Текст книги "Миссионер"

Алена

– А у меня новости! – пропела Алена.

– Хорошие?

– Очень! Я заказала сорокоусты. Свечки поставила. Ну, помолилась, как смогла. И ты знаешь, в этот день ближе к вечеру появилась уверенность, что теперь все у меня будет как надо. Все будет хорошо! Ты представляешь, даже телевизор не стала включать, чтобы настроения не испортить. Батюшки мои! Беру молитвослов, представь! Читаю вечернее правило, как путевая, потом акафист благоверному князю Даниилу Московскому. Сама себя не узнаю. И вот такое состояние на душе – будто летаю. Словно ангелы меня крылышками обмахивают…

– Ангелы, говоришь?

– Да погоди ты, не все еще! Звонит мне одна женщина, с которой мы в Оптиной вместе ходили. Такая набожная дамочка. Она мне очень много интересного тогда говорила. Про ее жизнь роман писать можно. Мы с ней подружились и обменялись телефонами. Вот. Рассказала я ей про свою беду. А она мне и говорит, что она, оказывается, юристка по этим самым квартирным делам. Давай, говорит, я тебе, как православной, на добровольных началах помогу. Слышь, как православной! Мне это так понравилось, будто я в круг продвинутых вошла. Посмотрела она мой контракт с газетой, весь его проштудировала и говорит, что никакого права отнять у меня квартиру они не имеют. И не смогут. Вот так! Что я вступила в права собственности на мою родненькую квартирку, как только подписала контракт, даже еще и не заплатив за нее ни копеечки. Вот. Сказала, что если они попробуют отнять у меня ее, то это только через суд. Но, во-первых, они суд проиграют, а во-вторых, она на суде будет представлять мои интересы и гарантирует разнести их в пух и прах. Ой, Андрюшечка, я так рада, так рада, что вся опять летаю!

– Я тоже рад за тебя, Ален. Только попробуй бывшего начальника не воспринимать как врага. Он сотворил тебе огромную пользу, так будь ему за это благодарна. И молись за его драгоценное здоровье каждый день.

– Ладно, так и быть, пускай себе живет…

– Не «ладно», а искренне, хорошо? И еще кое-что прослушай, как бы это ни было малоприятно.

– Хорошее начало…

– Ничего, не помешает! Видишь ли, продвинутая, у таких, как мы с тобой, есть одна очень возможная неприятность. Мы приходим в Церковь очень испорченными, не прямым путем, как положено, если бы мы родились в семье верующих, а через атеизм, книжки, советы и знания. «Знания надмевают, а любовь назидает.» У таких, как мы, чаще всего встречается духовная болезнь, которая называется прелестью.

– Ой, какая прелесть!

– Полностью этот диагноз звучит так: прельщение сатанинское.

– Ну, вот…

– Это такая болезнь души, когда ты ищешь в Церкви не покаяния, а наслаждений, вроде этих твоих полетов во сне и наяву. Твой враг, чувствуя такую расположенность, будет тебе навязывать эти состояния. Ты увидишь свет внутри и снаружи, ты будешь «летать», слышать ангельское пение, можешь даже увидеть «святых» и даже «господа бога».

– И что тут плохого?

– Только то, что это все будет не от Бога, а от врага лукавого. Он по этим гадостям крупный специалист. Ты должна помнить, что только за великие молитвенные и постнические подвиги считанным единицам даются такие видения от Бога. Только после великого смирения! А вот эти лукавые видения всегда в себе несут тщеславие и гордость. Поэтому я тебя умоляю, остерегайся разных там «полетов» и «продвинутости». От этого можно с ума сойти. Путь христианина – путь слез и скорби, путь несения креста. Есть на этом пути и радость, и свет, и любовь – но только после мучительного очищения от грязи греховной. Ну, как в бане нужно попотеть и продраить тело, чтобы ощутить потом легкость и чистоту, так и в храме покаянными слезами нужно умыть душу, чтобы появилось чувство облегчения. А святые, которые летали в прямом смысле – возносились над землей в молитвах, как, например, известный тебе преподобный Амвросий или батюшка Серафим Саровский… Они всю жизнь почитали себя самыми грешными и достойными только преисподней. И надеялись на спасение только по величайшей милости Господней, а никак не за свои духовные подвиги. Ты меня поняла?

