Текст книги "Тайная битва сверхдержав"

Инцидент с У-2 имел весьма серьезные последствия: намеченное на 16 мая в Париже совещание в верхах не состоялось, хотя главы правительств США, СССР и Великобритании прибыли в Париж; визит Эйзенхауэра в СССР, запланированный на 10 июня, был отменен, отношения СССР с США ухудшились. Что касается разведывательных полетов американской авиации над СССР, то они были прекращены.

Так закончился первый этап попыток США «открыть небо» над Советским Союзом, проникнуть в тайны программ его вооружения, тщательно охраняемые при развернувшемся состязании в военном могуществе двух сверхдержав.

Небезынтересна судьба самого Пауэрса. Она сложилась достаточно трагично. В августе 1960 года в течение трех дней в Колонном зале Дома Союзов в Москве проходил открытый судебный процесс, на котором он был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР на 10 лет… На суде присутствовали его родители и жена Барбара. В феврале 1962 года Пауэрса обменяли на арестованного в США советского разведчика-нелегала Р. Абеля.

По возвращении в США Ф. Г. Пауэрс в 1963 году развелся с женой и в том же году женился на сотруднице ЦРУ Сью Дауни, с которой ранее был связан по службе. Отношение соотечественников к нему вначале было весьма негативным. Его обвиняли в том, что он не взорвал свой самолет после его поражения, не покончил жизнь самоубийством с помощью данной ему иголки с ядом, признал себя виновным на суде.

Однако главное, что волновало ЦРУ и руководство Пентагона, был вопрос, на какой высоте произошло первое попадание ракеты в самолет Пауэрса. На суде в Москве (и раньше, на допросах в КГБ) он говорил, что это произошло на высоте 68 тысяч футов (около 20 тысяч метров). По возвращении в США он продолжал утверждать то же самое, но добавлял, что он специально ввел советское следствие в заблуждение, подчеркивая эту высоту как максимальную для У-2, хотя истинный потолок У-2—22 тысячи метров. Он говорил, что сделал такое признание советскому суду для того, чтобы не подвергать опасности своих товарищей, которые должны были выполнять разведывательные задания после него {409}. Однако военные специалисты в США не хотели ему верить. Они ссылались на то, что У-2 № 360, на котором он летел, до его полета проходил капитальный ремонт и не был столь надежен, как новые самолеты, а поэтому его приборы могли дать погрешность. Некоторые коллеги Пауэрса утверждали, что в разговорах с ними он называл высоту, на которой его поразила ракета, равной 45 тысячам футов (15 тысяч метров).

Конструктор У-2 К. Джонсон, который специально приезжал (инкогнито) в Москву посмотреть на обломки У-2 в парке имени Горького, пришел к выводу, что самолет был сбит на меньшей, чем говорил Пауэрс, высоте. Высота поражения У-2—68 тысяч футов – подверглась сомнению и комиссией Сената, которой Пауэрс давал показания {410}. Этот вопрос обсуждался и десятилетия спустя на конференции «У-2: революция в разведке», проведенной в Вашингтоне в 1998 году {411}. В ней принял участие и автор настоящей книги. Там я познакомился с вдовой Пауэрса, а еще раньше – с его сыном Ф. Г. Пауэрсом во время его приезда в Москву.

Однако еще тогда, в 60-е, ЦРУ вскоре выступило с заявлением о добросовестном выполнении Пауэрсом своих обязанностей в соответствии с контрактом и своим долгом гражданина США. Он был принят на работу, реабилитирован в глазах общественного мнения. Он получил все причитающиеся ему от ЦРУ деньги (2500 долларов в месяц за время нахождения в заключении и по 1000 долларов за месяц службы в подразделении «10—10» с лета 1956 года по май 1960 года, недополученных в соответствии с контрактом). В 1970 году он написал книгу о своем полете. Руководство ЦРУ требовало ознакомить его с рукописью. Но издательство было против. Получив отказ Пауэрса, ЦРУ осталось крайне недовольно содержанием этой книги после ее выхода в свет. Пауэрсу пришлось уволиться из НАСА, где он работал. С 1971 года он работал в телевизионной компании в Калифорнии.

