Текст книги "Местное время 20:10"

Первая версия возводит происхождение амбов к пересечению двух прародительных ветвей: балтийских барздуков, живших сыздавна под бузиной в местных пределах, и ирландских троллей, в незапамятные времена доплывших до Самбийского полуострова. Две ветви смешались в одну, ныне известную как амбы. В защиту этой версии говорят совпадения многих праздников у кельтских народностей и у амбов, а также любовь к творческому употреблению прегель-грога. Впрочем, таковая любовь вряд ли может служить надёжным научным признаком, ибо где только ни встречается…

Основная альтернатива вышеизложенной версии считает ирландскую «концепцию» недостаточно подтверждённой и выдвигает свою. Она наиболее популярна у непросвещённой части амбер-троллей6262
  Сравните калининградское: «Мама, а откуда берутся амбы?» «Они заводятся из кучи грязных носков… Спи, малыш. Спи».


[Закрыть], и бабушки рассказывают её на кухне своим внучатам. В ней повествуется о том (в этот момент бабушка замешивает тесто), как бог Аутримпс слепил из синей глины несколько кукол (лепит из теста фигурки и кладёт на поднос) и оставил их на берегу моря сушиться на солнце. В нескольких фигурках в синей глине попались кусочки янтаря (бабушка закладывает в каждого человечка по ягоде обл-пихи), и, когда фигурки подсохли (ставит поднос в печь), те из них, которые с янтарём, ожили. И вот от них-то и пошли еси на земле амбы, которые (тут внуки усаживаются за стол) в память о дне творения пекут пряничных человечков, едят их с какао и слушаются бабушек. (Малыши-амбы живо уплетают угощение и сразу начинают слушаться бабушек.)

Всем известно: то, что бабушки рассказывают про прошлую жизнь, есть правда с привкусом угощенья, поэтому дети любят эту историю больше других.

Третья версия (кулинарная) основывается на любви амбер-троллей к холодцу. По этой версии выходит, что в незапамятные времена из первосупа, сиречь холодца, Пушкайтис отлил две фигурки амбов, вложил в них по янтарному самородку с инклюзом собственного волоса и оживил со словами: «Любите плоть свою и друг друга». От этой древнейшей пары по имени Ян и Янта и пошло быси племя амбово, заселившее впоследствии Самбийский полуостров и пойму реки Прегель. В защиту этой версии учёный муж по имени Булатис написал даже научный трактат под названием «Космогония холодца», с которым и ездит по всему свету, маскируясь под обычного провинциального профессора……..

Вторым вопросом, неизменно волнующим их учёных, является происхождение и свойства янтаря. Например, самым загадочным свойством является его нелинейная структура, чем он принципиально отличается от кристаллов-камней. Янтарь «живёт», дышит, потребляет кислород и стареет, «замыливается». Именно поэтому морской янтарь, т. е. выловленный из воды, гораздо лучше своего карьерного собрата. В воде камень насыщается кислородом постепенно, медленно, а у камня, вынутого из голубой глины, резко наступает «кислородное объедание», от которого камень трескается изнутри. А в загадке происхождения янтаря амбы ищут ответ на вопрос о собственном происхождении.

Например, общеизвестно, что на Самбийском полуострове сосредоточена большая часть его мировых запасов. Но никто не задумывается – почему в именно здесь, на Самбийском полуострове? Ответивший на этот вопрос раскроет тайну происхождения амбов. Традиционный учёный на вопрос «Почему здесь?» станет искать ответ в привычном круге аргументаций и ответит: так сложились климатические и биологические обстоятельства. Или, вглядевшись в теорию биологического равновесия, найдёт древнеместную разновидность дятлодактиля, который питался смолою ископаемых древес, в отсутствие естественного врага сильно размножился, пока не пустил сок всем замландским соснам, лишив себя кормовой базы… Или же: жукодятел был столь медлителен, что не мог догнать свою еду и потому выработал хитрую охотничью стратегию: пускал деревьям кровь-смолу и ждал, покуда в ней не завязнет насекомое. Которое он тут же пристёгивал к своей пищевой цепочке.

