Текст книги "Миссионер"

От тюрьмы не зарекайся

Перед Андреем на эскалаторе стоял мужчина в светлом мятом костюме и по мере подъема раскачивался все сильнее. Сумка через плечо болталась в такт его движениям и задевала обгоняющих горластых парней, бегущих вверх.

Когда подъем завершился, и надо было ступать через порожек на твердую гранитную почву, мужчина запнулся о гребенку и с утробным ворчанием растянулся прямо перед Андреем. Тот перешагнул через беспомощное тело и, стремительно изогнувшись, рывком отбросил его из-под десятков надвигающихся безжалостных ног. Мужчина бессмысленно глянул одним глазом на Андрея, буркнул что-то и прислонился обмякшей спиной к полированному камню стены. Кто-то подошел сзади и успокоенно констатировал: «Пьяный!». Шаги его удалились.

Андрей тряхнул мужчину, поднял на ноги, подхватил под мышки и потащил к выходу. Мужчина то шагал своими неверными ногами, то повисал на Андрее. Толпа вокруг расступалась и сыпала упреками в их адрес: «Нализались уже! Куда только милиция смотрит!»

У выхода из метро их встретила милицейская машина и, несмотря на попытки Андрея что-то им объяснить, грубые руки втолкнули в зарешеченный салон обоих и грохнули запираемой дверцей.

В ближайшем отделении милиции их освободили от вещей и шнурков и втолкнули в камеру предварительного заключения, снова грохнув металлической дверью.

– Во, еще парочка! Точно – у них сегодня облава! – весело раздалось из глубины помещения.

Андрей пристроил мужчину на дощатом настиле, сам присел рядом и оглянулся. На настиле в разных позах сидели и лежали четверо потных узников. В углу свистел и булькал в ржавых потеках унитаз. В камере висел кислый прокуренный перегар. По рукам ходил сырой захватанный окурок. Двое из присутствующих, похожие на студентов, были такими же случайными; зато остальные двое, судя по обилию синих рисунков на коже, – по всей видимости, завсегдатаи подобных мест.

Попутчик Андрея уже мирно спал, ворча на кого-то во сне. Андрей приблизился к соседям и назвал свое имя. Руки ему никто не пожал, а имена свои назвали только двое: «студент» Витек и «зэк» Валера. Остальные только криво усмехнулись и развалились на крашенном охрой грязном настиле.

– Курить есть? – поинтересовался Валера.

– Я не курю.

– Маменькин сынок?

– Конечно. А тебе что, при рождении удалось обойтись без мамы?

– Хамишь?

– Ни в коем случае! Уточняю.

– За что тебя-то загребли, умник?

– Помогал вот ему выйти из метро. Его на эскалаторе как-то сразу развезло.

– А кто он? Костюмчик у него долларов на триста тянет.

– Не знаю. Он случайно передо мной на эскалаторе оказался.

– Сыч, оцени прикид.

Из угла поднялся второй зэк и нагнулся над спящим.

– Не трогай, – сказал Андрей.

– Это еще почему? – прохрипел Сыч.

– Неприлично…

– Чего? – Сыч подскочил к Андрею и дохнул ему в лицо гнилью.

– Сядь на место. Пожалуйста. – Андрей положил ему руку на плечо и развернул в сторону угла.

Сыч застыл, озираясь на Валеру. Остальные напряженно наблюдали сцену.

– Тебе же сказали: сядь, – кивнул Валера. И, взглянув Андрею в глаза: – Командую здесь я, понял?

– Я просил, а не командовал.

– Вежливый, значит? – Валера плавно поднялся и вплотную приблизился к Андрею.

Ироничный колючий взгляд Валеры уперся в полуприкрытые веками глаза Андрея. Но вот веки медленно поднялись, взгляды встретились – и Валера сначала замер, потом обмяк и вяло присел на свое место.

– Сидел?

– Нет.

– Воевал?

– Это постоянно.

– Крутой?

– Не-а.

– Не хочешь – не говори.

Валера обиженно отвернулся. Из-под мокрой на спине рубашки выступили лопатки и цепочка позвонков. Суровый мужик лет эдак под пятьдесят стал похожим на хилого подростка. Андрей подсел к нему и шепотом произнес:

– Да ты не нервничай, власти твоей у тебя не возьму. Но и спящего, извини, раздевать не дам.

