Текст книги "Спецзона для бывших"
Автор книги: Александр Наумов
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
– Да, знал. Но государство у нас такое, что не защищает.
– Зачем вы связались с тем коммерсантом в Омске? Хотели подработать?
– Почему бы и нет.
– Что вам обещали за поездку в Москву?
– Гонорар. Но в том случае, если бы я смог договориться там, в Москве.
– С какими мыслями вы возвращались в Омск? Что бы сказали своему приятелю-коммерсанту, чье задание не удалось выполнить?
– Он боялся моего возвращения. Это я понял уже из разговоров с операми, которые меня задержали. Видимо, он сильно меня подставил… Следователь тоже не хотел разбираться, кто прав, а кто виноват. Я предлагал провести следственный эксперимент с целью выяснить, мог ли я понять, что это были сотрудники милиции, а не бандиты, как я думал. Следователь отказался. Хотя экспертиза подтвердила, что один из них был пьян. На суде родственники убитого пояснили, что в тот день он болел и с утра принял лекарства. Словом, я не знаю, кто стоял за этим делом… Все были против меня. Вы когда-нибудь получали нокаут? Сильный удар в голову, перед глазами – круги… Я был никакой, когда в меня угодила пуля. Я отлетел от машины на полтора метра. И потерял сознание. Потом я узнал, что моего водителя тоже зацепило. Нас обоих отвезли в больницу… Поэтому я утверждаю, что если бы провели следственный эксперимент, все обвинения с меня сняли бы. У меня была самооборона. И я был уверен, что это бандиты. После суда я написал заявление, что не согласен с приговором. Но куда там, это же Россия… Сами знаете, чего толку-то. Сначала следователь, а потом судья построили систему доказательств на своих личных убеждениях, мол, я специально совершил убийство. Мою просьбу провести следственный эксперимент отклонили на том основании, что в этом, дескать, нет необходимости. Хотя у меня был свидетель – водитель автобуса, что проезжал мимо в тот момент. Он видел в руке милиционера пистолет, о чем рассказал на суде. Я сам оперативник, почти двадцатку отработал в системе – как я должен был отреагировать? Защищаться! Я потом всем это говорил, и в итоге всем это было, извините за грубое выражение, по барабану. Я говорил: на меня был направлен пистолет! И слышал в ответ равнодушное: «Ну и что». Меня просто не хотели понимать. Я даже не знаю, почему мне дали такой большой срок: двадцать пять лет. В моем личном деле – две полосы. И кто за этим стоит, я не знаю. Догадываюсь только…
– Что значит – две полосы?
– 12 марта 1997 года произошло это ЧП. 17 марта меня привезли во Владимир, допрашивали. Туда же приехал мой начальник, во Владимир, с кем-то встречался. Когда он уехал, на моем личном деле появились две полосы – они означали: усилить за мной контроль. Такие полосы рисуют для сотрудников тюрем и колоний, чтобы они сразу обратили внимание на данное личное дело и отложили его в отдельное место. Одна полоса означает – склонен к побегу, опасен при нападении, другая – склонен к суициду. Откуда взялся этот суицид, даже не представляю. Никогда в мыслях подобного не было. Лично я по жизни оптимист. Кто-то заинтересован был дать широкую огласку моему делу, потому что обо мне уже в двух книгах писали. Первая книга называется «Тюрьма и зона», вышла она в октябре 1997 года. А вторую книгу мне принесли в начале февраля 1999 года, называется «Милиция и беспредел». В одной из книг меня описывают как киллера. И даже не российского, а чуть ли не мирового масштаба. Якобы я мог выезжать даже за рубеж. Да я нормальный человек! Не душегуб, как хотелось бы кому-то меня представить. И сплю я спокойно… Да, я защищался. Даже если животное загнать в угол, оно тоже будет сопротивляться. У меня в 1994 году была ситуация, когда бандиты решили забрать мою машину. В тот момент у меня был табельный пистолет. Одного я сразу убил, а второго тяжело ранил. Всего же их было пять человек. Было заведено уголовное дело, меня признали потерпевшим. Потому что я защищался. Точно такая же ситуация была и на этот раз. Я снова защищался, думая, что на меня напали бандиты. И если они оказались не бандитами, а милиционерами, то это их проблема, а не моя. Потому что в роли милиционеров они были просто неубедительны!