Да, такие натурфилософские точки зрения бытуют в части учёного сообщества амбер-троллей. В небольшой части. Потому что большая и авторитетнейшая видит причину этих «мировых запасов» не в природных условиях, не в биологических атаках, а в амбах. Вернее, в их предках-пращурах. А если точнее…………

……Иными словами, откуда взялись амбер-тролли, неясно. Это заставляет их учёных придумывать гипотезы одна другой краше; мы же, не вдаваясь в подробности, скажем так: доподлинно неизвестно. А когда выяснится – сообщим.

Космогонические представления амбов не лишены оригинальности, по их понятию Мирвселенная представляет собой луковицу (Герлук, Генук), на которой, собственно, всё и расположено: и реки, и моря, и помыслы, и следы деяний. Так же, как луковица, Мир-вселенная имеет слои, связанные друг с другом и одновременно почти независимые. В связи с этим познание всегда является уделом избранных, так как сопряжено со слезами: попробуй отделить один слой луковицы от другого! Для познания Мира-вселенной используются, кроме прочего, две чаши. Главная (соединяющая) зовётся «Чаша Семи Мостов», она лучше других унимает слёзы познания и используется при переходах между слоями. При том, что известная задача Эйлера о семи мостах Кёнигсберга напрямую цитирует один из принципов организации Герлука. Возможно, Эйлер имел сношения с эмиссарами амбер-троллей и даже был частично посвящён в их космогонию.

Другая чаша называется «Чаша Памяти» и помогает при переходах не забыть…..…..…..….

 
От Издателя
 

На этой фразе манускрипт обрывается, оставляя нас в недоумении: кто его писал и когда? Что послужило причиной появления его на свет? какова судьба автора, и почему рукопись так внезапно обрывается? Все эти вопросы я ставлю перед собой с того самого дня, как манускрипт попал ко мне в руки, и не могу найти ответа.

Про сам манускрипт. Он представляет собой нетолстую компьютерную распечатку на струйном принтере, на листах офисной белой бумаги формата А5, сшитую пластиковыми кольцами и со следами активного пользования. Некоторые страницы испачканы, встречаются подчёркивания отдельных фраз и неразборчивые корявые значки на полях. То есть, выражаясь библиотечным языком, «с рукописью активно работали». Часть листов залита водой, и принтчернила расплылись, делая текст нечитаемым. Из всего этого ясно одно: распечатана рукопись, скорее всего, в конце ХХ – начале ХХI века в Калининграде, кем-то активно читалась, но насколько широк круг посвящённых – также неясно.

Рисунки, которые встречаются в рукописи, по всей видимости принадлежат одному из городских амбер-троллей по имени Сахей-сан, хотя вопрос требует отдельных изысканий, равно как и источник его графической манеры. Что послужило ему прообразом – руны, манускрипты Валленродской библиотеки или неизвестные нам древние папиры?…

Считая информацию об амбах чрезвычайно ценной для науки и краеведения, я публикую сохранившиеся фрагменты рукописи в надежде, что это подтолкнёт общественность – и научную, и ненаучную – к активному розыску дополнительной информации. Поэтому если кому-то что-либо известно и про амбов, и про автора данного «Краткого очерка…», буду благодарен за любую информацию.

За сим, со всем почтением, Александр Попадин.

Дежавю
вместо заключения

Некоторые считают, что «мать-одиночка» не существует. Что это всего лишь старинное предание, перенесённое с корабельной почвы на рельсовую. Пусть так. Но что тогда делать с историей, которая случилась с Конрадом Карловичем 19 марта 2008 года? Что делать с Чайным трио – Сахей-саном, Гришей и Чикиным, – которые во дни цветения сакуры традиционно пьют чай на дровах в общественном саду? Которые видели «мать-одиночку», мчащуюся в последнюю ночь ветки №1 от кольца «Станция Октябрьская!» до Никольского монастыря, в девичестве Юдиттен-кирхи? В ту самую ночь, после которой наутро рельсы разобрали, и всё, йок, трамвай в этой части города закончился.