– Ты кто по жизни? Я тебя никак не пойму, – тоже шепотом отозвался Валера. – Может, казачок засланный? Из-под ментов?

– Э, нет, вот это никогда! Совсем ты, Валера, в людях не разбираешься.

– Прет от тебя… силищей какой-то. – Он снова жадно осмотрел собеседника от ботинок до глаз. Снова запнулся о взгляд Андрея и пожал плечами. – Был бы ты в законе – тогда понятно. Но ведь не наш ты…

– В законе я, Валера… Только не в твоем воровском.

– Тогда в каком?

– В законе Божьем.

– Это! – Валера сжал кулак и резко выдохнул: – Это… я уважаю.

– А я уже понял. Потому и подсел к тебе.

– Ты это… по-настоящему: ну, постишься, молишься?..

– Конечно.

– Уважаю. Я пробовал – слабо! – Валера придвинулся еще ближе и почему-то на ухо зашептал. – У нас в зоне церковь была. Нас туда гоняли. Некоторые потом ходили сами. Да только я не смог.

– Почему?

– Поп там был какой-то… злой. Я к нему по-человечески, а он – сразу ругать меня. Ни поп, а кум… ну, вертухай, в общем.

– Так ты к Богу приходил или к попу?

– Ну, как… к попу. А как это – к Богу?

– Церковь – это храм Божий. А уж священник – какого Бог послал, такого и терпи. Смиренно. А без смирения к Богу идти бесполезно, даже вредно.

– А вот этого твоего смирения никак не могу понять. И левую щеку после пощечины по правой – тоже.

– Так ведь Иисус Христос – всемогущий и великий Бог – образец смирения. Ты думаешь, Он не мог наказать тех, кто Его распинал? Да Он одним дуновением, одним Своим помыслом всю вселенную сжечь может, а не то что кучку ничтожных людишек.

– Так чего ж не сжег?

– Потому что Он воплотился на земле среди людей, чтобы Своей великой жертвой искупить все грехи человечества. Потому смиренно подчинялся всем законам людей. И обрезать Себя позволил, потому что по закону было положено. И до тридцати лет плотничал, потому что только с тридцати лет тогда в Израиле можно было начинать священническую деятельность. А когда после предательства Иуды Его пришли брать в плен в Гефсиманском саду, и Петр обнажил меч, чтобы защитить Его, сказал Он Петру: неужели ты думаешь, что если бы Я захотел, то здесь бы не появились двенадцать легионов ангелов? Но Мне надлежит выполнить волю Божию и все пророчества Писания. Потому убери свой меч, ибо кто вынет меч, тот от меча и погибнет! И смиренно позволил Себя распять. И до сих пор наш всемогущий Господь опять же смиренно ожидает, пока последний грешник не обратится к Нему с покаянием, чтобы Он этого грешника спас. А если ты не примешь душой смирения – то отдашь себя во власть силе совершенно противоположной, которая называется гордыней. Это именно то самое, что ангела превратило в сатану и человека из царя тварного мира превратило в то, что мы есть.

– А ты не думаешь, что если я смиренно стану жить, то об меня все, кому не лень, будут ноги вытирать?

– А вот это нет! Ты сейчас высказал самую лживую мысль, которую сатана вдолбил в головы людей. Как раз все наоборот. Вот ты сказал, что силу какую-то во мне чувствуешь. Так вот, Валера, сила эта не моя. Я-то как раз готов подставить левую щеку после удара по правой. Только что-то с тех пор, как я стал смирения искать, никто не ударяет. Все, как ты, боятся. Потому что сила меня охраняет такая, которая вселенную одним дуновением сожжет, а другим дуновением новую создаст. В этом и состоит самая великая тайна христианства.

– А чего ж ты здесь-то оказался? Чего это Бог тебя не защитил?

– Я так думаю, что именно для того, чтобы ты, Валера, от меня вот эти слова выслушал и сделал вторую попытку прийти к Богу. Потому что, когда любой человек приходит с покаянием к Богу, то все вселенское зло получает такой мощный удар, что весь ад сотрясается. А небесные силы при этом радуются и празднуют величайшую победу. Иисус Христос после распятия спустился в ад и выпустил души всех праведников в Царство Небесное. Почему бы мне, недостойному рабу Божьему, не сойти в эту тюрьму, чтобы хотя бы одну душу привести к Богу на покаяние?

