Текст книги "Местное время 20:10"

 
Москвичи висят
 

Везу я как-то раз к морю гостей-москвичей. Это рано или поздно приходится делать каждому калининградцу: загружаешь машину под завязку гостями, и – на море. И обязательно находится среди них один, который через 10 минут говорит:

– А что это вы так едете, 70 километров в час?

Ладно, прибавляю газу. Через пять минут он говорит:

– Да, прибалты везде одинаковы… видать, тут у вас филиал Эстонской республики…

Ладно, прибавляю ещё. Попутно рассказываю про немцев, придумавших петляющие дороги как средство против бомбардировки военных колонн самолётами противника. И про деревья по обочине, высаженные с этой же целью. Поэтому ограничение скорости по местным дорогам – 70 км/ч. Но краеведческая инъекция проходит втуне. Ретивый москвич снова подаёт голос:

– Ну разве это езда? Вот у нас в Москве я меньше 120 по кольцевой не езжу! Если бы я был за рулём…

– Венки на деревьях по обочине видели? – спрашиваю.

– Видели, – говорит ретивый.

– Так это москвичи висят.

До моря едем в молчании.

 
Симметрия
 

Очень любят москвичи сомневаться в существовании калининградца как автономного городского типа с лёгкой патриотической ноткой во взгляде. И нотка-де самодовольная, и прав вы никаких не имеете, да и нету вас таких, калининградцев. Пустое! Все здесь приезжие. В той или иной степени…

– Сам-то ты откудова будешь?

– Из Москвы.

– Из Москвы он… что-то я тебя там не видал!

Сражаясь с превосходящими силами противника, однажды я набрёл на факт удивительный: главные оппоненты, москвичи, в этом споре симметричны калининградцам. На мой вопрос, а кто из вас, товарищи, родился в Первопрестольной, из 12 человек поднялось 1,5 руки (половинка родилась в Люберцах). Большинство же оказалось москвичами недавнего призыва. На фоне официальной статистики, по которой 53% жителей Москвы – её уроженцы, призрачный контур калининградца (эти же 53% родившихся в Калининграде) приобретает статистическую симметрию.

– Ну зачем, зачем вам ехать в эту Москву?!!!

Приехав лет 10 назад в столицу, пройдя несколько ступенек роста, возвращаются они в провинцию уже Москвичами, продвинутыми циничными штучками. Понты-зонты-лимоны. Миллионный конвейер по переработке провинциалов, вот что такое наша столица.

У каждого человека хоть раз в жизни возникало желание перемены участи. Есть не много способов её совершить: развод, женитьба, кардинальная смена работы и – переезд в другой город в поисках другого себя и лучших перспектив. И здесь возникают Калининград и Москва в некотором соседстве. Хотим мы того или нет, в советское время Москва (и отчасти Ленинград) была для всей страны карьерным и географическим пределом. Уехать в Москву – значило вырваться из ограниченного круга местных провинциальных перспектив в чистое поле, раздолье непредсказуемых шансов.

Но многое случилось с советских времён с нами и страной. Мир возможностей раздвинулся до пределов всей планеты. Появились и Варшава, и Берлин, и Париж, Нью-Йорк и Токио. При всех языковых и ментальных трудностях они – возможны. Эта возможность нарушила монополию Москвы, её единоличное царствование в горизонте провинциальных устремлений. Курносый столичный носик сейчас находится в соседстве с другими нахально задранными носами, и нам доставляет невыразимое провинциальное удовольствие наблюдать, как она становится нам ближе, наша Москва. Потому что нам есть с чем сравнивать.

Врачи утверждают, что физиологическая реакция организма на лекарство непредсказуема, если организм пьян и в реакции участвует алкоголь. Иной химизм отношений включается тогда между лекарством и организмом. Примерно так выглядит московский химизм отношений при взгляде из нашей отдалённой провинции. Очень уж много в Москве «алкоголя» быстродействия.