– Зачем вы вообще связались с тем коммерсантом, в Омске? Ведь известно: где крутятся большие деньги, там не обходится без криминала. Как сотрудник милиции вы должны были об этом знать.
– Если бы в милиции платили нормальные деньги, лично я никуда бы не сунулся. Когда по два-три месяца нам не платили, а нужно было крутиться-вертеться… У меня семья, две дочери.
– Жена знала, куда и зачем вы поехали?
– Нет. Я не привык ни с кем обсуждать свои планы. Жене сказал только, что поехал по делам в командировку на несколько дней.
– Когда вас арестовали, она приходила на свидания?
– Конечно.
– Какой была ее реакция на то, что вы совершили?
– Ее не интересовал этот вопрос. Мой характер она прекрасно знала. И она знала также, что я грязным делом не займусь.
– В ходе уголовного дела возникал вопрос, что в Москву вас направляли якобы для убийства?
– Да, возникал. Из Владимира меня повезли в Омск – именно для расследования этой версии. В Омске было отказано в возбуждении уголовного дела по данной версии, ввиду того что она не подтвердилась. И в приговоре об этом не упоминается. Откуда взялись неподтвержденные «факты» в названной книге, мне неизвестно.
– Есть выражение: «зона учит». Чему лично вас научила зона?
– Только надев вот эту черную робу, я стал по-настоящему разбираться в психологии людей. Представьте, что я – отработавший двадцать лет в спецслужбе! – только в колонии научился нормально разговаривать с людьми. Я вот прошел сейчас эту школу – тюремную школу – и если бы меня после всего этого вернули обратно в уголовный розыск, это было бы прекрасно. Почему? Потому что я знаю теперь об этой системе все: начиная с низов, с камеры в СИЗО, и кончая зоной. Как здесь работают со спецконтингентом – вот что я знаю! Большая скученность людей, характеры разные – у одного взрывной, у другого поспокойнее. Самое главное, что все здесь понимают – конфликты в зоне никому не нужны. Потому что сидеть здесь предстоит очень долго и нужно сидеть так, чтобы не расходовать собственные нервы. А для того чтобы не расходовать нервы, нужно думать. А для того чтобы думать, нужно… черпать информацию. Откуда? Отсюда же. Начинаю приглядываться, кто как себя ведет, как разговаривает, и уже подбираю ту или иную интонацию к человеку. Одно слово можно повторить с разной интонацией. Поэтому приходится постоянно себя контролировать: с кем говоришь, о чем говоришь, как говоришь. Бывает так, что человек не воспринимает быструю речь, ему что-нибудь скажешь – он не поймет. Тогда говоришь более внятно и медленнее. Случается, кому-то помогаю. Решать их психологические проблемы. Чтобы избежать конфликтов… У нас в отряде большие срока – до 25 лет. Сидеть долго, поэтому мы думаем, как избегать конфликтов. Потому что мы не знаем, что будет завтра. По-иному ведут себя те, у кого маленький срок. Он каждые сутки пересчитывает, сколько ему остается дней до свободы. Ему хочется побыстрее, он «гоняет», поэтому психует. А когда каждый день считаешь, это выбивает из колеи. Поэтому в зоне нужно себя чем-то занимать. Читать, изучать… Когда я в первый раз перешагнул порог камеры, это был для меня совершенно чужой мир. Свой 42-й год рождения я встретил в тюрьме. Это было чем-то вроде смены рубежа… Правильно говорят, что у каждого человека есть своя карма, что все в этом мире предопределено. В колонии я увлекся изучением астрологии. И здесь научился делать астрологические квадраты на людей, то есть выявлять, на что этот человек способен. Нужную литературу я беру у других осужденных, тех, кто этим тоже занимается. Еще я увлекся магией… В колонии, где много людей с темным прошлым, витает в воздухе отрицательная энергия. Физически ощущаешь тяжелую атмосферу. Некоторые осужденные научились себя подпитывать энергией от других людей. Я встречал таких… с ним неприятно разговаривать, хочешь уйти, а он так и лезет на разговор – это он забирает вашу энергию.
