Текст книги "Миссионер"

– А что, отец, не угостишь ли заезжих молочком? – громко спросил Юрий.

– А вы заходите в избу. Там хозяйка вам и нальет.

Они вошли в просторную горницу и увидели необычную картину. Старушка чистила картошку в стоящее перед ней блюдо и смотрела большой японский телевизор. Пульт управления лежал рядом на столе.

На вопрос о молоке она ответила утвердительно, но снова обернулась к телевизору и пояснила:

– Вот сын привез на днях этого бегемота, так оторваться не могу. Да вы присядьте. Гляди – это ж срам один, какие мужики пошли. Я полчаса разглядывала, прежде чем поняла, что мужик. Волосенки отрастил, как у нашей Зинки из сельпо. Крашеный весь, в помаде. Ну, ровно какая профурсетка! А, мамынька! И ручкой-то подрыгиват, и ножкой-то сучит, будто по нем блохи скачут. Это у вас там все такие?

– На телевидении, бабушка, таких много.

– А что, путевых не осталось? – она оглядела гостей, удостоверилась, что вид у них терпимый, и взялась за пульт. Ее корявый большой палец довольно резво бегал по кнопкам, переключая каналы.

– Гляди, кровищи скока, – у меня дед, когда поросенка режет, то меньше получается. Рожи зеленые пошли. Спортились совсем. А во – девка тоже дрыгается, эта наоборот, на мужика смахивает… тоща-то, тоща! Одни мослы под штанами. Скуластенька… Совсем муж до срама довел. Аль такие безмужни, а?

– Случается, что выходят. Но ненадолго.

– Так кому такая костлявая нужна? Я видела, там у вас и пухленькие бывают. Мягонькие-то все лучше. Нет, гляди-гляди – и доходяга эта в трясучку пошла. Если б не музыка – во грохоту было бы! Как от погремушки. А это кто такой справный? Сразу видно, зарплату домой носит. Этот самостоятельный. На механика нашего похож. Тот даже техникум кончил. Когда напьется – по улице не ходит, а скромно – все по гумнам, огородами винтует. Так кто этот солидный?

– Бандит. Всю страну ограбил.

– Ну, надо же! Как справный – сразу бандит. Нет у вас там порядку, ребяты.

– Есть, бабушка, только по этому ящику его редко показывают. Этим «справным» не выгодно. Не все еще из страны вывезли.

Плес начался домами отдыха, уютно стоящими на густо поросших густыми зарослями холмах. По крутой дороге мимо лениво бредущих отдыхающих они спустились к набережной Волги.

Вышли из машины и неспешно побрели вдоль реки по березовой аллее. Старые вековые березы ровно посажены чьей-то заботливой рукой много лет назад. Вот уж человека давно нет, а березки стоят и радуют глаз. От воды потягивало прохладным тинистым душком. Многочисленные лодки уткнулись острыми носами в каменистый берег. По воде туда-сюда сновали катера, тяжко тащились баржи с песком.

Вдоль набережной теснились купеческие домики прошлого века. Рядом с их разноликими фасадами кучковались художники с этюдниками. Они продавали свои картины, отдаленно напоминающие пейзажи самого знаменитого посетителя этих мест – Исаака Левитана.

А вот и домик, где проживал художник. Путешественники вошли внутрь и оказались среди знакомых со школы пейзажей, на которых узнавалось только что виденное природное раздолье. Вот, например, только что они любовались вот этим пологим лесистым берегом под высоким синим небом в легких облаках. Но на полотне все это светится и пронзается лучами солнца, трепещет и летит ввысь, направляемое мощными мазками пейзажиста. А вот «Над вечным покоем»!.. Так бы оторваться от крутых холмистых берегов и взлететь в небесные просторы…

Поднялись они и на второй этаж, где жил художник. Потолки там были низкими, и Андрею пришлось несколько ссутулиться. А ведь на фотографиях художник не выглядит низкорослым. В комнатах все аскетично скромно: столик, узкая кровать, маленький шкафчик, полудетские стульчики; но совершенно роскошно при этом выглядят мольберт и вид из окна.