– Я это учту…

– Постарайся, пожалуйста. Я вот тут недавно в храме двух дамочек наблюдал. Одна вслух службу комментировала. Матом ругалась. Когда ее старушка одна дернула за рукав и сказала, что нельзя в церкви женщинам разговаривать, та ей ответила грубым мужским голосом: «И тебе, дура старая, нельзя!» Это была одержимая. Я перешел на другую сторону, но и там стояла дамочка – другая уже, поинтеллигентней – и тоже концерты давала. Сначала она минут на десять замерла в земном поклоне, выставив на всеобщее обозрение свою пятую точку… Потом, раздвигая локтями мужчин, протолкалась к иконостасу и стала там прямо перед священником. На ее лице было такое выражение, будто она близка к истерике: рот открыт в перекошенной эдакой оскальной улыбке, глаза вытаращены, изо рта слюна течет… Казалось, что если кто ей помешает сейчас получить ее очередную инъекцию духовного наркотика – любого разорвет на части! Вот так со стороны выглядит прелесть.

– Н-да, перспективка… Запомню теперь обязательно.

Крестный ход

В субботу Андрей пошел на крестный ход, посвященный годовщине убиения Государя-мученика Николая с семьей. По телевизору сообщали, что в городе будет день пива, а о крестном ходе сообщили только по одному из десяти каналов, да и то в издевательском тоне: вот, мол, когда все нормальные люди «отрываются на всю катушку» на празднике любимого народного напитка, эти ненормальные будут царя поминать. Андрей вспомнил, что на дне пива в Минске погибли в давке несколько человек, а на прошлогоднем крестном ходе замироточили иконы, – вот и выбирайте, русские люди. Андрей выбрал крестный ход.

Когда он поднялся по эскалатору метро на Старую площадь, его окружила толпа. Раздав милостыню нищим, в копилки монастырей и церквей, он оглянулся. Несколько сотен – священников, монахов, мирян. При определенных обстоятельствах, например, спровоцированного скандала, вполне возможны давки, столкновения, паника. Поэтому, наверное, две машины реанимации и сотня милиционеров находились поблизости в состоянии расслабленной бдительности.

Но нет, каждый занимался своим делом: верующие участвовали в молебне, сборщики пожертвований собирали деньги, торговцы продавали книги, календари, кассеты; кто-то общался со знакомыми на травке в тени деревьев. Андрей обошел всех по кругу и вернулся на жару, поближе к часовне героям Плевны. Здесь скученно стояли молящиеся в мокрых рубашках, укрываясь от палящего солнца зонтами, газетами, кепками – кто чем. За спиной шуршали, гудели, тарахтели выхлопными трубами стада автомобилей. Слова канона, читаемые из часовни, различались с трудом, но рядом с ним стояла женщина с книжечкой. Она увидела, как Андрей тянет шею из-за ее плеча, и повернула книжку так, чтобы и ему были виден текст канона. После выступил духовник крестного хода. Он напомнил, что это не демонстрация, а соборный молебен, читаемый на ходу, поэтому всем нужно молиться, тогда крестному ходу будут сопутствовать силы небесные.

Некоторое время участники выстраивались в колонну, впереди – большие иконы Царственных мучеников, Богородицы, хоругви, потом – все остальные. Все вокруг несли иконы. Достал из сумки и понес впереди себя икону Государя в рамке и Андрей. Понемногу тронулись. Андрей оглянулся. Рядом шли бодрый старичок со старинным образом в серебряном окладе, мать с десятилетним сыном, две женщины из интеллигенток, юная девушка, высоко поднявшая свою икону тоненькими ручками, отец с сыном…

Когда они вышли из тени деревьев на Славянскую площадь, яркое солнце закрыло облако, которое так и сопровождало их до конца, осеняя своей тенью, как зонтиком. От реки тянуло прохладой. Шли они по тротуару, а по дороге их сопровождали машины милиции и грузовик с колоколами, которые переливались на разные голоса. Всю дорогу они пели молитвы: «Богородице Дево, радуйся…», «Царю Небесный…», тропарь Кресту и другие. Получалось дружно, напевно, ладно.

На душе появилась светлая мирная радость, которая временами волнами нарастала, будто порыв теплого ветра. «Благодать какая!» – радовалась женщина рядом. На глазах у многих появились слезы. Несколько раз подступали они и к глазам Андрея.

