Текст книги "Местное время 20:10"

Портрет сквозь бутылочное стёклышко

Мы с Конрадом Карловичем однажды совершали медитативные сеансы на острове Кнайпхоф, и он сказал, глядя на кружение соборной русалки: «Знаешь, кто лучше всех знает подземный город? Кошки и крысы. Может, найти кого-нибудь, кто понимает кошачий язык, и обо всём расспросить?» Сказал, и надолго погрузился в молчание. А мысль моя побежала, как ручеёк, находящий уклоны в предложенном ландшафте.

«С крысами общаться… как-то совесть не позволяет, – думал я. – А вот коты – люди неплохие. В целом приличный и достойный народ. Хотя и гульбанит, но кого по весне не прошибает гормон? И в разведку, сиречь на поиски подземного города, с ними вполне можно пойти». Только не весною, конечно.

Крейслер вынужден был согласиться, что замечает в лице кота какое-то особенное незаурядное выражение, что голова у него достаточно объёмиста для вмещения наук, а длинные, седые, несмотря на молодые годы, усы придают ему внушительный вид, достойный греческого мудреца.

Э. Т. А. Гофман, «Житейские воззрения кота Мурра».

Кроме того, коты – самые местные существа из живущих в городских стенах. Я не беру в расчёт домовых, банных и иже с ними, с узкой специализацией и без грамма той вольности, что свойственна котам. Именно вольность и широта кругозора привлекают нас в усатополосатых. И дзеновское умиротворение, распространяющееся вокруг них подобно музыке сфер… Так думал я и всё более укреплялся в кошачьем выборе.

Самым проблемным представлялось начало контакта. Говорят ли они по-нашему? могут ли высказаться словами? жестами? общим выраженьем физиономии? И какую взять дистанцию? С этими котами сплошные непонятки. Ты его гладишь, а он на тебя – фырр! – и пошёл куда-то, всем видом показывая кошачье высокомерие. На таком фоне собаки, конечно, понятней. Но они и в темноте не видят, и вряд ли под землю полезут, особенно если там нет лисицы или барсука… Но где искать толмача? Транслейтера?

– Нужен переводчик, – сказал я твёрдо Конраду Карловичу. – С человечьего на кошачий и обратно. – Мой друг с трудом оторвал взгляд от русалки и плюхнулся на скамейку.

– Я думаю… – начал он и затем предложил своего знакомого из университета.

– А вот я считаю… – возразил я и предложил другую кандидатуру.

Мы немного поспорили. Соборные куранты пробили час, потом второй, а мы всё спорили, и после многих выпадов, доводов и контраргументов мы хором сказали:

– Решено! Ищем бабусю! – и замолчали.

Где ж её искать? Если коты – вот они, везде, – то кошачья бабка не ходит с бейджиком: «толмач кошач». Нам нужна не та сумасшедшая старуха, которая в «Симпсонах» держит 17 кошек у себя дома. А реальная, трезвая и контактная хозяйка кошачьих душ и умов! Ну, ладно, не хозяйка, а просто знающая бабка. Ведь не может такого быть, чтобы не нашлась хоть одна знающая бабка! Для чего они тогда нужны, бабки и дедки? Чтобы знать то, чего мы, их внуки и правнуки, знать не можем!

…Перед расставанием мы уговорились с Конрадом Карловичем пошукать среди своих знакомых, знакомых знакомых и их знакомых Знающую Бабку. Ночью мне снилась крючконосая Кримхильда, что по росе собирает окстись-траву на Вальхенберге. Во дворе её фахверкового дома растёт огромный грецкий орех, а по двору вместо собаки расхаживает чёрный Мурхин с горящими глазами и бандитской физиономией. По вечерам Мурхин рассказывает бабке свои кошачьи сказки. А она ему – последние известия из человеческой жизни. Частью почерпнутые из телевизора, частью из сарафанного радио. Обычный его зачин звучал так:

– Было это во дни, когда луна была голубой, а люди и звери понимали язык друг друга…

А её такой:

– Последние известия и обзор пожаров и наводнений. Оставайтесь с нами…

И вот, в середине одной из кошачьих сказок, в момент, когда крысиный король встретился в подземельях с Базилевсом, мы с Конрадом Карловичем стучимся в калитку… Прерывая рассказ на самом интересном месте! И через минуту мы уже со всех ног бежим прочь, сопровождаемые нечеловеческим шипением и мявом, а вдогонку разъярённая Кримхильда грозит кочергой и ругается на кошачьем языке:

– Вобрая тутра! Ивам!!!