Городок уютно расположился на крутых зеленых холмах. Красочные домики или куплены уже, или сняты художниками. Всюду они: кто бредет, кто стоит с этюдником и мрачно стреляет острыми глазами из-под буйной волосяной растительности на досужих прохожих.

Забрались наши путешественники и на гору Свободы. И представилось, как отсюда, с этой высоты, гремел могучий бас Шаляпина, приезжавшего сюда набраться мощи. И гудел его органный голосище, наполняя ветреное пространство: «Э-ей, ухнем!»…

Храмы белыми свечами освещают беспредельную синеву небес. Прозрачные березы белеют среди сочной душистой зелени. Синие воды обширно разлились текучими блесткими зеркалами.

«Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас», – произнес под дверью кельи Андрей. «Аминь», – послышалось из-за двери. Андрей вошел и присел на предложенный ему стул. В маленькой келье, еле вмещавшей лишь столик и узкую кровать с двумя стульями, стены увешаны иконами и книжными полками.

Андрей рассказал о поездке в Плес, восторгаясь красотой природы и талантом пейзажиста. Батюшка никак на этот рассказ не отреагировал. Андрей поинтересовался, как тот отнесся к Геннадию.

– Ничего, человек он работящий, Бог даст – потихоньку исправится. Конечно, война его здорово покорежила. Но ведь и к Богу привела. Пусть поживет здесь, подальше от соблазнов.

– Посоветуйте, батюшка, как жить с людьми, которые не принимают веры.

– Любить их. Как болеющую руку мы больше жалеем и лечим, так и этих несчастных больше надо жалеть. И молиться за них. Отвержение Бога – это ведь духовная болезнь.

– А как относиться к их агрессивным поступкам?

– Терпеть и бесконечно прощать. За такое терпение Господь венцы в Царствии Небесном дает. И ни в коем случае не осуждать! – отец Алексий даже палец поднял, требуя внимания. – Если осудишь – сам подпадешь под тот грех, который осудил. Это уже многими святыми отцами замечено. И в моей практике неоднократно случалось.

– Но ведь осуждение – это ответная реакция моей возмущенной души. Как с этим справиться?

– Надо знать, что поругание верующих Господь попускает для духовного укрепления нашего. Никогда Он так не близок к нам, как во время искушений. Враг посылает в тебя стрелы осуждения – а ты их распознаешь и тут же просишь молитвенно Господа сил не впасть в осуждение, тут же проси Его простить поругателя. Господь услышит твою мольбу и сразу отразит стрелы лукавого. Научись радоваться посылаемым искушениям. Преодоление каждого из них – это восхождение еще на одну ступеньку к Богу.

– Вот недавно приезжал ко мне старый знакомый. Я от него за несколько часов получил такой заряд злобы и желчи, что не мог успокоиться недели две. Я молюсь за него – и молитва тормозится. Я ловлю себя на том, что постоянно с ним спорю, выдвигаю ему все новые и более сильные аргументы.

– Значит, ты уже пропустил стрелу осуждения и впадаешь в страсть. А через страсть и грех входит в душу и поселяется в ней. В таком случае остается только взывать всем сердцем ко Господу и плакать о своем прощении. Взять на себя подвиг поста и молитвы, благословясь у духовника. Но ни в коем случае не запускать страсть, не позволять ей овладеть душою. Враг наш только и ждет момента, когда мы впадем в это страстное обольщение.

– Но ведь жалко таких людей, люблю я их!

– Ты что же думаешь, Господь любит их меньше? Это от гордыни нашей.

– Но я же вижу, как от разговоров со мной, от моих писем они становятся лучше. Начинают задумываться о серьезных вопросах, о смысле жизни и воздаянии! В конце концов, приходят в храм, начинают бороться с грехами, становятся чище. Вот эта потребность делиться чем-то хорошим, своими открытиями – это разве плохо?

