Текст книги "Спецзона для бывших"

Часть 7
Боги позволяют

Страх

Друзья из криминала. – Самодельные маски для грабежей. – Девять лет вместо восемнадцати. – «В зоне мы превращаемся в мамонтов».

Сотрудник пенитенциарной системы Ю. по ночам промышлял разбоем, а днем исправно нес службу в колонии.

– Угрызений совести потом не было? – спрашиваю его.

– Нет, было совсем другое ощущение. Страх!.. Адреналин в кровь очень сильно выбрасывается.

Осужденный Ю.:

– Я служил в войсках КГБ. В погранвойсках. Когда пришел из армии, учился в техникуме. Потом в колледже, в институте. Получил образование инженера связи систем коммуникации. Мне предложили работать в исправительном учреждении. В должности старшего инженера ТСО и связи. После испытательного срока, через шесть месяцев, мне присвоили звание младшего лейтенанта. Работу я выполнял, все были довольны. Предлагали повышение. Через год после того, как я устроился в колонию, я попал, будем так говорить, не в ту компанию. Просто сам сломался. Я задним числом анализировал все, что произошло со мной, и понял, что я просто не выдержал той психологической нагрузки. Нужна была разрядка. И я нашел ее в водке. Начал пить. И даже злоупотреблять. Уже доходило до того, что я искал любой повод выпить. И вот на одной из таких встреч с друзьями затронулся разговор о деньгах. Денег-то не хватало, как обычно. У меня семья. Двое детей… было. На тот момент. Мне предложили совершить преступление. Хотя это я сейчас говорю – преступление – а тогда-то это все было хихоньки-хахоньки. Ребячество. Серьезно-то никто об этом не думал. Просто поговорили, предложили: «Пойдешь?»

– Друзья тоже были из правоохранительной системы?

– Нет.

– Что произошло дальше?

– Поначалу я никак не воспринял их предложение.

– То есть отказались?

– Нет, понимаете, предлагается не так конкретно, мол, вот, всё, пойдем… Как это обычно делается, подводят тебя красиво к этому. Слово за слово, обыкновенный разговор, во время которого вылетит неосторожное слово. И вроде получается, что ты уже дал согласие. А о том, чтобы вот прямо сейчас идти и совершать какое-то преступление, об этом даже речи не было. Поначалу. А на следующий день ко мне приехали и уже конкретно предложили участвовать. Так я пошел на свое первое преступление. Мы совершили разбойное нападение.

– На кого вы напали?

– Павильон ограбили.

– На какую сумму?

– Мизерную. Семь тысяч на двоих. Я же говорю, что это было больше ребячество.

– Ну и как это происходило? Мы знаем, как в кино грабят: надели маски, ворвались, забрали деньги и скрылись.

– А вот, кстати, мое первое преступление как в кино и происходило. Мы сделали из чулок маски, зашли в павильон. У нас были два газовых пистолета. Мы достали их, продавщице показали. Она прекрасно все поняла. Мы связали ей руки скотчем. Потом затолкнули ее в подсобку. Забрали деньги из кассы и ушли.

– Угрызений совести потом не было?

– Нет, было совсем другое ощущение. Страх!.. Адреналин в кровь очень сильно выбрасывается.

– Чего именно вы боялись?

– Просто страшно было. Неосознанный страх. Ну, как это объяснить… например, в «горячих точках» это обычно происходит. Попадаешь в незнакомую ситуацию, чувствуешь, что сейчас начнется бой. Пойдут «духи», будут накрывать. А может, и не будет этого. А может, будет. И в такой ситуации происходит выброс адреналина в кровь… это такое чувство, его невозможно описать. Волнуешься очень сильно.

– А вам приходилось бывать в «горячих точках»?

– Официально – нет. Неофициально – да. Я был на срочной службе, и мы выезжали в командировку в «горячую точку». Это было в 1992 году. Командировка была неофициальной. По документам, я находился в воинской части.