В ту ночь они разглядели в кабине безумного Фридриха, седого, высокого, в чёрном плаще. Он орал трамвайный марш и дирижировал невидимым оркестром. Его вагон, почти полный пассажиров, ярко светился лунным светом и, не обращая внимания на отсутствие контактной сети, мчался сквозь заснувший город. Он проехал к церкви, и сколько Чайное трио ни ждало его обратно, сколько ни сидело на облучке в надежде, что он остановится и возьмёт их на борт на пару остановочек, сколько ни посылало гонца в ночной киоск для закупа бдительной влаги, назад трамвай не шёл.

Наутро приехали мужики в жёлтых комбинезонах, вырвали с мясом два рельса из плоти города и сели покурить. После чего Сахей-сан, Гриша и Чикин уехали на подошедшем троллейбусе, налитые до краёв бдительной влагой. И до, и после «мать-одиночку» видели ещё несколько раз в разных частях города, но всегда ночью, когда общественное движение сокращается до приватного. Никто не видел, как он берёт на свой борт пассажиров, никто, никогда, за исключением единственного случая.

Было это так давно, что картинка стоит до сих пор перед моими глазами: вот он, вагон устаревшего образца, послевоенный, немецкого производства, с жёлто-белым верхом и тёмно-бордовым низом. Списанный в незапамятные времена, он стоял безвыездно на трамвайном кладбище за коксогазовым заводом, до которого мы в детстве добирались вдоль ж/д ветки.

В детстве я ездил на таком, громыхающем, с искрой из-под контактной дуги. Потом, в отрочестве, я лазил по его деревянным сиденьям и крутил руль со стрелкой «стоп – тихий ход – …». Руль не крутился, но какого мальчишку это останавливало? Мы нашли старый вагон с Андрюхой Пахомовым во время очередного похода по Газгольдерленду. По дороге мы собирали росший вдоль рельсов ревень, поедали его сладко-кислую сердцевину – и вдруг увидели трамвай, стоящий за забором. На фоне кривых труб коксогазового завода он показался нам сказкой, потому что был без охраны и без выбегающих из-за угла сторожевых собак. Он был полностью в нашем распоряжении. Он был наш.

В нём можно было ехать куда угодно! Куда захотим! И мы поехали.

Андрюха стал кассиром и выдавал билеты призрачным пассажирам; те «приобретали» обрывок газеты, садились на свои места. Дама в платье с оборками, шляпке и с дырявым зонтиком; мужчина с собакой такого вида, что следовало бы сказать – собака с мужчиной; пацанва с жёсткими глазами из-под кепи (в детдоме всё носимое на голове называлось «головной убор»); барышня с фанерным чемоданчиком, боцман Рама в тельняшке и брюках клёш – всех не упомнишь и не перечислишь; они брали свой билетик, садились и смирно ждали сигнала отправления, не разговаривая друг с другом и не отмахиваясь от балтийской вечерней мошкары.

Андрюха отрывал им билетики – клочки пожелтевшей газеты, и они проходили в вагон. И тётя Люба, и Юрий Николаевич, и Алексей-орешек, человек божий; и Гришин папа, и Казимир Клеофасович с портфельчиком, и Тамара Львовна, и Дим Димыч, и Олег Михалыч со спичкой, измазанной краской, которой он изрисовывал створки шкафа; и Игорь с гусарскими усами цвета ночного брюнета – все те, про кого мы спустя годы скажем:

– Боже, как давно мы их не видели! Как нам их не хватает!

Они заходили, садились и ждали начала путешествия. Много, много народу, но места ещё оставались, и потому, наверное, никто не толкался и не спешил. Выбитые стёкла и облупившаяся краска пассажиров не смущали, как и отсутствие контактной дуги.

К чему она здесь? Одного удара молнии хватает на полноценное путешествие, мы это знаем из школьных уроков физики. На рейс по неведомой траектории, во время которого за окнами бежит навстречу полутёмный город, чтобы затем раствориться за нашей спиной, вызывая ощущение недопонятого и недосказанного…

Понемногу стало смеркаться. Каждый из входящих предъявлял какой-то документ. Истлевший, с неразличимыми подписями и расплывшимися печатями – так, наверное, полагалось по неведомым предписаниям. Я стоял на входе, бросал взгляд на предъявляемый папир, глубокомысленно кивал, они получали от Андрюхи билетик и шли в глубь салона.