Иного, впрочем, и не может быть в городе, которому страна «поручила» ответственность за принятие решений, за прогресс, за концентрацию «самого-самого» в границах двух кольцевых дорог. У них большая заточенность на результат (московская трудовая этика?). Они, как профессиональные торговцы или политики, быстро оценивают встречного человека по невидимой нам Московской Шкале, и нам остаётся только гадать о её составе. Там, наверное, есть пункт «степень продвинутости», обязательно стоит параграф «модные тенденции» и уж непременно – «причастность к Высшим Кругам». Москва до краёв напичкана Высшими Кругами, и если уж Москвич сам не принадлежит к оным, то обязательно обедает или ручкается, или учился в одном классе с теми, кто к ним принадлежит, с Известными Людьми, – о чём любой москвич прозрачно намекнёт вам на третьей минуте разговора.

Именно этот химизм и «само-самость» перековывают одних в другие, провинциалов всех мастей в столичных штучек последнего призыва. Поэтому они уезжают. А мы всегда остаёмся.

 
Они и мы
 

Они всегда уезжают, а мы остаёмся. Мы смотрим им вослед, если их современники; помним их имена, если потомки, но мы знаем, что принципиальная разница – в этом. Оставшись, мы длим память места, куда составной частью входят они. Оставшись, мы становимся частью этого места на земле. Уезжая, они думают (и иногда это правда), что могут состояться, только если уедут. Здесь, у нас, да и с нами, это невозможно.

Не из-за нас, нет. Просто иногда, чтобы выковать судьбу, нужно уехать. В Москву, Лос-Анджелес или в Токио. А иногда, чтобы вылепить другую, нужно остаться. Только и всего. Мы необходимы друг другу. Если все уедут, то кто ж останется? Если все останутся, то кто ж будет наполнять столицы и расцвечивать бескрайнее море культуры и истории?

Мы необходимы друг другу, уроженцы и жители. Если вы прославитесь, мы будем вешать мемориальные доски и делать о вас доклады в местных библиотеках. Мы будем вспоминать и помнить, потому что должен же вас кто-то вспоминать и помнить, кроме родных и профессоров в университетах…

Только обеим сторонам надо иметь в виду, что мы разные, и это нормально.

Во весь бронзовый рост

Как правило, памятники ставят Благодарные Потомки. И ставят не просто человекам, а Историческим Личностям. Которые либо свернули ход Истории, либо, наоборот, удержали её русло в прежнем положении.

Но Благодарность Потомков, как и многое в этой жизни, неравномерно распределена во времени и пространстве. Бывают времена, когда потомки десятилетиями не обращают благодарственного внимания на Исторических Личностей. Когда они просто потомки, без благодарственной атрибутики. А в иные времена долго сдерживаемая любовь вдруг прорывается, и бронзово-медное население города умножается сверх ожидания.

Именно так случилось в последнее десятилетие. В юбилейную страду 2005 года «скульптурные монументы» резко прибавили в численности, а город пережил искушение дарами. Стратегия Церетели – дарю городу свой труд неимоверный! – нашла у нас своё провинциальное продолжение. Каждый норовил что-нибудь подарить или, на худой конец, сделать вид, что подарил. Одна крупная торговая сеть «подарила» к юбилею городу супермаркет. Другая – разводной мост, построенный, как потом выяснилось, на федеральные деньги.

Практика широких жестов с истечением юбилейной двухлетки иссякла, завершив эпоху бедным Высоцким, «подаренным» «обществом его почитателей» на частичные деньги одного из доверчивых депутатов горсовета. Высоцкий у нас является материальным воплощением Народной Любви. Глядя на него, становится понятно, что любви у нас много, только вот любим неумело. А пафос воздвижения ужасно заразительная вещь: на даче Михалыч вон какую штуку забубенил – закачаешься! И мы можем, на самом видном месте, и заодно соотечественников осчастливим!..

И осчастливили. И стал Высоцкий в парке антропологической версией Дома Советов. Есть простой способ определить качество «подарка»: представить его себе через 10 – 20 лет. Плохие монументы не умеют красиво стареть, этим поддельное отличается от настоящего. Так что через некоторое время у Володи листы медной обшивки отслоятся от бетона основания (внутри он бетонный! скородел = скоропорт), и с Высоцким случится то же, что с Калининым на Вагонке, а потом и с Кутузовым.

– А что с ним такое случилось, с Михаилом Илларионычем? – спросите вы. – Скульптор – хороший, металл – настоящий…

Ну, как вам сказать… Сапоги прохудились.

Те из нас, кто жил в XIX веке, знают, какое важное место в жизни человека (и в особенности военного) занимали сапоги. Ни надеть, ни снять их без денщика не было возможно, такие они были красивые и узкие в голенище.