– Я правильно вас понял: совершив нападение на павильон, вы испытали сильное волнение?

– Да, уже совершив преступление, я осмыслил, что нарушил закон. Хотя это громкие слова… в момент совершения преступления я вообще ни о чем не думал. Там я просто знал, что надо пойти и сделать вот это и это.

– А когда наступило осмысление?

– Когда я напился. Рано утром мы ограбили павильон, а в десять утра я уже был никакой.

– А что за повод был напиться?

– Я же говорю, выброс адреналина. Мне надо было снять напряжение. Ну и вливание спиртного состоялось. Довольно-таки большого количества. Я не помню, как добрался до дома. Меня посадили в такси, я поехал, заснул. Проснулся я только вечером, уже дома. И вот тогда я в первый раз задумался, что до добра это все дело не доведет. Было такое чувство, как будто я совершил что-то нехорошее, и теперь на душе оставался осадок. Было как-то неспокойно. Это преступление я совершил в декабре 1998 года. А второе преступление совершил через месяц. Тоже разбойное нападение. Только там мы ехали в одно место, но потом отказались и поехали в другое. И уже там совершили нападение стихийно.

– Как так «стихийно»? И почему отказались от первого места? Не доехали, увидев по пути другой павильон?

– Нет. Мы доехали до того места, где должны были совершить преступление, и потом отказались туда заходить.

– Наверное, увидели охрану?

– Не было охраны. Я вообще смутно помню сейчас тот эпизод. Просто у нас появилось чувство, что не стоит в этот павильон входить вообще. И мы поехали в другое место.

– Ваши домашние догадывались, что в течение двух месяцев вы занимались разбоем?

– Вряд ли. Не догадывались. Дело в том, что днем я работал на зоне. А вечером я трудился еще на двух работах. Разгружал по ночам вагоны и охранял школу. В общей сложности, я ночевал дома раза два-три в неделю. Получалось, что я дома-то и не был. Мне нужны были деньги, у меня в то время как раз родилась дочка. И вот два месяца я был в смятении, жил с чувством неприязни к самому себе, что совершил плохой поступок. Подельников арестовали раньше меня. Еще месяц я ходил на свободе, догадывался, что и меня арестуют, приедут за мной рано или поздно. Не было и мыслей сбежать, потому что куда бежать – семья здесь! А вот самое трудное было уже потом, когда срок дали. После суда пришло осмысление, что пострадал не столько я, сколько пострадали близкие мне люди. Я-то ладно, должен был знать, на что шел. И к чему это приведет в конечном итоге. А вот больше пострадали мои близкие. Меня до сих пор это гложет. Я видел, как мои родители резко сдали. Жена ушла. Сначала четыре года писала письма, а потом перестала. И вот недавно я получил письмо, из которого узнал, что она живет гражданским браком. Со мной развелась. И моя дочь, получается, своего отца знать не будет. А теперь я все проанализировал и пришел к выводу, что я сам прямой дорогой шел в тюрьму. И если бы я не сел за эти два эпизода с разбоем, то попал бы в тюрьму за что-то другое.

– Почему?

– Я же говорю, что сломался психологически, когда устроился в эту систему, на зону. Начал пить. На работе была большая психологическая нагрузка. Сказывалось влияние спецконтингента, да и самой зоны, территории. И очень сильное влияние. Даже воздух в зоне и на свободе различается. Я целый год адаптировался, пока привык к воздуху в зоне и уже вроде бы не замечал такой большой разницы.

– А в этой колонии, где вы сейчас отбываете наказание, какой спецконтингент подобрался? В плане влияния на других людей.

– Да какой контингент? Какой привезли, такой и подобрался.

– Может быть, есть у осужденных чувство некой общности людей из одной системы – силовых структур?