В салоне становилось темнее. С каждым пассажиром сгущались сумерки, и когда внутрь вошёл последний из них, высокий немец с длинными седыми волосами, в плаще и широкополой шляпе, в салоне стало так темно, что даже вечерний чернильный свет не решался втечь в разбитые окна.

Высокий пассажир зашёл в водительскую кабину и звякнул звоночком. Мы с Андрюхой выскочили из вагона. Отбежав на почтительное расстояние, остановились в ожидании следующего действия, и оно не замедлило: мелькнула искра, салон осветился, вагон тронулся. Скрип застарелого трамвайного тела, принуждённого к движению, слился с корабельным гудком, летящим с Преголи, и окрестные собаки враз завыли да залаяли, словно узрели невидимую луну.

Впрочем, вот она, проступила в павших сумерках – большая иноземная жемчужина, мерцающая полным телом, низко висящая над заводскими трубами. Они были заодно, трамвай и луна: чем темнее становилось на улице, тем ярче разгорался свет в салоне, тем отчётливей было видно ночное светило, слушающее вместе с нами концерт из собачьего воя и ржавого скрипа. В этом свете мы с Андрюхой видели, как пассажиры смотрят на нас, как их лица проплывают в сторону неизвестного пункта назначения, но никто из них не поднял руки в прощальном жесте, пока вагон медленно двигался по ржавой колее, разминая затёкшие втулки и подшипники.

– Домой пора, – сказал вдруг Андрюха, не отводя глаз от трамвая, что удалялся в сторону портовых огней. – Эх, надо было гвоздь на рельс положить! Кто б мог подумать, что он ещё и ездит?..

Я промолчал. Меня охватило ощущение, прежде незнакомое, что всё это уже было.

Или будет.

Часть 4. Практическая

Избранные маршруты
для лиц, слишком долго передвигавшихся на автомобиле или не любящих гидов

В туристическом трансе они целыми днями слонялись по улицам Лакоста и разглядывали местных жителей так, словно те уже были памятники. На старой городской стене они каждый вечер собирались, чтобы громко восторгаться красотами природы. Мне особенно запомнился диалог одной пожилой английской пары.

– Какой изумительный закат! – воскликнула она.

– Да, – согласился он, – совсем недурной для такой небольшой деревни.

Питер Мейл, «Год в Провансе».

В пешей прогулке самым трудным является отказ от привычного ритма потребления. Гулять надо с малой деньгой в кармане, потому что иначе вы будете изобретательно тратить деньги. Проводить Время и Пространство на беговых дорожках потребительского механизма.

Поэтому – аскеза. Зарядив себя примерно такой метафизикой, настройтесь на возвышенный лад. Откройте флюиды6363
  Рука сама чуть было не написала «шлюзы». Но если они у вас есть, тоже откройте!


[Закрыть].

Как только вы их открыли, в вас сразу и автоматически усиливается эстетическая составляющая натуры. Если она есть. Мне, например, собственной не хватало, и я брал в спутники кого-нибудь с развитой эстетической «мышцей». Всё-таки природа неравномерно рассыпает свои дары на людей, и всегда найдётся человек, который талантливей вас. Я, например, не могу отнести себя к последовательным эстетам. Фрагментарное эстетство – вот что мне доступно. По средам и четвергам. Или направо и вверх. А прямо и везде – не эстет, а брутальный выпивоха в стиле фольклорного тракториста. Как перемежающаяся лихорадка, перемежается мой эстетизм, примечающий городские красоты выборочно и время от времени!

Впрочем, я отвлёкся.

От любого порога проистекают три-четыре натоптанных маршрута, в которых воля выбора отдана привычке. Но рядом всегда есть такое местечко, куда вы давно хотели заглянуть. «Надо заглянуть! Но сейчас некогда, как-нибудь в другой раз», – говорили вы себе. Так вот: «другой раз» наступил. Заглядываете, садитесь под старым каштаном.

Наступило время встреч с тем, что вы миновали без прикосновения. Пришла пора обновить старые отношения и расставить новые метки.

Маршрут мы начнём с крайней точки доступной траектории – с Астрономического бастиона.

– Скажите, что в этом небольшом бастионе-башне астрономического?