Калининградские коты, как многое на этой земле, лежат на пересечении двух исторических геномов. Первый из них восходит к гофмановскому коту Мурру, а через него – к старым жителям города, которые остались в нём жить, несмотря на депортацию немецкого населения. Да, старых кёнигсбержцев выселили, но город не только из людей состоит! Пережив трудные времена, прусские коты и собаки потихоньку приспособились к новым обстоятельствам, по-прежнему царствуя в пространстве крыш и подворотен.

Второй кошаствующий геном имеет мобильную линию появления. Его предка привезли в калининградские пенаты любящие и хлопотливые хозяева. Привезли издалека и в специальной коробке. То был не раб, закованный в цепи и увезённый за тысячу миль! То был член семьи, которого каждый почитал за честь почесать за ухом или погладить по волшебной шёрстке. Из этих двух ветвей сложилось калининградское кошачье древо, расцветшее впоследствии рядом с древом людским и переплетающееся в произвольные узоры. Это ведь собаки привязываются к хозяину, кошки же существа местные. Место (дом) для них важнее хозяина. И как только ты сам становишься местным, так сразу в тебе начинают проявляться кошачьи черты.

Например, калининградский художник Игорь Пащенко сваял цикл картин «Кёнигсбергские коты»; на основе его (цикла, а не Пащенко!) вышел даже календарь – но не было здесь объединительного начала. Общей миссии, так сказать. Хотя всякий, взглянув раз на Игоря Пащенко, без замедления скажет: воистину – кот3232
  Каждого, кто носит усы, хоть раз в жизни называли котом. А каждую женщину без усов – кошкой.


[Закрыть]!

Другой художник, трансграничный Олег Тищенков, создал специальный жанр котокомиксов, вылепленных по аскетическим лекалам японских хайку. Поговорив со своим котом по душам, он объяснил кошачью созерцательность философским складом характера (всюду философы и коты!) и придал своим комиксам лёгкие очертания русского дзена, опираясь на обретённый кошачий коан:

– А?

В поисках своих кошачьих корней Елена Цветаева, художник и куратор, организовала международный арт-проект «Коты Кёнигсберга». В этой теме были замешаны и художник Сергей Фёдоров, и областной музей историко-художественный, который учредил для особо мудрых человекотов «Орден кота Мурра». В рамках оправдания своего имени «Рыбная деревня» провела на своей территории «День кота»… и прочая, и прочая! …Но, да, да. Были коты с частнопоместной жизнью, и были люди с кошачьими чертами. Но не было объединительного начала. Пока, в духе новейших времён, калининградские коты не объявили себя в интернете.

Если верить легенде, сообщество было создано котом по имени Николай Васильевич Гугль. А начиналось оно так. Жил себе и жил на чердаке котофей Николай Васильевич, пока однажды на этот чердак кто-то из жильцов не снёс старый комп с обшарпанной клавиатурой и блёклым монитором. Некоторое время комп стоял между пыльным креслом-качалкой и пишущей машинкой, и однажды в дождливый вечер, когда крыши мокры, а настроение паршиво, однажды Николай Васильевич обратил на него свой проникновенный взор.

Подсоединив комп к хозяйской домашней сети и быстро освоив человечий расклад клавиатуры, Николай Васильевич вышел в WWW и на большой толкучке «В контакте» зафиксировал местную группировку «Коты Калининграда». В неё тут же набилась куча народу. Всё это время, оказывается, неприкаянно бродили коты по калининградско-кёнигсбергским крышам, и не было у них ни места встречи, ни точки сбора. Да, владели они крышами города, имея там бесконечную тяжбу с голубиным племенем, но то были скрытые от людей владения. Пока не появился самостийный Николай Васильевич, в сокращении Колай.