– В основном здесь живут так, чтобы не лезть друг к другу. Потому что все на нервах. Все в ожидании чего-то. Это тоже очень сильная психологическая нагрузка. Хотя, конечно, общаемся. Но чтобы такое чувство общности присутствовало… вряд ли, этого нет.

– Когда вас арестовали, как отнеслись к этому на вашей основной работе, в уголовно-исполнительной системе?

– В характеристике на меня ничего хорошего не написали. «Оборотень в погонах», которого проглядели, просмотрели. Хотя до этого я был чуть ли не первым парнем на деревне. Если быть объективным, скажу так: система, в которую я попал, перешла из войск. Раньше там работали контрактники. И все оборудование, которое передавали с войск, оно не работало. Это был нонсенс, если вдруг что-то начинало работать. Потому что там нужно было все делать заново. И вот я начал все это поднимать, начал восстанавливать. А потом произошел такой случай. Я получил неполное служебное соответствие за то, что у меня отказала станция. У нас стояла автоматическая телефонная станция, у нее срок эксплуатации десять лет, она уже отработала двадцать лет. Вот она приказала долго жить. Когда я обратился к начальству, что надо новую станцию, меня вызвали на ковер. Я получил неполное служебное соответствие, но и новую станцию тоже получил. Вот такой был случай.

– Вы помните свой первый день в заключении?

– Меня привезли в ИВС. И я там встретил людей, с которыми работал на зоне и которые потом перешли работать в ИВС. Они были шокированы, что меня привезли под конвоем, в наручниках. У меня было чувство подавленности. Полная апатия на всё. Из дома меня забрали поздно вечером. Следователь торопилась домой. Я сказал ей: «Пишите мне 51-ю статью». По ней я отказывался от дачи показаний. Следователь говорит: «Ну ладно, мы с тобой завтра поговорим». И мы разбежались: она – домой, я – в ИВС. Да и потом, на допросах, я только кивал головой. Потому что из нашей группы меня задержали последним, и они уже все, что могли, рассказали. Я только подтверждал их слова. А потом был суд. Прокурор запросил для меня восемнадцать лет, а получил я девять. У меня было чувство радости, когда я услышал такой приговор. Я тогда подумал, что не так уж и много дали. Потом уже пришло осмысление, что девять лет, даже три года, и даже один год – это все-таки много. В колонии достаточно времени, чтобы вспомнить всю свою прошлую жизнь. Как я поступал, что делал. Что я буду делать… Это все крутится в голове. Но эти планы… замки воздушные! В отряде мы газеты читаем, телевизор смотрим, следим за новостями. Стараемся быть в курсе всех событий. Но все равно отстаем от жизни, помаленьку деградируем. Кого недавно посадили, их привозят в зону, начинаем с ними общаться, они спрашивают: «Ты откуда, парень, вообще свалился?» Начинаю объяснять ему, что я сижу с прошлого века!.. Что я уже – мамонт!

Преступление смутного времени

Чужая машина и денежный долг. – «Народным заседателем был… вор». – «Если честно, воля сейчас пугает».

– На зоне все ходят сгорбленные, – сетует осужденный Р. – Потому что фуфайки для зоны так убого пошиты… когда ее наденешь, она горбит тебя. У нас же система – карательная.

На строгом режиме ему предстоит провести десять лет.

– Меня арестовывали три раза, – вздыхает Р. – Хотя я вину не признал. Но судебная система в нашей стране такова, что она изначально нацелена на наказание человека, а не на оправдание.

Осужденный Р.

– Я проживал я в городе Ангарске Иркутской области. После окончания школы я служил в армии. После армии опять учился, а потом работал в милиции.

– В какой должности?

– Оперуполномоченного. А вообще, по образованию я следователь.

– По вашей работе были какие-то громкие дела?

– Были. В 1993 году я лично арестовал человека, которого потом приговорили к высшей мере наказания. А в 1997 году я встретился с ним в иркутском СИЗО, куда меня посадили. Ему заменили «вышак» на пятнадцать лет.