– Учитель, здесь сидел, закованный в кандалы, Николай Коперник, первый в Европе публично сказавший, что не Солнце вертится вокруг Земли, а наоборот?

– Нет, Клавдий, садись, два.

– Учитель, это потому, что бастион был спроектирован с учётом небесного расположения светил, как египетские пирамиды, и в его структуре зашифрована тайна?

– Садись, Октавио, красиво, но неверно. Трояк тебе.

Просто он был построен в начале XIX века рядом с главным ориентиром окрестностей, городским холмом Буттерберг с обсерваторией Бесселя на вершине. И потому – Астрономический. Ибо Бессель занимался астрономией. Собственно говоря, он вывел астрономию из младенчества. Из области примерных знаний в сферу наук точных. Это как на вопрос «Который час?» раньше бы отвечали «Около трёх пополудни». А после Бесселя – чётко и неоспоримо: «Три сорок два. Секунды не нужны?».

Он сумел определить длительность дня и ночи, колебание земной оси и состояние эклиптики. Вы в курсе, каково сегодня состояние эклиптики? Мы даже не знаем, жидкое оно или газообразное! Кипит ли оно? Надо ли снять с плиты и разливать в формочки? Часто ли рядом шарятся черти (и прочая нечисть) и воруют её, делая предрождественскую ночь ещё темнее? Сплошь и рядом одни вопросы. Пока не пришёл тот самый Бессель, не взглянул на эклиптику своим строгим взглядом, и…

Впрочем, мы отвлеклись. У бастиона переходим Гвардейский проспект. К холму, на котором раньше была обсерватория, ведёт через овраг мостик. Справа от него бетонная штуковина, на которой постоянно кто-то сидит из отдыхающих. То ли это фундамент от древней карусельки, то ли та самая эклиптика, о которой столько разговоров! Слева же от мостика затевается некое строительство. Бывшее профессорское кладбище6464
  Апдейт: на месте кладбища сейчас строится жилой дом, а на месте «бетонной некарусел», бывшей фундаментом мемориала 1-й мировой войны, сейчас сделан мемориальный знак застроенного профессорского кладбища.


[Закрыть], бывшее здесь, застройщик собирается перенести в отдельный мемориал, опоясывающий холм. Посмотрим, посмотрим, уж лучше так, чем нынешнее ровное место, поросшее бурьяном и занесённое гаражами и мусором.

Сейчас холм6565
  см. главу «Семь холмов и замок».


[Закрыть] с юга опоясывается асфальтовой дорожкой. Во тылах её можно увидеть круглый тёсаный камень, похожий на железобетонный жёрнов. Он активно используется выпивохами для временной дислокации, отчего два пластиковых стаканчика, прижатые камушками, стоят приветом от одной группы товарищей другой.

Получив привет, идём на вершину холма. Здесь мемориальная плита Бесселя. На её краю сидят два грача в клетчатых рубашках, два парня. Им стыдно, что они употребляют в такой обстановке, они прячут взгляд – но тут так хорошо! Холмик! Деревья! Зелень! Тишина, птички поют! Так и хочется изобрести что-нибудь астрономическое… Например, питейную константу. Что пьёт Водолей? Закусывает ли Дева? Бывает ли похмелье у Скорпиона, когда он внезапно поражает себя хвостом? Куда ходят Овны на водопой? И кто приходит туда первей, они или Козероги? А если их скрестить?.. Вопросы роятся в головах клетчатых грачей, но нет в их мыслях порядка, плодотворного и для науки, и для житейской устроенности.

По плитке меж деревьев спускаемся к улице Галицкого. Справа и вниз вьётся брусчаткой безномерной Галицкий хвостик, чей тротуар обсажен столетними каштанами. За ними здание общаги и корпус бывшей школы милиции, КЮИ. Мы туда не идём, а идём всё-таки прямо, вдоль глухого забора, по улице Бесселя размером в два дома.

За забором, вопреки граффити, даже не дрова, а бывший ботанический сад Кёнигсбергского университета, заложенный ещё герцогом Альбрехтом, а впоследствии – областная станция юннатов6666
  Юных натуралистов.


[Закрыть]. Теперь здесь «Ландшафтный парк. Областной детский центр экологического образования и туризма». Парк – прекрасное место для добычи рассады, специально из-за любителей-дендрологов он охраняется собаками, о чём гласит грозная надпись на воротах.