– Айн момент, вашссиятельство!.. смальцем, а не дёгтем!

Военный человек мог быть пропойцей. Мог быть плохим военным с точки зрения собственно военного дела. Но он должен быть блестящ в своих сапогах!

Искусство сапожных дел было именно искусством; удобная обувь во времена дофабричного производства ценилась весьма высоко. Так что правильные сапоги – это было круто! А чуть раньше – ботинки с широким тупым носом и пряжкой. Как у Гулливера. Как у Шиллера, который у драмтеатра. Поэтому так важно, чтобы обувь соответствовала масштабу исторического персонажа и моде его времени.

Вот Ильич стоит у нас в простеньких интеллигентных штиблетах. Он, что скорее всего, сапоги носил только в Шушенском. Добротные сандалии имеет Франциск Скорина, такие и я бы носил, – только они сокрыты под национальным белорусским хитоном, и марки не разобрать. Хорошие сапоги у Василевского; ботфорты Петра Великого тоже вызывают уважение.

И всем им завидует Михаил Илларионыч. Потому что оба его сапога прохудились. Из них течёт зелёный жидкий малахит, как из пробитого снарядами броненосца. Скульптор Аникушин явно не предполагал от тела такой предательской недолговечности!.. Да и в каком месте! Ведь те из нас, кто жил в XIX веке, знают, какое значение в жизни военного человека имели сапоги…

Впрочем, это мы уже читали. Как и список благоглупостей современников, извиняемых токмо благими намерениями да желанием строителей получить подряд, а чиновников – поставить галочку. Право же, куда бы направили свои стрелы борзописцы, не будь в городском ландшафте чудесных перлов? Без них никак. И не последнее место среди них занимает преображённый Маринеско. Знаменитый подводник останется в наших картах памяти не из-за бронзы (хотя и она немаловажна), а благодаря эстетической концепции монумента.

С Маринеско приключилась весьма характерная история для эпохи УЕ. Сначала, с началом перестройки, инициативные люди долго добивались официального признания его подвига. Наконец в 1990 году посмертно ему присудили звание Героя Советского Союза. А так как он произвёл «атаку века» в районе Данцигской бухты, потопив суперлайнер «Вильгельм Густлов» (так формулировался подвиг в газетах), то инициативная группа стала ходатайствовать об установке памятника Маринеско в Калининграде. Как-никак, это же рядом с Гданьском…

И в 2001 году скульптуру установили. Не на реке, не в Балтийске, что логично для подводника, а на берегу Нижнего озера, у Срединного моста. И здесь в очередной раз проявились чудесательные свойства, которыми, очевидно, обладал этот человек. Потому что памятнику вполне может позавидовать Сальвадор Дали.

Дело в том, что подводная лодка сократилась до стилизованной рубки с рваными краями, будто бы побывавшей под обстрелом прямой наводкой. И в ней, невзирая на рваные края металла, на неком подобии пенька (гриба?) сидит Маринеско. Молодой, весёлый, оторвавшись от перископа, он с улыбкой смотрит на прохожих, идущих по Срединному мосту. Очень весёлый (что он там в перископ увидел?) и очень молодой. Да, Александру Ивановичу в пору командования подлодкой «С-13» был лет тридцать. Но в памятной бронзе он помолодел категорически, до студенческого возраста!

В общем, хорошая ландшафтная композиция, абсолютно лишённая милитари-пафоса, что чрезвычайно редко для патриотической темы. Глядя на неё, становится ясно, отчего в 30-х годах в США одна общественная ветеранская организация приняла декларацию, в которой рекомендовала при установке памятников военным деятелям «не отходить от принципов реализма». Что чревато некоторым однообразием фигур памятования, но зато предупреждает от вольных трактовок.

Василевскому из служивых повезло больше всех: он единственный полнорослый военачальник второй мировой, получивший в Калининграде монументальную прописку. Тот же Рокоссовский, например, скульптуры не удостоился, зато получил танк на улице своего имени. Легендарную тридцатьчетвёрку местные жители любят, и она помогает им отбиваться от коммерческих застройщиков уличных скверов.