– Вы сидели с ним в одной камере?

– Нет, в соседних.

– Как вы отнеслись к такому стечению обстоятельств?

– Всякое бывает в жизни. Наверное, это надо было испытать.

– Так все-таки надо ли было?

– Нет, не надо. В тюрьме делать нечего.

– За что вас посадили?

– Вы знаете, какое сейчас время. Кто-то занимает деньги, потом не отдает. И вот некто перегнул палку, возбудили уголовное дело по статье о разбое. Хотя там никакого разбоя не было: человек отдал то, что он должен был отдать. Вообще, как все получилось? Человек попал в больницу. С побоями. Об этом сообщили в милицию. И заподозрили, что побил его якобы я.

– Вы знали этого человека?

– Даже никогда с ним не встречался.

– Почему же стали подозревать, что это вы его побили?

– Потому что у меня был его автомобиль. Я ездил на его машине, меня один раз останавливает ГАИ, пробивает по документам – машина не моя! И механизм закрутился.

– Погодите, теперь уже совсем ничего не понятно. Вы говорите, что не знали того человека. И в то же время ездили на его машине?

– Да, я отдал за машину даже залоговую сумму.

– Кому вы ее отдали?

– Совсем другому человеку.

– А почему вы не отдали деньги хозяину машины?

– Я сейчас попробую все объяснить. Хозяин машины в свое время у кого-то занял деньги, а потом не вернул. К нему приехали за долгом. Денег у него нет. Тогда его обобрали, а потом начали это имущество распродавать. Чтобы возместить долг. Часть имущества залетела мне. Меня арестовали по подозрению в разбое. Полтора года продержали в СИЗО, а потом освободили, прекратив дело. Потом снова возбудили дело, опять арестовали. Опять продержали полтора года и снова освободили. Проходит какое-то время, меня снова арестовали. И только в 2003 году осудили. Хотя я вину не признал. Но судебная система в нашей стране такова, что она изначально нацелена на наказание человека, а не на оправдание. Вот представьте себе, что в этот механизм случайно попадает совершенно невиновный человек, так его обязательно засудят. И только потому, что никто не будет искать доказательств его невиновности, а наоборот, все будут искать «доказательства» его виновности. Эту формулу вывели еще в 1937 году: «Покажите мне человека, а статью для него мы всегда подберем». Я думал, почему так происходит. И пришел к выводу, что государство заинтересовано, чтобы в стране было как можно больше заключенных. Ну сами посмотрите, сколько в стране лагерей. Такая огромная масса осужденных… Хотя лично я сторонник дифференцированной системы наказания. Если человек совершил экономическое преступление, его должны наказывать деньгами. Применять штрафы. Опять-таки нужно учитывать, что он совершил преступление не потому, что у него много денег, а потому, что у него денег нет. Он хотел раз в жизни обогатиться, а тут его взяли и поймали за руку. Поэтому как его штрафовать, если у него нет денег? Сейчас я читаю поправки к закону, где обозначили сумму штрафа до миллиона рублей. Да откуда у него миллион возьмется? Он украл мешок лука и сидит… В этой зоне все первоходы, все стремятся домой. Все еще на что-то надеются.

– Вы помните свой первый день заключения?

– Мне было дико.

– Что же вас так особенно поразило?

– Во-первых, грязь…

– В колонии?

– Нет, это было еще в СИЗО.

– Что еще поразило?