Во время крестного хода рядом с Андреем мироточили одна за другой шесть икон. К ним с разных сторон подходили прикладываться. Присутствие святых небесных сил ощущалось совершенно явно, рождая в душе то благодатную радость, то страх богоприсутствия, страх согрешить, струсить, предать Господа и святых Его.

На Кремлевской набережной Андрей оглянулся. Странное дело, на Старой площади вряд ли было больше тысячи человек. Сейчас же крестный ход растянулся вдоль всей кремлевской стены: голова с хоругвями подходила к Храму Христа Спасителя, а хвост все еще сворачивал на набережную. При этом шли плотными шеренгами человек по пять-семь. Тысяч десять, может быть, и больше!

У Храма Христа Спасителя уже начался завершающий молебен, но места здесь было маловато, поэтому подходящие теснили ранее пришедших в сторону станции метро. В общей толпе пошел к метро и Андрей.

Вот и все, теперь не растерять, не рассыпать то, что приобретено, что народилось и жило внутри, в области сердца, радуя и освещая изнутри и тебя самого, и все вокруг.

Вечером Андрей зашел к своим соседям. Света смотрела телевизор, а Сергей собирал очередную модель спортивной машины. Гостя посадили в кресло, отрезали кусок торта, налили чай – и забыли о нем.

По телевизору показывали старый черно-белый фильм, в котором честный и принципиальный юноша пытался устроить свою личную жизнь совместно с общественно-активной и политически грамотной девушкой. Андрей не помнил этого фильма, но итог этого романа очень явно просматривался в том, что у них имелось самое главное: общность социально-политической цели. Само собой разумелось, что основа будущей ячейки общества заложена процветающим строем, поэтому никаких сомнений в будущности строящейся на экране семьи не возникало. Проблемы им создавали только отдельные, неизжитые еще проявления старой, обреченной на отмирание эпохи.

Странное дело, через десяток минут просмотра Андрей почувствовал симпатию к этим ребятам. Подкупала чистота их отношений и абсолютная искренность, с которой они служили общему делу. Еще через десять минут Андрей уже не удивлялся легким всхлипываниям Светы, утиравшей заранее приготовленным платочком взмокшие глаза. Во время рекламной паузы, которая напомнила о продолжении другой эпохи, с проявлениями которой так активно боролись киногерои, Света громко высморкалась и вслух произнесла:

– Господи, ну пусть у них все будет хорошо! Они такие чистые, прямо как дети! – затем она обернулась к мужчинам. – Мне так жалко всех… Ведь страдают!

– Ну, началось мокрое дело, – проворчал Сергей.

– Это хорошо, Света! – кивнул ей Андрей. – Это очень хорошо. Сочувствуй людям, помогай по возможности. Помнишь из Евангелия: «Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много».

– Правда? Ты всегда меня утешаешь… Хочешь еще тортика?

– Как поживает твоя воспитанница?

– Сложная девочка. Ну, кажется, все у человека есть: квартира, загородный дом, одежда откутюрная, еда лучшая, лошадь даже папа купил! За границу возят ее, в школу элитную дитя ходит… А одинокая! Общаться ни с кем нельзя: опасно, возможно это… «похищение с целью получения выкупа». Как прихожу, так ко мне аж прилипает, бедненькая.

– Чтоб я таким бедненьким был! – усмехнулся Серега.

– Ну и что? Да ты бы дня такой жизни не стерпел – под вечер сюда б сбежал. Ко мне!

– А зачем сбегать, если ты каждый день приходишь? Представляешь, одевался бы в Диоре, ездил бы на «мерсе», катался бы на лошадке, кушал бы устриц с шампанским, по парижам-нью-йоркам бы летал… Красота!

– И все время один… Ты эти барские замашки брось! Ладно, не сразу, но через месяц вернулся бы точно к щам да котлетам, к дивану вот этому и в спокойную жизнь. Вот, например, она меня Светочкой называет, а мать приходит, она ей: «Жратва пришла!» Та – в слезы, а потом и малая тоже в истерику. И так каждый день. Ужас! Папа с работы приходит, нарычит на всех, напьется своего «бурбону» – и давай храпеть на всю семикомнатную. Каторга, а не жизнь.

– И после земного временного ада – потом еще и в подземный, но уже вечный!.. – добавил Андрей. – Ну, как их после этого не пожалеть? Нет уж, Светик, жалей их таких. Может, по твоим молитвам они хоть какого-то послабления сподобятся…

– Мне бы хоть себя вот с этим любителем шампанского отмолить… Сами в грехах по уши сидим.