Старый ботанический сад стоит отдельного посещения, даже если ты не юннат и не дендровор. И отдельной главы стоят люди, что в нём работали и работают. Главы, или поэмы, или оды. Но мы, движимые прозой, идём-таки дальше.

Свернув направо, минуем гаражи 70-х годов. Тогда гаражи лепились ко всякому глухому забору или торцу здания, как опята или как призаборное растение-паразит – самодельные, состряпанные из подручных материалов и потому возмутительно живописные. Свернув, утыкаемся в торец одинокого двухподъездного дома, в одиночку образующего улицу Загорскую, продолженную далее такой же купированной Ботанической. Это обломки старых немецких улиц, сметённых Моспроспектом, вколоченных в землю «вектором на Восток», «дранг нах Остен», как иногда называют Московский проспект местные шутники.

Загорский дом капитально отремонтирован в 60-е. Кёнигсбергскими в нём остались лишь длинные узкие окна, обычные для туалетов, призрак эркера на бывшем главном фасаде и тупой угол двух дальних его стен, показывающий изгиб исчезнувшей части улицы.

При внимательном взгляде дом обнаруживает странную деталь. У второго его подъезда в фундамент вмонтирован камень с цифрами «1763 – 1929», что представляется весьма загадочным. Сам дом вряд ли старше 1929 года. Объяснений я вижу только… ну, ладно – два (хотя сразу всплыло: сто два): а) Во время капремонта где-нибудь в 50—60-х годах работяги-строители обнаружили поблизости в развалинах памятный камень и в качестве загадки для потомков вмонтировали его в подвернувшуюся дыру в фундаменте6767
  Подобный случай мне рассказывал старый строитель Палыч. Только в его рассказе работяги вмонтировали закладной камень Альтштадтской кирхи в фундамент одной из девятиэтажек, которые тогда строились возле бассейна «Юность».


[Закрыть]. б) Раньше на этом месте стоял дом с Историей. Например, в нём была администрация Ботанического сада, и именно про его кусок истории повествует камень с цифрами…

Фонтан Путти создан в 1908 г. скульптором Станислаусом Кауэром для ремесленной выставки в Позене. В 1911 г. он (фонтан) был куплен муниципалитетом Кёнигсберга и установлен сначала перед фонтаном Евы на углу Портштрассе/Пфердемаркт, а позднее перенесён к замковой страже (вахте).

Не менее подозрительно выглядит соседнее с этим домом сооружение. На первый взгляд – спортивная площадка при школе №23. Пристальный взгляд прозревает, что площадка на самом деле стоит на крыше бомбоубежища (дота6868
  Дот – долговременная огневая точка. Не путать с дзотом.


[Закрыть]?), о чём свидетельствуют и вход в оное, и вентканалы у входа. И уж третий взгляд различает за историческими напластованиями другой слой: бомбоубежка располагается в подвалах какого-то прежде общественного здания, снесённого войной. О том говорят и подпорная стена, сложенная из дикого бутового камня, и остатки бетонного немецкого заборчика. Что за подвал? Что за здание?

На старых картах обнаруживаем, что в непосредственном соседстве с загадочной площадкой располагалась Нойросгартенская (Нойштайндаммская) кирха. Если быть точным, то располагалась она чуть восточнее, где сейчас пустырь, через который ведут транзитные тропинки. А здесь был то ли сквер, то ли прицерковное кладбище… Неведомо. И в задумчивом неведении мы вступаем на улицу Вагнера.

Изрядно поредевшая по части старых зданий? и «уплотнённая» в эпоху «точечного строительства» (напоминает армейский термин «точечные удары»), она собрала на себе все больничные сооружения, которые должны были достаться соседней улице Больничной. Там – ни одного, а здесь – штук… штук… несколько! В Кёнигсберге улица называлась по имени Вагнера-врача, у нас же улицу, за забвении врача, по имени Вагнера-музыканта. Будучи в Кёнигсберге, он где-то здесь взмахнул своей безуминкой (как Бессель – эклиптикой), отсюда и чудеса конверсии двух Вагнеров.