– Это что, я тоже праведник? – почему-то смущенно спросил Валера.

– Вряд ли. Только если ты сейчас меня слушаешь и позволяешь этому входить в свою душу, то, значит, ты еще живой. Значит, тебя Господь призывает к Себе. Значит, спасти тебя, грешного, хочет. Только на этот раз ты уж доведи дело до конца. Не посрамись. Считай, что это твой последний шанс. А цена вопроса, Валера, не малая: или блаженная жизнь вечная – или вечные мучения в огне адском. А там, поверь, так гнусно, что за секунду больше мучений примешь, чем за всю самую страшную жизнь на земле.

– Так ведь разве мне светит в рай попасть? Да на мне грехов, Андрей, как грязи! Да я на исповеди несколько лет их только перечислять буду! Прости, Господи, меня грешного!

– Вот видишь, как ты хорошо сказал! Да ты сам не знаешь, что ты сейчас сделал! Ты уже совершил целый переворот в своей душе, ты уже потряс вселенское зло!

– Да ладно, что я такого сказал? – снова смутился Валера.

– А вот что! Когда Иисус Христос умирал на Кресте, рядом с Ним висели двое разбойников. Один из них смеялся над Иисусом, говорил примерно, как и ты недавно: «Если Ты Христос, то почему Себя не спасешь?» Другой же разбойник на это сказал: «Мы осуждены справедливо, а Он ничего худого не сделал!» И потом этот благоразумный разбойник сказал примерно, что и ты сейчас: «Помяни меня, Господи, когда приидеши во Царствие Твое!» И знаешь, что ему ответил Иисус Христос? «Ныне же будешь со мною в раю!» Вот так! За одно только «Господи, помяни!» И не думай, что исповедь – это что-то позорное и стыдное. Позорно грешить, а исповедоваться – великое счастье. Это как в бане – жарко, пот льется, зато потом – такая легкость! Такая чистота в душе! Да ты себя впервые человеком почувствуешь, ты несколько дней как на крыльях летать будешь! Только имей в виду – сейчас нас не только твои сонарники подслушивают, но и враг твой, который внутри тебя сидит и заставляет грешить. Так что он сделает все возможное, чтобы тебя от этого великого дела отвратить. Будет предлагать тебе разные причины, чинить препятствия – да все что угодно, чтобы только ты не дошел до священника с епитрахилью и не стал перед аналоем. Так ты уж будь мужиком – прорвись!

– Это уж я сделаю, будь спокоен. Пусть только высунется! – Валера сжал кулак.

Со скрипом отворилась дверь в камеру, и вошел капитан. Раскачиваясь на каблуках скрипучих сапог, оглядел заключенных, упиваясь своей властью, и вдруг гаркнул во весь голос:

– Ильин, на выход. Остальным ждать!

Новости

Как из другой жизни, затрещал телефон.

– У меня столько новостей, что не знаю, с какой начать, – заговорил Юра.

– Начинай с начала.

– Я в прибольничную церквушку заходил, познакомился с отцом Алексием. Знаешь, что он мне сказал? Что заходила пожилая дама и имела с ним беседу. Сказала, что ей явился Ангел и повелел идти к нему на исповедь. Исповедалась эта дамочка. Соборовал ее батюшка… А по описанию дамочка эта очень напоминает нашу с тобой матушку. Вот так.

– Ты знаешь, Юр, я тебя умоляю, ничего ей об этом ни говори. Если нужно, она сама скажет. А может, и не скажет никогда. Если это случилось, значит, по молитвам отца игумена и по болезням ее она войдет в храм. Сама. Но нам с тобой нужно быть очень тактичными и… В общем, пока будем молчать.

– А я уж думал прямо сейчас к ней поехать.

– Ни в коем случае…

– Ладно, если ты настаиваешь. Вторая новость такая: генерал Егоров после моей беседы с ним перечислил со своего расчетного счета в монастырь крупную сумму. И что ты думаешь? Сразу ему позвонил его спонсор и сказал, что если это повторится, то денег у него больше не будет. Никогда.

– И что твой генерал?

– Ну, ты знаешь, что без больших денег в политике делать нечего. В общем, он решил, что насчет монархии и помощи Церкви он пока тормознет. Сначала, говорит, войду в большую политику, а уж потом буду гнуть свою линию. Вот так.