– В обмороки после таких разговоров никто не падал?
– Нет, не падал. Вроде.
– Есть понятие о том, что все мы ходим под Богом: каждому воздастся по его деяниям. И если человек совершил неблаговидный поступок, то рано или поздно это аукнется на его судьбе. Например, кошмарные сны замучают. Такое бывало в зоне?
– В верхах власти воруют эшелонами – и кошмары их не мучают! Вы помните, как в конце 1999-го – начале 2000 года хотели снять с депутатов и судей неприкосновенность. Они закричали: «Караул!» Потому что хорошо понимали, что сорок процентов из них сразу пересажают. Вы знаете, за что… Потому что к рукам прилипает. Маленький чиновник берет немного, а судья – много. С каждого дела он хочет «заработать» хороший кусок. В нашей колонии есть бывшие представители почти всех силовых структур. Нет только судей! Случайность? Крупных чинов у нас тоже нет, такие всегда откупаются… Хотя я считаю, что в нашей стране именно судейский и прокурорский аппараты самые коррумпированные. Это я вам могу доказать из собственного опыта, когда еще работал в милиции и пытался раскрутить несколько крупных дел. Например, у нас появилась магнитофонная запись беседы преступного авторитета с прокурором одного из районов, где первый спрашивал совета у последнего. А потом к нам приехали из управления, и кассету забрали. Ну как это расценивать? И так происходило довольно часто.
Я помогаю людям, пытаюсь помогать… Вот один осужденный стал резко худеть, за месяц сбросил пятнадцать килограмм. Я снял с него сглаз, и он опять вошел в привычную колею жизни, поправился. Но чтобы снять сглаз, нужны особые условия. Во-первых, нужны необходимые атрибуты: это свеча и шерстяная нитка. А во-вторых, не в каждом помещении можно снимать сглаз. В отряде, например, категорически нельзя. Почему? Да потому что в помещении отряда слишком много отрицательной энергии. Мешают другие осужденные, которые находятся рядом. Поэтому приходится искать возможность уединения.
– Где же в колонии можно уединиться?
– Ну, скажем… в кабинете начальника отряда.
– И снимать сглаз под присмотром того же начальника отряда?
– Отвечу так: история об этом умалчивает…
– Вам жалко время, которое проходит здесь, в колонии?
– Мне сидеть еще долго-долго-долго… За это время я успею изучить и освоить все то, до чего не доходили руки в прошлом. А жалею я в этой жизни только об одном: у меня две дочери и они растут без отца… Когда я уезжал в Москву, младшей только исполнилось четыре года, а старшей было восемь лет. Пока я сижу в колонии, младшая пошла в школу, научилась писать, и теперь шлет мне письма. Значит, помнит…
– О чем больше всего мечтаете, сидя в колонии?
– Когда освобожусь, поеду туда, где вольно дышится. Куда-нибудь на природу, где озера и водопады.
– Что, сразу – на природу?
– Почему сразу? Жизнь меня научила: сначала обдумай, а потом шагай. Если запрограммировать себя на что-то, это плохо. Потому что планы через день-два могут поменяться, а программа, которую вы заложили раньше, она сработает. Помимо вашей воли. Поэтому нужно не программировать себя, а думать. Шаг сделал – а вдруг там яма?
Око за око
Убийство в вытрезвителе. – Оправдательный приговор. – Погром в зале суда. – «Меня объявили главарем местной мафии». – Двадцатка по второму приговору.