Одно из чудес нам привычно: когда булыжник проезжей части сверху вымазан асфальтом. А лещатный камень6969
  Крупноразмерные цельные плиты, вытесанные из гранита. Такими замощён тротуар возле входа в мэрию – вечный тротуар, если за ним ухаживать.


[Закрыть] тротуара давно пьян, либо температурно болен. Впору его класть в Калининградскую горбольницу, бывшую медицинскую университетскую клинику, она открывается нам справа по курсу в виде трёх корпусов красного оптимистического цвета. Над главным входом два гипсовых горельефа-розетки изображают хирургов-профессоров Альбертины начала XIX века, один из которых и есть Вагнер-первый. С виду они похожи на военачальников либо на политических деятелей!

Если смотреть из больничного двора вовне, то видно мощение двух старинных улиц шириною метра в два7070
  Тот же размерчик у улицы Носова, где она пересекается с Грекова.


[Закрыть]. У больничной проходной они расходятся – левая идёт в сторону любопытного дома, в который мы как бы случайно зайдём. Одна часть дома-квартала снесена войной, и три остальные демонстрируют нам полуслепые коммунальные тылы: окна туалетов и кухонь, балконы для сушки белья по-итальянски – всю подноготную заднего фасада. Впрочем, изыскатели навроде нас непривередливы. Они из любого матерьяла норовят сложить образ светлый и красивый, но утраченный. И потому светлый и красивый вдвойне…

Со стороны Больничной в доме-инвалиде мы находим проходную арку. Она ведёт в бывший внутренний двор. В ней на стене написано среди прочего, что «а мама сказала, что панки не дохнут» (где-то я что-то подобное слышал…); верхние балки арки по углам украшены генно-модифицированными микрольвами; а во внутреннем дворе стоит самая настоящая небольшая корабельная рубка клёпаного немецкого железа. Это – сарайчик, родной брат упомянутых выше гаражей-паразитов. Ну, как нормальному жильцу без сарайчика? или гаража…

Что-то мы отвлеклись, потому возвращаемся в больничный двор. И тут же, за углом, замечаем маленький тесненький дворик. Обычный полузаброшенный дворик, который изредка посещают местные любители старины, и гораздо чаще – местные любители употребить. Потому фонтан Путти здесь смотрится как Пушкин в ссылке в Михайловском. Классический гидроэстетический сюжет (играющие детишки) в камерном исполнении стоит напоминанием: вот что бывает с детьми, если лишить их отеческого присмотра! Носы – отбиты, пупки – исписаны, вода в чаше – дождевая7171
  Апдейт: ныне фонтан «Путти» перенесён к музею Мирового океана, во дворик Пакгауза.


[Закрыть].

Впрочем, японцы, признанные эстеты, именно в таковом запустении обнаружили бы истинную красоту. Так по-настоящему красива чайная чашка, которая, во-первых, должна быть старой, пожившей, а вовторых, от жизни такой треснувшей или со сколами… Но вот зачем они подогревают саке – убей, не пойму! Наши местные активисты пьют его у фонтана Путти без подогрева и с завидной регулярностью, потому как это место любому напитку придаёт очевидно культурную ноту. Всё ж не в кустах, а у фонтана, с историческими реминисценциями.

– Реми… чего?

– Ваше здоровье, товарищи! А нам надо идти дальше, по астрономическо-музыкальному маршруту.

Мы вновь возвращаемся к двум «улицам» в больничном дворе; от них осталось лишь мощение – брусчатое полотно шириной в один дилижанс. Левая «каменка» уходит через ворота, будку и сторожа к зелёному дому, в котором мы уже побывали. Правая, начавшись от парадных дверей с барельефами, идёт прямо через калитку, упирается в миниатюрный старинный дом – украшение всего района, и ныряет в маленькую кукольную арку. Она, да и сам дом, маленький, кукольный, неизменно вызывает приступ детского изумления и желание поселиться – вон в той мансарде, например, или в той угловой комнатке… Красного кирпича, с ганзейским ступенчатым фронтоном, какие до сих пор можно найти по всему городу, парадным фасадом домик выходит на улицу Больничную, и на нём готическим нечитаемым шрифтом написано по кирпичу что-то про «университетскую клинику».