Учреждённый им клуб принял Устав, первым пунктом которого значилось заявление, неприятное для любителей другой живности: «Собаки – чмо, птицы – еда». Простим максимализм, с которым они в этом манифесте размахивают хвостом, топорщат усы и издают воинственные мявы. Что ещё ждать от существ лунных, когда они встали на тропу весны?.. Радует только одно: максима несёт скорее риторическое значение, чем практическое. Ещё никто не видел, чтобы коты чморили какую-нибудь собаку; да и птах они ловят редко, и совсем уж обнаглевших. Аксиомы и принципы, сформулированные клубом, отличаются краткостью таланта и любовью к хвостам. «У котов есть хвост. Если хвост трубой – к морозу. Если хвост баранкой – к урожаю. Если хвост морковкой – к зайцам. Если кота долго кормить, настоящего бегемота из него всё равно не получится. Бегемотов надо выращивать в воде…».

Собрав под свои знамёна местный актив, Николай Васильевич придал кошачье-городской жизни новый смысл. Ежемесячно он устраивает групповые катания с крыш, время от времени делает выставку-конкурс фотографий «Вид города с моей крыши» и прочие душеполезные деяния. Окончательному спуску в люди и полной передаче городских браздов (браздей?) в мягкие кошачьи лапы мешает их природный индивидуализм. Даже объединившись, они предпочитают всё же гулять сами по себе. Тщеславие им чуждо. Они вполне довольствуются фактом владения городскими крышами и свысока смотрят на наши человечьи запросы и проблемы…

За одним исключением. В этот исключительный день они вливаются в наши ряды и отдаются одной общей с нами любви, Любви к Селёдочным Хвостам.

 
Любовь к селёдочным хвостам
 

Во глубине людских сердец прячется она за многими слоями других любовей. Не видно её, не слышно. Но проходит зима, наступает весна. Чуть потеплевшее солнышко отогревает заиндевевшие ламуры; они начинают шевелиться, позёвывать, тереть заспанные глазки. Сладко потягиваться. Чтобы оглядеться и вспорхнуть к вершинам нашей души. И вот, чуть левее сквозняка, в углу главного люблехранилища, вслед за любовью к трём апельсинам, вслед за «форель разбивает лёд», за вдруг обострившейся тягой к противополу3333
  На этой тяге в авиации летают предметы тяжелее воздуха. А у Шагала – коровы и влюблённые.


[Закрыть]; после смутного желания делать пробежки по утрам, вслед которому оттаивает романтическая весенняя лень, – вслед за ними вспархивает на наше плечо Любовь к Селёдочным Хвостам.

Она вспархивает на плечо и вглядывается в подспудные причины наших мыслей: всё ли на месте? зуд желанья? томленье чресел? сок желудка? Удостоверившись, дует в ухо, и мы вздрагиваем от неосознанного желания. Нам вдруг захотелось чего-то такого… ну, такого… мы оглядываемся вокруг и видим…

Календарно этот миг совпадает с весенней путиной. Где-то там, в Атлантике, под чужим небом начинается селёдочное соло, которому с тралами внимают многочисленные корабли. И в этот миг мы вспоминаем её – слабосолёную, в маслице, с кольцами лучка, душистую и податливую… Калининград – селёдочный город. Отсюда отправлялись после войны первые сельдяные экспедиции; селёдка для оморячивания Калининграда в советское время сделала больше, чем скумбрия, треска и палтус. И пеламида. И салака. И корюшка с запахом огурца3434
  Пахнет она огурцом по причине большого любопытства. Её и ловят на слух: стучат в колотушки, и она подплывает поближе, чтобы узнать: А кто это там стучит? И зачем?.. Тут она попадает в сети, и все вопросы исчезают.


[Закрыть]. И морской окунь.