– Сначала за решетку устроюсь, а потом о свободе подумаю. Так, что ли?

– Ну, ты не надо так уж сурово!

– Не дадут ему гнуть свою линию, если местечко купят. Всегда напомнят, что кто платит, тот и музыку заказывает. Деньги ему дают на лоббирование определенных интересов спонсоров. Тут надо с шапкой по Руси – и не брать грязных денег вовсе.

– Так не бывает.

– А кто пробовал?

– Ладно, пока это замнем…

– Ты, брат, сам для себя реши: с кем ты? Главное – не дело любыми средствами сделать, а душу свою не загубить! Ибо, что для тебя толку «весь мир приобрести, а душу свою потерять»?

– Замнем, брат… на время…

– Дальше давай.

– А дальше я Лиде трубку передам – она остальное сама расскажет.

– Андрюша, здравствуй. Алена тут без тебя приезжала. Я ей рассказала, что ты болел, несчастия на тебя валятся, и уезжал, поэтому она боится тебя тревожить…

– Ох, какой же я эгоист! – хлопнул он себя по лбу. – Совсем в своих заботах о ней забыл!

– Ничего страшного, она все понимает. Ты же знаешь, она у нас девушка самостоятельная… Без комплексов. Так вот она рассказала, что походила по церквям, поговорила со священниками, выяснила, кто из них самый-самый и прорвалась к нему на разговор. Она ему вроде как интервью устроила. В общем, забросала батюшку сотней вопросов, и он ее послал в Оптину пустынь. Алена туда уже съездила. Приехала вся одухотворенная, счастливая, по горячим следам написала шикарный очерк. Я сама его читала. Знаешь, лучше она еще ничего не писала! Так вот, принесла очерк в свою газету, и тут началось…

– Что – неприятности? – у Андрея закололо в боку от гадкого предчувствия.

– Не то слово. Трагедия. Из газеты выгнали, квартиру отбирают. Короче, ты позвони ей и помоги хоть советом, что ли?

– Спасибо, Лидок. Сейчас позвоню…

Андрей набрал номер телефона Алены и сразу же услышал ее голос.

– Андрюш, как у тебя дела?

– Нормально, Ален. Лида сказала, что у тебя неприятности…

– Да. Я и сама не знала, в каком гадюшнике работала. Я им такой очерк написала – а они меня вышвырнули, будто я им бомбу принесла.

– Ну, в каком-то смысле это и есть бомба. Насколько я знаю направление этой газеты – они мусор по помойкам собирают, прихорашивают, золотят, добавляют жемчугов словесных и выдают многотысячными тиражами. А уж откровенной лжи сколько там! Система у них простая: пиши о чем хочешь, делай что хочешь, только в церковь не иди.

– Я, конечно, знала, что это так, но сама писала только правду…

– О тусовках и бомонде.

– Ну да, но правду же!

– Правду, насколько я понял, ты написала впервые. И сразу – выгнали.

– Если бы только это. Главный заставляет съехать с квартиры.

– Ты же говорила, что она твоя.

– И я так думала. Мне ее дали в рассрочку под контракт, чтобы я частями вносила ее полную стоимость. Осталось совсем немного. Когда они меня гнать стали, я заняла денег и внесла остаток суммы. Теперь я ее выкупила. Но они говорят, что контракт со мной расторгли до внесения мною последней суммы и теперь они ее мне продают по рыночной стоимости, то есть в три раза дороже.

– Мстят они тебе.

– Это точно. Где я теперь найду такие деньжищи? Главный сказал еще, что он мне даст такую рекомендацию, что я с ней только в заводскую многотиражку смогу устроиться. Короче, конец карьере! Что мне делать?

– Ты же была в Оптиной пустыни, по церквам походила. Должна уж понимать, что нужно сделать. Закажи сорокоуст о здравии своего главного во всех храмах, где только можешь.

– У меня теперь и денег нет…

– Дам я тебе на это. Только закажешь ты сама, договорились?

– Хорошо… А еще?

– Все. Ищи работу. Сейчас есть православные газеты и издательства – обратись в первую очередь туда. А я подумаю, что еще можно сделать. Ты молитвослов купила?