– Отсутствие воздуха. Три дня нас держали не в камере, а в таком маленьком боксике в карантине… Я думал: как там вообще можно сидеть? А в камере условия оказались получше, почище. Люди сами понимают, что им здесь какое-то время предстоит жить, следят за порядком. Но, тем не менее, в камере тоже трудно жить. Шконки стоят так, что между ними ты не встанешь в полный рост. Приходится все время сгибаться. А фуфайки в зоне – они так убого пошиты… когда ее наденешь, она горбит тебя. У нас же система карательная. На зоне все ходят сгорбленные!.. Сразу видно, что это зэк, именно зэк, а не обычный человек. Хотя я считаю, что в зоне сидят только те, кто попался. А воруют ведь многие, но не всех сажают. Я приведу вам такой пример. Из собственной жизни. У нас в Ангарске на нефтеперекачивающем заводе работал дежурным электриком один человек, который был народным заседателем в суде. Я каждую ночь к нему приезжал, и он мне давал бочку бензина. Небезвозмездно, конечно. И в то же время он является народным заседателем и судит тех, кто ворует! Он же сам вор!..

– Но вы его тоже поощряли, приезжая и скупая бензин по заниженной цене.

– Да… но тут никуда не денешься, если не мне, так другому он продавал бы. Я же себя не оправдываю. Но просто хочу сказать, что он не имел даже морального права быть народным заседателем.

– У вас есть семья?

– Да, есть. Жена и дочь двенадцати лет. Пишут письма, приезжают на свидания. Это такая отдушина для меня, такой стимул жить дальше. Потому что в зоне не все может быть гладко, иной раз так хочется кому-нибудь по морде съездить. Но как только вспомню глаза ребенка, сразу остываю. Вспоминаю о доме, о близких, начинаю думать, что все будет хорошо. Хотя, если честно, воля сейчас пугает. Что там? Как там? В милицию обратно не возьмут, это понятно. Вот так сидим мы в зоне и рассуждаем, кому мы потом будем нужны. Кто-то говорит, что сразу пойдет грузить вагоны. На такого смотришь и думаешь: да кто ты – милиционер или грузчик по своей сущности? И зачем ты вообще пошел в милицию? Он в дежурной части сидел и пьяных обирал. Вот это стремно – в карманах шариться. Тем не менее, когда его здесь обыскивают, он пытается оскорблять сотрудников. Ну, в самом деле, что это за профессия – милиционер? Он же фактически ничего не умеет в жизни делать. А запирать пьяного в обезьянник – это не специальность. Поэтому и страшит многих воля, где они будут никому не нужными. Ведь многие, сидя в зоне, уже развелись. В силу того, что их привезли сюда сидеть, а не оставили дома. Оставили бы дома, и не было бы разводов. То есть политика государства сегодня такая, что карательный меч правосудия наказывает не только конкретного человека, но и его семью. Меня вот это бесит больше всего. Ладно, я совершил преступление, но моя дочь-то при чем тут? Она один раз приехала сюда в семь утра, и до четырех часов дня ее где-то там продержали… Зимой. В холодном помещении. Это не злость у меня, а чувство безнадежности. А начнешь жаловаться… Я так думаю, что сами-то люди здесь работают неплохие. Ведь не каждый сюда пойдет работать. Но они ничем не могут помочь нам. Потому что условия такие сами по себе. Ну а я лично себя преступником не считаю. Ну какой я преступник?

Мужской разговор

Пострадал за машину. – Свадьба в СИЗО. – Позор для близких. – Коллеги, облившие грязью. – Второй срок

Спрашиваю осужденного С.:

– Зона может перевоспитать человека?

– Вряд ли. В колонии есть молельная комната. Осужденные туда ходят, молятся. Они не каются, они просят побыстрее их освободить.

Осужденный С.:

– Срочная служба у меня была три года в погранвойсках. Когда я демобилизовался, вернулся в Оренбург и устроился в милицию. Решил поднакопить денег на подержанный автомобиль. Договорился с одним человеком, что он продаст мне свою машину. Я отнес ему все свои сбережения, а он машину не отдает мне. Он продолжал ездить на ней, словно и не было уговора. Но я ведь заплатил за нее, по сути уже купил. И вот однажды я сел к нему в машину на заднее сиденье, приставил пистолет и сказал: «Отдавай машину». За это потом меня и судили. Потерпевший был директором одного из заводов, а я – обычный водитель в «ментовке». Директор написал заявление, возбудили уголовное дело. Следователь мне сказал: «Признавайся во всем. Раньше сядешь – раньше выйдешь». А в чем мне было признаваться? В том, что этот директор меня обманул? Я и не скрывал этого.