– Я был на подписке о невыезде, – рассказывает осужденный Д. – Прихожу в суд, а мне объявляют: 20 лет строгого режима!
И тяжело вздохнув, он подводит черту:
– Когда меня посадили, мне было тридцать восемь лет. На свободу я выйду в пятьдесят семь…
Осужденный Д.
– Я работал в городе Черкесске Карачаево-Черкесской автономной области. Сейчас это республика. Последняя моя должность – дежурный медвытрезвителя. Однажды привезли пьяного, который вел себя вызывающе, бросился на моих подчиненных. Они его ударили, в результате чего он умер. Потом обвинили меня, весь наряд, что это было преднамеренное убийство. Обвинили даже сотрудников ГАИ, которые доставили его в вытрезвитель. Хотя было доказано, что у задержанного была средняя степень опьянения. Целый год длилось следствие, потом был суд, который вынес оправдательный приговор. Меня оправдали, работников ГАИ оправдали, фельдшера вытрезвителя оправдали. А тех, кто действительно был виновен, их наказали. Убитый был по национальности черкесом. И в то время в республике начались гонения на русских.
– В каком году это было?
– В 1997-м. Там как раз выбирали первого президента. Было политическое противостояние между черкесами, карачаевцами и русскими. Ситуация была такой, что вводили в республику и внутренние войска, и СОБР, и ОМОН со всех регионов.
– В таких условиях сложно было работать?
– Да я там вырос, мне проще было…
– В вашем городе какое население преобладало, по национальности?
– Вообще в республике больше русских. За ними, по численности, идут карачаевцы, и уже потом – черкесы.
– Кстати, а в вытрезвитель кто чаще попадал? Кто больше всех пил?
– Русских попадало больше. Потому что русских самих было больше в городе. А так-то всех национальностей попадали в вытрезвитель.
– Вы сказали, что погибший был черкесом. В ходе следствия не было попыток свести все к национальной розни?
– Такие попытки были после суда. Погибший работал преподавателем в институте. У него друзья были наверху. Прокурор республики был его другом. Как известно, все эти нацменьшинства между собой очень дружные ребята, в отличие от нас, русских. И в конце концов посадили всех, кто хоть каким-то боком имел отношение к гибели этого человека.
– Сколько всего человек посадили?
– Шестерых.
– Назовите, кого именно посадили.
– Посадили работников ГАИ, которые доставили его в вытрезвитель. Хотя они выполнили то, что предписывается «Законом о милиции». Дважды делали экспертизу крови погибшего, и дважды была доказана средняя степень его опьянения. Он управлял автомашиной в нетрезвом состоянии. Более того, он оказывал сопротивление при задержании. Но в конце концов его доставили в вытрезвитель. Фельдшер проверила. Его положили. А потом, уже когда его выводили в туалет, мои подчиненные его там как раз зацепили. Как таковой потасовки не было. Удар-два, и всё. Его хотели завести обратно.
– Кого еще осудили?
– Фельдшера. Ее обвинили в пособничестве. Меня тоже обвинили. Сначала мне предъявляли незаконное лишение его свободы. Потом халатность мне предъявляли: якобы я недосмотрел. А потом еще превышение должностных полномочий приписали. В общем, всё в одну кучу сгребли и всех осудили. Фельдшеру три года дали, двоим гаишникам – по четыре, моим двоим подчиненным – по пятнадцать лет. А мне дали двадцать лет.
– Вам-то за что так много?
– А за то, что я получился связующим звеном. Главарем «мафии». Хотя на самом деле я даже не видел потасовки. Потому что в то время принимал другого пьяного.
– В каком году вас осудили?
– Первый суд был в 1998 году, а второй – в 2000-м.
– Чем вы занимались между первым и вторым судами?