Мало кто знает, но во время путины селёдка даёт молоко. Оно не столь общеизвестно, как птичье, и потому в былые времена из него сбивали масло и продавали в гастрономах. А мы его ели. О, как мы его ели – селёдочное масло, кремовую субстанцию в простенькой баночке! Все полезные вещества мира были в этом масле – так говорила советская реклама – и мы верили, потому как – мировой закусон! потеснивший канонический ряд из огурчика и плавленого сырка «Дружба»!

…И когда те времена кончились, любовь к селёдке осталась в народных массах. И воплотилась однажды в День Селёдки. В этот день весь город вспоминает свою рыбацкую родословную и начинает изъясняться морским языком. Бушприт, ватерклозет, брамсели, клотики, ватерлинии и каботажи так и сыплются с языка горожанина.

– Граждане, не толпитесь у трапа, проходите на середину палубы, места всем хватит, – объявляет на остановке водитель. Все граждане едут массово поедать селёдку, сбившись в косяк вокруг закопёрщика, музея Мирового океана. Там они будут есть родимую, пия пиво и травя морские байки3535
  Идея праздника была воплощена Светланой Сивковой, которой перед этим пришлось стать директором морского музея по той простой причине, что женщин в капитаны корабля почему-то не шибко берут. А ведь хочется!


[Закрыть]. Фразы «когда я на почте служил ямщиком» и «когда мы когортой стояли в Ливии» сменяются на «когда мы ходили на СРТ в Атлантику, был у нас однажды боцман по имени Рама»…

Ради такого случая Королева Селёдка в начале апреля посылает официальную делегацию на берег. Делегация маскируется под трёх дачниц престарелого вида, каковые ходят по территории музея и придирчиво инспектируют прилавки. «А почему у вас масла в банке мало? а почему не оливковое?» – и пишут что-то в блокнотики с сердитым видом. Вокруг толпится страждущий народ. Генералы и лампасы, моряки и ватерпасы, море, берег – все смешались в порыве общей любви к селёдочке.

– Эй, солдат! Передай на билет!

– Я не солдат, я матрос.

– Значит, мы на корабле3636
  С учётом того, что в Калининградской области уже солдат нет, а есть одни матросы (особый случай!) – мы все на корабле.


[Закрыть]?..

Народ утоляет самый первый порыв страсти, запивает её местным элем, откидывается на ближайший стульчик. Он готов к созерцанию. Готов обращать внимание на мелочи и находить неведомые прежде связи. Углубляться в суть вещей. Готов слышать даже слабые сигналы с далёких звёзд и соседних переулков, в которых кто-то играет на гармони:

– …намбынамбынамбынамбы всем на дно, тамбытамбытамбытамбы пить вино… оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём!!..

Кинематограф не мог обойти нас стороной по той причине «евро-военной фактуры» Калининграда. Много раз наш город служил музе Синема Веной, Берлином, обобщённой заграницей для советского кино; и много раз он служил обобщённым военным городом, который киношники без устали штурмовали и на фоне которого разыгрывали свои целлулоидные истории.

Но речь пойдёт сейчас о другом кино, о местном, так сказать. Каждый год, раз от разу по новой, в некой молодой голове возникает одна и та же мысль: а не снять ли нам кино? о нас, о городе… Здорово! Детектив! Или драму! Или экшн-комедию! Или всё вместе и сразу!!! – глаза загораются, пропеллеры крутятся, дело начинает двигаться.

Носитель вируса кино заражает всех, кто попадается ему на пути. А попадаются ему: парень с видеокамерой, которую ему подарили на 20-летие; приятель подруги соседки его девушки, который написал «вот только что чумовой сценарий!» (две лекции во вторник были пропущены); знакомый приятеля первого с автомобилем и желанием помочь хорошему делу (в качестве благодарности его снимут в эпизоде, в котором его убивают через 15 секунд после появления в кадре, или обольют борщом, если это комедия).

Наступает суббота. Они выезжают к бывшему кафе «Водосточное». Звучит магическое слово «мотор!», из-за угла выезжает зловещий жёлтый «Запорожец»! Съёмки начались!!!

Вустер, вбегая на кухню:

– Дживс, как там именно сказал Шекспир?

– «Человек, не воспринимающий музыку, способен на предательство, уловки и капризы», сэр.