– Слава Богу, если так… Только вот о чем ты подумай, Андрей. Ты недавно вошел в храм, накопляешь богатство нетленное. Накопляешь – и тут же расточаешь его. Вот возьми пример с Пушкиным. Сколько таланта ему было даровано Господом, и как он его рассыпал… как жемчуг из евангельской притчи. Постой, не шуми… Теперь подумай, если бы он сумел накопить богатства, окончательно прийти к истине, – каким бы светочем духовным он стал, представляешь? И тогда не было бы его стыда за богохульную «Гавриилиаду», этих его страшных светских долгов, мерзких сплетен и дуэлей. Вот и ты не торопись расточать, накопляй; а уж там – как Господь тебя направит. Ведь прежде чем выйти в общественное служение, святые имели затвор и выходили из него по велению Господа. Не поддавайся суете и беги страстей.

Утром на литургии среди пришедших стоял празднично одетый Рафаил с семейством. После службы молодой священник отец Федор повел их на пруд Преподобного. Пошли с ними и Андрей с Геннадием как восприемники.

В храме, недавно оштукатуренном, многие рамы не имели стекла, поэтому было довольно прохладно, и у Андрея начался насморк. Он даже пару раз громко чихнул. Отец Федор посоветовал умыться святой водой из пруда. Они подошли к небольшому прудику, заросшему по берегам осокой, с мостками на водной глади в виде креста. Андрей умылся и прополоскал носоглотку святой водой, произнося мысленную молитву Преподобному. Прохладная мягкая вода слегка обожгла носоглотку и лицо – и насморк сразу прошел. Зато появилось ощущение чистоты и радости.

Таинство крещения проходило в центре образованного мостками креста. Сначала в прохладную воду окунался Рафаил, потом его сын Алексей. Дочка сына Людочка испугалась, когда ее погружали в воду с головой, но мать ее быстро вытерла, одела и успокоила. Во время крещения в бирюзовом небе ярко сияло солнце, словно сусальным золотом горели стволы могучих сосен, обступившие пруд. Летали стрекозы и птички. Все вокруг радовалось и приветствовало новокрещеных.

Когда они пешком по высокой траве вернулись в монастырь, Рафаил вынул из кармана платок, развернул его и зажал в загорелых пальцах сложенную вчетверо полусотенную купюру.

– Андрей, кому платить?

– Пойдем к игумену. Сам отдашь ему в руки.

Игумен Алексий стоял в окружении семьи приезжего священника, который рассказывал об уникальных компрессорах двигателей суховских истребителей. Матушка подняла копошившегося в пыли годовалого мальчишку, молча отряхнула штанишки несколькими тренированными движениями и также молча поставила на асфальт. Он тут же плюхнулся на попку и стал ловить растопыренными ладошками ползающую букашку. Матушка уже заплетала косичку розовощекой толстушке лет четырех.

– Чтобы уйти от ракеты, нацеленной на сопло двигателя, самолет задирает нос и продолжает лететь вертикально, – батюшка показывал на руках этот лихой маневр. – При этом, по идее, двигатель должен захлебнуться. Но он работает, нарушая все законы термодинамики.

…Руки Андрея коснулось что-то теплое и легкое. Он опустил глаза и увидел девочку. Она молча показала пальчиком на свои туфельки с развязанными шнурками. Он присел и ощутил на своей щеке ее пушистое дыхание и щекотку от пряди светлых волос. Завязал шнурки и подтянул повыше съехавшие белые носочки. Ножки девочки искусаны комарами и покрыты розовыми пятнами мази. Он поднял глаза – девочка улыбнулась, бросила: «Спасиса» и убежала по своим неотложным детским делам.

Игумен извинился перед гостем, кивнул подошедшим новокрещеным и поздравил их с главным в их жизни событием. Каждого благословил и помазал душистым миром из Иерусалима, только что подаренным ему приезжим священником.

Рафаил протянул игумену деньги:

– Это за крестины…

– Возьми себе, – улыбнулся батюшка, – только потрать не на водку, а на что-нибудь хорошее. Ведь у вас сегодня такой большой праздник – будто заново родились!

Они отошли от священников, Рафаил испуганно смотрел на деньги и бормотал:

– Дак, если не на водку, то куда ж такие деньжищи? Это ж надо – подарил… Вот новость так новость…

– Рафаил, ты зайди сейчас в магазин, – предложил Андрей, – купи конфет, пачку хорошего чаю и дома посидите за столом, отпразднуете свое второе рождение.