– Купила. И еще много разных книг. Да, ты знаешь, – оживилась она, – я пробовала читать – это что-то необыкновенное! Если бы ты меня не подготовил, ни за что бы не поверила, что святые отцы действительно так жили. Представляешь – корочку хлеба в неделю! Сон по часу в сутки. И так десятки лет до глубокой старости в непрестанных трудах и молитвах. Я просто в них влюбилась! Какие же мы по сравнению с ними дохлые!

– Наверное, тебе пора начать молиться.

– А я уже начала. Мне в Оптиной батюшка посоветовал начать с ежедневного молитвенного правила. Я уже читаю. Слушай, не поверишь: поклоны отбиваю за каждый год, прожитый вне Церкви. Мне иногда кажется, что это не со мной происходит.

– Добавь молитву об обретении своего жилища благоверному Даниилу Московскому.

– Сейчас, секундочку… Вот взяла, открыла оглавление. Есть такая! Все, сегодня же начну. Как мне сразу спокойно с тобой стало! Ничего, если я буду тебе позванивать иногда? Теперь мне нужны будут твои советы.

– Конечно, звони! И прости меня, что я тебя не предостерег насчет очерка.

– Думаешь, ты бы меня остановил? Плохо ты меня знаешь, Андрюш. Я никогда в своей работе на начальство не оглядывалась.

– Но и не выгоняли же тебя вот так сразу?

– Да, это впервые. Здесь ты прав. Зато теперь знаю цену этой газетенке. Да и многое за эти дни пришлось переосмыслить. С одной стороны, страшно становится, что в таком мерзком мире жить приходится; а с другой стороны – как вспомню Оптину, монахов таких спокойных и мудрых… Молодых, красивых – и мудрых. А как там было хорошо! Я исповедалась, окунулась в святой источник. Слушай, совершенно другой мир, другие ценности! Когда читаешь – это одно. А когда сама вот так лицом к лицу с этим столкнешься – как в другое измерение попадаешь. Там-то я и вспомнила твои слова, что на молитвах монахов весь мир, вся жизнь держится. Там я в это поверила. Удивляет меня другое: зачем они отмаливают этот трухлявый мир? Ведь им, как никому, видна его обреченность.

– А для того, милая сестрица, чтобы такие, как ты, смогли обратиться к Богу и покаянием спасти душу для вечной жизни.

– Вот-вот, вечность! Там, в Оптиной я это ощутила! Среди сосен, покоя, колокольного звона, черных монашеских одежд… Ну, как я могла об этом не написать! Да меня всю переполняло таким!.. Я исписала там несколько блокнотов. И чтобы какой-то главный этому во мне помешал!

– Я думаю, Аленушка, что пройдет какое-то время, и ты своего главного будешь почитать за своего спасителя. Никто тебе не сделал столько хорошего, как он. Благодаря ему ты приобрела очень хороший импульс в новую жизнь. Он тебя заставил порвать с тем миром, в котором ты могла плавать, как селедка в рассоле, всю жизнь. Он снял с твоих глаз розовые очки, и ты увидела все в реальном свете. Не все еще увидела, конечно, но уже очень многое.

– Ну почему! – закричала Алена так, что Андрей отодвинул трубку от уха. – Почему лучшие мужики или в монастыре, или женаты на других?!

– Так, стоп, девушка! Здесь разговор сделал нежелательный вираж. Хотя насчет монахов я свою точку зрения высказать могу. Потому и в монастырях – что лучшие.

Только он положил трубку – снова звонок. Андрей услышал тихий голос матери:

– Сынок… Прости меня, старую… Я так виновата перед тобой, что нет мне никакого прощения.

– Мам, ты успокойся. Ты же знаешь, что я тебя люблю и никогда на тебя не обижался.