– Так стоило ли вообще приставлять пистолет, чтобы сидеть теперь в зоне?

– Стоило.

– Почему?

– Я не выжил бы в зоне, если бы спасовал.

– Но и в зону бы не попал.

– Гм… в себя нужно верить: что родился не для того, чтобы сидеть в зоне. Я вот сейчас в трудной ситуации – попал в зону, а все равно думаю: не для того живу, чтобы срок сидеть. Это временно. Я сидел с одним немцем в Оренбурге, в СИЗО, спрашиваю его: «Что самое трудное в жизни?» – «Самое трудное, – отвечает, – заставить себя делать то, что не хочется». Сейчас я примерно в таком положении. Не хочется, но приходится выполнять режимные требования: ходить строем, носить робу, прикреплять бирку на грудь. Это зона. Когда выйду из нее, самое трудное в моей жизни будет позади. Надо верить в себя. Надо к чему-то стремиться, даже здесь, в колонии. Жизнь-то идет, годы проходят. И жалко будет, если впустую. Я вот смотрю, один осужденный у нас диссертацию пишет. Мне тоже многое интересно, беру книжки в библиотеке, читаю. Приходит этап в колонию – обязательно говорю с новичками, что нового на свободе… Жить можно даже здесь. Я ведь женился – думаете где? – в СИЗО. Женился, и сразу легче мне стало. Меня ждет! Жена!.. Пусть даже судимого!..

– А родители ждут?

– Ну, как сказать…

– Приезжают на свидания?

– Нет.

– Почему?

– Мать считает: сын в колонии – это позор для нее. Поэтому и не ездит.

– А как восприняли происшедшее бывшие коллеги по работе?

– Следователь запросил на меня характеристику, так вы знаете, я не поверил своим глазам, когда прочитал ее. Меня называли и неуживчивым, и вспыльчивым, и прогульщиком.

– Это соответствовало действительности?

– Нет, конечно. У начальника милиции, – я был его водителем, – никогда не было ко мне претензий. Сослуживцы, пока я работал, вроде бы уважали.

– Почему же тогда написали отрицательную характеристику?

– Я не знаю… Наверное, по принципу: утопи ближнего. Чтобы самим не запачкаться.

– В колонии трудно оставаться самим собой?

– Если быть самим собой – больше проблем станет. Придется отстаивать свое мнение. Постоянно кому-то что-то доказывать, конфликтовать. А зачем? Просто я знаю, кому и что надо говорить, – кто и что хочет услышать. Если мечтает об амнистии, я говорю: «Будет тебе амнистия». А у него еще след от фуражки на лбу не прошел, он только заехал в зону. Какая ему амнистия? Но доказывать ему что-либо бесполезно. Проще согласиться.

– Как еще зона влияет на людей?

– Зона очень сильно отупляет. Один день похож на другой. Нет новых событий, новых впечатлений. Возникает проблема общения: людям нечего обсуждать, не о чем говорить. Многие живут воспоминаниями. Вот один тут рассказывает, что он ездил на джипах…

– Ну и что с того: пусть рассказывает.

– Так он об этом каждый день рассказывает!

– Зона может перевоспитать человека?

– Вряд ли. В колонии есть молельная комната. Осужденные туда ходят, молятся. Они не каются, они просят побыстрее их освободить.

– Чем планируете заняться на воле?

– Хочу учиться на агронома. Но сейчас везде образование платное. Поэтому сначала пойду работать, чтобы накопить денег. Могу строить, лес пилить. Могу торговать на рынке.