– Крестник! – обнял оторопевшего Рафаила Гена. – А ты не трать их вообще! В рамку – и на стену, чтоб на память.

– Нет, надо обязательно отпраздновать, чтобы запомнилось, – внес свое предложение в диспут Юрий и в широкую мозолистую ладонь Рафаилу положил сотенную бумажку. – А это от меня, чтобы еще веселей за столом было.

Глаза застывшего Рафаила выкатились из орбит, и он, онемевший от свалившегося богатства, стоял на полусогнутых ногах среди собравшихся приезжих и подошедших молодых монахов и переводил взгляд с улыбающихся лиц на деньги и обратно. Тут ему на помощь подоспела энергичная черноглазая невестка, взяла деньги, убрала в кошелек и уверила собрание:

– Не волнуйтесь, праздник без водки я им сорганизую. Отец, хватит воздух ртом ловить, пошли в машину – домой пора.

Рафаил скованно улыбнулся, неловко всем поклонился и хрипло произнес:

– Спасибо, братцы!..

Когда старенький «жигуленок» увозил семейство Рафаилово во светлые загоризонтные дали, провожающие махали руками, скуфеями и негромко обменивались репликами:

– Вот это задачка для мужика!

– Ничего, пусть привыкает к новой жизни.

– Однако все равно после чаев выпьет самопалу.

– Это навряд ли…

– Точно говорю…

Братья вернулись на пруд Преподобного. На берегу в одиночестве сидел и наблюдал за порхающими стрекозами приехавший утренним поездом мужчина. Джинсовый костюм, длинные волосы с проседью – и изборожденное морщинами усталое серое лицо. На пришельцев, степенно окунавшихся в святых водах пруда, он не обращал внимания. Юрий оделся и ушел отдохнуть в келью. Андрей присел рядом с приезжим.

– Из Москвы? – спросил он негромко.

– Да. Сын привез. Он сейчас с игуменом разговаривает.

– Меня зовут Андреем, а вас как именовать прикажете?

– Миша. И давай на «ты»… Я рок-музыкант. «Мы хиппи, не путайте с хэппи».

– А почему «сын привез», а не сам?

– Я как-то в это, – он кивнул в сторону монастырской колокольни, – не очень-то верю.

– Тогда зачем приехал?

– Так… – он тупо уставился на висящую над водой стрекозу. Потом дернулся, привстал, но снова приземлился. – Когда на душе тоска, надо что-то делать.

– Тоска – это не очень хорошо. Лучше без нее. А как она появляется?

– После творчества. Я ведь не только играю, но и пишу музыку. Когда творишь – все хорошо: подъем, летаешь!.. А как на землю спустишься – будто похмелье наступает. Тяжко и муторно.

– Скажи, а как рождается музыка?

– Рождается? – Михаил оживился. – Сначала в душе идет какое-то наполнение. Потом в голове появляются образы. Картинки такие красивые: небеса, горы, звезды, светила неземные, туманы синие, фиолетовые, красные; голоса как бы мимо проносятся… Потом вихрь застывает, и на какое-то время устанавливается тишина. А потом!.. Потом звучит музыка – и тут только успевай записывать. Она льется из космоса, это нечеловеческие звуки. О! Это божественно! Когда я их записываю, а потом воспроизвожу, музыка огрубляется, стирается, замыливается. Нечто приблизительное получается только во время концерта, когда я импровизирую. Но после этого полета приходит такое опустошение, что…

– Рука тянется к стакану или игле.

– Ну, да, конечно… – Михаил опустил глаза. Потух и сник. – А теперь уже и музыки нет. И водка не помогает. Только одна тоска. Ну, я-то – ладно. А сколько мы уже друзей похоронили…

– Как мухи в паутине, – прошептал Андрей.

– А что, похоже! – творческая личность оценила предложенный яркий образ. – Только не совсем понятно, кто паук-то?

– А тот, кто картинки с музыкой тебе навязывал.