Это – одно из зданий бывшего медицинского факультета Альбертины. Арку в начале перестройки закрыли листами шифера (чтобы там мужики не писали), и они так и стоят по сю пору временной дверью-забором. Наверное, заборы и сараи – самые долгоживущие временные сооружения в мире! Ну, раз нам не дают зайти на минуточку и глянуть на арку изнутри, заскочим в спортбар «Угловой», что напротив, сделаем перерыв между первым и вторым таймом.

Уффф!

«Угловой». Невзрачный снаружи, изнутри баревич приятно обманывает ожидания. Занятия Для Настоящих Мужчин – главная тема в его оформлении, а футбол – главное содержание его телеэкранов.

– Продольная передача… Чтобы это удвоить, чтобы это расщепить… атака могла вырасти в голевую! Хорошее забегание, и… угловой!

Пиво здесь подают не в анемичных стаканчиках, а в кружалях советского ностальгического размера, ласково называемых «бокал». В «Угловом» предельная концентрация истинно мужских занятий. Футбол, регби, хоккей (клюшки на одной из стен образуют жалюзи), гонки на джипах, байк-шоу и байк-жизнь. Если принять, что это и есть образ жизни, то пиво – всесезонный атрибут её, потной и немного пьяной. Альтернатива заведениям с флагом цвета радуги, как «Амстердам» в казарме Кронпринц.

По анекдоту XIX века «от настоящего мужчины должно пахнуть табаком, немного водкой и лошадиным духом». Сегодня от мужчины должно, по-видимому, пахнуть пивом, опять-таки табаком, потом, джипом и футболом (хоккеем). Бар «Угловой» обеспечивает полный набор из данного перечня.

…Отдохнув и примерив парфюмерный коктейль «НАМУ» («Настоящий Мужик»), выходим на улицу и обнаруживаем, что наше путешествие делает окончательное коленце – продолжение улицы Вагнера совершенно неинтересно нашему искушённому взгляду. Придётся направить свои стопы вниз по Больничной, по одной из улиц, чья траектория разрезает Моспроспект пешей муравьиной тропой. Дойдя до Бауэрской (Фермерской) лестницы, сворачиваем на Коперника, единственную средневековую улицу, доставшуюся (вместе с именем) в наследство Калининграду.

И утыкаемся в странное здание, напичканное торговлей и товаром, в дом-Янус, двуликий и непонятный. Янус стоит у начала Бауэрской лестницы и одним фасадом обращён в сторону «нижнего Кёнигсберга» (сейчас вместо него Моспроспект), а другим – к Кёнигсбергу «верхнему», к улице Коперника. Своим адресным номером 21 он указывает, сколько подъездов теснилось от начала улицы на исчезнувшей нечётной стороне. Других публичных домов на этой стороне нет. То есть они есть, но – в прошлом, и с лёгкой руки певца предместий доктора Агга они заселены исключительно призраками и теми людьми, которых мы не видели очень давно…

Зайдя с улицы Коперника, мы обнаруживаем в подвале-цоколе магазин «Дошкольник». Торгует он отнюдь не галдящей мелкотой с косичками и вихрами, а приспособлениями для их дидактического развития. При спуске к входной двери магазина обнаруживаются седая подпорная стенка одной из террас Альтштадта и арки, ведущие в исчезнувший Кёнигсберг. Дорогу пытливому изыскателю преграждают старые мебели и матрасы, вынесенные когда-то до лучших времён, да так и забытые. В щёлочку между ними видны огни. Тянет оттуда сыростью и древностью, слышен оттуда говор праздной кёнигсбергской публики и бой часов на Альтштадтской кирхе. Заплутавшие звуки и эфиры других времён…

Над «Дошкольником» живут «Арт-багет», он вставляет в раму всё подряд, и «Мебель для офисов». У входа в «Мебель…» в любое рабочее время курят две-три продавщицы, которые с удовольствием вам объяснят, что шахта грузового лифта сейчас не работает, что раньше здесь располагалась обувная фабрика, а при немцах «какая-то ювелирка». На самом деле в советское время здесь был «Рособувьторг». Сюда свозили всю обувь, а отсюда она распределялась по магазинам – логистический центр времён дефицита, так сказать.