Пауэрс погиб 1 августа 1977 года во время катастрофы вертолета при полете в районе Лос-Анджелеса по служебным делам, при довольно странных (и окончательно не установленных до сих пор) обстоятельствах. Он не дожил до 48 лет. Он был объявлен заслуженным ветераном и с согласия президента США Картера похоронен с подобающими почестями в столице США Вашингтоне, на Арлингтонском кладбище, недалеко от могилы президента Кеннеди…

После международного скандала, вызванного инцидентом с Пауэрсом, программа систематических разведывательных полетов над СССР была прекращена. Но самолеты-разведчики продолжали выполнять задания по разведке Советских Вооруженных Сил без нарушения границ СССР, хотя и это случалось.

Так, 1 июля 1960 года, ровно через два месяца после провала миссии Пауэрса, в Баренцевом море, у побережья Кольского полуострова был сбит самолет-разведчик ВВС США RB-47. На борту его было шесть человек. Вылетев из Англии, самолет вышел на секретный маршрут «Бостон Кэспер», выводящий к советской границе в районе мыса Святой Нос. В 17.28 RB-47 вошел в воздушное пространство СССР. Через несколько минут к нему приблизился советский истребитель МИГ-17. Летчик капитан Василий Поляков дал сигнал «следуй за мной», но RB-47 продолжал движение по своему маршруту. На предупредительные выстрелы Полякова второй пилот RB-47 капитан Брюс Олмстед ответил огнем 20-миллиметровой пушки. В следующую минуту два спаренных левых двигателя самолета-разведчика были поражены очередью Полякова. Самолет потерял управляемость и начал падать в море. Штурман капитан Джон Маккоун и Олмстед катапультировались. Через 6 часов их спас советский траулер. Был также подобран труп командира экипажа майора Уиларда Палма. Остальные члены экипажа погибли.

Маккоун и Олмстед были доставлены в Москву. Началось следствие. Американские летчики утверждали, что их самолет не нарушал границу СССР. Однако, по данным советских РЛС, последняя часть его маршрута проходила над территориальными водами СССР. Американских разведчиков ждал суд. Труп майора Палма в цинковом гробу был отправлен в США. В октябре того же года советский траулер подобрал в Баренцевом море кусок фюзеляжа RB-47 и тело майора Юджина Позы, оператора радиотехнической станции разведки. Он был захоронен на советской территории. (С образованием в 1992 году совместной российско-американой Комиссии при Президентах России и США по военнопленным и пропавшим без вести, членом которой является и автор книги, поиски могилы майора Позы возобновились и ведутся до настоящего времени).

По этому инциденту правительство США вначале объявило, что самолет имел научно-исследовательскую задачу, но дальнейшее расследование установило, что RB-47 вел радиотехническую разведку и находился над территориальными водами СССР. В связи с этим глава советского правительства подчеркнул, что обещания администрации США прекратить разведывательные полеты в небе СССР «гроша ломаного не стоят». Он предупредил правительство Великобритании, откуда вылетел самолет, что подобные «агрессивные акции могу стать опасными для английского народа. По американским данным, RB-47 был сбит над нейтральными водами. На эту мысль наводила и фраза в заявлении Хрущева, что самолет ушел в сторону моря и упал за пределами границ СССР. Но поскольку американские разведчики летали вокруг СССР ежедневно – резкая реакция США на этот инцидент могла осложнить и без того напряженную международную обстановку. Более того, когда в августе 1960 года советник президента по безопасности Гордон Грей предложил Эйзенхауэру спровоцировать захват советского самолета или корабля независимо от места его истинного нахождения, объявить его „нарушителем границ“ и развернуть антисоветскую пропагандистскую кампанию, президент отклонил это предложение {412}. Вскоре американский транспортный самолет С-47 нарушил границу в районе Курильских островов. Взаимное раздражение нарастало.

Но все же в январе 1961 года, сразу же по вступлении Джона Кеннеди в должность президента США, двое летчиков сбитого самолета RB-47 были переданы американским властям в знак доброй воли Советского Союза и его стремления улучшить отношения с Соединенными Штатами при новом их правительстве.

Подобные случаи происходили и в дальнейшем. Например, в августе 1962 года У-2 пролетел над Сахалином. На советскую ноту протеста США ответили официальным извинением.