– Меня не уволили. До решения первого суда, когда меня оправдали, была служебная проверка. После суда я пришел на службу… Скажу честно, что после той грязи, которую вылили на милицию в ходе судебного процесса, я уже не хотел работать ни в каких органах. Морально я был подавлен. Потому что милицейское начальство никак не участвовало в судебном процессе: ни на кого не давило, но и не поддерживало никого. По принципу: будь что будет. Я никому не нужен был на службе. Потом мне пришлось переехать в другой город, потому что я опасался провокаций. Боялся, в основном, за семью.
– А бывали провокации?
– Ну, такого-то не было. В суде всё было: и на жену бросались, и мне угрожали. Там такое творилось… Когда зачитали оправдательный приговор, то здание республиканского суда разбили.
– Как разбили?
– А вот так: полностью выбили стекла, аппаратуру у судей побили. Там всем досталось: и сотрудникам милиции, и судьям. Там бардак такой был. Что хотели, то и творили. После суда я сразу уехал в другой город.
– В какой город?
– В Буденновск Ставропольского края. Двести километров от Черкесска.
– В тот самый Буденновск?
– Да, в тот самый. Захват чеченцами заложников в роддоме был в 1995 году, а я приехал туда в 1998 году.
– Не боялись, что в городе могли повториться кровавые события 1995 года?
– А такое может произойти в любом городе на юге России. Граница рядом. Нет, не боялся… Когда я приехал, в Буденновске жили нормальной жизнью.
– Что было дальше?
– На оправдательное решение суда написали жалобу, и кассационный суд в Москве отменил оправдательный приговор. Год и семь месяцев я был на свободе до второго суда.
– Чем вы занимались все это время?
– Работал слесарем в ремонтно-механическом цехе. Тяжело было поначалу, после того как я занимал в милиции определенную должность.
– В каком звании вы ушли из милиции?
– Я был старшим лейтенантом. А вообще я начинал свою службу командиром взвода ППС, потом был замкомроты, командиром роты ППС – прошел все ступени строевого подразделения.
– Сколько лет вы прослужили в милиции?
– Немного. Пять лет. Я сам ушел из милиции, потому что морально не был готов продолжать службу. И между прочим, когда я пришел на буденновское ремонтно-механическое предприятие, я за год сделал карьеру. Так получилось, что через три месяца ушел из цеха мастер. Начальник посмотрел на меня и говорит: «Мастером будешь?» Еще немножко я поработал и стал заместителем начальника цеха. И получал зарплату я больше, чем в милиции. Так что я не переживал, что уволился из органов.
– Второй суд стал для вас неожиданностью?
– Нет, почему… Приговор отменили в Москве, судью тоже поменяли, а мне оформили подписку о невыезде. И вот опять год длились суды. Судьи постоянно менялись, никто не хотел браться за это дело, потому что знали: скандальное дело. В конце концов прихожу на приговор, и мне объявляют: двадцать лет строгого режима. Меня сделали преступником, а погибшего – национальным героем. Собирались назвать в его честь улицу. Хотели проводить в его родном ауле скачки, посвященные его имени. Так что вопрос о том, кто виноват, а кто нет, даже не поднимался. Мне просто говорили: «Да как ты вообще посмел его поместить в вытрезвитель».
– Какой была ваша первая реакция на новый приговор?
– Сначала я даже не осознал, что меня посадили на такой большой срок. А потом стал, как говорится, приходить в себя, понимать, что это очень большой срок. И тогда я сказал себе: «Надо держаться». Иначе просто «крышу» может сорвать. Когда меня посадили, мне было тридцать восемь лет. На свободу я выйду в пятьдесят семь, потому что мне засчитали один год, проведенный в СИЗО до первого суда. А вообще, в тот год, когда меня первый раз закрывали, мне было сидеть намного тяжелее. Первый суд, большая огласка. Я боялся, что мои родственники могли подумать, что я действительно виноват. И это для меня было бы тяжелее всего. Моя жена, другие родственники, многие сотрудники были на всех судах. Они видели, слышали, узнали, что я невиновен, меня оправдали. И уже во второй раз, когда начался новый судебный процесс, я в душе знал, что я невиновен. И родственники это тоже знали. Я сыну сказал: «Ты можешь смело смотреть всем в глаза».
