает на самое, самое дно – социальное, финансовое… А то и еще ниже – за пределы бытия земного.

Цари – короли – императоры. Остро заточенной железкой – бжик по шее, – и отделена головушка царственная от тела царственного.

Иль министр деловой и надменный. Вчера из номерка гостиничного сверх-дорогущего, перекрикивая прилив океанский и щебет птах экзотических, отдавал распоряжения по «спутнику»: то ударными темпами возвести, то с землей сравнять, у икса все забрать и передать игреку; а сегодня он же, слезками лицо залито, лежит на шконке тюремной, плесенью попахивающей, в потолок глядя, думает: эх, жизнь моя, жизнь моя пропащая…

«…Еще утром человек был диктатором, приказал повесить на габарите железнодорожного моста – на страх – начальника станции, помощника начальника станции и третью сомнительную личность с татуированными руками, а вечером тот же человек приткнулся с узелочком у пароходной трубы и рад, что хоть куда-то везут…

…Удачливый делец только что добился поставки на армию, и жена его уже собралась приобрести у фрейлины, баронессы Обермюллер, котиковое манто с соболями, – ой, все полетело к чертям! – и поставка и манто, чемоданы с роскошным бельем угнал негодяй ломовик, и даже при посадке вчерашний преданный друг, один гвардеец, который так заискивал, целовал ручки, – вдруг хватил дельцову мадам ножнами по шляпе и спихнул ее с вагонной площадки…»

Это из великолепного «Невзорова», Алексея Толстого.

Вот и наш герой, с ушами пожеванными, Биток… Может, в какой-то момент переоценил силы свои и возможности. Может, что-то подломило. Или обломало. А может, здоровьичко бычье, для его профессии столь необходимое, в какой-то момент подвело.

А скорей всего, вот что: просто закончился период, благоприятный для таких, как он. Было времечко золотое, а на смену ему пришло времечко дерьмовое. Все хуже становилось, все хуже, хуже… Организм потребовал алкоголя; получив, потребовал еще. Еще, еще… Требования стали ежедневными, круглосуточными… Пытался сдерживаться, но не получилось, в какой-то момент дрогнул, поддался, и как понеслось, как понеслось…

В результате имеет Биток то, что имеет.

* * *

– …я ему культурно: милый ты мой («милый» – это он специально, назло мне?), пойми: не из чего платить – заказчик не рассчитался с нами, не перечислил деньги. А ему хоть бы что: гони деньги – и никаких.

Развел руки в стороны – все, мол, нет больше сил втолковывать – выдохся. И тогда слово взял здоровила с цепурой на бычьей шее, Биток.

– Слушай, ты, – обращаясь ко мне, даже взгляд в мою сторону не перевел, – ты ваще нормальный человек, а? Иль, может, с русским у тебя плохо – не понимаешь? Иль, может, тебе по-китайски втолковать, а?

Раздраженно потеребил подбородок – ну, блин, достали бестолковые. Не понимают простейшего, отвлекают по пустякам от дел важных.

– Если тебе говорят: нету – значит, нету. Что ж тут непонятного, а?

Молчу. И что ответить – не знаю, и горячая волна в груди мешает говорить. Да и какой смысл повторять одно и то же, одно и то же выслушивать. В принципе, уже все ясно.

– Ты ваще знаешь, на кого наезжаешь, а? Тебе что, больше других надо? Почему все молчат, ситуацию понимают правильно, а ты один тут понимаешь… Почему, а? Или ты самый козырный?

Накрутив себя своими же словами, бьет меня. Ладонью. Удар приходится по уху, и я падаю. Вскочив, предпринимаю попытку попасть здоровиле ногой по яйцам. Вроде удается, вроде проходит удар, но бугаине хоть бы что – не то, что рожу не перекосило, даже не моргнул. Видимо, пришелся чуть в сторону от цели. Пробую еще раз, но на сей раз здоровила успевает схватить меня за ногу и, сграбастав, бросает о пол. Без малейшего усилия поднимает и вновь бросает. А затем еще раз. Ну силища жуткая… Он меня просто превратит в лепешку. Точнее, в мешок костей.

– Биток, прекращай, – говорит Сергей Иваныч, – ты ж его покалечишь.

– Покалечу, – соглашается Биток, и бросает меня в четвертый раз.

Ой, блин! Похоже, что-то там, внутри, в организме, отбито.

– Если ты его покалечишь – сядешь. Надолго. Лет на пять – шесть минимум. Иль все свои деньги придется выложить всяким там сутягам – щелкоперам.

Последняя фраза подействовала, сбила боевой пыл борова. Тяжко дыша, плюхнулся на стул, отер со лба пот.