И хотя эпизодические нарушения советских границ американскими самолетами имели место и позднее, такой целенаправленной программы систематической воздушной разведки СССР, какой была программа полетов У-2 или предшествовавшие ей полеты самолетов-разведчиков RB-45, RB-47, «Канберры», после инцидента с Пауэрсом уже не было. Да и необходимость в этом с появлением разведывательных искусственных спутников Земли (американские «Мидас», «Самос», «Феррет» и др.) отпала. Более совершенные средства разведки потеснили авиацию, хотя и сегодня она играет немалую роль.

Так закончилась наиболее интенсивная и полная драматизма тайная воздушная война, которую вели США и Советский Союз в жестком соревновании за превосходство в новейших видах вооружения. Но впереди еще были схватки гораздо более опасные…

Глава VI. Бег к Армагеддону

В феврале 1960 года, возвратясь после визита в СССР, представитель США в ООН Генри Кэбот Лодж сообщил правительству США, что русские продолжают лидировать в ракетной гонке. И хотя Хрущев в частном разговоре с Лоджем сказал, что в действительности это не так, да и полеты У-2 подтверждали это, в Америке продолжалась шумиха о «ракетном отставании» Соединенных Штатов от Советского Союза {413}. В то время военно-промышленный комплекс США набирал силу и вместе с министерством обороны требовал многомиллиардных ассигнований на заказы новейших видов вооружений, и особенно ядерных ракет. Когда в 1961 году в Белом Доме утверждалась программа твердотопливных межконтинентальных ракет «Минитмен», советники президента считали, что интересы национальной безопасности страны не требуют принятия на вооружение такого количества (950) ракет «Минитмен». В один из тех дней между президентом Кеннеди и министром обороны Робертом Макнамарой произошел любопытный диалог:

– Как твое мнение, Боб? – спросил президент Роберта Макнамару, сообщив ему о точке зрения своих советников.

– Что ж, они правы.

– Но почему же тогда нам нужно девятьсот пятьдесят ракет?

– Потому что это наименьшая цифра, которую мы можем предложить на Капитолийском холме. Иначе нас там убьют {414}.

Министр имел в виду мощную агентуру военно-промышленных корпораций в конгрессе, которая лоббировала заказы для оружейных магнатов.

Угрожающий рост влияния на политические дела в государстве военных монополий, тесно связанных с генералами и конгрессменами, представляющими военно-промышленные круги, и контролируемые ими средства массовой информации начал пугать даже крупных политических деятелей Америки. Покидая пост президента в январе 1961 года, Д. Эйзенхауэр в своем прощальном послании обратил внимание на то, что влияние военно-промышленного комплекса «экономическое, политическое и даже духовное чувствуется в каждом городе, каждой резиденции губернатора штата, в каждом учреждении федерального правительства». Указывая на опасность такой политики, он подчеркивал, что «в деятельности правительства мы должны остерегаться распространения неограниченного влияния военно-промышленного комплекса, независимо от того, осуществляется ли оно намеренно или стихийно. Потенциальная возможность для опасного увеличения власти такого комплекса существует и будет существовать» {415}. Это предупреждение президента-республиканца прозвучало весьма актуально.

1. Испытание на прочность: Берлин и Куба

В начале 60-х годов важнейшей целью американского правящего класса было стремление сохранить и по возможности усилить военное превосходство над Советским Союзом и странами социалистического лагеря в новых, изменившихся условиях, когда стратегическая неуязвимость Соединенных Штатов безвозвратно отошла в прошлое. Американские сторонники жесткой политики по отношению к СССР прилагали все усилия, чтобы не допустить или, по крайней мере, отодвинуть какую-либо возможность достижения Советским Союзом паритета в стратегическом оружии. В конце 1979 году, выступая в Лондонском институте стратегических исследований, Г. Киссинджер откровенно признал: «Наша стратегическая доктрина основывалась в очень большой степени, а может быть, даже исключительно на нашей превосходящей стратегической мощи. Советский Союз никогда не опирался на превосходящую стратегическую мощь» {416}.