Новогодний случай
Уличная драка. – «Один из них был с лопатой». – Обостренное чувство справедливости, которое подвело под статью. – Чему может научить зона? – «Я был выборным лицом местного самоуправления в течение трех двухлетних сроков».
– Я надеюсь, что вы не будете указывать мою фамилию, – говорит осужденный Б. – И не будете сверять мой рассказ с моим личным делом. Потому что я вам расскажу свою, неофициальную версию всего происшедшего. У меня был выбор: быть убитым или убить самому.
Осужденный Б.:
– Службу я начинал в 1995 году, пошел по контракту во внутренние войска. Мне было тогда уже 26 лет.
– Чем вы занимались до этого?
– Был обыкновенным водителем.
– С чего началась ваша армейская карьера?
– Я прошел обучение в школе прапорщиков, успешно закончил ее. Далее была служебная командировка на Северный Кавказ.
– В каком году?
– В 1996-м.
– Сколько времени там провели?
– Почти три месяца. После возвращения домой меня представили к боевой награде. Но из-за некоторой неразберихи, честно скажу, начальник штаба просто перепутал имена: мой командир роты представлял меня к боевой награде за один из боев под поселком Горогорск – этот эпизод освещался в программе «Время», наши родные потом рассказывали – а боевую награду дали другому человеку, моему тезке, который там даже рядом не был. Просто командир роты подошел к начальнику штаба и сказал: «Вот я написал на него представление – оформи и отправь в штаб в тактическую группировку». А тот начальник штаба всегда был, как правило, подшофе – стресс снимал. И он отправил представление на другого человека – на того, кого он знал лично. Я-то был к этой части только прикомандирован, а тот был свой. Но это не суть важно, я и не жалею… Значит, так надо было.
– Чем приходилось заниматься в той командировке?
– Этот эпизод биографии я стараюсь напрочь вычеркнуть. Потому что ничего хорошего там не было. Единственное, чем я могу гордиться – а я там был командиром взвода, – я не потерял ни одного солдата. После служебной командировки я поступил на юридический факультет, заочно, в Пермский университет. Я учился и служил одновременно. Командир соединения по нашей области доверил мне должность заместителя командира части по правовой работе. Я был юрисконсультом войсковой части. Одновременно с этим пришло представление с предыдущего места работы. Мне дали звание старшего прапорщика. И я был, по сути, единственным старшим прапорщиком на всем Урале на такой должности. Потому что моя должность была офицерской с капитанским потолком. Далее сменился командир части: новым командиром части стал замполит. Ранее мы с ним некоторое время конфликтовали. Поэтому я был вынужден перевестись в Министерство юстиции. Работал в областном Учебном центре при местном УИНе. Полтора года я выполнял обязанности замначальника Учебного центра по кадрам. Когда мой непосредственный начальник стал готовить документы на утверждение меня в должности заместителя по кадрам – а эта должность подполковничья – тут же мне предложили хорошую альтернативу, и я предпочел сократиться. В 2000 году я был по оргштатным мероприятиям уволен из органов внутренних дел… Что еще вам рассказать? Еще до службы во внутренних войсках я женился. Это было в 1990 году, сразу после срочной службы в армии. Имею двоих детей: сына и дочь. Ну а что касается моего преступления… Вам же интересна психология преступника… У меня был выбор: быть убитым или убить самому. Потому что это была уличная драка, в которую я попал. Приехавшие милиционеры патрульно-постовой службы сбили меня с ног, надели мне наручники и увезли в отделение милиции.
– Что это была за драка? Кто был зачинщиком?
– Меня били, я бил…
– Сколько их было?
– Небольшая толпа. Один из них был с лопатой. Так что милиционеры, я думаю, забрав меня в отделение, таким образом мне даже жизнь спасли. Они потом рассказывали, что тот, кто был с лопатой, увидев милицию, развернулся и убежал.