– А в колонии вы работаете?

– Да, на пилораме.

– Возникают какие-либо проблемы?

– Проблема одна: бывших сотрудников правоохранительных органов трудно заставить работать. Потому что у них нет никакой специальности. Они ничего не умеют делать.

– Вы давно отбываете наказание?

– Больше десяти лет. Сначала я сидел на общем режиме, а потом меня перевели сюда, на строгий. И добавили срок…

– За что добавили срок?

– Да ни за что. Мне разрешили поехать в отпуск. Я приехал в Оренбург и… опять повздорил с тем директором.

– С каким директором?

– Директором завода.

– Что значит «повздорил»?

– Поговорил с ним.

– Просто поговорил?

– Да, по-мужски.

Пятак за угон

Легкомысленный подельник. – Минимальный срок. –

Милицейская династия. – «Всем на пол!»

Осужденный З. отсидел две трети срока и уже заработал льготы. Поэтому на все вопросы отвечает охотно.

– Когда на СИЗО меня завели в камеру, я подумал: «Сколько буду сидеть?» – вспоминает он. – В камере было двенадцать человек. Меня спросили: «Ты кто?» – «Бывший сотрудник». – «Откуда? Кем работал?» Я ответил. Мне показали мою кровать. И сразу накормили. Была жареная картошка с помидорами.

– Сколько времени вы пробыли в СИЗО?

– Полгода просидел.

– В чем вас обвиняли?

– В разбойном нападении.

– На кого?

– На водителя легковой машины. Вообще-то нас было трое. Подельников. Мы угнали его машину.

– Как вас потом поймали?

– Очень просто. Подельник оставил эту машину в своем гараже. А через три дня сел в нее покататься. По дороге его остановили сотрудники ГАИ.

– А вас как задержали?

– Был выходной день. Я сидел с друзьями в кафе. Потом в кафе зашел один из моих подельников. Он подошел к барной стойке, постоял возле нее, и пошел обратно к выходу. За ним шли двое незнакомых мне людей. И я еще удивился, что подельник не подошел ко мне, а только посмотрел в мою сторону. Когда он подошел к двери, в кафе зашли еще четыре человека. Они закричали: «Всем на пол!» И кто-то два раза выстрелил в потолок. Меня задержали и увезли в отдел милиции.

– Какой срок вам дали?

– Всем троим – по пять лет. Хотя статья за разбойное нападение предусматривает от семи до двенадцати лет заключения. Нам дали минимальные сроки.

– Зона чему-нибудь учит?

– Терпимости.

– Вам сколько лет?

– Сейчас двадцать девять.

– А сколько сидите?

– Три с половиной года.

– Вы согласны с выражением, что от тюрьмы и сумы нельзя зарекаться?

– Ну, от тюрьмы-то можно заречься.

– У вас это не получилось.

– Если честно, все мы трое накануне выпивали. А был бы я тогда трезвым, то не совершил бы преступление. Все произошло спонтанно.

– Где вы работали до совершения преступления?

– Служил в ГИБДД. Был в одном экипаже с братом. В нашей семье вообще почти все – сотрудники правоохранительных органов. Сестра – следователь. Два брата – сотрудники ГИБДД. Муж сестры тоже служит в ГИБДД.

– Откуда вы родом?

– Из Владивостока.

– Связь не потеряли? Пишут из дома?

– Да я уже трижды летал домой. В отпуск. Отсидев две трети срока, я уже заработал льготы.

Белое и черное

«Господи, что же я натворил». – Жажда денег. – Брату дали условный срок. – «Муки ада страшнее колонии».

Осужденный Т. отбывает срок за вооруженный грабеж.

– Раньше я был атеистом, как многие при Советской власти, – рассказывает он. – Поехал на север, в Якутию, хотел заработать деньги на квартиру, машину, но вышло иначе… Сделал из ружья обрез, и вместе с напарником ограбили магазин – обчистили витрину с золотыми изделиями. А через два часа нас задержали.