Это признание свидетельствует о том, что и в те годы государственные деятели, стоявшие на капитанском мостике Америки, знали, что достижения научно-технической мысли в СССР и состояние его вооружений не представляют серьезной угрозы для США. Тем не менее Пентагон изыскивал «надежные» способы уничтожения Советского государства в случае ядерной войны. Нагнетанию страха перед возросшими возможностями СССР по нанесению эффективного ответного удара в немалой степени способствовала и политика советского руководства, которое всячески подчеркивало огромные боевые возможности советского ракетного оружия. В то же время СССР во второй половине 50-х годов последовательно сокращал войска и силы флота общего назначения. Были расформированы 63 дивизии и бригады, часть военных училищ, поставлено на консервацию 375 кораблей. Если в 1955 году Советские Вооруженные Силы насчитывали 5 миллионов 763 тысячи человек, то к 1959 году они сократились на 2 миллиона 140 тысяч человек, а в 1960 году планировалось новое сокращение на 1 тысячу 200 человек {417}.

В США это рассматривалось как возрастающая угроза ракетно-ядерной войны. Считалось, что СССР, который, как и царская Россия, всегда полагался на свои сухопутные войска, ныне стремится достичь превосходства над США в стратегическом ракетно-ядерном оружии. Для американцев, в течение столетий привыкших к тому, что их территория неуязвима для любого противника, такая перспектива выглядела весьма угрожающей. Тем более что Хрущев не скупился на рекламирование советской ракетно-ядерной мощи. В ноябре 1959 года он, например, заявил: «Мы теперь накопили так много ракет, так много атомных и водородных боеголовок, что, если на нас нападут, мы сможем стереть с лица земли всех наших вероятных противников».

Такие заявления русских пугали американского обывателя. Истинную картину соотношения ракетно-ядерных сил знали только несколько лиц в США, но они, как уже говорилось выше, не могли раскрыть это для широкой общественности. В американских городах начали строить атомные бомбоубежища, в школах и университетах проводились атомные тревоги. Было хорошо известно, что ракеты того времени, особенно дальнего действия, имеют очень низкую точность попадания. Это компенсировалось мощностью боевого заряда, достигавшего 10 мегатонн и более. Поэтому и целью для ударов таких ракет могли быть только крупноплощадные цели, и прежде всего крупные города-мегаполисы.

В связи с этим Макнамара в 1961 году выдвинул концепцию «городов-заложников». Она предусматривала объявление определенных городов в США и СССР, которые в случае ядерной войны подвергнуться ракетным ударам. Эта мера мыслилась как некая гарантия, согласованная с Советским Союзом и призванная удержать СССР от ракетно-ядерного удара по США. В 1962 году министр обороны США выдвинул новую концепцию – «контрсилы». Она предусматривала, как уже говорилось выше, внезапным ударом уничтожить основную часть советских средств доставки ядерных боеприпасов и лишить СССР возможности ответного удара, а затем угрозой ракетно-ядерной бомбардировки советских городов и уничтожения населения «попытаться закончить войну на выгодных для себя условиях». Первой целью становились теперь не военно-промышленные и административно-политические центры, а позиции советских ракет, аэродромы авиации, средства ПВО. Их уничтожение делало беззащитными города.

Таким образом, угроза удара по городам и массовое уничтожение мирных жителей (что было краеугольным камнем фашистских взглядов на применение оружия фау в 40-х годах) явилась неотъемлемой частью и новой стратегии Вашингтона. И хотя ставка на внезапный удар прикрывалась оборонительной фразеологией, ее устрашающая суть была настолько явна, что это признавали даже сами американские теоретики ядерной войны. «Главная трудность с идеей стратегии контрсилы заключается в том, – писал Г. Киссинджер, – что ее почти невозможно примирить с занятием позиции стратегической обороны» {418}. «Стратегия контрсилы, – отмечал А. Уоскоу, – почти неизбежно отдает преимущество той стороне, которая первой нанесет удар» {419}. Демагогическим было и утверждение творцов новой стратегии о том, что она направлена главным образом против «военного потенциала» противника. Ракеты того времени, с их все еще невысокой точностью попадания, не могли действовать достаточно точно, надежно по компактным целям, какими являлись военные объекты. Так, например, ракеты «Поларис», устанавливавшиеся на первых подводных лодках и запускавшиеся из подводного положения, по признанию американских специалистов, в силу их малой точности предназначались для ударов по крупноплощадным целям – по городам. По расчетам Пентагона, уцелевшие после ответного удара средства американских сил ядерного нападения должны были во втором ударе уничтожить 25 процентов населения противника и 70 процентов его промышленности.