Таким, или примерно таким, или почти таким образом, было снято несколько фильмов, и получились они все как на подбор крепкие, розовощёкие, кровь с молоком! На этой почве произросла тысяча приятственных знакомств.

Все знают, что нет ничего лучшего для качественного знакомства, чем объявить, что снимаешь фильм. Или делаешь молодёжный журнал… альманах или газету… Внимание к твоей персоне обеспечено, и угол вхождения в лучшие компании (двери) задан верно. Газеты, журналы и альманахи редко идут дальше пилотного номера-двух, «сам понимаешь, старик, с финансами нынче туго, никому из мира бизнеса это не надо…» – но они выполняют главную роль: знакомить инициаторов со всеми теми, с кем они хотели познакомиться в этом городе. Тоже результат.

В результате на антресолях местной Истории потомкам остаются журналы «Твист», «Свист» и «Ойкумена», множество молодёжных газет (этот формат более всего избирался для старта), несколько местных альманахов, ну и кино, кино! «Любовь и её причиндалы», «Расплата», и ещё «Весенний дятел», «Кёнигсберг-13» – классика местного киноэкрана, среди которого выделяется «Кант-труба», в котором Иммануил Кант при защите диссертации вдруг перенёсся в современный Калининград и, после года адаптации, стал трубачом в джаз-бэнде.

Будущие музыкальные метаморфозы философа вполне обоснованы, по тому что джаз в Калининграде разлит по улицам, как сбежавшее молоко по плите…

 
Блю нот
 

…Или как Аннушкино масло: оно разлито, и дальнейшее неизбежно.

Со мною однажды даже случился неизъяснимый курьёз, когда я сам был джазом, на манер того парня, который был Четвергом.

Я шёл по площади к «Быкам», к остановке, и тут меня обогнал ожидаемый трамвай №1, старчески дребезжа по рельсам. Я припустился за ним, гремя мелочью в кармане и мерно стуча сумкою о бок. Производя весьма громкие звуки. Ну, кто из нас не дребезжал так вслед трамваю! И в этот момент меня настигает легковой автомобиль с раскрытым люком и окнами – жара на улице, лето! Автомобиль притормаживает, из отверстых окон его вылезают три гогочущие физиономии и начинают доращивать мои звуки своими. Ехидными. Как Чарльз Мингус. Один хлопает в такт моему бегу, совпавшему с басами машинизированного джаза. Другой добавляет ритмического песочку. Третий что-то подпевает и делает музыку погромче. В итоге я со звоном бегу, оказывается, четвёртым в квартете. Прогоготав цельный фрагмент в лад с моим звукорядом, они рванули в сторону драмтеатра искать следующий повод для городского джема. А я остался стоять у трамвайной остановки с невыносимым ощущением пьесы, которую сыграли против её воли…

Впрочем, тот факт, что иногда нас играют помимо нашей воли ещё не повод не любить джаз.

Джазовость Калининграда подтвердит любой, отличающий Майлза от святого Джона с саксофоном. Быть они здесь не были, но праздная музыкальность присуща градам курортно-портовым. В 70-е джаз здесь завёлся посредством приписки ансамбля Алексея Козлова «Арсенал» к Калининградской филармонии, случай почти чудесный для обеих сторон. Позже, в конце 80-х в ДК рыбаков и в начале 90-х в здании драмтеатра, на волне перестройки бушевал фестиваль «Бернштайнджаз». Несколько лет подряд бушевал, затапливая нас своими волнами. Храм Мельпомены на несколько дней превращался в огромную сэйшнплощадку. В форточку мужского туалета протискивались безбилетники, а в коридорах, сизых от дыма, восторженно сновала публика, обалдевшая от такого количества джаза на единицу сердца.

Джаз кипит и паром пышет!