– Нет. Ерунда! Просто мы еще не готовы принимать образы, чтобы не болеть. Мы слишком слабы для восприятия космических энергий. Но я верю в то, что сверхчеловек будущего сможет сотрудничать с космосом плодотворно.

– Другими словами, ты веришь, что муха когда-нибудь станет пауком. А паук – бабочкой?

– Я ему про космос, а он про мух каких-то… – Михаил с презрением посмотрел на собеседника. – Космос, молодой человек, не каждому дано понять.

– Ну, почему же? Надо только потерять совесть – только и всего.

– Причем здесь совесть?

– Ну, если отбросить образное иносказание и говорить прямо, по-мужски, то, несмотря на сложность темы, на самом деле, главное – просто. Совесть – это голос Бога в душе человека. А образы, картинки и прочие музыки – это паутина существа, противного Богу. То, что ты здесь, наличие тоски в твоей душе, неприятие паутины – это работа твоей пока еще живой совести. А вот если бы совесть твоя омертвела, то без всякой сверхчеловечины ты уже сегодня смог бы сам воспринимать и распространять всю эту заразу дальше. Думаю, если б твой сын за тебя не молился, этот извечный противник Бога уже и силенок тебе подбросил бы, и картинок поярче и ядовитее. Только сын подключил к твоему спасению Самого Бога, против Которого нет у врага сил. Кроме твоей собственной гордыни. И теперь ты просто должен помочь самому себе.

– Вот, снова голоса пошли!.. – Михаил вслушался внутрь себя. – Ругаются теперь… О, ужас, какая похабщина лезет!

Андрей в своей обычной Иисусовой молитве слова «помилуй мя грешного» заменил на «помилуй нас грешных».

– А сейчас что ты слышишь? – не прерывая молитвы, спросил Андрей.

Михаил помолчал, потряс головой и удивленно признался:

– Ничего! Да, абсолютно ничего. Полная тишина!

– Учись Иисусовой молитве, и вся эта нечисть, что в твоей голове свила гнездо, разлетится, как стая испуганных ворон.

Подошел светловолосый юноша с ясными спокойными глазами и позвал отца в келью к игумену на отчитку.

– Что такое – отчитка?

– Молебен это для излечения твоей души, не бойся, пап… – пояснил сын.

На скамейке среди наступившей тишины в тени старой березы сидел молодой отец Федор и читал «из святых отцов». Увидев Андрея, вышедшего на прогулку, подозвал его и благословил сесть рядом.

– Вы из Москвы?

– Да, батюшка.

– Ну, и как там? Служат в храмах так же, как у нас, или хуже?

– По-разному. Все-таки около трехсот храмов…

– Слышал я, испортились там у вас священники. Почти все в прелести, говорят.

– Не дайте, батюшка, впасть в грех осуждения священства. Остерегаюсь я этого.

– А ты и не впадай.

– Тогда я лучше промолчу.

В наступившей тишине слышался далекий лай собак.

– Ох, что-то бесы расшумелись, – проворчал отец Федор.

– Это же собачки.

– А ты разве не знаешь, что собаки – это бесы?

– Мне отец рассказывал, как на войне его с передовой, тяжело раненного, собачка вытащила. Зачем же бесу человека спасать? Слепых они водят еще.

– Смотрю я, все вы, московские, в прелести пребываете. Святые отцы вам уже не указ.

– А как же преподобный Сергий Радонежский с медведем кусок хлеба делил пополам? Могилу святой Марии Египетской лев своими когтями копал? Дикие звери, которым бросали на растерзание христианских мучеников, ласкались к ним и боялись трогать. Конечно, с грехопадением и животный мир повредился, но, если к животным с любовью относиться, то они, как им и положено со времен сотворения мира, служат человеку и помогают. А бесы могут входить в любое живое существо, даже в растения, когда нет в нем любви.

– Какая там сейчас любовь? Последние времена наступили. В этом году, самое крайнее – в следующем конец света будет.

– Простите, батюшка, но разве мы вправе пытать о времени конца мира? Это знает лишь Отец Небесный.

– Да по всему видно, что конец уже. Совсем одно зло вокруг. Нету любви ни в ком. Вы там ничего в своем помрачении не видите уже, а нам видно. Да мы каждый день у Бога отмаливаем.