– На тот момент вы еще служили в Министерстве юстиции? Или уже уволились?
– Драка произошла через пять месяцев после моего увольнения из Учебного центра.
– Так с кем же вы подрались?
– Со случайными людьми. На улице. Совершенно спонтанно подрался.
– Из-за чего?
– Я пытался разнять дерущихся. Было 2 января. Я шел по улице, вижу, двое конфликтуют. А вчера был Новый год. Понятно, что все вокруг радостные, несколько возбужденные. Я попытался их разнять, но один из них меня ударил. А потом появились другие, не знаю откуда, и они начали меня просто-напросто избивать. А мне ничего не оставалось, как ответить. Один из этой толпы получил ножевое ранение. И меня обвинили в убийстве. Хотя нож не нашли, и подвязали меня к трупу практически голословно, на показаниях одной женщины, которая позже отказалась явиться в суд, чтобы подтвердить свои показания, и отказалась от очной ставки. Дело в том, что, когда меня задержали, я был чрезмерно возбужден, скажем так, несправедливым отношением к себе. Ну и я высказался не очень цензурно в адрес национальной принадлежности следователя прокуратуры. Который приехал на место происшествия. А у меня после 1996 года, то есть после моей командировки в Чечню, появилось негативное отношение ко всем этим кавказцам. Следователь оказался азербайджанцем. Я ему в лицо высказал все, что я о нем думал. Ну и плюс небольшой конфликт, который произошел у меня в участке. Меня там побили, но списали эти побои на якобы мои хулиганские выходки. А то, что наручники забивали каблуками и что не снимали с меня эти наручники практически часа четыре…
– Как это «забивали каблуками»?
– На запястьях.
– А зачем каблуками-то?
– Я просил всего лишь предоставить мне телефон. Они мне стали в нецензурной форме указывать мои рамки. Я попытался встать на букву закона, ведь все-таки я учился в университете на тот период на четвертом курсе юрфака, был уже маленько знаком с правом. Я стал законно требовать либо адвоката, либо предоставить основание для моего задержания. А в ответ услышал много интересного. Ну и побои, конечно… А как такое терпеть спокойно, молча? Я не смог. Мне только наручники мешали. А так-то я тоже им отвечал.
– Вы сказали, что орудие убийства – нож – не нашли.
– Нет, не нашли.
– Тогда на чем же строилось обвинение против вас? И вообще, вы-то что говорили на суде в свое оправдание?
– Вы знаете, как правило, судья не воспринимает показания подсудимого. Ни в коей мере. Не берет их за основу. И как бы не берет их всерьез. Он делает свои выводы лишь на показаниях свидетелей и экспертизах. Вот если посмотреть на мое дело со стороны свидетелей, то получается, что погибшего убивал не я. Но даже если предположить, что я это мог сделать, то мое преступление должны были квалифицировать не по 105-й статье – убийство, а минимум по 108-й с физиологическим аффектом. То есть когда на меня напали, сбили с ног, стали пинать, то у меня в этот момент затмило сознание. Я не помню, что я делал!.. Почему? Потому что у меня была неадекватная реакция на избиение. Я вполне мог в этом состоянии отобрать у кого-либо из этих людей оружие и этим же ножом мог убить. То есть я допускаю такую версию. Адвокат, участвовавший в процессе, пытался переквалифицировать мои действия на 107-ю статью, то есть на аффект… В 1986 году я попал в автомобильную аварию, получил серьезные травмы, ушиб головного мозга, сотрясение, кровоизлияние в головной мозг. В ходе следствия стационарного обследования мне не делали. Обошлись пятиминуткой так называемой. Буквально десятиминутная беседа с психиатром. Признали нормальным. И вменили то, что им надо было вменить. Я понимаю, что для них это как галочка – борьба с преступностью. Тем более что я бывший сотрудник и против меня серьезное обвинение в убийстве. Очень сильно следователь допытывался, имел ли я боевые награды. Он даже лично ходил в военкомат. Но самое интересное было потом. Он пришел в райисполком по месту жительства (нынче это называется районной администрацией) – взять на меня бытовую характеристику. И там он потребовал дать на меня соответствующую бумагу, пояснив работникам исполкома, что меня обвиняют в убийстве из хулиганских побуждений. На него посмотрели как на идиота и сказали: «Да вы что? Это же реальный кандидат на должность заместителя главы районной администрации».