– А че меня отмаливать? Я ж сказал, что не пью. А уж если сорвусь, то поедем в Андрюшкин монастырь. Я ж сказал, Света! Или ты мне не веришь?

– Верю, верю… – вздохнула она протяжно и чмокнула его в макушку.

Андрей уединился в своей комнате. Раскрыл взятую когда-то у Захара книгу «Россия перед Вторым пришествием» и стал зачитывать заложенные бумажками и подчеркнутые Захаром места.

Бывший госсекретарь США З. Бжезинский заявляет в прессе, что после разрушения коммунизма единственным врагом Америки осталось Русское Православие.

Преподобные Иоанн Дамаскин и Ефрем Сирин в восьмом веке подробно описывают этапы прихода антихриста, срок его деятельности – три с половиной года, возвращение на землю взятых на небо до времени пророков Илии и Еноха и проповедь их о настоящем происхождении и планах антихриста, их убиение и славное вознесение на небеса. Их проповедь многих обманутых антихристом людей обратит к Богу истинному.

Преподобные Авель, Серафим Саровский, Нил Мироточивый и другие святые предрекали восстановление монархии в России на 15–20 лет. За эти годы Россия станет самой богатой и могучей страной в мире, а царя, потомка рода Романовых, будет боятся даже сам антихрист. В Россию будут бежать спасаться все честные люди из разных стран, где будут землетрясения, голод, хаос…

Странное впечатление производили пророчества. С одной стороны, тяжелое, с другой – обнадеживающее. В душе Андрея вместе с торжеством и верой в неизменную любовь Бога к созданиям Своим зарождалась невыразимая жалость к людям, породнившимся с грехом и потому обреченным на муки. Он знал источник этой двойственности. Смятение его души потребовало каких-то мер. И он, как за спасательный круг, схватился за писания преподобного старца Силуана Афонского. Книга открылась сама собой, и вот что он в ней прочел:

«Одни грехи принес я в монастырь, и не знаю, за что Господь даровал мне, когда я был еще молодым послушником, столь много благодати Святого Духа, что и душа и тело были полны благодатию, и благодать была, как у мучеников, и тело мое жаждало страдать за Христа» (с. 283).

Книга о преподобном Силуане опустилась на грудь Андрею, и он задумался. Потом легкая дрема стомила его…

…Андрей очутился на площади среди руин и пожарищ. Свинцовое низкое небо давило сверху, как пресс. Затравленно озираясь, пробежали мимо несколько человек в лохмотьях и скрылись в ближайших развалинах. Андрей побрел в ту же сторону, не представляя себе, зачем. На площадь выехал броневик, и из динамиков на его крыше разнеслось вокруг: «Раздача еды для четырнадцатого квартала начинается в шестом бункере!»

Под ногами хрустели и кружились, словно опавшие листья, денежные купюры: доллары, марки, рубли с большим количеством нолей.

В развалинах, словно тени, понуро передвигались пугливые люди. Маленькая девочка, устроившись в просторном салоне побитого кабриолета на прожженном кожаном сидении, играла желтыми брусками и камешками. Андрей подошел ближе и увидел, что это золотые слитки и драгоценные камни. На ее правой ручке и на чумазом лобике яркой краской написаны три шестерки. Девочка подняла глаза на Андрея, и он в ужасе вздрогнул – то были глаза куклы: пустые, холодные.

К девочке подошла женщина с такими же клеймами, буркнула: «Пошли кушать, крысенок» – и потащила ее в сторону площади. За ними побрел и Андрей.

У бункера выстроилась очередь. Все молчали. Когда Андрей дошел до двери, к нему подбежал охранник с автоматом и убрал с его лба волосы. Сильные руки схватили Андрея в клещи и подвели к здоровенному толстому охраннику, вероятно, главному здесь.

– У этого клейма нет.

– Почему нет? – ласково улыбнулся главный.

– Не буду я ставить себе вашего клейма, – услышал Андрей свой голос.

– Ну, и пошел вон отсюда. Нам таких кормить не велено.

Андрей вышел и отправился прочь. Очередь с ненавистью исподлобья провожала его голодными затравленными глазами.