Мерзавец и ворюга Сергей Иваныч (он же мой спаситель) рукой показал на дверь, мол, давай, парень, давай, давай, вали поскорей, пока Биток в состоянии чуть приостывшем.

Тут уж без вариантов – быстрым шагом я направился к двери, и уже переходя порог, услышал:

– Ну, штемп наглый, по яйцам, меня! Меня! Совсем оборзел гегемон!

На улице, зайдя в подворотню, я тщательно осмотрел себя, ощупал, попытался понять насколько серьезны повреждения… Тьфу – тьфу, кажется, отделался более-менее легко – ушибами да гематомами. Можно сказать, повезло.

Господи, стоят ли того деньги… Нет, не деньги, возразил себе, тут совсем иное. Этот тип сволочной, Сергейваныч, он меня унизил, наплевал мне в душу – вот причина. Хотя и деньги – тоже. Два месяца с лишним горбатить впустую – это ни в какие рамки. Даже каторжанам за труд пайка какая-никакая выделяется, а тут – вообще ничего.

Да уж, пока меня не касалось это лично, читалось в газетах да слышалось с чужих уст – я не понимал, насколько это ужасно, но тогда… Черт, на какие шишы жить дальше – подумал. На куцые и унизительные женушкины? И что ей сказать? Рассказать правду, как все на самом деле было? Скорей всего, поглядит на меня с молчаливой укоризной, словно моя в случившемся вина, пустит слезку скупую, щемящую.

Но с другой стороны, повезло. Ведь калекой мог сделать, запросто.

И еще одна мысль появилась: вооружившись увесистой каменюкой… двумя или тремя… возвратиться в офис, и к бугаине подскочив… Аж в голове загудело от желания. Никто и никогда не унижал меня так, как он… Как они, двое. Ну, твари!

И уже взглядом стал шарить по местности вокруг, но в последний момент осек себя: опомнись, ты испытываешь Судьбы терпение.

* * *

Часто бывает, зло сегодняшнее оборачивается пользой завтрашней. Примерно о том же в поговорке народной: не было бы счастья, да несчастье помогло. Прежде всего, пришло понимание: гарантированная оплата за труд, она осталась в невозвратимом прошлом, ныне все зависит от работодателя, его порядочности – непорядочности. Но надеяться на человеческую порядочность – это рулетка. В нашей же стране не просто рулетка, а, считай, без выигрышных цифр.

А почему б самому не попробовать… Точнее, с напарником, потому как для многих электромонтажных работ пары рук может просто не хватить.

Непростая проблемка – найти напарника: один – неумеха, второй – лентяй, третий – нечист на руку, четвертый… Но нашел. Спокойный, и работящий, и руки на месте, только изредка уходящий – на денек, второй, третий – в запой. Но ничего, у меня не режимное предприятие – не вышел на работу – не досчитаешься денег.

Лиха беда начало. В городской газете объявлений появилось мое, коротенькое: «электрика, электромонтаж» и домашний телефон. Сначала побаивался, что позвонят горлохваты из налоговиков: ну-ка покажи бумагу о регистрации, или рэкетиры: ты чё, без крыши? ну даешь, так нельзя, мы будем твоей крышей… Но нет, все шло тихо, спокойно, деловито. Вскоре у меня появился мобильный и в последующих объявлениях я уже указывал номер мобильного. Если голос звонящего казался сомнительным, отказывал, ссылаясь на круглосуточную занятость.

Через месяц, нет, даже раньше – недели через три – мы двое уже не тянули предлагаемый объем работы, и пришлось подрядить еще пару человечков. Затем нас стало шестеро, затем семеро, затем одиннадцать; вскоре я перестал работать руками и занялся одними лишь организационными вопросами. А еще через какой-то период времени зарегистрировался как юридическое лицо – частное предприятие, и пошло – пошло – поехало.

Ну а потом… Потом жизнь подсказала направления деятельности иные – менее хлопотные и более денежные. И что самое интересное, не особо-то рисковые.

* * *

А все ж непорядок, думалось иногда, надобно б выкроить времечко, да заглянуть к сукину сыну, должничку моему, Сергейванычу… Зайти и… И что?

Потребовать должок, разумеется, индексированный? Так ведь наверняка откажет. И что тогда?

Может, правильней будет, ничего не требуя, с порога в рожу…

А может, не самому, а найти кого-то, кто за бабки… Старательно, основательно… С подонками ведь любые средства хороши.

Ладно, для начала следует выяснить, на месте ли он, не съехал ли куда…

Съехал.

За столом сидела немолодая, но молодящаяся тетечка с фейсом преисполненным самомнения – тот типаж нынешних бизнес вумен, что у большинства мужчин эмоции вызывает исключительно антистоиновые.