Осужденный вздыхает, вспомнив про первый день заключения. Когда его привезли в изолятор временного содержания, в одиночную камеру, он увидел прикрепленный проволокой к изголовью кровати маленький картонный образок.

– И вы знаете, во мне вдруг все перевернулось, – продолжает Т. – Я взглянул на этот образок и подумал: «Господи, да что же я натворил-то…» Упал перед образом и раскаялся. Все это случилось как-то само собой. А потом меня перевели в СИЗО, в общую камеру, где произошел удивительный случай. Знакомая женщина написала мне письмо, куда вложила текст молитвы с припиской: «Это тебе поможет». В камере сидели трое русских и двадцать шесть якутов. С одним из русских я поспорил о православной вере, сказав ему: «Господь среди нас, он все видит». Посоветовал ему помолиться и дал ему свою молитву. А через два дня этот русский поссорился с одним из якутов, и якут воткнул ему в спину самодельный нож. На шум прибежала охрана, вызвали медика. Но оказалось, что важные органы ножом задеты не были: лезвие зацепило ребро и погнулось. Потом этот русский тоже стал верующим и даже признался мне, что это его Господь спас.

Спрашиваю у Т., чем он занимался до переезда в Якутию.

– Я родом с Украины – из Днепропетровской области. Служил в правоохранительных органах. Дослужился до звания старшего лейтенанта и должности начальника изолятора временного содержания. Потом уволился…

– Что-то не устраивало?

– Захотелось больших денег. В Якутии жил мой брат. Было где ночевать первое время. И я рассчитывал завербоваться на какую-нибудь вахтовую работу.

– Нашли такую работу?

– Не получилось. Потом я узнал, что есть вакансии в местной милиции. Я хотел продолжить службу, но меня не приняли из-за того, что у меня было украинское гражданство. Другой работы найти не смог. И тогда решил вместе с братом пойти на грабеж.

– На сколько лет вас осудили?

– На десять лет строгого режима.

– А брата?

– Ему дали условный срок. Причем все удивляются, почему за вооруженный грабеж ему дали условное наказание. А я считаю, что это ему Господь помог. Вы знаете, я ведь как старший брат еще в СИЗО покаялся за него.

– Сколько времени вы провели в СИЗО?

– Два года десять месяцев. В камере был молитвенный уголок, где я молился дважды в день – утром и вечером. Оказавшись в заключении, я понял, что раньше поклонялся дьяволу, пойдя на преступный путь. И слава Богу, что я никого тогда не убил. После суда меня отправили в одну из колоний Якутии. На плацу стоял храм. Однажды в колонию приехал православный священник Якутска. И я впервые в жизни исповедовался… А вскоре меня перевезли в другой регион – в спецколонию. Здесь меня выбрали старостой православной общины. Я вижу лица этих людей на причастии, на молитвах. Они искренни в своих чувствах. Хотя это убийцы и грабители. Господь сказал: «Где соберутся двое или трое, там и я с ними». Вера объединяет. На воле много искушений, чтобы не идти в церковь. А в зоне дается шанс покаяться, исправить прошлое и выйти на свободу новым человеком. Но многие осужденные, к сожалению, не готовы поверить в Господа. В колонии больше тысячи осужденных, а в православной общине – всего сорок два человека. Другие осужденные даже говорят нам: «Если есть ваш Господь, то почему же вас посадили? Почему он вам не помог освободиться?» На что я всегда отвечаю, что все мы находимся здесь по милости Божьей. Ведь за наши преступления нас могло бы даже не быть на свете. Муки ада страшнее колонии.

Закончив свой рассказ, бывший милиционер некоторое время еще что-то обдумывает и затем добавляет:

– А вы знаете, Господь и сейчас помогает мне. По надзорной жалобе мне снизили срок на полтора года.