Д. Эллсберг, занимавшийся стратегическим планированием в Пентагоне и составлением политических директив для Комитета начальников штабов, по этому поводу замечает:

«Наши планы предусматривали в случае, если войска США завязывали боевые действия с русскими войсками в любом районе земного шара, и независимо от того, как это случилось, нанесение полномасштабного ядерного удара по Советскому Союзу всем ядерным оружием, имеющимся в нашем распоряжении, и как можно быстрее, поражая все города в России и Китае, наряду с военными целями. Другими словами, я видел в 1960 и 1961 гг. военные планы, нацеленные на развязывание Соединенными Штатами всеобщей ядерной войны и нанесение первого ядерного удара по СССР… Начальники штабов подсчитали, что это может привести к 325 миллионам убитых в России и Китае… А если вы добавите русский удар возмездия и европейское оружие, можно говорить о войне, в которой погибнет не менее 500 миллионов человек. Таковы были американские планы всеобщего уничтожения» {420}.

Советский Союз тоже не был ангелом, хотя угрозы Хрущева имели целью не запугать Америку, а внушить ей, что в сферу интересов Советского Союза ей, Америке, вторгаться не стоит.

Кризисы в социалистическом лагере, происходившие в 1956 году (а волнения и беспорядки и раньше и позже), неоднократно свидетельствовали не только об ошибках власти, но и о провоцирующей роли западных держав, выступавших в поддержку антисоветских и антисоциалистических выступлений в странах Восточной Европы. И это естественно при противоборстве в биполярном мире вызывало ответную реакцию противоположной стороны.

В конце 50-х годов одним из самых острых вопросов в отношениях между двумя военно-политическими блоками – НАТО и ОВД – стала германская проблема. Немалую роль в этом играли и личностные качества лидеров – Эйзенхауэра, Кеннеди и особенно Хрущева и Ульбрихта, руководителя ГДР.

После кризисов 1956 года в стане социалистического содружества советское правительство и лидеры союзных стран прилагали все усилия, чтобы укрепить лагерь социализма, усилить влияние Советского Союза в «третьем мире».

В Европе главным политическим раздражителем был статус Западного Берлина. В центре Германской Демократической Республики (ГДР) находился контролируемый державами антигитлеровской коалиции Западный Берлин – витрина процветания Запада, реклама западного образа жизни, весьма соблазнительная для немцев ГДР. Кроме того, Западный Берлин был средоточием спецслужб НАТО. Все это крайне нервозно воспринималось как правительством ГДР, так и руководством СССР.

В связи с этим усиление и удержание ГДР в социалистическом содружестве приобретало первостепенное значение. Тем более что из ГДР все чаще поступали сигналы, тревожившие Кремль. Так, 24 февраля 1958 года в Москву было направлено советским посольством в Германии послание «О положении в Западном Берлине». В нем говорилось:

«В течение ряда лет Западный Берлин служит центром подрывной деятельности западных держав против Германской Демократической Республики. Именно в Берлине… происходит открытая борьба между капиталистической и социалистической системами. Западный Берлин используется врагом для организации различного рода политических провокаций и экономических диверсий против ГДР, а также в качестве своеобразной пропагандистской витрины западного мира. Перед немецкими друзьями стоит задача нейтрализовать эту деятельность… усилением собственного влияния на эту часть города» {421}.

Посольство исходило из предположения, что «берлинский вопрос можно решать независимо от урегулирования германской проблемы в целом путем постепенного экономического и политического завоевания Западного Берлина» {422}. Посольство полагало, что вопреки Потсдамским соглашениям и другим переговорам берлинская проблема рассматривается Западом в отрыве от общеевропейских и общегерманских дел.

Немаловажным фактом, требовавшим принятия каких-то радикальных мер, стали участившиеся случаи бегства восточных немцев в Западный Берлин, с перемещением их в страны капиталистического мира, чаще всего в ФРГ. Секретарь ЦК КПСС Ю. Андропов 21 августа 1958 года в докладе членам Центрального Комитета партии говорил:

«За последнее время значительно усилился уход интеллигенции из ГДР в Западную Германию. Количество переходов по сравнению с прошлым годом увеличилось на пятьдесят процентов. За первые шесть месяцев этого года из республики ушло 1000 учителей, 518 врачей, 796 человек из числа технической интеллигенции, а также ряд видных ученых и специалистов. Как видно из ряда немецких сообщений, основная причина ухода интеллигенции на Запад заключается в том, что многие организации зачастую неправильно относятся к работникам умственного труда».