Где-то рядом должна быть церковь. Он обогнул развалины и увидел странное: церковь стояла, только не было на ней ни креста, ни фресок с иконами… Под шорох опавших купюр он поднялся по ступеням и открыл дубовую дверь. В гулкой тишине сгорбленная старушка натирала подсвечник. По старинным сводчатым стенам сияли золотом и камнями незнакомые лица с нимбами. За распахнутыми царскими вратами алтаря блеснул престол с троном, на котором восседал в царских облачениях с короной-нимбом на гордо поднятой голове великий потомок колена Данова с теми же тремя шестерками на лбу. «Мерзость запустения на святом месте», – вспомнил Андрей.

– Ты где находишься, выродок! Почему не кланяешься царю и господу нашему?

Андрей оглянулся и увидел священника в парчовом облачении. Взгляд его выражал свирепую ненависть.

– Я православный христианин и посланнику сатаны поклоняться не буду.

– Взять его! – хлопнул в ладоши священник.

Снова Андрея схватили крепкие охранники с автоматами, но уже в парчовых одеждах, и потащили его в придел, где стоял большой деревянный крест, укрепленный в бетонном полу. Рабы первосвященниковы сначала привязали Андрея к кресту, несколько раз ударили прикладами по голове и груди.

– У тебя есть еще шанс выжить, ублюдок! По великой милости царя и господа нашего, если ты отречешься от своего лжеучителя и самозванца, поклонишься господу и поставишь на руку и лоб клеймо, то он дарует тебе жизнь, свободу и еду.

– Я верую в Господа моего Иисуса Христа, Сына Божиего во Святой Троице. А сатане, мужик, поклоняться не буду.

– Распять его.

Андрея сначала избили прикладами и сапогами, а потом подняли лебедкой и довольно умело вбили громадные кованые гвозди в ладони и ступни. Сразу обжегшая его боль позже несколько утихла, превратилась в тупую гудящую ломоту. Судороги прокатились по всему горящему в огне телу. Он в изнеможении обвис, но сразу же началось удушье. Снова тело его забилось в судорогах. Он собрал силы, приподнялся на вбитых в ступни гвоздях и, еле ворочая надкушенным распухшим языком, сдавленно прошептал:

– Господи Иисусе Христе, не вмени им во грех, ибо не ведают, что творят. Господи Иисусе, прими дух мой в руки Свои!

И треснули идольские изображения, и рассыпались в прах, и пала тьма кромешная…

И сонмища ангелов в ярком луче неземного света спустились с небес и подняли его, и стали поднимать вверх, откуда тысячей солнц сиял Тот, к Которому всем сердцем тянулся Андрей. И великая смиренная любовь Отца Небесного обняла его легкую, очищенную страданиями душу. «Слава Тебе, Господи!» – звучало всюду: и огнеподобные небожители пели славу, и вся душа Андрея светилась и ликовала…

Он снова осознал себя в комнате. Видение полностью осталось в памяти. Оцепенение проходило, в душе нарастал вопль.

– Господи милостивый! Я готов пойти ради Тебя на любые муки! Если нужно для искупления грехов моих и людей, которых Ты дал мне, чтобы любить и молиться за них, то пусть меня распнут, мучают самыми страшными истязаниями… Я выдержу все, потому что я верю, что Ты всегда рядом и не оставишь меня. Но, Господи, я не смогу вынести этих холодных детских глаз, вида этих обреченных тупых людей, поклоняющихся сыну погибели. Господи, я немощен, Ты знаешь это. Я всю жизнь свою положу молиться за них, за моих ближних. Но только не надо этих пустых детских глаз!

Он не обрел обычного успокоения после молитвы, наоборот, напряжение в нем росло. Не замечал он ни льющихся слез, ни автомобильных гудков за окнами, ни настойчивых звонков телефона. Икона перед ним сияла небесным золотым светом. Он жадно всматривался в любимый лик. Очи Спасителя пронзали его до самого сердца. Сколько тянулось это напряженное ожидание? Целую вечность. Но вот из самой глубины гулко бухающего сердца народилось и, заполнив все вокруг, ясно и громко, как набатный колокол, прозвучало: «Да будет по слову твоему, чадо».

…Андрей взял с собой книги, паспорт, деньги и самые необходимые вещи. Положил в рюкзак. Черкнул записку. И вышел из дома. На востоке червонным золотом плавился восход солнца. Туда он и направился.

Что осталось за спиной – трудно сказать. Зато будущее предстояло в полной ясности. Распятие на кресте заменялось распятием в молитве, в слезах, в посте и бдении. Не от мира он бежал в страхе и малодушии, но за мир положить душу свою. Нет больше той любви.