– Рано еще, батюшка. Столько людей готовы к Богу прийти. Им только немного помочь надо.

– Зачем им помогать? Ты что, себя по любви выше Бога считаешь? Верующие спасутся, а грешники пусть себе в аду горят. Самое им там место.

– У меня родители неверующие, много друзей еще не пришли к вере. Если я буду в раю, а мои близкие будут гореть в аду, то я этого не вынесу!

– Сказано ведь, что меч Христов семьи рассечет и разделятся люди на верующих и неверующих. И сказано, что одни спасутся, а другие – в ад, за грехи свои гореть. Ну и пусть мертвые хоронят своих мертвых.

– Но ведь есть и молитвы даже за некрещеных и богоборцев, умерших вне Церкви, и Господу, и преподобному Паисию Великому, и святому Уару. И сказано, что если двое-трое что попросят во имя Господне, то получат по молитвам своим. Об этом и святой Иоанн Кронштадтский из своего опыта учил.

– Нельзя прилепляться к грешникам даже молитвой. Когда ты молишься за грешника, то хотя бы на время его грязную душу в свою принимаешь, и тогда вместе с ним погибнуть можно. Как слепой, ведущий слепого. Ты не праведный Иоанн, а грешник, в падшем мире живущий. Каждый человек должен свою меру знать.

– Ну, так эта самая мера и есть любовь, которая «все покрывает». Если имеешь любовь к человеку, которая требует молитвы за него, то, значит, и мера и силы даются на покрытие грехов в молитве. И не только в молитве, но и в деле милосердия, и в слове просвещения. Ведь это добродетели – предостеречь грешника, наставить заблудшего.

– Да вот это и есть та самая прелесть. Ты посмотри, Антоний Великий бежал от еретиков, считая их языки ядовитее змеиных; а столичный мирянин лезет со своими поучениями наставлять и предостерегать.

– Если бы я «лез» с поучениями, батюшка, сам ничего не понимая, по своему тщеславию и с гордым умом, тогда – конечно. Но, во-первых, делаю я это по благословению своего духовного отца; во-вторых, всегда говорю, как велел преподобный Серафим Саровский, не от своего ума, а из Писания и Предания Церкви. И не для самовосхваления, а только для спасения души ближнего.

– И много спас?

– Так не я спасаю, а Церковь Христова. А я только помогаю человеку туда прийти. Ведь и я сам долго не мог этого сделать: все заблуждения мешали, поэтому мне эти проблемы сомневающихся людей близки и понятны. Опять же, не каждый так вот запросто к священнику пойдет, и не каждый священник найдет время поговорить и разъяснить все недоумения. – Андрей вздохнул. – А тщеславия и прелести я боюсь не меньше любого знающего, что это такое. Среди моих знакомых на этом фронте уже имеются жертвы.

– Пока сам не погиб, бежал бы ты от этих неверов да прелестников. Сказано, спасись сам – и вокруг тысячи спасутся. Вот сам и спасайся.

Андрей задумался. Отец Федор тоже молчал, перебирая четки. Перед ними в солнечном луче в вихревом танце бесшумно носились мошки. Тишина обволокла все вокруг.

– Мне кажется, отец Федор, что Господь гораздо более милостив к нам, чем мы к своим ближним. Мы осуждаем иконописца за использование в написании лика Богородицы черт лица любимой женщины. А Царица Небесная дарует этому образу благодать исцелять от пьянства тысячи людей. Мы с легкостью вешаем на человека ярлык прелестника, а потом оказывается, что это святой Иоанн Кронштадтский с нами рядом жил. Мы отвергаем падший разум и все, что через него идет, а Господь и здесь являет Свою милость: если можете, то получите веру и на этих путях. И вот исследование Библии, Туринской Плащаницы, археология – дают нам научные доказательства для принятия веры. И по этому пути многие сейчас приходят к Богу. Мы гоним пьяницу от себя, а оказывается, что ему надлежит три года пить, чтобы не впасть в более страшный грех тщеславия – и это спасает его душу. Мы шарахаемся от бандитов, а они храмы строят и в них спасаются. Мы брезгуем юродивым – а потом целые поколения христиан наизусть заучивают видения Царства Небесного блаженного Андрея. Блудницу готовы убить – а она преподобной Марией Египетской становится. А молитвенник и аскет Арий впадает в ересь, и его ученики режут сотни тысяч христиан.