– Вы действительно претендовали на эту должность?
– Я был выборным лицом местного самоуправления в течение трех двухлетних сроков. Меня знало население. Около тысячи человек. Это пять улиц, двадцать пять многоквартирных домов. Все меня знали в лицо, по имени и где я живу. Они могли в любое время прийти ко мне со своими проблемами и заботами. И я помогал им. По крайней мере, прилагал все усилия. И тем не менее, несмотря на все положительные характеристики, в том числе с прежнего места службы, меня осудили.
– Какие выводы вы сделали для себя из всего того, что с вами произошло, начиная с момента драки и заканчивая пребыванием в колонии строгого режима?
– Когда я первоначально устраивался в войска, я проходил тестирование в психоаналитической лаборатории. Это обязательное условие прохождения комплексной медкомиссии. После тестирования меня вызвал на личную беседу начальник лаборатории. Он сказал, что я человек уникальный и что с моими данными лучше всего идти в архитекторы либо дизайнеры. Либо, если бы я пошел куда-то в органы, то лучше идти в следователи, потому что у меня хорошо развита интуиция. И еще один из показателей тестирования был таков: у меня оказалось повышенное, обостренное чувство справедливости. Скорее всего, это тоже сыграло свою роль в том, что со мной произошло. Ведь не вмешайся я в тот конфликт, пройди мимо – да просто плевать на них, пусть они хоть поубивают друг друга – я бы теперь не сидел тут. С другой стороны, гражданская позиция… ну не мог я пройти мимо!
– Какой была реакция ваших родных на то, что вас обвинили в убийстве?
– Все, кто меня знал, были в шоке. Они не могли поверить, что я мог попасть в такую ситуацию. Тем более убить человека. Самым сильным ударом это было для моей мамы. Она труженик тыла в годы Великой Отечественной войны. Состояние здоровья, сами понимаете… Для нее это было очень-очень тяжело.
– Какой у вас срок?
– Тринадцать с половиной лет.
– К чему в колонии труднее всего привыкнуть?
– К тому, что очень далеко увезли меня от дома. Поэтому жена и дети не могут приезжать ко мне на свидания.
– Вы говорили, что у вас развита интуиция. Неужели она вам ничего не подсказывала, когда вы увидели на улице дерущихся?
– Говорила мне интуиция, говорила: пройди мимо, не вмешивайся. А я не смог, решил вмешаться, решил их разнять.
– Получается, вы сами выбрали свою судьбу?
– Согласен. Но я хочу обратить внимание на двуличие судейских работников. Я пытался оспорить судебное решение. Меня возили в Москву на рассмотрение моей кассационной жалобы. Судил меня судья Соловьев Юрий Александрович или Алексеевич, я точно не знаю. Председательствующий кассационной инстанции. Я ему пытался противопоставить свои доводы о судебных ошибках. Указывал на грубейшие нарушения норм УПК. На всех стадиях процесса было много нарушений. Судья Соловьев все добросовестно выслушал, потом спросил: «У вас все?» – «Да». И он оставил приговор без изменения. Когда меня привезли обратно в колонию, я нашел комментарии к пленумам Верховного суда. Одним из авторов комментариев был именно этот судья Соловьев Ю. А. Самое интересное, что он комментировал пленум, делая акцент на недопустимости использования в уголовном судопроизводстве недоказанных доказательств. Я же ему на них указывал в кассационной инстанции! Где же он врал: когда писал комментарий или когда выслушивал меня?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.