Потом разладилась шарманка, джаз растёкся по углам. На одном из них было открыто джаз-кафе (угол Озерова и Совпроспекта, где нынче монструозная вывеска т и паром пышет«Департамент недвижимости»). Там действительно раз в неделю играла живая музыка, и собирались джазовые люди из 60-х, 70-х и 80-х…

Новая волна наросла в середине нулевых. Джаз снова потёк по калининградской земле, наливаясь силой и умножая русло. «Балтийские сезоны», клуб «Универсал», филармония – все отметились на синкопированной ниве, которую Калининградский музыкальный колледж исправно засевает контрабасами, альтами, саксофонами и прочей смычково-медной рассадой. Для неё была устроена по городу сеть пиццерий «Дон Ченто», в которых играла музыка джаз, а потом летом завёлся и одноимённый фестиваль. Обосновался он на свежепостроенной летней эстраде Центрального парка. С лета 2006 года заводные чёрные дядьки и тётки будоражат окрестности Луизенваля отвязными руладами, которым вторит курантами Луиза.

На третий год фестиваль, как шарик ртути, расчленился на несколько площадок, и началось общегородское объедалово публичной музыкой. Несколько дней город приплясывает, притопывает. Сомкнув ряды и сдвинув локти, горожане отключаются от телевизора и массово вкушают от щедрот дружественных креатур. Джаз рвётся из окон и играет в наушниках молодых людей в маршрутных такси. Джаз читается в походке горожан, во взгляде Шиллера, и даже сам городской заседатель, оторвав от уха неизменную мобилу, просвистел, говорят, мелодию из «Порги и Бесс» в качестве резолюции одобрения.

В общем, каша заваривается в эти дни нешуточная. На летней эстраде Централ-парка народ сепарирует вокруг сцены. «Дикий» зритель располагается на речном склоне; платный – внутри огороженной территории. ВИПы (что бы это ни значило) – в резервации со столиком и рестораном, но с плохим звуком, причём половина из них слушает джаз с телефоном возле уха. Из-за акустического казуса самый лучший звук почему-то в пластиковых кабинках биотуалетов. Народ по этой причине в них задерживается сверх меры, слушая музыку советской очереди… На входе в фестивальную территорию вам раздают бесплатные однолапые рукоплескатели, мороженое, «производимое» одним из банков, и пытаются продать автомобиль «Шевроле». А людей-то, людей – разных! И молодых, и совсем молодых, и нас с вами! Боже, как давно мы не видели эти лица! Как хорошо встретить их, расслабленных и добродушных, с пивом в руках и улыбкой в глазах!

Средь меломанского люда нередки мамаши-папаши с малолетними чадами, возрастом от двух лет до первой гормональной революции 13-го года. Примечательны на этом фоне велосипедисты. Отгуляв своё на фестивалевом коктейле, ночью они группкою едут в стрекочущем вело-шорохе по полутёмным улицам, как сверчки на педальной тяге. А вечером начинаются лабораторные исследования на «Вагонке». При входе нас встречают персонажи милой юности: женщина с веслом, мужик с гирей, бабка с кошёлками и алкаш со стаканом. Разукрашенная четвёрка кариатид стоит в нишах, являясь концептуальным оберегом для клуба. Здесь на втором этаже в общий сценический коктейль бросаются разгорячённые исполнители – гитара, бонги-барабаны, труба; перемешиваются, добавляются приправы – и варево начинается. В замесе обязательно участвует золотой тромбон Калининграда Макс Пиганов, показывая, что мы не только слушать горазды, ещё и джемы умеем варить… Бывает очень вкусно. Правда, можно обжечься свежеиспечёнными нотами.

…Ночью после джаза хорошо идти домой в компании с контрабасом и альтом. Разговор вертится вокруг ладовой системы, в ушах продолжает играть музыка, а в небе наблюдается эффект лунной конверсии. По мере продвижения к центру города луна становится всё больше, достигая своего максимума в кроне легендарного пирамидального дуба у штаба флота. Там она висит адмиральской медной бляхой, горделиво освещая подмокшие окрестности, окрашивая звучащий в голове джаз в медные и струнные полутона. Но стоит начать удаляться от дуба, как луна норовит спрятаться за домами. Она ощутимо сдаёт в размере, а звучащая в голове музыка мешает вернуться к реальности. Дом уже близко, ночная прогулка движется к финалу.

Пора баиньки, Майлз. Гуд найт, Джон.