– Ты это о чем?

– Да вот подумал сейчас, что несмотря на все сложности… И возможность впасть в страшный грех… Погибнуть духовно в сетях сатаны… И все-таки нам дана главная истина – и она проста. И знание этой истины вполне достаточно, чтобы не погибнуть. Самим Господом нам дан образ спасения. Смиренная любовь. И тогда все споры наши – ничто. Если человек смиренен, если он любит – он спасет себя, и вокруг него тысячи спасутся. Помните, сатана сказал преподобному Макарию Великому, что его существование выше монашеских подвигов Макария, потому что Макарий бдит, а он не спит вовсе; Макарий постится, а он не ест совсем; но если Макарий научился смиряться перед человеком, то сатана не может смириться даже перед Богом, потому Макарий победил его.

Монахи позвали ехать в лес по грибы. Андрей с Юрой взяли пакеты и складные ножи и сели под пыльный брезентовый тент на откидные сиденья. «Джип» с бордово-золотистыми крестами на боках свернул с шоссе, вразвалку углубился по лесной колее в чащу. Прямо рядом с колесом Андрей нашел первый тонконогий подберезовик.

Они сразу разбрелись в разные стороны и потеряли друг друга из виду. Наклоняясь за очередным грибом, он срывал вынырнувшую из травы рубиновую земляничку. Попадались заросли черники. После душисто-железистой земляники вкус черники казался водянистым. На лицо то и дело липла паутина, руки сами собой раздвигали ветви, под ногами хрустел сушняк и пружинил густой мох. Вот парочка толстеньких боровиков один за другим тяжело и мягко упали в пакет. А вон за поваленной старой березой поманил красной шляпкой подосиновик. Снова кудри черничных кустов. Пальцы уже синие от сизоватых брызжущих соком ягод.

Из-за темной ели вышел мужчина в городской одежде и громко прошептал:

– Слышь, тут монахи ходят! Из монастыря, наверное. С бородами, в рясах.

– А я сам из этого монастыря.

– Ты что, тоже монах? – грибник осмотрел черный джинсовый костюм Андрея.

– Скорей послушник. Временный.

– Ой-ёй! Вот это да! – выпучил он глаза и поспешно скрылся в кустах.

Под ногами зачмокала болотистая тряска. Вокруг остро ощетинились сухие ломкие сучья облысевшего без солнца ельника. Под сомкнутыми над головой черными еловыми зонтами навечно поселилась мрачная тень. Вместо душистых благородных грибов нахально алели пятнистые мухоморы. Андрей оглянулся окрест – и холодная тоска закралась в его грудь. «Оказался в гиблом месте я…»

– Юра! Брат! – кричал он, отгоняя страх. Но в ответ – лишь давящая тишина и скрип трущихся сухой корой сваленных друг на друга еловых стволов.

«Стоп, стоп! Так дело не пойдет. Это что же я – впадаю в панику? Стыдно, стыдно, молодой человек. Что там говорили монахи? Проси Преподобного – и он поможет. Святой угодниче, моли Бога о мне, грешном… Нет, не так. Преподобный, прости меня, я увлекся, пожадничал и вот заблудился. Яви чудо, помоги мне найти моего брата и машину».

Над головой в разрывах черной хвои засверкало солнце. Ноги сами зашагали непонятно куда. Он с трудом, загораживаясь локтями от лезущих в глаза острых сучьев, проломился через лесную рвущую одежду злобу на просторную поляну. Обогнул стайку берез, высокие малиновые кусты с зелеными пока ягодами и вышел на дорожку. Прошел по ней сотню шагов, обогнул частокол осин – и вот он уже на развилке тенистой с примятой травой дороги.

Справа в сорока метрах он увидел кожаную куртку брата, а слева в тридцати метрах – «джип». «Спасибо тебе, Преподобный, ты меня выручил!»