Посаженный на придорожный валун, одетый в тяжёлую шинель, как в броню, Василевский глубоко задумался с планшетом в руке. С левого фланга или с правого? А, может быть, с тыла? Если укромно устроиться у его подножья, меж отечественных сапог, то видна мирная жизнь площади. Видны отдыхающие, разместившиеся на скамейках периметра, под рябинами-калинами; видны бимиксеры, рисующие иероглифы мастерства, да крылатые символы мира, стайками пасущиеся посерёд площади. Средь них выделяется Сизокрылый, имеющий на всё свой боковой взгляд, – но он нам ещё встретится, в другом месте, в своей вотчине…

 
Дуб и ссылка
 

Пирамидальные дубы в нашем городе любы всякому. Всяк их привечает и, встретив во время прогулки, неизменно обнимает со всей доступной страстью. Самый известный растёт недалеко от штаба Балтфлота, старинный и редкий в наших прямоугольных краях.

Как водится, предание приписывает посадку дуба Петру Первому. Будто бы в последний свой приезд в Кёнигсберг ехал тот в карете, глядел на унылый прусский пейзаж, и так тошно ему стало, что захотелось внести сюда что-нибудь широкое и раздольное. Отчего он буквально выпрыгнул из кареты и заявил сопровождавшим пруссакам, что намерен посадить во-о-он там дерево. На память, так сказать. Изумлённые таким оборотом пруссаки чинить препятствий не стали и даже по прошествии первичного шока помогли царю найти достойный саженец.

– Что за дерево? – недоверчиво спросил царь, воззрившись на тощенький стволик.

– Не тревожьтесь, Ваше Величество, это дуб, – отвечали ему. – Дубус пирамидалюс, редкий благородный вид.

Царя, любившего всё редкое и благородное, такой ответ удовлетворил, и он собственноручно вкопал тощий стволик во-о-он у той развилки дорог. Себе для забавы и в назидание потомкам, так сказать. Что именно должны были потомки назидать, никто теперь сказать не может. И по прошествии времён, когда прусский пейзаж заполонился русским духом, военные устроили у дуба штаб Балтийского флота. И поставили рядом статую Петра.

Вот так незначительные и импульсивные поступки царей могут никак не сказаться на нашей с вами судьбе.

Впрочем, в начале 90-х жизнь творческая и самостийная опять пролилась на то древо. Великий Визуально-генетический поэт Земли Русской, академик Всемирной Академии Зауми Дмитрий Булатов устроил на памятном дубе самый настоящий перфоманс. И это в конце 80-х! Тогда за такие слова в общественном месте можно было запросто схлопотать по фрейду99
  По фейсу. Опечаточка.


[Закрыть].

Действо выглядело так. Дмитрий Булатов – тогда ещё просто юный оригинал – как-то летним субботним утром взобрался на дуб, спрятался в его кроне на манер Соловья-разбойника и в мегафон стал подавать прохожим запретительные команды, выраженные в глаголах неопределённой формы повелительного наклонения.

– Не останавливаться! – строгим голосом вдруг кто-то командовал сверху прохожему, который и так останавливаться не собирался. Тот, конечно же, притормаживал, озирался, и тут его настигали следующие команды:

– Проходить, проходить, не оглядываться! Прекратить толпение! Больше трёх не собираться! – ну и прочее в таком духе.

Все эти команды вызывали однозначную реакцию: люди останавливались, толпились больше трёх и своим поведением полностью укладывались в сценарий перформиста. Так он развлекался всё утро, пока не попался морячок-курсант. Тот первую команду, не раздумывая, исполнил, а на третью вычислил «командира» и попытался взобраться на дерево. Не преуспев (моряки без качки плохо лазают по пирамидальным деревьям), плюнул, обложил Дмитрия Булатова «солёной морской бранью» и, сказав «ты, командир, там посиди немного, я сейчас с ребятами вернусь», исчез. А Булатов вскоре слез с дерева с мегафоном на шее и абсолютно довольный начавшейся субботой. Перфоманс назывался, если память мне не изменяет, «Гений Сократа». Булатов своими действиями моделировал внутренний голос Сократа, который только останавливал его (Сократа), но никогда не понуждал к действию.

…Ну а более про этот памятник и соседнее ему дерево сказать мне нечего. Кроме фольклорного факта, что, дескать, военно-морской дуб помогает от мужской немощи. Со способами употребления выходит разноголосица, но мнения сходятся в том, что к нему надо плотно прижаться фронтом.