Выход из этой ситуации виделся в том, чтобы СССР увеличил помощь Социалистической единой партии Германии в усилении коммунистического влияния на немецкую интеллигенцию. В результате было решено «устранить оккупационный статус» Берлина. Об этом и сделал заявление Хрущев в форме ультиматума западным державам 27 ноября того же года: провести за 6 месяцев переговоры о мирном договоре с Германией, в противном случае управление советской зоной оккупации будет передано ГДР, с которой будет заключен мирный договор, а статус Западного Берлина будет ликвидирован.

Военный представитель в Восточном Берлине генерал Шалин еще до выступления Хрущева по германскому вопросу доносил 19 ноября 1958 года в ЦК КПСС: «Есть мнение, что Англия и Франция в случае решительных действий правительств СССР и ГДР могли бы согласиться на вывод войск из Западного Берлина, но США окажут противодействие этому» {423}.

Но желаемое явно выдавалось за действительное. 14 декабря 1958 года в Париже министры иностранных дел трех западных держав и ФРГ подтвердили «решимость своих правительств обеспечить свои позиции и права относительно Берлина». Через два дня собравшийся срочно там же Совет НАТО по берлинскому вопросу заявил:

«Ни одно государство не имеет права односторонне разрывать международные соглашения. Действия Советского Союза относительно Берлина и его методы разрушают доверие между нациями, которое составляет основу мира. Требования Советского Союза создали серьезное положение, которому надо решительно противодействовать» {424}.

Ключевую роль в дальнейшем развитии кризиса играло руководство Социалистической единой партии Германии и лично В. Ульбрихт, опасавшийся «чрезмерного сближения» Москвы и ФРГ. Советский посол М. Первухин после беседы с Ульбрихтом 5 декабря 1958 года доносил в Москву:

«В. Ульбрихт сказал, что ГДР будет продолжать свою активную борьбу против Бонна как по политической, так и по экономической линиям… Ульбрихт подчеркнул, что основной национальной позицией, с которой можно разбить Аденауэра, является показ возрождения германского милитаризма и фашизма, разоблачение агрессивных планов германского империализма. Этому моменту будет в дальнейшем уделено решающее значение в политике ГДР» {425}.

В беседе с советским послом Ульбрихт сказал, что настоящий момент является поворотным пунктом в вопросе признания ГДР. «До сих пор население Западной Германии верило, что ГДР в один прекрасный день будет присоединена к ФРГ. Теперь этот взгляд меняется. Факт существования ГДР, прочность ее позиций доходит до сознания все более широких слоев населения» {426}. Кроме того, Ульбрихт заявил советскому послу, что «располагает документами, в которых изложены агрессивные планы НАТО, где предусматривается возможность продвижения западнонемецких войск до Одера». Этот нажим Ульбрихта на Москву, нагнетание страхов как среди советского руководства, так и собственного народа, преследовали вполне очевидные цели сохранения ГДР как суверенного государства, укрепления внутреннего положения ГДР и СЕПГ.

Тем временем бегство на Запад через Берлин усиливалось. «В прошлом году через Западный Берлин ушло свыше 90% всех беженцев, тогда как в 1957 г. – менее 44%, – сообщало посольство. – Население ГДР с 1950 по 1958 г. сократилось на 997,5 тысячи человек» {427}.

Все более обнаруживалась неспособность властей Восточного Берлина определить истинные причины развертывавшихся событий. 15 сентября 1959 г. член политбюро и секретарь ЦК СЕПГ А. Нойман говорил советнику-посланнику В. В. Кочемасову, что «усиление враждебной деятельности в ГДР за последнее время, несомненно, объясняется страхом правящих кругов ФРГ перед разрядкой международной напряженности и стремлением путем провокаций на территории ГДР воспрепятствовать этому процессу» {428}.