– Нет мне прощения… – из трубки раздались всхлипывания. – Но теперь у нас все будет по-другому, слышишь, сынок? Теперь со мной повторилось все, что было с твоим дядей. Помнишь, как он умирал? Всю жизнь церкви рушил, а перед смертью ему ангелы явились, и он затребовал священника. Тогда мы все подумали, что он с ума сошел, но батюшку все-таки позвали. А теперь и я все это сама увидела. Огромные золотые ворота в драгоценных камнях открылись, и оттуда полились такие… красивые звуки. Там за воротами светило яркое солнце. Но потом ангелы сказали, что мне там не место, что я забыла Бога. И ворота закрылись. И я оказалась в страшной темноте. Стало холодно, страшно… Потом вокруг что-то завыло, закричало. Услышала какой-то дикий хохот и гнусные такие голоса: «Ты наша, наша!» Потом увидела какую-то маленькую церковь, и священника у ворот, как бы в ожидании. И тут я проснулась и сразу выглянула в окно, увидела за воротами больницы церковь, и батюшка в этот миг открывал ворота и смотрел в мою сторону. Ну, я и побежала туда. Меня пытались остановить, но, ты же знаешь: со мной этот номер не пройдет. Отец Алексий меня исповедовал… Он такой умница. Такой добрый… Потом соборовал, и вот мне уже лучше. Только вот перед тобой, сынок, вину чувствую. Это хорошо, что мы по телефону… Вот так с глазу на глаз я бы не решилась, стыдно.

– Не мучай себя. Я очень рад за тебя, мам. Теперь у тебя новая жизнь начнется. Радостная. Я теперь за тебя спокоен.

Захар

– Андрей, ты это… может, приедешь? Короче, «Люлек, забери меня отсюда. Я сегодня в тимирязевском…»

– Ты сам никак не можешь?

– Смог бы, если б было на что.

– Так я же оставил на дорогу!

– Пал я, брат, демонской стрелой пронзенный. Пропил дорожные.

– Ладно, приеду.

В электричке шумно разговаривали рабочие, густо пересыпая свою речь руганью. По вагону то и дело сновали торговцы, крикливо и занудно навязывая свой товар.

…Из угла вагона донесся пьяный голос паренька, который с хвастливым наслаждением рассказывал о зачистке селения под Грозным, где ему пришлось вволю пострелять и побросать гранат.

Андрею показалось, что вся нечисть на него ополчилась: в душе нарастало смятение и тоска. Он стал горячо молиться, изнутри крестя свое сердце, как учил старец. Когда темнота отступила, и на душе восстановился покой, он открыл писания старца Силуана – и с первой же строчки перед ним открылся мир благодатной любви:

«Когда душа научится любви от Господа, то ей жалко всю вселенную, всякую тварь Божию, и она молится, чтобы все люди покаялись и приняли благодать Святого Духа. Но если душа теряет благодать, то отходит от нее любовь, ибо без благодати Божией невозможно любить врагов, и тогда от сердца исходят помышления злые, как говорит Господь (Мф. 15, 19; Мк. 7, 21–22)».

Захар лежал на кровати и разговаривал с молодым горцем. Увидев вошедшего Андрея, он сказал:

– Ты представляешь, пьет наш Суренчик коньяк из фляжки, кушает бастурму, курит сигаретки, читает детектив и каждый день ходит к Причастию.

– А ты нэ учи, сам алкаш, – вяло огрызнулся парень.

– Так я не иду пьяным к Причастию.

– Подумаешь! – бросил парень и отвернулся к стене с книжкой в руках. На обложке надпись золотом: «Я – вор».

– Ну, а ты как? После срыва на молебне был?

– Дважды. На меня уже и епитимейку наложили, так что все нормально. Поехали! Иконку мне дали, святой воды набрал, акафист тоже есть для ежедневного прочтения. Теперь и домой можно. Дел там накопилось! Читка, верстка, правка… Сейчас у отца Иоанна благословение на дорогу возьму – и поехали.

Пока Захар искал отца Иоанна, Андрей зашел в Покровский храм и приложился к иконам. У «Неупиваемой Чаши» стояли несколько человек и по очереди подходили на поклон. Когда Андрей прикладывался к иконам и ковчежцам с мощами, он явно ощущал благоухание, от них исходящее. Снова он вспомнил слова игумена Алексия, что так Господь укрепляет верующих перед грядущими испытаниями.

В электричке Захар рассказал, что в первую ночь он опять слышал голоса, стук в дверь. Он уже хотел было открыть, но сосед его остановил, сказал, что это бесы его искушают, что никакого стука не было. После молебна у чудотворной иконы голоса пропали. Пил святую воду, посещал все службы, говорил с монахами; и никакой тяги к спиртному не наблюдал. Но только вышел из монастыря с деньгами на дорогу, как сразу у первого ларька его как за руку повели, правда, молча, и он купил бутылку водки… Хотел зайцем домой уехать, но что-то остановило, и он вернулся в монастырь.