А так сказать особо нечего. Кроме художественного факта, что во время Дня города под Петровым указующим перстом Саламба Ктулху продаёт Волшебных рыбок, а Рита-Маргарин – самосшитых антистрессовых котов с потаённой бусинкой в хвосте.

Ну а так сказать совсем уж нечего. Кроме грустного факта, что точно такой же Пётр уже стоит где-то (Архангельск? Мурманск?), и что клейма мастера на калининградской скульптуре мною обнаружено не было1010
  Скульптура подарена Калининграду главнокомандующим ВМФ РФ Владимиром Куроедовым к празднованию 300-летия Балтийского флота.


[Закрыть]. И что из-за торчащего сзади якоря скульптуру ещё иногда называют «Пётр с хвостом». Впрочем, место всё равно милое. Да и мало ли у кого из нас в жизни не было хвоста?

Переезд Ленина с площади Победы сопровождался столькими казусами, что сам по себе уже стоит отдельного описания.

И подземного хода под Лениным не оказалось. Всего лишь подземный буфет под трибуной, куда партайгеноссе спускались после демонстраций и парадов закусить-выпить да в туалет сходить… Зато при демонтаже обнаружилась история менее приятного свойства. Часть каменных плит, которыми был облицован постамент Ильича, оказалась немецкими надгробиями. С выбитыми изнутри фамилиями и датами рождения-смерти… После недолгой морально-политической паузы плиты были отданы представителям лютеранской церкви.

То было началом злоключений. Опасаясь, что Ильича отправят в ссылку, сторонники «видного государственного деятеля» (так звучала теперь его официальная ипостась) стали митинговать, грозить в мегафон, и мэр поклялся, что Ильича вернёт, вернёт, только вот положим его в бо…. На реставрацию; подлечим, а после обязательно вернём, лучше прежнего будет, да на хорошее место. Надо только сообразить, на какое именно…

Вот тут и началось! Каких только мест не предлагалось в шутку и всерьёз для свергнутого госдеятеля! Многие предлагали скверик возле своего дома (хотя бы тогда благоустроят и скамейки поставят!). Народное творчество масс развернулось во всю ширь. Конрад, например, Карлович предлагал установить Ленина в ремонтируемый Дом Советов: холл там огромный, в несколько этажей, вот и будет, так сказать, два в одном. Символ в символе. Предложение было проигнорировано как радикальное. Тогда по кабинетам и офисам стала ходить версия резидента по имени Штирлиц – сделать Ильича мобильным, на колёсиках, и ставить его во двор того дома, который победит в соцсоревнованиях. Чтобы никому не обидно было. Мобильный переходящий Ильич, МПИ, версия постмодернистическая. Затем родилась концептуально-ландшафтная версия. Берём воплощение социалистического города (здесь – Балтрайон в ареале бульвара Любови Шевцовой) и водружаем в каком-нибудь знаково-ландшафтном месте, например, на автобусном кольце. Что породил, то и украшай.

На такие жертвы мэрия оказалась не готова. Последователи Ильича тоже. Почему-то они хотели улучшить что-то уже хорошее, уже ставшее. А именно – кёнигсбергскую часть Калининграда. Улучшать Балтрайон они хотели в последнюю очередь!

Ладно. Завис Ильич, как Windows. Год лежит на ремонте в кузнице на Печатной, второй год лежит, дальше лежать уж нет никаких политических сил. В конце концов вернулся Ленин в самый конец проспекта своего имени, в сквер рядом с бывшим расположением Хабербергской кирхи. Так как художественным оформлением ведал некий безымянный строитель (он не преминул в прессе упомянуть, что работали в 3 смены, но уложились в срок), то Ильич обрёл из всех вариантов дизайна самый невыгодный: фонарики высотой по колено, случайный постаментик и ноль сопутствующего благоустроения. Все признаки политической ссылки налицо. Но хоть упокоился с местом, бедолага! В России по КЗОТу (Кодексу законов о труде) установлено: откуда пошёл человек болеть-лечиться, на ту же должность и должен вернуться после лечения.

Или на равноценную. Ведь должность памятника госдеятелю у него осталась: ход Истории он, бесспорно, повернул.