Ни в Восточном Берлине, ни в Москве не находили достаточно политически гибких выходов из складывающейся критической ситуации. Делался сугубо идеологический вывод: «остановить империалистов» в Германии, Берлине. Идея стены в Берлине, которая препятствовала бы потоку беженцев, вынашивалась еще во второй половине 50-х годов в Восточном Берлине и в Москве. Но только на заседании Политического консультативного комитета ОВД 3—5 августа 1961 года она получила оформление. Ульбрихт требовал радикальных решений. Хрущев колебался. Он хотел более гибких подходов, но в сочетании с давлением на Запад. Он, как говорилось выше, уже предъявлял западным державам 27 ноября 1958 года ультиматум: покинуть в течение 6 месяцев Западный Берлин, чтобы сделать его свободным городом, но фактически подчиненным ГДР. Характерен разговор Хрущева с Кеннеди во время их первой встречи в Вене в июле 1961 г. Хрущев заявил: «Мирный договор с ГДР со всеми вытекающими отсюда последствиями будет подписан к декабрю нынешнего года». – «Если это так, то наступит холодная зима», – таков был ответ президента США {429}.

Главы сверхдержав расстались холодно. И шанс, который давала встреча в Вене по нормализации отношений между СССР и США к потеплению политического климата в мире, был упущен. Хрущев недооценил твердость и волю Кеннеди, полагая, что с молодым президентом возможна политика давления. Он поставил американского президента перед выбором: или совместно подписать соглашение, признающее существование двух германских государств (ГДР и ФРГ), или СССР подпишет сепаратный договор с ГДР не позже декабря 1961 года, после чего оккупационные права западных держав в Берлине и свободный доступ к городу прекратятся, а коммуникации с Западным Берлином будут контролироваться правительством Восточной Германии.

Такой подход насторожил Кеннеди. Хрущев прибегнул к тому блефу, который сработал во время суэцкого кризиса, но теперь он не учел характера Кеннеди. Хрущев, как и все политбюро, не собирался вступать с США в конфронтацию или тем более ввязываться с ними в войну из-за Германии. Но его показная напористость и решительность, которой он хотел принудить Кеннеди принять его условия, произвели обратный эффект: Кеннеди по возвращении стал готовиться к принятию военных контрмер.

Несмотря на негативное отношение американцев к изменению статуса Западного Берлина и заключению мирного договора с двумя германскими государствами, Хрущев не отступился от идеи отгородить Западный Берлин от Восточного надежной преградой. Он полагал, что если «закрыть все входы и выходы», ведущие на Запад, то восточные немцы станут работать лучше, экономика будет улучшаться и достигнет такого уровня, что при социальных гарантиях для трудящихся в ГДР она станет даже привлекательной для западных немцев.

Однако надо было как-то предупредить США и Англию, Францию и ФРГ о намерениях ОВД в отношении Западного Берлина. 7 августа Хрущев выступил по Московскому телевидению. Касаясь вопроса о Берлине, он сказал, что нет и мысли о блокаде западной части города, но заявил, что планировавшееся сокращение вооруженных сил будет отменено, и более того, намечается дополнительный призыв в армию резервистов и передислокация ряда дивизий из глубины страны к западным границам. Это было предупреждением. В ночь с 12 на 13 августа 1961 года. между Восточным и Западным Берлином была воздвигнута печально знаменитая стена.

С тревогой ожидали в Кремле реакции США. Но ничего страшного не случилось. 13 августа несколько американских джипов совершили поездку по Восточному Берлину. Их пропустили беспрепятственно, хотя во время поездки сопровождали машины служб безопасности СССР и ГДР. Вскоре стала известна оценка событий американским президентом. Он сказал, что «режим Ульбрихта, по всей вероятности, обладает законным правом закрыть свои границы, и никто не может вообразить, что мы должны начать из-за этого войну» {430}.

Надо сказать, что об этом высказывании Кеннеди знали лишь очень немногие. Что касается официального Вашингтона, то его реакция была бурной. В Западный Берлин прибыл вице-президент США Л. Джонсон. Он заявил, что защита жителей города является делом «священной чести» народа Соединенных Штатов. Гарнизон американских войск в городе был увеличен на 1500 человек. Генерал, командовавший американскими войсками в Германии, и Дин Ачесон, бывший глава госдепартамента, требовали применения силы. В США были приведены в повышенную готовность части тактической авиации, объявлен призыв в армию более 75 тысяч резервистов. Аналогичные меры были приняты в Англии.