За окнами промелькнула эстакада кольцевой – поезд въехал в Москву. Громче зазвучали голоса пассажиров, особенно мат и ругань, споры и ссоры. Чаще залязгало под ногами, резче захлопали двери. Гуще повалил в вагон табачный дым из тамбура. Глаза у Захара заблестели, забегали, руки нервно засуетились по карманам.

– Ладно, гуманист, дай на пиво.

– Это без меня…

– Тогда дай на хлеб.

– Я тебе сам куплю.

– Да не пропью, не бойся, вот те крест! – Захар перекрестился.

– Я тебе еду сам куплю…

– Ты что, гад, кресту не веришь?

– Тебе я не верю… Вернее тому гаденышу, который сейчас лезет в душу твою с командами.

– Урод непьющий, – прошипел Захар.

На столе, заставленном чашками, блюдцами, тарелками, королем высился натертый до матового блеска самовар. Электрический. Захар с полотенцем на шее, румяный и взопревший, наливал восьмую чашку крепкого чая:

– «А мы завсегда с маманей после бани по восемь стаканов чаю выпиваем». Это из кино… Варенье кушай, а то пропадет…

– Некуда. Пожалей! – взмолился Андрей.

– А кому сейчас легко?..

Вышел Андрей от Захара уже поздней ночью. В этом рабочем районе почти все спали. Лишь редкие окна тускло светились в старых облезлых домах. Только редкий храбрец осмелится выйти в это время суток из дому.

Почти в полной темноте Андрей шел сквозь заросли высоких кустов к дороге и вспоминал беседу во время чаепития. Кажется, Захару этот вид пития понравился, во всяком случае, о спиртном он почти не вспоминал. Да и поездка в монастырь благотворно сказалась на нем.

За углом пятиэтажки на скамейках, обступивших с двух сторон узкую тропу, сидела шумная компания. Судя по громким матерным выкрикам – пьяная. Андрей нащупал в кармане куртки четки и стал по ним читать Иисусову молитву. Кольнувший холодком в затылок страх растворился, и уже спокойно, не снижая темпа, он зашагал через агрессивно-бритоголовое и безнаказанно изрыгающее злобу сборище. На секунду они замолкли, будто размышляя, как поступить с одинокой жертвой, но вот Андрей минул последнего и прошел дальше, чувствуя спиной взгляды десятка злых, залитых спиртом глаз.

«Голосуя» на Рязанке, Андрей краем глаза заметил троих. Преследователи стояли в кустах у обочины и молча наблюдали за ним. В одном из них Андрей узнал последнего, сидевшего на скамейке с пустой водочной бутылкой в руках. Они только стояли и молча следили за возможной жертвой.

Но вот и желтая «Волга» с шашками на светящемся на крыше табло. Андрей сел в машину и бросил взгляд на затаившуюся троицу. Встретился взглядом с одним из них и внутренне содрогнулся: так, наверное, волк смотрит на убегающую жертву.

– У тебя, Андрей, снова проблемы? – услышал он голос шофера.

– А, это ты! Нет, все нормально! Давай через кольцевую… Прости за хлопоты, которые мы с другом доставили тебе. А ты даже имя мое запомнил.

– Как не запомнить таких клиентов… Ну что, вылечил своего Захара?

– Вот только сейчас от него. Чай пили.

– Чай?! – вскинул голову таксист. – Это уже прогресс. А я вас недавно вспоминал, когда был на дне рождения сына. Заскочил на полчаса поздравить и подарок вручить, а насмотрелся… Все до одного пьяные или обкуренные! Там половине и восемнадцати нет, а уж на физиономиях написано: алкоголик или наркоман. Как бы мне сына не пришлось везти в этот ваш монастырь.

– А ты съезди заранее. Постой на молебне и закажи поминовение на год. Тогда, может быть, и везти его не придется.

– А что, можно и так? Без него?

– Можно. На вот, возьми, раз такое дело, – Андрей вынул из сумки книжечку акафиста «Неупиваемой Чаше» и протянул таксисту. – Здесь и история иконы, и акафист для молитвы, и адрес, по которому молебен заказать можно.

– И что, вот так по почте можно?

– Да, конечно. И будь уверен, монахи весь год каждый день будут молиться за твоего сына. Но лучше съездить лично. Там хорошо! Одно слово – благодать.