В монастырской библиотеке имелись «Жития святых» Димитрия Ростовского не на все месяцы. Сегодня игумен благословил читать во время трапезы житие преподобного Марка Афинского.

Братия во главе с игуменом и приезжие сидели за длинными столами и степенно вкушали «от плодов Господних». Молодой монах с реденькой бородкой за складным аналоем медленно, нараспев читал житие:

«…– По прежнему ли обычаю стоит мир в законе Христовом?

– Ныне, – отвечал я ему, – по благодати Христовой, даже лучше прежних времен…

Услышав это, старец возрадовался великой радостью. Потом он снова спросил меня:

– Есть ли ныне среди мира некоторые святые, творящие чудеса, как сказал Господь в Евангелии Своем: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: “перейди оттуда сюда”, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17, 20).

В то время как святый произносил эти слова, гора сдвинулась с своего места приблизительно на пять тысяч локтей и приблизилась к морю. Святый Марк, приподнявшись и заметивши, что гора двигается, сказал, обратясь к ней:

– Я тебе не приказывал сдвинуться с места, но я беседовал с братом; посему встань на место свое!

Когда только он сказал это, гора действительно стала на своем месте. Увидевши сие, я упал ниц от страха. Святый, между тем, взяв меня за руку и поставивши на ноги, сказал мне:

– Разве ты не видывал таких чудес в течение дней жизни твоей?

– Нет, отче, – отвечал я.

Тогда святый, вздохнувши, горько заплакал и сказал:

– Горе земле, потому что христиане на ней таковыми только по имени нарицаются, а на деле не таковы!

И снова произнес он:

– Благословен Бог, приведший меня на сие святое место, дабы я не умер в своем отечестве и не был погребен в земле, оскверненной многими грехами!

Весь тот день провели мы, повествует Серапион, в пении псалмов и духовной беседе, а с наступлением вечера преподобный сказал мне:

– Брат Серапион! Не время ли нам после молитвы с благодарностию вкусить от трапезы?

На эти слова я не ответил ему ничего. После сего он, подняв руки к небу, стал произносить следующий псалом: “Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит” (Пс. 22, 1).

Окончив пение сего псалма, он, обратившись к пещере, сказал:

– Брат, предложи трапезу.

Потом он снова сказал мне:

– Пойдем вкусим от трапезы, которую Бог послал нам.

Я изумлялся сам в себе, недоумевая, кому это приказывал святый Марк приготовить трапезу, потому что в течение целого дня я никого из людей не видел у него в пещере.

Когда мы вошли в пещеру, я увидел два стоящих стола, на которых были положены два мягких и белых хлеба, сияющих наподобие снега. Были там также прекрасные для глаза овощи, две печеные рыбы, очищенные плоды маслины, финики, соль и полная кружка воды, более сладкой, нежели мед. Когда мы сели, святый Марк сказал мне:

– Чадо Серапион, благослови!

– Извини меня, отче, – отвечал я.

Тогда святый произнес:

– Господи, благослови!

И я заметил около трапезы простертую с неба руку, осенившую крестом предложенное. По окончании трапезы святый Марк сказал:

– Брат, возьми сие отсюда!

И тотчас трапеза была снята невидимою рукою. Я удивлялся всему происшедшему: и невидимому слуге (ибо находившемуся во плоти ангелу, преподобному Марку, по повелению Божию, служил бесплотный ангел Господень), и тому, что во всю мою жизнь я никогда не вкушал столь вкусной пищи и никогда не пил столь сладкой воды, какая была на той трапезе…» («Жития святых» святителя Димитрия Ростовского, апрель, день пятый).

Во время трапезы к Андрею подошел мальчик-послушник и передал просьбу дежурного подойти к телефону. В трубке шипело и трещало – и он с трудом узнал голос отца. Тот сообщил, что у матери после разговора с Андреем случился инсульт, поэтому он должен срочно выехать. На вопрос, как стал известен телефон, отец сказал, что Лида заказала этот разговор. Он попросил Лиду. Та сказала, что торопиться не следует, так как мать в реанимации и к ней все равно никого не пускают.